Хершолт, Джин

Джин Хершолт
Jean Hersholt
Джин Хершолт и Розмари Декамп
Дата рождения:	12 июля 1886(1886-07-12)
Место рождения:	Копенгаген, Дания
Дата смерти:	2 июня 1956(1956-06-02) (69 лет)
Место смерти:	Голливуд, США
Гражданство:	Дания, США
Профессия:	актёр
Карьера:	1906—1955

Джин Хершолт (англ. Jean Hersholt, урождённый Жан Пьер Херсхольт (дат. Jean Pierre Hersholt), 12 июля 1886 — 2 июня 1956) — американский актёр датского происхождения.

Биография

Джин Хершолт родился в Копенгагене в семье актёров, выступавших в Датском народном театре. В юности много гастролировал с родителями по Европе, а в 1906 году, после окончания художественного училища в Копенгагене, дебютировал в кино в одном из немецких фильмов. В 1913 году Хершолт иммигрировал в США, где продолжил актёрскую карьеру. Одной из первых успешных голливудских ролей актёра стал Маркус в немой драме Эриха фон Штрогейма «Алчность» (1924). В последующие четыре десятилетия Джин Хершолт снялся почти в сотне кинолент, запомнившись своими ролями в фильмах «Гранд Отель» (1932), «Деревенский доктор» (1936) и «Хейди» (1937). Из-за его датского акцента ему часто доставались роли докторов, профессоров и представителей европейской интеллигенции.

В 1939 году Джин Хершолт стал одним из основателей фонда помощи работникам киноиндустрии, который содействовал в оказании различной социальной помощи представителям данной отрасли. Благодаря фонду, в Вудленд-Хиллз, пригороде Лос-Анджелеса, был создан загородный дом и больница для престарелых деятелей кинематографа. Деятельность Джина Хершолта была высоко оценена в Голливуде, что привело к появлению в 1956 году гуманитарной премии Джина Хершолта в рамках вручения наград Американской киноакадемии.

С 1945 по 1949 году Джин Хершолт возглавлял Академию кинематографических искусств и наук. В 1948 году, во многом благодаря своей благотворительной деятельности, актёр был удостоен Ордена Данеброг, второго по значимости в Дании. Он также дважды становился лауреатом почётной премии «Оскар» — в 1940 и в 1950 году. В 1955 году на церемонии «Золотого глобуса» актёру была вручена премия Сесиля Б. Де Милля. Хершолт также является обладателем двух звёзд на Голливудской аллее славы — за вклад в киноидустрию и радио.

Джин Хершолт известен не только как актёр, но и как переводчик, варианты переводов которого сказок Ганса Христиана Андерсена на английский язык до сих пор считаются одними из лучших.

Супругой актёра была Виа Хершолт, с которой он был в браке с 1914 года до своей смерти от рака в 1956 году. Канадский актёр Лесли Нильсен приходился Хершолту племянником.

Фильмография

• 1924 — Алчность / Greed
• 1925 — Сын Зорро / Don Q Son of Zorro
• 1927 — Принц-студент в Старом Гейдельберге / The Student Prince in Old Heidelberg)
• 1932 — Гранд-отель / Grand Hotel - портье Сенф
• 1933 — Обед в восемь / Dinner at Eight
• 1936 — Деревенский доктор
• 1937 — Хейди

