Хилл, Кристофер

Кристофер Хилл
англ. Christopher Hill
Дата рождения:	6 февраля 1912(1912-02-06)
Дата смерти:	23 февраля 2003(2003-02-23) (91 год)
Научная сфера:	История

Кристофер Хилл (Джон Эдвард Кристофер Хилл, англ. John Edward Christopher Hill; 6 февраля 1912 года — 23 февраля 2003 года) — британский историк-марксист, специалист по Английской революции XVII века.

Биография

Кристофер Хилл родился в 1912 году в богатой мелкобуржуазной семье, его отец был солиситором в Йорке и рьяным методистом. Хилл учился в школе св. Петра. Во время учёбы в школе представители Колледжа Баллиоль (англ. Balliol) Оксфордского университета обратили внимание на способности Хилла и пригласили его на учёбу.

Перед началом обучения в университете в 1931 году Хилл долгое время находился в Германии, во Фрайбурге, где стал очевидцем пути нацистской партии к власти. Позже он вспоминал, что эти события впоследствии способствовали его радикализации. В Оксфорде он становится победителем ряда престижных конкурсов.

Во время учёбы Хилл становится убеждённым марксистом и вступает в Коммунистическую партию Великобритании. В 1935 году Хилл совершает длительное десятимесячное путешествие в СССР, где осваивает русский язык и изучает советскую историческую науку, особенно что касается Британии.

После возвращении становится преподавателем в Кардиффском университете и тщетно пытается записаться в интербригаду во время Гражданской войны в Испании. Ему отказывают, но он находит другую форму солидарности с Испанией — помощь баскским беженцам от войны. Спустя два года в Кардиффе вернулся в Баллиоль в 1938 году в качестве штатного сотрудника и учебного ассистента.

После начала Второй мировой войны Хилл поступил рядовым на службу в армию. В 1940 году он получает звание офицера лёгкой пехоты. Позже (в октябре 1941 года) его переводят в военную разведку, а с 1943 года — в Форин-офис, поскольку его знание русского языка и жизни в СССР оказалось востребовано. Во время работы в Форин-Офисе он под псевдонимом К. Е. Холм (перевод его фамилии на русский язык) написал работу «Два Содружества», в которой сравнивал Великобританию и СССР. Во время войны Хилл не оставляет и научной деятельности: в это время он публикует серию статей, посвящённых вопросам английской истории XVII века.

После войны вновь стал преподавать в Оксфорде (в 1949 году подавался на председателя исторической кафедры нового Килского университета, но его кандидатуру отвергли из-за членства в компартии).

В 1946 году Хилл и ряд других историков-марксистов создают Группу историков Коммунистической партии Великобритании. В 1952 году Хилл и его товарищи (Эрик Хобсбаум, Э. П. Томпсон, Родни Хилтон, Донна Торр и другие) выступили соучредителями журнала «Past & Present», специализировавшегося на социальной истории. Во время визита в СССР в составе делегации британских учёных в 1955 году безуспешно искал встречи с Борисом Пастернаком, чтобы передать ему посылку от оставшихся в эмиграции сестёр.

Однако после советской интервенции в Венгрию в 1956 году Хилл, как и большинство его коллег по Исторической группе, выходит из партии в знак протеста; вначале он колебался, но покинул Компартию Великобритании в начале 1957 года после осуждения ей одного из его докладов. Как и Э. П. Томпсон, перешёл с позиций марксизма-ленинизма советского образца к марксисткому гуманизму. Вместе со своими единомышленниками стал одним из основоположников «новой социальной истории» и «истории снизу».

После 1956 года научная карьера Хилла продолжает развиваться. Его исследования по английской истории XVII века широко известны и признаны научным сообществом. Эти работы основываются на опубликованных источниках, доступных в Бодлианской библиотеке, и на исторических исследованиях — в больше степени, чем на архивных документах. В 1965 году Хилл был избран руководителем Колледжа Баллиоль, он занимал этот пост до выхода в отставку в 1978 году. На это время пришлись студенческие волнения под лозунгами «новых левых», близких Хиллу; в качестве ректора он проявил себя как руководитель, способный сгладить противостояние между студентами и администрацией колледжа.

После Баллиоля ещё преподавал в Открытом университете. Под конец жизни страдал от прогрессирующей болезни Альцгеймера. Кристофер Хилл умер в 2003 году в доме престарелых от церебральной атрофии.

