Хибины (комплекс радиоэлектронного противодействия)

Хибины (изделие Л-175В) — советский/российский авиационный комплекс радиоэлектронного противодействия (КРЭП).

Комплекс предназначен для радиопеленгации зондирующего сигнала источника облучения с последующим искажением параметров отражённого сигнала, а именно для:

• задержки обнаружения самолёта-носителя КРЭП как объекта атаки для противника;
• маскировки истинного объекта на фоне ложных;
• затруднения измерения дальности до объекта, его скорости и углового положения;
• ухудшения характеристик режима сопровождения «на проходе» при сканировании луча антенны БРЛС;
• увеличения времени и затруднение захвата объекта при переходе в режим непрерывной радиопеленгации.

История

Первые работы, связанные с созданием КРЭП «Хибины», начались в Калужском научно-исследовательском радиотехническом институте (КНИРТИ) в 1977 году. Планировалось создать унифицированный комплекс радиоэлектронного противодействия для всех родов войск, где в задачах КНИРТИ стояла разработка блоков аппаратуры радиотехнической разведки (РТР) «Проран» и станции активных помех (САП) «Регата», что было успешно завершено защитой научно-исследовательских работ в 1980 году.

В 1982 году КНИРТИ было поручено выполнение опытно-конструкторских работ (ОКР) сначала с «Проран» и «Регатой», а после и с КРЭП в целом, куда вошли многие наработки по смежным темам (в том числе использовался наработанный опыт по разработке САП «Сорбция», которая планировалась к установке на Су-27). Начатые ОКР по авиационному комплексу РЭП, получившему название «Хибины», призваны были объединить все блоки, обеспечив их тесное взаимодействие с самолётным бортовым радиоэлектронным оборудованием (БРЭО).

Крыльевой модуль КРЭП «Хибины» на Су-34

Первые образцы «Хибин» были далеки от идеала, так как по свои массогабаритным параметрам они не подходили для установки на самолёт. Для решения этой проблемы КНИРТИ наладил тесное сотрудничество с КБ Сухого, работающего под руководством Роллана Гургеновича Мартиросова. Совместная работа над интегрированным в самолёт КРЭП (получившим шифр «изделие Л-175В») мало походила на общепринятую в таких случаях практику. Обычно изготовитель аппаратуры выдавал в авиационное конструкторское бюро техническое задание на размещение изделия, представлял полный комплект конструкторской документации и выдавал рекомендации по размещению его отдельных частей с ограничениями по длине связей между ними. В данном случае аппаратура «Хибин» сразу встраивалась в конструкцию разрабатываемого самолёта. В результате такого тесного сотрудничества к концу 80-х годов первый этап ОКР был завершён.

В 1990 году первый образец «Хибин» («изделие Л-175В») прошёл приёмо-сдаточные испытания, но из-за развала СССР и последующего сокращения финансирования военных разработок дальнейшие работы над КРЭП значительно замедлились. Пока изготавливались опытные образцы «Хибин» и шла подготовка к натурным испытаниям, выявилось существенное отставание в работе смежных предприятий, которые хотя и не производили оборудование, входящее в КРЭП, но оно было необходимо для испытаний, в частности, это относилось к входящим в БРЭО самолёта навигационному комплексу и многофункциональному дисплею штурмана. К тому же выяснилось, что самолётный навигационный комплекс неспособен из-за недостаточной точности обеспечить работу радиопеленгатора «Хибин». В итоге было принято решение о раздельном проведении приёмо-сдаточных испытаний аппаратуры, размещаемой в контейнерах, и аппаратуры, размещаемой внутри фюзеляжа, с последующей комплексной стыковкой аппаратуры изделия в целом. В январе 1995 года был совершён первый полёт самолёта-лаборатории с установленным комплексом радиоэлектронного противодействия «Хибины». Последовала серия успешно завершённых испытательных полётов, и в августе 1997 года летающая лаборатория с установленным КРЭП была передана в лётно-исследовательский институт имени М. М. Громова.