Отрывок, характеризующий Хершолт, Джин

31 го декабря, накануне нового 1810 года, le reveillon [ночной ужин], был бал у Екатерининского вельможи. На бале должен был быть дипломатический корпус и государь.
На Английской набережной светился бесчисленными огнями иллюминации известный дом вельможи. У освещенного подъезда с красным сукном стояла полиция, и не одни жандармы, но полицеймейстер на подъезде и десятки офицеров полиции. Экипажи отъезжали, и всё подъезжали новые с красными лакеями и с лакеями в перьях на шляпах. Из карет выходили мужчины в мундирах, звездах и лентах; дамы в атласе и горностаях осторожно сходили по шумно откладываемым подножкам, и торопливо и беззвучно проходили по сукну подъезда.
Почти всякий раз, как подъезжал новый экипаж, в толпе пробегал шопот и снимались шапки.
– Государь?… Нет, министр… принц… посланник… Разве не видишь перья?… – говорилось из толпы. Один из толпы, одетый лучше других, казалось, знал всех, и называл по имени знатнейших вельмож того времени.
Уже одна треть гостей приехала на этот бал, а у Ростовых, долженствующих быть на этом бале, еще шли торопливые приготовления одевания.
Много было толков и приготовлений для этого бала в семействе Ростовых, много страхов, что приглашение не будет получено, платье не будет готово, и не устроится всё так, как было нужно.
Вместе с Ростовыми ехала на бал Марья Игнатьевна Перонская, приятельница и родственница графини, худая и желтая фрейлина старого двора, руководящая провинциальных Ростовых в высшем петербургском свете.
В 10 часов вечера Ростовы должны были заехать за фрейлиной к Таврическому саду; а между тем было уже без пяти минут десять, а еще барышни не были одеты.
Наташа ехала на первый большой бал в своей жизни. Она в этот день встала в 8 часов утра и целый день находилась в лихорадочной тревоге и деятельности. Все силы ее, с самого утра, были устремлены на то, чтобы они все: она, мама, Соня были одеты как нельзя лучше. Соня и графиня поручились вполне ей. На графине должно было быть масака бархатное платье, на них двух белые дымковые платья на розовых, шелковых чехлах с розанами в корсаже. Волоса должны были быть причесаны a la grecque [по гречески].
Все существенное уже было сделано: ноги, руки, шея, уши были уже особенно тщательно, по бальному, вымыты, надушены и напудрены; обуты уже были шелковые, ажурные чулки и белые атласные башмаки с бантиками; прически были почти окончены. Соня кончала одеваться, графиня тоже; но Наташа, хлопотавшая за всех, отстала. Она еще сидела перед зеркалом в накинутом на худенькие плечи пеньюаре. Соня, уже одетая, стояла посреди комнаты и, нажимая до боли маленьким пальцем, прикалывала последнюю визжавшую под булавкой ленту.
– Не так, не так, Соня, – сказала Наташа, поворачивая голову от прически и хватаясь руками за волоса, которые не поспела отпустить державшая их горничная. – Не так бант, поди сюда. – Соня присела. Наташа переколола ленту иначе.
– Позвольте, барышня, нельзя так, – говорила горничная, державшая волоса Наташи.
– Ах, Боже мой, ну после! Вот так, Соня.
– Скоро ли вы? – послышался голос графини, – уж десять сейчас.
– Сейчас, сейчас. – А вы готовы, мама?
– Только току приколоть.
– Не делайте без меня, – крикнула Наташа: – вы не сумеете!
– Да уж десять.
На бале решено было быть в половине одиннадцатого, a надо было еще Наташе одеться и заехать к Таврическому саду.
Окончив прическу, Наташа в коротенькой юбке, из под которой виднелись бальные башмачки, и в материнской кофточке, подбежала к Соне, осмотрела ее и потом побежала к матери. Поворачивая ей голову, она приколола току, и, едва успев поцеловать ее седые волосы, опять побежала к девушкам, подшивавшим ей юбку.
Дело стояло за Наташиной юбкой, которая была слишком длинна; ее подшивали две девушки, обкусывая торопливо нитки. Третья, с булавками в губах и зубах, бегала от графини к Соне; четвертая держала на высоко поднятой руке всё дымковое платье.
– Мавруша, скорее, голубушка!
– Дайте наперсток оттуда, барышня.
– Скоро ли, наконец? – сказал граф, входя из за двери. – Вот вам духи. Перонская уж заждалась.
– Готово, барышня, – говорила горничная, двумя пальцами поднимая подшитое дымковое платье и что то обдувая и потряхивая, высказывая этим жестом сознание воздушности и чистоты того, что она держала.
Наташа стала надевать платье.
– Сейчас, сейчас, не ходи, папа, – крикнула она отцу, отворившему дверь, еще из под дымки юбки, закрывавшей всё ее лицо. Соня захлопнула дверь. Через минуту графа впустили. Он был в синем фраке, чулках и башмаках, надушенный и припомаженный.