Хестерс, Николь
| Николь Хестерс | |
| Nicole Heesters |
Нико́ль Хе́стерс (нем. Nicole Heesters; род. 14 февраля 1937, Потсдам, Германия) — немецкая актриса театра и кино.
Содержание
Биография
Начало карьеры
Николь Хестерс — дочь актёра Йоханнеса Хестерса и его первой жены, фламандской актрисы и оперной певицы Луизы Гхийс. Детство Николь Хестерс прошло в Австрии. Её карьера в кино началась в первой половине 1950-х годов. Тогда она, как и многие в её возрасте, довольствовалась небольшими ролями в немецких фильмах. Свою первую серьёзную роль Николь Хестерс сыграла в 1953 году в фильме «Я и моя жена» (нем. Ich und meine Frau), а в 1954 году она сыграла в фильме «Пусть эта песня сопровождает тебя» (нем. Dieses Lied bleibt bei dir), в этом же году состоялся её дебют на сцене. Это состоялось в Венском национальном театре, в известной в Австрии и Германии опере «Гиги» (нем. Gigi), где ей досталась главная роль. После этого Николь Хестерс играла в Драматическом театре в Дюссельдорфе. К несчастью, в 1956 году Николь Хестерс попала в автокатастрофу в Южной Америке и получила серьёзные травмы лица, из-за чего ей пришлось прервать свою карьеру на 19 лет.
Жизнь после аварии
После аварии актёрская деятельность Николь Хестерс не остановилась и, уйдя из кинематографа, Николь Хестерс поступила в театральное училище, семинарию Макса Рейнхардта в Вене. Театр был точкой опоры, от которой Николь Хестерс двинулась к телевидению. Во время своей театральной деятельности она работала с такими режиссёрами, как Петер Штайн и Андреа Брет. За всю свою работу в театре Николь Хестерс выступала на сценах Дюссельдорфа, Театра Талии в Гамбурге, театра Бохум и многих других.
Николь Хестерс была первой женщиной-комиссаром в немецком телевидении — коммиссар Бухмюллер в телесериале «Место преступления» (нем. Tatort). Она появляется на экране и в наши дни.
Николь Хестерс состоит в браке с немецким художником-декоратором Питом Фишером и проживает в Гамбурге. Её дочь Саския Фишер — немецкая актриса, а её сын Йоханнес Фишер — организатор мероприятий.
Премии и звания
За выдающуюся работу в театре Николь Хестерс была награждена премией Золотой занавес в Берлине и премией Золотая маска в Гамбурге. В 1973 году Николь Хестерс стала членом Гамбургской академии искусств. Сыграв роль в пьесе «Вита и Вирджиния» (нем. Vita und Virginia) в Гамбургском камерном театре Николь Хестерс получила Премию Рольфа Мареса.
Фильмография
Напишите отзыв о статье "Хестерс, Николь"
Примечания
Ссылки
- [www.unikosmos.de/2427,nicole_heesters_interview.htm Звезда в кедах]
Отрывок, характеризующий Хестерс, Николь
Тогда, когда уже невозможно дальше растянуть столь эластичные нити исторических рассуждений, когда действие уже явно противно тому, что все человечество называет добром и даже справедливостью, является у историков спасительное понятие о величии. Величие как будто исключает возможность меры хорошего и дурного. Для великого – нет дурного. Нет ужаса, который бы мог быть поставлен в вину тому, кто велик.– «C'est grand!» [Это величественно!] – говорят историки, и тогда уже нет ни хорошего, ни дурного, а есть «grand» и «не grand». Grand – хорошо, не grand – дурно. Grand есть свойство, по их понятиям, каких то особенных животных, называемых ими героями. И Наполеон, убираясь в теплой шубе домой от гибнущих не только товарищей, но (по его мнению) людей, им приведенных сюда, чувствует que c'est grand, и душа его покойна.
«Du sublime (он что то sublime видит в себе) au ridicule il n'y a qu'un pas», – говорит он. И весь мир пятьдесят лет повторяет: «Sublime! Grand! Napoleon le grand! Du sublime au ridicule il n'y a qu'un pas». [величественное… От величественного до смешного только один шаг… Величественное! Великое! Наполеон великий! От величественного до смешного только шаг.]
И никому в голову не придет, что признание величия, неизмеримого мерой хорошего и дурного, есть только признание своей ничтожности и неизмеримой малости.
Для нас, с данной нам Христом мерой хорошего и дурного, нет неизмеримого. И нет величия там, где нет простоты, добра и правды.