18 марта 2014 года был принят на вооружение истребитель-бомбардировщик Су-34, оснащённый комплексом радиоэлектронного противодействия «Хибины» Л-175В.

Комплекс группового радиоэлектронного противодействия

Помимо встроенного комплекса радиоэлектронного противодействия во второй половине 80-х годов проводились работы над созданием наращиваемого дополнительного состава «Хибин» из 4-х подвесных контейнеров, призванного защищать небольшие группировки самолётов. Для этих целей было предложено создать «Хибины», которые должны были дополнять функциональность основного комплекса. Планировалось подвешивать такие контейнеры на самолёты, вылетающие группой, где один из самолётов группы был оснащён встроенным комплексом КРЭП и выступал как основной.

11 апреля 2007 года был заключен контракт между Министерством обороны и КНИРТИ на выполнение опытно-конструкторской работы по разработке комплекта контейнеров радиоэлектронного противодействия для групповой защиты Су-34 и других самолётов фронтовой авиации". Срок окончания работ по контракту был установлен 25 ноября 2012 года. При составлении технического задания министерством обороны была допущена ошибка — не предусмотрена возможность использования разрабатываемого КРЭП в качестве объекта подвески на самолётах фронтовой авиации, в связи с чем оказалось невозможным выполнить работы по контракту. Хотя вина была полностью на стороне министерства обороны, оно подало в суд на КНИРТИ о взыскании неустойки и процентов по невыполненному контракту. 19 октября 2012 года Арбитражный суд города Москвы отклонил этот иск. Позднее это решение было подтверждено: 24 января 2013 года Девятым арбитражным апелляционным судом и 17 мая 2013 года — Федеральным арбитражным судом Московского округа.

Во время судебного делопроизводства комплекс группового радиоэлектронного противодействия имел название «Тарантул».

Перспективы

На МАКС-2013 между Министерством обороны и КНИРТИ подписан договор по созданию модификации КРЭП «Хибины» для установки на многоцелевой истребитель Су-30СМ под названием «Хибины-У». Участвующие в операции ВКС РФ в Сирии в 2015 году, Су-30СМ оборудованы комплексом «Хибины».

Разработана и предложена потенциальным покупателям экспортная модификация комплекса «Хибины».

Описание

В состав комплекса радиолокационного противодействия «Хибины» входят:

• система радиотехнической разведки (РТР)
• система постановки активных помех (САП)
• широкополосный блок точного запоминания частоты (ТШ)
• вычислительная подсистема

В качестве групповой защиты к КРЭП «Хибины», установленному на основном носителе, могут подключаться дополнительные модули наращиваемого состава КРЭП в виде контейнеров, подвешиваемых на самолёты из группы. В состав наращиваемого состава входят:

• 2 модуля, рабочий частотный диапазон которых совпадает с частотным диапазоном «Хибин» основного носителя, по сути своей представляющие передающие устройства повышенной мощности без собственного блока РТР
• 2 модуля с рабочим частотным диапазоном, отличающимся от частотного диапазона «Хибин» основного носителя, с установленным блоком РТР

Комплекс «Хибины» не является прибором мгновенного действия, так как необходимо время для того, чтобы объект смог преодолеть расстояние, требуемое для успешной радиопеленгации координат источника излучения зондирующего сигнала.

См. также

• Гардения — авиационная станция активных помех (САП).
• Сорбция — авиационная станция активных помех для Су-27.
• AN/ALQ-165 (Airborne Self-Protection Jammer) — американский комплекс радиоэлектронного противодействия, по функциональности близкий к «Хибинам».

Отрывок, характеризующий Хибины (комплекс радиоэлектронного противодействия)

– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.


Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ – это другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, – патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе.
Но когда событие принимало свои настоящие, исторические размеры, когда оказалось недостаточным только словами выражать свою ненависть к французам, когда нельзя было даже сражением выразить эту ненависть, когда уверенность в себе оказалась бесполезною по отношению к одному вопросу Москвы, когда все население, как один человек, бросая свои имущества, потекло вон из Москвы, показывая этим отрицательным действием всю силу своего народного чувства, – тогда роль, выбранная Растопчиным, оказалась вдруг бессмысленной. Он почувствовал себя вдруг одиноким, слабым и смешным, без почвы под ногами.
Получив, пробужденный от сна, холодную и повелительную записку от Кутузова, Растопчин почувствовал себя тем более раздраженным, чем более он чувствовал себя виновным. В Москве оставалось все то, что именно было поручено ему, все то казенное, что ему должно было вывезти. Вывезти все не было возможности.
«Кто же виноват в этом, кто допустил до этого? – думал он. – Разумеется, не я. У меня все было готово, я держал Москву вот как! И вот до чего они довели дело! Мерзавцы, изменники!» – думал он, не определяя хорошенько того, кто были эти мерзавцы и изменники, но чувствуя необходимость ненавидеть этих кого то изменников, которые были виноваты в том фальшивом и смешном положении, в котором он находился.
Всю эту ночь граф Растопчин отдавал приказания, за которыми со всех сторон Москвы приезжали к нему. Приближенные никогда не видали графа столь мрачным и раздраженным.
«Ваше сиятельство, из вотчинного департамента пришли, от директора за приказаниями… Из консистории, из сената, из университета, из воспитательного дома, викарный прислал… спрашивает… О пожарной команде как прикажете? Из острога смотритель… из желтого дома смотритель…» – всю ночь, не переставая, докладывали графу.
На все эта вопросы граф давал короткие и сердитые ответы, показывавшие, что приказания его теперь не нужны, что все старательно подготовленное им дело теперь испорчено кем то и что этот кто то будет нести всю ответственность за все то, что произойдет теперь.
– Ну, скажи ты этому болвану, – отвечал он на запрос от вотчинного департамента, – чтоб он оставался караулить свои бумаги. Ну что ты спрашиваешь вздор о пожарной команде? Есть лошади – пускай едут во Владимир. Не французам оставлять.
– Ваше сиятельство, приехал надзиратель из сумасшедшего дома, как прикажете?
– Как прикажу? Пускай едут все, вот и всё… А сумасшедших выпустить в городе. Когда у нас сумасшедшие армиями командуют, так этим и бог велел.
На вопрос о колодниках, которые сидели в яме, граф сердито крикнул на смотрителя:
– Что ж, тебе два батальона конвоя дать, которого нет? Пустить их, и всё!
– Ваше сиятельство, есть политические: Мешков, Верещагин.
– Верещагин! Он еще не повешен? – крикнул Растопчин. – Привести его ко мне.