Он был дважды женат и имел четырёх детей. Его первой женой в 1944-1954 годах была Инес Во (урожденная Бартлетт); их дочь Фанни утонула во время отдыха в Испании в 1986 году. Его второй женой со 2 января 1956 года и до смерти была Бриджит Айрин Мэйсон (урожденная Саттон), товарищ по партии и ремеслу (коммунистка и историк). Их первая дочь Кэйт погибла в автомобильной аварии в 1957 году; затем у них было ещё двое детей: Эндрю (1958 года рождения) и Дина (1960 года рождения).

Творчество

В центре научных интересов Хилла — Английская революция, рассматриваемая с позиций классового подхода. Первая книга Хилла — «Английская революция 1640 года» — вышла в свет в 1940 году (к 300-летию описываемых событий) и впоследствии неоднократно переиздавалась (в 1949, 1955, 1959, 1966, 1968, 1987 гг.). Книга переведена на русский (опубликована в 1947 году), немецкий, итальянский, японский, польский, словацкий и другие языки. Несмотря на длительное обучение в СССР, в ней Хилл, находившийся под влиянием советского историка Е. А. Косминского, «сумел оградить свой язык от сталинистского стиля».

В этой работе Хилл вступает в полемику с классической либеральной историографией, считавшей гражданскую войну в Англии не более чем борьбой за конституционную и религиозную свободу. С точки зрения Хилла, это была политическая и социальная революция, «великое социальное движение, как Французская революция 1789 года»; «война классов» — между деспотическим королём, представляющим реакционные силы землевладельцев и церкви, и парламентом, в котором заседали выходцы из торгового и производственного городских классов, йомены и «прогрессивные джентри» из сельских областей. В результате этой классовой борьбы «старый порядок, по существу феодальный, был насильственно разрушен, и на его месте был создан капиталистический социальный порядок». Это утверждение вступило в противоречие не только с буржуазными историками, но и теми марксистами, которые относили возникновение английского капитализма к XVI веку. Начавшаяся дискуссия в Группе историков КПВ окончилась принятием в 1948 году интерпретации Английской революции, бывшей вариантом хилловской — как буржуазной революции, приведшей к смене феодального строя капиталистическим.

Позднейшие работы Хилла уделяют больше внимания вопросам уже не базиса, а надстройки. Так, в «Интеллектуальных истоках Английской революции» показано социально-экономическое функционирование научных, правовых и исторических идей, повлиявших на становление революции, и обратную связь (например, как революция и её идеологическое знамя, протестантский пуританизм в религии, сказались на развитии английской науки).

Опубликованную в 1972 год монографию «Мир, перевернутый вверх дном» («Мир вверх тормашками») часто называют лучшей в творческом наследии Хилла. В ней события середины XVII века в Англии рассматриваются уже не лишь как успешная буржуазная революция, но и как провалившаяся революция демократическая — неудавшаяся попытка трудящихся масс выйти из-под буржуазного господства. Он рассматривает уже не всю буржуазную революцию, а «восстание внутри революции» — деятельность радикальных сект вроде диггеров и рантеров, предвосхитивших социалистические и либертарные идеи, но опередивших своё время. Автор также описывает, как под прикрытием религиозного языка различные группы продвигали собственные политические программы: левеллеры — политическое равенство, диггеры — уравнительный коммунизм, а далёкие от политических и экономических вопросов рантеры — по-своему революционное учение о свободе и любви («отрицательная реакция на нарождающийся капитализм, призыв к человеческому братству, свободе и единству против разделяющих сил суровой этики»). При этом он подчёркивает, что утраченная традиция этих сект может быть полезна в современном обществе в социалистической практике — если не в Англии, то в странах «Третьего мира».

В своей поздней книге «Английская Библия и революция XVII века» задаётся вопросом, стала ли Библия в английском переводе для Английской революции «тем, чем Жан-Жак Руссо стал для Французской революции, а Карл Маркс — для Русской революции». Всего написал более 150 работ в жанре научной статьи. Помимо исторических трудов о XVII веке, писал на актуально-политические и теоретико-марксистские темы. После войны закончил работу над капитальным трудом «Ленин и русская революция».

Избранные труды

• Английская революция, 1640 (1940).
• [archive.org/details/lininandtherussi035179mbp Ленин и русская революция] (1947).
• Пуританизм и революции: исследование английской революции 17 века (1958).
• Столетие революции: 1603—1714 (1961).
• Общество и пуританизм в предреволюционной Англии (1964).
• Интеллектуальные истоки Английской революции (1965).
• От реформации к промышленной революции: социальная и экономическая история Британии в 1530—1780 гг. (1967).

