Хилл, Эмброуз Поуэлл

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Эмброуз Поуэлл Хилл
англ. Ambrose Powell Hill

Эмброуз Поуэлл Хилл
Прозвище

Маленький Поуэлл

Дата рождения

9 ноября 1825(1825-11-09)

Место рождения

Калпепер, Виргиния

Дата смерти

2 апреля 1865(1865-04-02) (39 лет)

Место смерти

Питерсберг, Виргиния

Принадлежность

США США
КША КША

Годы службы

1847—1861 (США)
1861—1865 (КША)

Звание

первый лейтенант (США)
генерал-лейтенант (КША)

Командовал

«Лёгкая дивизия», III корпус Северовирджинской армии

Сражения/войны

Американо-мексиканская война
Гражданская война в США

В Википедии есть статьи о других людях с фамилией Хилл.

Эмброуз Пауэлл Хилл (Ambrose Powell Hill ) (9 ноября 1825 — 2 апреля 1865) — американский кадровый военный, участник Мексиканской и Семинольской войн, генерал армии Конфедерации в годы американской Гражданской войны. Хилл прославился как командир «Лёгкой дивизии Хилла» во время Семидневной битвы, а впоследствии стал одним из самых способных дивизионных командиров в корпусе генерала Джексона. После гибели Джексона в сражении при Чанселорсвилле Хилл получил звание генерал-лейтенанта и командовал Третьим корпусом Северовирджинской армии до самой своей смерти. Он погиб в самом конце войны во время третьего сражения при Петерсберге.





Ранние годы

Род Хиллов вёл своё происхождение из Англии. По одной из версий, фамилия прежде имела форму Hull, и её носители происходили от короля Англии, Генриха II. В 1630 году два брата, родом из Шропшира, Генри Хилл и Уильям Хилл, эмигрировали в Америку и поселились там, где сейчас находится округ Мидлсекс. В 1740 году правнук Уильяма, Рассел Хилл, переселился на те земли, где в 1748 году был образован округ Калпепер. Его сын Генрих (1743—1815) женился на Энн Пауэлл, и в годы войны за независимость служил вместе с Генри Ли. Его сын Эмброуз Пауэлл Хилл (1785—1858) служил в палате представителей Вирджинии, служил мировым судьёй и капитаном ополчения штата. Другой сын, Томас Хилл (род. 1789), женился на Фэнни Рассел Баптист из округа Мекленберг(1792—1853)[1]. У Томаса и Фэнни было шестеро детей: сначала три мальчика, а потом три девочки[2]. Эмброуз Хилл родился у Томаса и Фэнни 9 ноября 1825 года в 8:00 в 10 милях к западу от Калпепера. Его назвали в честь дяди Эмброуза Пауэлла Хилла[3]. Он ещё был ребёнком, когда семья переехала из поместья Гринланд в город Калпепер и поселилась в большом кирпичном доме, существующим до сих пор на углу Мэйн-стрит и Дэвис-стрит[i 1]. Поуэлл учился в нескольких местных школах и дружил с Джеймсом Кемпером, будущим генералом Конфедерации и губернатором Виргинии.

Семья Хиллов принадлежала к епископальной церкви, однако в те годы в Виргинии распространялся баптизм, и около 1840 года Фэнни Рассел стала членом этой церкви. Она сразу же запретила в доме танцы, игры в карты и прочие развлечения, отчего Хилл начал испытывать неприязнь к религии и впоследствии резко выделялся среди генералов Конфедерации своей нерелигиозностью[5].

Вест-Пойнт

Хилл с детства любил всё, связанное с войной, и мечтал стать военным, поэтому отец решил отправить его в военную академию Вест-Пойнт. 13 сентября 1841 года граждане округа Калперер составили характеристику для военного министерства (с 31 подписью), а затем ему содействовал влиятельный политик Джон Барбур. В итоге 19 апреля 1842 года Хилл получил уведомление о том, что он зачислен на курс[6].

С 1 июля 1842 года Хилл стал учиться в Вест-Пойнте, где общался и дружил с будущими генералами Джорджем Стоунманом, Джорджем Пикеттом и Кадмусом Уилкоксом. Он был однокурсником Томаса Джексона, однако никогда не был его другом из-за разницы в социальном статусе. Зато он близко сошёлся с Джорджем Макклеланом, с которым жил в одной комнате. К концу первого семестра, в январе 1843 года, Макклеллан был на первом месте по успеваемости, Джексон на последнем, а Хилл как раз посередине[7].

От тех лет его жизни сохранилось одно единственное письмо домашним, где он тоскует по дому и просит родителей навестить его хотя бы один раз[8].