Кто из русских людей, читая описания последнего периода кампании 1812 года, не испытывал тяжелого чувства досады, неудовлетворенности и неясности. Кто не задавал себе вопросов: как не забрали, не уничтожили всех французов, когда все три армии окружали их в превосходящем числе, когда расстроенные французы, голодая и замерзая, сдавались толпами и когда (как нам рассказывает история) цель русских состояла именно в том, чтобы остановить, отрезать и забрать в плен всех французов.
Каким образом то русское войско, которое, слабее числом французов, дало Бородинское сражение, каким образом это войско, с трех сторон окружавшее французов и имевшее целью их забрать, не достигло своей цели? Неужели такое громадное преимущество перед нами имеют французы, что мы, с превосходными силами окружив, не могли побить их? Каким образом это могло случиться?
История (та, которая называется этим словом), отвечая на эти вопросы, говорит, что это случилось оттого, что Кутузов, и Тормасов, и Чичагов, и тот то, и тот то не сделали таких то и таких то маневров.
Но отчего они не сделали всех этих маневров? Отчего, ежели они были виноваты в том, что не достигнута была предназначавшаяся цель, – отчего их не судили и не казнили? Но, даже ежели и допустить, что виною неудачи русских были Кутузов и Чичагов и т. п., нельзя понять все таки, почему и в тех условиях, в которых находились русские войска под Красным и под Березиной (в обоих случаях русские были в превосходных силах), почему не взято в плен французское войско с маршалами, королями и императорами, когда в этом состояла цель русских?
Объяснение этого странного явления тем (как то делают русские военные историки), что Кутузов помешал нападению, неосновательно потому, что мы знаем, что воля Кутузова не могла удержать войска от нападения под Вязьмой и под Тарутиным.
Почему то русское войско, которое с слабейшими силами одержало победу под Бородиным над неприятелем во всей его силе, под Красным и под Березиной в превосходных силах было побеждено расстроенными толпами французов?
Если цель русских состояла в том, чтобы отрезать и взять в плен Наполеона и маршалов, и цель эта не только не была достигнута, и все попытки к достижению этой цели всякий раз были разрушены самым постыдным образом, то последний период кампании совершенно справедливо представляется французами рядом побед и совершенно несправедливо представляется русскими историками победоносным.
Русские военные историки, настолько, насколько для них обязательна логика, невольно приходят к этому заключению и, несмотря на лирические воззвания о мужестве и преданности и т. д., должны невольно признаться, что отступление французов из Москвы есть ряд побед Наполеона и поражений Кутузова.
Но, оставив совершенно в стороне народное самолюбие, чувствуется, что заключение это само в себе заключает противуречие, так как ряд побед французов привел их к совершенному уничтожению, а ряд поражений русских привел их к полному уничтожению врага и очищению своего отечества.
Источник этого противуречия лежит в том, что историками, изучающими события по письмам государей и генералов, по реляциям, рапортам, планам и т. п., предположена ложная, никогда не существовавшая цель последнего периода войны 1812 года, – цель, будто бы состоявшая в том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с маршалами и армией.
Цели этой никогда не было и не могло быть, потому что она не имела смысла, и достижение ее было совершенно невозможно.
Цель эта не имела никакого смысла, во первых, потому, что расстроенная армия Наполеона со всей возможной быстротой бежала из России, то есть исполняла то самое, что мог желать всякий русский. Для чего же было делать различные операции над французами, которые бежали так быстро, как только они могли?
Во вторых, бессмысленно было становиться на дороге людей, всю свою энергию направивших на бегство.
В третьих, бессмысленно было терять свои войска для уничтожения французских армий, уничтожавшихся без внешних причин в такой прогрессии, что без всякого загораживания пути они не могли перевести через границу больше того, что они перевели в декабре месяце, то есть одну сотую всего войска.
В четвертых, бессмысленно было желание взять в плен императора, королей, герцогов – людей, плен которых в высшей степени затруднил бы действия русских, как то признавали самые искусные дипломаты того времени (J. Maistre и другие). Еще бессмысленнее было желание взять корпуса французов, когда свои войска растаяли наполовину до Красного, а к корпусам пленных надо было отделять дивизии конвоя, и когда свои солдаты не всегда получали полный провиант и забранные уже пленные мерли с голода.
Весь глубокомысленный план о том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с армией, был подобен тому плану огородника, который, выгоняя из огорода потоптавшую его гряды скотину, забежал бы к воротам и стал бы по голове бить эту скотину. Одно, что можно бы было сказать в оправдание огородника, было бы то, что он очень рассердился. Но это нельзя было даже сказать про составителей проекта, потому что не они пострадали от потоптанных гряд.