Ссылки

• [www.evangelie.ru/forum/t34239.html Английская Библия и революция XVII века.] — М.: ИВИ РАН, 1998. — 505 с.
• [scepsis.ru/authors/id_378.html В библиотеке] журнала «Скепсис»
  • [scepsis.net/library/id_1202.html Английская революция.] — М.: Изд-во «Иностранная литература», 1947. — 184 с.
• Тимофеева М. В. [elar.urfu.ru/handle/10995/18466 Историк и время: британский марксист Кристофер Хилл] // Известия Уральского государственного университета. Сер. 2, Гуманитарные науки. — 2009. — N 1/2 (63). — С. 239—247.
• Тимофеева М. В. [www.dissercat.com/content/kontseptsiya-angliiskoi-burzhuaznoi-revolyutsii-xvii-veka-britanskogo-istorika-kristofera-kh Концепция английской буржуазной революции XVII века британского историка Кристофера Хилла]: Автореферат диссертации к-та ист. наук / УрГУ Екатеринбург, 2009.
• Батшев Д. А. [elibrary.ru/item.asp?id=25079701 Проблемы социальных движений первой трети XVII в. в трудах британского историка Кристофера Хилла]

Отрывок, характеризующий Хилл, Кристофер

– Ха ха ха!… Гусар то, гусар то! Точно мальчик, и ноги!… Я видеть не могу… – слышались голоса.
Наташа, любимица молодых Мелюковых, с ними вместе исчезла в задние комнаты, куда была потребована пробка и разные халаты и мужские платья, которые в растворенную дверь принимали от лакея оголенные девичьи руки. Через десять минут вся молодежь семейства Мелюковых присоединилась к ряженым.
Пелагея Даниловна, распорядившись очисткой места для гостей и угощениями для господ и дворовых, не снимая очков, с сдерживаемой улыбкой, ходила между ряжеными, близко глядя им в лица и никого не узнавая. Она не узнавала не только Ростовых и Диммлера, но и никак не могла узнать ни своих дочерей, ни тех мужниных халатов и мундиров, которые были на них.
– А это чья такая? – говорила она, обращаясь к своей гувернантке и глядя в лицо своей дочери, представлявшей казанского татарина. – Кажется, из Ростовых кто то. Ну и вы, господин гусар, в каком полку служите? – спрашивала она Наташу. – Турке то, турке пастилы подай, – говорила она обносившему буфетчику: – это их законом не запрещено.
Иногда, глядя на странные, но смешные па, которые выделывали танцующие, решившие раз навсегда, что они наряженные, что никто их не узнает и потому не конфузившиеся, – Пелагея Даниловна закрывалась платком, и всё тучное тело ее тряслось от неудержимого доброго, старушечьего смеха. – Сашинет то моя, Сашинет то! – говорила она.
После русских плясок и хороводов Пелагея Даниловна соединила всех дворовых и господ вместе, в один большой круг; принесли кольцо, веревочку и рублик, и устроились общие игры.
Через час все костюмы измялись и расстроились. Пробочные усы и брови размазались по вспотевшим, разгоревшимся и веселым лицам. Пелагея Даниловна стала узнавать ряженых, восхищалась тем, как хорошо были сделаны костюмы, как шли они особенно к барышням, и благодарила всех за то, что так повеселили ее. Гостей позвали ужинать в гостиную, а в зале распорядились угощением дворовых.
– Нет, в бане гадать, вот это страшно! – говорила за ужином старая девушка, жившая у Мелюковых.
– Отчего же? – спросила старшая дочь Мелюковых.
– Да не пойдете, тут надо храбрость…
– Я пойду, – сказала Соня.
– Расскажите, как это было с барышней? – сказала вторая Мелюкова.
– Да вот так то, пошла одна барышня, – сказала старая девушка, – взяла петуха, два прибора – как следует, села. Посидела, только слышит, вдруг едет… с колокольцами, с бубенцами подъехали сани; слышит, идет. Входит совсем в образе человеческом, как есть офицер, пришел и сел с ней за прибор.
– А! А!… – закричала Наташа, с ужасом выкатывая глаза.
– Да как же, он так и говорит?