Летом 1844 года Хилл навещал родителей в Калпепере, и на обратном пути, проездом через Нью-Йорк, он подхватил венерическое заболевание. 9 сентября 1844 года Хилл был направлен в госпиталь с диагнозом «гонорея». Через несколько недель последовали осложнения и в итоге 19 ноября он был отправлен в отпуск по болезни. В марте 1845 года домашний врач обнаружил дополнительные осложнения и пришёл к мнению, что Хилл непригоден к военной службе. В конце весны здоровье Хила немного улучшилось и он вернулся в Академию, однако 23 июня академический совет решил, что он пропустил слишком много лекций, поэтому Хилл должен был повторно пройти третий год обучения в Академии[9].

К концу третьего года обучения Хилл попал на 18-е место по успеваемости. Он был 21-м по инженерному делу, 16-м по этике, 12-м по артиллерийскому делу, 16-м по пехотной тактике и 21-м по геологии[10].

Хилл окончил академию в выпуске 1847 года; 19 июня произошёл официальный выпуск — Хилл занял 15-е место по успеваемости из 38-ми кадетов. Он отправился домой, а уже 11 августа пришло официальное постановление: Хилла определили в артиллерию во временном звании второго лейтенанта[11].

Военная карьера

1 июля 1847 года Хилл был зачислен в 1-й артиллерийский полк во временном звании второго лейтенанта, но уже 26 августа получил постоянное звание второго лейтенанта. В Мексике 16 августа произошло сражение при Чарубуско, за которое Томас Джексон получил повышение до первого лейтенанта, а его место второго лейтенанта регулярной армии занял Хилл[11].

Хилл сразу же был направлен в Мексику: сначала на поезде из Ричмонда в Уильмингтон, оттуда на корабле в Чарльстон, затем по суше в Новый Орлеан, откуда на корабле — в Веракрус. Там он был определён в легкоартиллерийскую роту капитана Фрэнсиса Тейлора, которая была частью бригады генерала Джозефа Лэйна[en]. Война уже подходила к концу и Хилл успел принять участие только в сражении при Хуамантла[en] 9 октября 1847 года и в небольшой перестрелке у Атликско[en] 12 октября. В ноябре Хилл заболел тифом[12].

Заболевание было весьма опасным, поскольку могло вызвать обострение простатита, однако, Хилл выздоровел и вернулся к военной службе. Некоторое время он провёл в столице Мексики, где посещал бои быков, которые ему не понравились.

Я остался совершенно разочарован этим знаменитым мексиканским развлечением, — писал он, — это жестокий, очень жестокий спорт, и как только дамы могут уродовать свои природные чувства настолько, что смотрят на это с восторгом, кричат «браво» и аплодируют своими милыми маленькими ладонями — вот это для меня загадка[13].

В 1848—1849 годах служил в форте Макгенри в Мериленде, где он встретил Эмму Уильсон, за которой ухаживал некоторое время, однако родители Эммы сочли, что Хилл недостоин их дочери по своему социальному положению, поэтому воспрепятствовали дальнейшему продолжению романа[14].

Из Мериленда Хилл был направлен во Флориду, где служил в 1849—1859 годах, в последние годы войны с семинолами. В 1850—1851 годах служил в форте Кей-Уэст во Флориде, в 1852 году — в Кэмп-Рикеттс в Техасе, а в 1852—1853 годах служил в Барранкийских казармах во Флориде и снова участвовал в боевых действиях с семинолами[15]. 4 сентября 1851 года получил звание первого лейтенанта.

Тяжёлые условия службы во Флориде привели к тому, что Хилл болел жёлтой лихорадкой и у него снова обострился простатит. Время от времени он оставлял службу по болезни. Именно в эти годы обнаруживается его интерес к конфликту между Северными и Южными штатами. В письме 1850 года Хилл писал, что если Союз распадётся, то он немедленно отправится в Вирджинию и поступит на службу своему штату[16].

В 1854 году у него произошло очередное обострение лихорадки и простатита, и на этот раз настолько тяжёлое, что он попросил военного секретаря Джефферсона Дэвиса перевести его из полевой армии на штабную работу. Просьба была удовлетворена и 23 ноября 1855 года Хилл был переведен в службу береговой охраны в Вашингтон, где прослужил до 1860 года. К этому моменту относится история его сватовства к Элен Мэрси, дочери майора Рэндольфа Мерси, выпускника Вест-Пойнта 1829 года. Зимой 1855—1856 года, пока Рэндольф находился в Техасе, Элен и её мать жили в Уиллард-Отеле в Вашингтоне. У Элен было много поклонников, и в их числе капитан Джордж Макклелан. Вскоре Макклелан отбыл в Крым в качестве военного наблюдателя, и в это самое время в Вашингтоне появился Хилл. Сначала он был просто одним из поклонников Элен, но вскоре он сделал ей предложение, а она согласилась. Родители Элен были недовольны её выбором, и отец написал ей из Техаса: «Я прощаю тебя, но надеюсь, что ты прекратишь все отношения с мистером Хиллом». Когда вернулся Макклелан, он поговорил с Хиллом и тактично согласился уступить[17].