К девяти часам утра, когда войска уже двинулись через Москву, никто больше не приходил спрашивать распоряжений графа. Все, кто мог ехать, ехали сами собой; те, кто оставались, решали сами с собой, что им надо было делать.
Граф велел подавать лошадей, чтобы ехать в Сокольники, и, нахмуренный, желтый и молчаливый, сложив руки, сидел в своем кабинете.
Каждому администратору в спокойное, не бурное время кажется, что только его усилиями движется всо ему подведомственное народонаселение, и в этом сознании своей необходимости каждый администратор чувствует главную награду за свои труды и усилия. Понятно, что до тех пор, пока историческое море спокойно, правителю администратору, с своей утлой лодочкой упирающемуся шестом в корабль народа и самому двигающемуся, должно казаться, что его усилиями двигается корабль, в который он упирается. Но стоит подняться буре, взволноваться морю и двинуться самому кораблю, и тогда уж заблуждение невозможно. Корабль идет своим громадным, независимым ходом, шест не достает до двинувшегося корабля, и правитель вдруг из положения властителя, источника силы, переходит в ничтожного, бесполезного и слабого человека.
Растопчин чувствовал это, и это то раздражало его. Полицеймейстер, которого остановила толпа, вместе с адъютантом, который пришел доложить, что лошади готовы, вошли к графу. Оба были бледны, и полицеймейстер, передав об исполнении своего поручения, сообщил, что на дворе графа стояла огромная толпа народа, желавшая его видеть.
Растопчин, ни слова не отвечая, встал и быстрыми шагами направился в свою роскошную светлую гостиную, подошел к двери балкона, взялся за ручку, оставил ее и перешел к окну, из которого виднее была вся толпа. Высокий малый стоял в передних рядах и с строгим лицом, размахивая рукой, говорил что то. Окровавленный кузнец с мрачным видом стоял подле него. Сквозь закрытые окна слышен был гул голосов.
– Готов экипаж? – сказал Растопчин, отходя от окна.
– Готов, ваше сиятельство, – сказал адъютант.
Растопчин опять подошел к двери балкона.
– Да чего они хотят? – спросил он у полицеймейстера.
– Ваше сиятельство, они говорят, что собрались идти на французов по вашему приказанью, про измену что то кричали. Но буйная толпа, ваше сиятельство. Я насилу уехал. Ваше сиятельство, осмелюсь предложить…
– Извольте идти, я без вас знаю, что делать, – сердито крикнул Растопчин. Он стоял у двери балкона, глядя на толпу. «Вот что они сделали с Россией! Вот что они сделали со мной!» – думал Растопчин, чувствуя поднимающийся в своей душе неудержимый гнев против кого то того, кому можно было приписать причину всего случившегося. Как это часто бывает с горячими людьми, гнев уже владел им, но он искал еще для него предмета. «La voila la populace, la lie du peuple, – думал он, глядя на толпу, – la plebe qu'ils ont soulevee par leur sottise. Il leur faut une victime, [„Вот он, народец, эти подонки народонаселения, плебеи, которых они подняли своею глупостью! Им нужна жертва“.] – пришло ему в голову, глядя на размахивающего рукой высокого малого. И по тому самому это пришло ему в голову, что ему самому нужна была эта жертва, этот предмет для своего гнева.
– Готов экипаж? – в другой раз спросил он.
– Готов, ваше сиятельство. Что прикажете насчет Верещагина? Он ждет у крыльца, – отвечал адъютант.
– А! – вскрикнул Растопчин, как пораженный каким то неожиданным воспоминанием.
И, быстро отворив дверь, он вышел решительными шагами на балкон. Говор вдруг умолк, шапки и картузы снялись, и все глаза поднялись к вышедшему графу.
– Здравствуйте, ребята! – сказал граф быстро и громко. – Спасибо, что пришли. Я сейчас выйду к вам, но прежде всего нам надо управиться с злодеем. Нам надо наказать злодея, от которого погибла Москва. Подождите меня! – И граф так же быстро вернулся в покои, крепко хлопнув дверью.
По толпе пробежал одобрительный ропот удовольствия. «Он, значит, злодеев управит усех! А ты говоришь француз… он тебе всю дистанцию развяжет!» – говорили люди, как будто упрекая друг друга в своем маловерии.
Через несколько минут из парадных дверей поспешно вышел офицер, приказал что то, и драгуны вытянулись. Толпа от балкона жадно подвинулась к крыльцу. Выйдя гневно быстрыми шагами на крыльцо, Растопчин поспешно оглянулся вокруг себя, как бы отыскивая кого то.
– Где он? – сказал граф, и в ту же минуту, как он сказал это, он увидал из за угла дома выходившего между, двух драгун молодого человека с длинной тонкой шеей, с до половины выбритой и заросшей головой. Молодой человек этот был одет в когда то щегольской, крытый синим сукном, потертый лисий тулупчик и в грязные посконные арестантские шаровары, засунутые в нечищеные, стоптанные тонкие сапоги. На тонких, слабых ногах тяжело висели кандалы, затруднявшие нерешительную походку молодого человека.
– А ! – сказал Растопчин, поспешно отворачивая свой взгляд от молодого человека в лисьем тулупчике и указывая на нижнюю ступеньку крыльца. – Поставьте его сюда! – Молодой человек, брянча кандалами, тяжело переступил на указываемую ступеньку, придержав пальцем нажимавший воротник тулупчика, повернул два раза длинной шеей и, вздохнув, покорным жестом сложил перед животом тонкие, нерабочие руки.