Гехалуц

Гехалуц
Хехалуц
Эмблема организации
Членство:	индивидуальное
Тип организации:	политическое движение
Основание
съезд	1919

Гехалу́ц (ивр. ‏הֶחָלוּץ,‏‎ Хехалуц, Гехолуц, Хехолуц — первопроходец, пионер) — сионистская международная организация, целью которой была подготовка еврейской молодёжи к поселению в Палестине. Создателем организации был известный еврейский военный и общественный деятель Иосиф Трумпельдор.

История

Начало будущей организации было положено на II (Минском) съезде сионистов России в августе 1902 годе. На нём Менахем Усышкин предложил создать авангардный отряд молодых сионистов, холостые участники которого должны были 2-3 года работать в сельскохозяйственных еврейских поселениях. Такие организации под разными названиями возникли почти одновременно в разных странах, в том числе США и России.

Летом 1906 г. движение Цеирей Цион провело конференцию, которая поставила перед членами организации цель переселиться в Палестину и заниматься там физическим или умственным трудом и изучать иврит и арабский языки.

Первая конференция движения Гехалуц проходила в Петрограде 6-9 января 1919 года. Конференция открылась выступлением Иосифа Трумпельдора.

Число участников движения быстро росло, но при этом начавшаяся эмиграция и гражданская война привели к частичной потере связи между разными группами и центром. Крупные ячейки и центры сельскохозяйственной подготовки Гехалуца были созданы в России, Белоруссии и на Украине.

Давление советских властей привело к тому что Гехалуц на территории СССР разделился на легальный (коммунистический) и нелегальный. Подпольное «Центральное сионистское бюро» во главе с Элиэзером Чериковером, созданное в 1920 году в Москве, координировало работу учебных центров «нелегального» Гехалуца, которые работали под видом единоличных крестьянских хозяйств. В 1926 усилилось давление властей на легальный Гехалуц: в марте штаб-квартира организации в Москве подверглась обыску, а в июле были арестованы руководители во главе с Даном Пинесом.

В 1928 году были запрещены последние легальные сионистские организации. Имущество Гехалуца власти передали Обществу по распространению среди евреев ремесленного и земледельческого труда (ОРТ). В Польше Гехалуц быстро рос после окончания Первой мировой войны, а после ликвидации организации в СССР именно в Польшу переместился центр движения. Во время нацистской оккупации члены организации принимали участие в сопротивлении, в том числе в восстании в Варшавском гетто.

Кроме Польши отделения Гехалуца действовали в Румынии, Германии и США. Последние учебные центры организации были закрыты в середине 1950-х.

К концу XX века все молодёжные сионистские движения, включая халуцианские, влились в состав Всемирной сионистской организации.

Значение

Организация внесла большой вклад в сионистское движение и алию. К началу Второй мировой войны общее число членов организации достигло 100 тыс. Согласно опубликованным данным, в 1927 году в Палестине 43 % всех еврейских рабочих и 80 % членов киббуцов перед прибытием в страну прошли подготовку в учебных центрах Гехалуца.

См. также

• Ха-шомер ха-цаир

Ссылки

• [www.eleven.co.il/article/11153 Хе-Халуц] — статья из Электронной еврейской энциклопедии

Отрывок, характеризующий Гехалуц

Наташа испуганными глазами заглянула в лицо раненого офицера и тотчас же пошла навстречу майору.
– Можно раненым у нас в доме остановиться? – спросила она.
Майор с улыбкой приложил руку к козырьку.
– Кого вам угодно, мамзель? – сказал он, суживая глаза и улыбаясь.
Наташа спокойно повторила свой вопрос, и лицо и вся манера ее, несмотря на то, что она продолжала держать свой платок за кончики, были так серьезны, что майор перестал улыбаться и, сначала задумавшись, как бы спрашивая себя, в какой степени это можно, ответил ей утвердительно.
– О, да, отчего ж, можно, – сказал он.
Наташа слегка наклонила голову и быстрыми шагами вернулась к Мавре Кузминишне, стоявшей над офицером и с жалобным участием разговаривавшей с ним.
– Можно, он сказал, можно! – шепотом сказала Наташа.
Офицер в кибиточке завернул во двор Ростовых, и десятки телег с ранеными стали, по приглашениям городских жителей, заворачивать в дворы и подъезжать к подъездам домов Поварской улицы. Наташе, видимо, поправились эти, вне обычных условий жизни, отношения с новыми людьми. Она вместе с Маврой Кузминишной старалась заворотить на свой двор как можно больше раненых.
– Надо все таки папаше доложить, – сказала Мавра Кузминишна.
– Ничего, ничего, разве не все равно! На один день мы в гостиную перейдем. Можно всю нашу половину им отдать.
– Ну, уж вы, барышня, придумаете! Да хоть и в флигеля, в холостую, к нянюшке, и то спросить надо.
– Ну, я спрошу.
Наташа побежала в дом и на цыпочках вошла в полуотворенную дверь диванной, из которой пахло уксусом и гофманскими каплями.
– Вы спите, мама?
– Ах, какой сон! – сказала, пробуждаясь, только что задремавшая графиня.
– Мама, голубчик, – сказала Наташа, становясь на колени перед матерью и близко приставляя свое лицо к ее лицу. – Виновата, простите, никогда не буду, я вас разбудила. Меня Мавра Кузминишна послала, тут раненых привезли, офицеров, позволите? А им некуда деваться; я знаю, что вы позволите… – говорила она быстро, не переводя духа.
– Какие офицеры? Кого привезли? Ничего не понимаю, – сказала графиня.
Наташа засмеялась, графиня тоже слабо улыбалась.
– Я знала, что вы позволите… так я так и скажу. – И Наташа, поцеловав мать, встала и пошла к двери.
В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.


M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.