Однако мать Элен получила из неизвестного источника информацию о венерическом заболевании Хилла в годы обучения и подняла шумный скандал, в котором оказался замешан и Джордж Макклелан. В результате 31 июля 1856 года Элен сообщила отцу, что её отношения с Хиллом прекращены. Она вернула Хиллу обручальное кольцо[18].

Вскоре Хилла постигло другое несчастье — 6 января 1857 года умер его отец. В том году он так же присутствовал в Ричмонде на свадьбе своего друга Генри Хета — это событие познакомило его с ричмондским обществом. В том же году он встретил 23-летнюю кентуккийскую вдову Китти Морган Маккланг (Kitty Morgan McClung[i 2]). Китти родилась в Лексингтоне (Кентукки) в семье Кельвина и Генриетты Хант Морган. Её брат Джон Хант Морган впоследствии стал знаменитым кавалерийским генералом Конфедерации. Её сестра Генриетта Морган вышла замуж за Бэзила Дюка, который так же стал кавалерийским генералом Конфедерации. В июне 1855 года Китти вышла замуж за Кельвина Маккланга, но муж умер почти сразу поле свадьбы. В 1857 году сестра взяла её с собой в Вашингтон, чтобы отвлечь от грустных мыслей, и там на вечере в Уиллард-Отеле она встретила Эмброуза Хилла[19]. 18 июля 1859 года они поженились в кентуккийском Лексингтоне, в доме родителей жены. Так Хилл стал родственником Джона Моргана и Бэзила Дюка[en][20].

В семье Хиллов родилось четыре ребёнка: Генриетта (родилась в Вашингтоне в 1860 году и умерла во время войны), Франсуаза Рассел (1861—1917), Люси Ли (1863—1931) и Энн Пауэлл Хилл (1865—1871)[19].

Гражданская война

1 марта 1861 года, незадолго до начала войны, Хилл подал в отставку[15], причём сделал это ещё до того, как Виргиния определилась с выбором. Ещё в 1847 году он писал: «Я хочу связать свою жизнь лишь с одним полком, и это полк из старой доброй Виргинии. Я готов сражаться за её честь и достоинство как за своё собственное». В мае он попросил вирджинского губернатора Джона Летчера[en] сделать его командиром бригады, однако, к своему разочарованию, он получил только звание полковника. Это произошло 9 мая 1861 года[21].

Хилл был определен в 13-й вирджинский пехотный полк. Этот полк был сформирован в Харперс-Ферри и принят на службу в армию штата Виргиния 8 июня 1861 года согласно генеральному приказу № 25 генерального штаба Вирджинской армии и принят на службу в армию Конфедерации 1 июля. Подполковником полка стал Джеймс Уокер, майором — Джон Террилл[22].

Хилл сам занимался тренировкой своего полка, в котором старался наводить жёсткую дисциплину. Здесь проявилась его нерелигиозность: когда капеллан запросил разрешения проводить богослужения, Хилл отказал на том основании, что «хороший солдат сейчас нужнее, чем хороший проповедник»[23].

Летом 1861 года полк Хилла входил в бригаду Кирби Смита, которая была частью армии Шенандоа. В июле, ввиду угрозы федерального наступления на Ричмонд, генерал Джонстон, командир армии, принял решение перебросить свои бригады к Манассасу. Утром 21 июля, в день первого сражения при Булл-Ран, полки бригады Смита прибыли к Манассасу и сразу были введены в бой, но полк Хилла отправили на правый фланг, где активных боевых действий не было, и Хилл никак не смог себя проявить[24].

В феврале 1862 он был повышен до бригадного генерала и около 24 марта получил под своё командование бригаду Потомакской армии (бывшую бригаду Лонгстрита)[25]. Эта бригада к маю 1862 года состояла из четырёх полков:

В это время, 1 августа 1861, у него родилась вторая дочь, Франсуаза Рассел (Русси).

Кампания на полуострове

Весной 1862 года командование Союза начало наступательную кампанию на полуострове: Потомакская армия высадилась на вирджинском побережье и 5 апреля подступила к Йорктауну. 10 апреля генерал Джозеф Джонстон вынужден был начать переброску своих частей из северной Виргинии на полуостров. 17 апреля бригада Хилла прошла маршем через Ричмонд и через несколько дней заняла позиции под Йорктауном[26].