– Да, как человек, всё как должно быть, и стал, и стал уговаривать, а ей бы надо занять его разговором до петухов; а она заробела; – только заробела и закрылась руками. Он ее и подхватил. Хорошо, что тут девушки прибежали…
– Ну, что пугать их! – сказала Пелагея Даниловна.
– Мамаша, ведь вы сами гадали… – сказала дочь.
– А как это в амбаре гадают? – спросила Соня.
– Да вот хоть бы теперь, пойдут к амбару, да и слушают. Что услышите: заколачивает, стучит – дурно, а пересыпает хлеб – это к добру; а то бывает…
– Мама расскажите, что с вами было в амбаре?
Пелагея Даниловна улыбнулась.
– Да что, я уж забыла… – сказала она. – Ведь вы никто не пойдете?
– Нет, я пойду; Пепагея Даниловна, пустите меня, я пойду, – сказала Соня.
– Ну что ж, коли не боишься.
– Луиза Ивановна, можно мне? – спросила Соня.
Играли ли в колечко, в веревочку или рублик, разговаривали ли, как теперь, Николай не отходил от Сони и совсем новыми глазами смотрел на нее. Ему казалось, что он нынче только в первый раз, благодаря этим пробочным усам, вполне узнал ее. Соня действительно этот вечер была весела, оживлена и хороша, какой никогда еще не видал ее Николай.
«Так вот она какая, а я то дурак!» думал он, глядя на ее блестящие глаза и счастливую, восторженную, из под усов делающую ямочки на щеках, улыбку, которой он не видал прежде.
– Я ничего не боюсь, – сказала Соня. – Можно сейчас? – Она встала. Соне рассказали, где амбар, как ей молча стоять и слушать, и подали ей шубку. Она накинула ее себе на голову и взглянула на Николая.
«Что за прелесть эта девочка!» подумал он. «И об чем я думал до сих пор!»
Соня вышла в коридор, чтобы итти в амбар. Николай поспешно пошел на парадное крыльцо, говоря, что ему жарко. Действительно в доме было душно от столпившегося народа.
На дворе был тот же неподвижный холод, тот же месяц, только было еще светлее. Свет был так силен и звезд на снеге было так много, что на небо не хотелось смотреть, и настоящих звезд было незаметно. На небе было черно и скучно, на земле было весело.
«Дурак я, дурак! Чего ждал до сих пор?» подумал Николай и, сбежав на крыльцо, он обошел угол дома по той тропинке, которая вела к заднему крыльцу. Он знал, что здесь пойдет Соня. На половине дороги стояли сложенные сажени дров, на них был снег, от них падала тень; через них и с боку их, переплетаясь, падали тени старых голых лип на снег и дорожку. Дорожка вела к амбару. Рубленная стена амбара и крыша, покрытая снегом, как высеченная из какого то драгоценного камня, блестели в месячном свете. В саду треснуло дерево, и опять всё совершенно затихло. Грудь, казалось, дышала не воздухом, а какой то вечно молодой силой и радостью.
С девичьего крыльца застучали ноги по ступенькам, скрыпнуло звонко на последней, на которую был нанесен снег, и голос старой девушки сказал:
– Прямо, прямо, вот по дорожке, барышня. Только не оглядываться.
– Я не боюсь, – отвечал голос Сони, и по дорожке, по направлению к Николаю, завизжали, засвистели в тоненьких башмачках ножки Сони.
Соня шла закутавшись в шубку. Она была уже в двух шагах, когда увидала его; она увидала его тоже не таким, каким она знала и какого всегда немножко боялась. Он был в женском платье со спутанными волосами и с счастливой и новой для Сони улыбкой. Соня быстро подбежала к нему.
«Совсем другая, и всё та же», думал Николай, глядя на ее лицо, всё освещенное лунным светом. Он продел руки под шубку, прикрывавшую ее голову, обнял, прижал к себе и поцеловал в губы, над которыми были усы и от которых пахло жженой пробкой. Соня в самую середину губ поцеловала его и, выпростав маленькие руки, с обеих сторон взяла его за щеки.
– Соня!… Nicolas!… – только сказали они. Они подбежали к амбару и вернулись назад каждый с своего крыльца.


Когда все поехали назад от Пелагеи Даниловны, Наташа, всегда всё видевшая и замечавшая, устроила так размещение, что Луиза Ивановна и она сели в сани с Диммлером, а Соня села с Николаем и девушками.
Николай, уже не перегоняясь, ровно ехал в обратный путь, и всё вглядываясь в этом странном, лунном свете в Соню, отыскивал при этом всё переменяющем свете, из под бровей и усов свою ту прежнюю и теперешнюю Соню, с которой он решил уже никогда не разлучаться. Он вглядывался, и когда узнавал всё ту же и другую и вспоминал, слышав этот запах пробки, смешанный с чувством поцелуя, он полной грудью вдыхал в себя морозный воздух и, глядя на уходящую землю и блестящее небо, он чувствовал себя опять в волшебном царстве.
– Соня, тебе хорошо? – изредка спрашивал он.
– Да, – отвечала Соня. – А тебе ?
На середине дороги Николай дал подержать лошадей кучеру, на минутку подбежал к саням Наташи и стал на отвод.
– Наташа, – сказал он ей шопотом по французски, – знаешь, я решился насчет Сони.
– Ты ей сказал? – спросила Наташа, вся вдруг просияв от радости.
– Ах, какая ты странная с этими усами и бровями, Наташа! Ты рада?
– Я так рада, так рада! Я уж сердилась на тебя. Я тебе не говорила, но ты дурно с ней поступал. Это такое сердце, Nicolas. Как я рада! Я бываю гадкая, но мне совестно было быть одной счастливой без Сони, – продолжала Наташа. – Теперь я так рада, ну, беги к ней.
– Нет, постой, ах какая ты смешная! – сказал Николай, всё всматриваясь в нее, и в сестре тоже находя что то новое, необыкновенное и обворожительно нежное, чего он прежде не видал в ней. – Наташа, что то волшебное. А?
– Да, – отвечала она, – ты прекрасно сделал.
«Если б я прежде видел ее такою, какою она теперь, – думал Николай, – я бы давно спросил, что сделать и сделал бы всё, что бы она ни велела, и всё бы было хорошо».
– Так ты рада, и я хорошо сделал?
– Ах, так хорошо! Я недавно с мамашей поссорилась за это. Мама сказала, что она тебя ловит. Как это можно говорить? Я с мама чуть не побранилась. И никому никогда не позволю ничего дурного про нее сказать и подумать, потому что в ней одно хорошее.
– Так хорошо? – сказал Николай, еще раз высматривая выражение лица сестры, чтобы узнать, правда ли это, и, скрыпя сапогами, он соскочил с отвода и побежал к своим саням. Всё тот же счастливый, улыбающийся черкес, с усиками и блестящими глазами, смотревший из под собольего капора, сидел там, и этот черкес был Соня, и эта Соня была наверное его будущая, счастливая и любящая жена.
Приехав домой и рассказав матери о том, как они провели время у Мелюковых, барышни ушли к себе. Раздевшись, но не стирая пробочных усов, они долго сидели, разговаривая о своем счастьи. Они говорили о том, как они будут жить замужем, как их мужья будут дружны и как они будут счастливы.
На Наташином столе стояли еще с вечера приготовленные Дуняшей зеркала. – Только когда всё это будет? Я боюсь, что никогда… Это было бы слишком хорошо! – сказала Наташа вставая и подходя к зеркалам.
– Садись, Наташа, может быть ты увидишь его, – сказала Соня. Наташа зажгла свечи и села. – Какого то с усами вижу, – сказала Наташа, видевшая свое лицо.
– Не надо смеяться, барышня, – сказала Дуняша.
Наташа нашла с помощью Сони и горничной положение зеркалу; лицо ее приняло серьезное выражение, и она замолкла. Долго она сидела, глядя на ряд уходящих свечей в зеркалах, предполагая (соображаясь с слышанными рассказами) то, что она увидит гроб, то, что увидит его, князя Андрея, в этом последнем, сливающемся, смутном квадрате. Но как ни готова она была принять малейшее пятно за образ человека или гроба, она ничего не видала. Она часто стала мигать и отошла от зеркала.
– Отчего другие видят, а я ничего не вижу? – сказала она. – Ну садись ты, Соня; нынче непременно тебе надо, – сказала она. – Только за меня… Мне так страшно нынче!
Соня села за зеркало, устроила положение, и стала смотреть.
– Вот Софья Александровна непременно увидят, – шопотом сказала Дуняша; – а вы всё смеетесь.
Соня слышала эти слова, и слышала, как Наташа шопотом сказала:
– И я знаю, что она увидит; она и прошлого года видела.
Минуты три все молчали. «Непременно!» прошептала Наташа и не докончила… Вдруг Соня отсторонила то зеркало, которое она держала, и закрыла глаза рукой.
– Ах, Наташа! – сказала она.
– Видела? Видела? Что видела? – вскрикнула Наташа, поддерживая зеркало.
Соня ничего не видала, она только что хотела замигать глазами и встать, когда услыхала голос Наташи, сказавшей «непременно»… Ей не хотелось обмануть ни Дуняшу, ни Наташу, и тяжело было сидеть. Она сама не знала, как и вследствие чего у нее вырвался крик, когда она закрыла глаза рукою.
– Его видела? – спросила Наташа, хватая ее за руку.