Генерал Джонстон понимал, что его армия не имеет шанса противостоять противнику и 2 мая начал отводить войска от Йорктауна. Чтобы задержать федералов, он оставил у городка Уильямсберг несколько бригад под командованием Лонгстрита. Здесь 5 мая произошло первое сражение в карьере генерала Хилла — сражение при Уильямсберге. Лонгстрит приказал ему занять позицию в тылу бригады Уилкокса, левее бригады Роджера Приора. Понимая, что не сможет удержать позицию, Лонгстрит приказал атаковать противника; Хилл послал свою бригаду в атаку через залитое дождём поле и сам пошёл вперед, размахивая пистолетом и призывая солдат идти за собой. Сражение длилось с переменным успехом около двух часов под не прекращающимся ливнем[27].

Между тем под Ричмондом формировались новые бригады и требовалось свести их в дивизии, но для этого не хватало генерал-майоров. В частности, прибыла джорджианская бригада Джозефа Андерсона и северокаролинская бригада Лоуренса Брэнча. Джонстон попросил у президента дать ему генерала и 26 мая Хилл был повышен до генерал-майора и стал командовать дивизией из этих двух бригад. Он стал одним из самых молодых дивизионных командиров Северовирджинской армии[28][29]. Его собственной бригадой стал командовать Джеймс Кемпер. Через несколько дней в состав дивизии были введены бригады Чарльза Филда и Макси Грегга. Через неделю была введена северокаролинская бригада Уильяма Пендера, а 12 июня — бригада Джеймса Арчера[30].

Это была самая крупная дивизия во всей армии[31]. В штабе новой дивизии служили: майор Р. К. Морган (двоюродный брат Хилла, адъютант), майор Дж. Э. Филд (квартирмейстер), майор Эдвард Баптист Хилл (1821—1890, брат Хилла, интендант), майор Дж. М. Дэвид, капитан Р. Х. Адемс (сигнальная служба), капитан Х. Т. Дуглас (главный инженер), лейтенант Ф. Т. Хилл (племянник Хилла) и Мюррей Тейлор[32].

Хилл с энтузиазмом принялся за тренировку своей дивизии. Уже через несколько дней полковник Лонг, посланый генералом Ли на инспекцию, докладывал: «Его части в прекрасном состоянии. Он назвал свою дивизию 'Лёгкой дивизией'»[31]. Название могло быть введено в подражание британской «Лёгкой дивизии[en]», или же означало элитный статус подразделения, поскольку британская «Лёгкая дивизия» считалась элитной в армии Веллингтона[33].

Первым боевым испытанием новой дивизии и генерала Хилла в новой должности стала Семидневная битва. В середине июня федеральная армия уже стояла под Ричмондом, но была отделена от противника рекой Чикахомини[en]. Генерал Ли решил атаковать противника севернее Чикахомини. Главный удар должен был нанести Хилл силами 14 000 человек при 9 батареях. Справа его атаку должен был поддержать Лонгстрит (8 000), а слева — Дэниель Хилл (9 000). Джексон должен был атаковать противника во фланг и тыл[34].

Утром 26 июня должно было начаться сражение, известное как сражение при Механиксвилле или сражение на Бивердем-Крик. Хилл был готов атаковать в условленное время, но дивизия Джексона не появлялась. Время шло, сражение было под угрозой срыва, и тогда в 15:00 Хилл решился атаковать, не дожидаясь Джексона. Его бригады перешли Чикахомини, отбросили заслоны федералов и в 16:00 захватили село Механиксвилль. «Он взял деревню, — писал Дуглас Фриман, — только тела убитых и раненых федералов остались к западу от Бивердем-Крик. Но что хорошего было в этом? Местность была совершенно открытая. Люди не имели укрытия. Противник вёл огонь по широкой дуге. Несколько орудий, которые Хилл успел вывести на позицию, не произвели на противника никакого впечатления»[34].

Попытка взять федеральные укрепления фронтальной атакой провалилась, и Хилл вынужден был отвести свои войска. Вечером генерал Ли собрал военный совет. Он никак не прокомментировал поведение Хилла и не оставил никаких письменных комментариев на рапорте Хилла. Генерал Ли иногда осуждал своих подчинённых за недостаточную агрессивность, но никогда — за избыточную. Однако в последующей публицистике Хилла часто осуждали за это сражение[35]. На следующий день произошло Сражение при Геинс-Милл. Федеральная армия отступила на восток от реки Бивердем-Крик и заняла удобную оборонительную позицию. Ли решил повторить атаку по прежней схеме: дивизия Хилла атакует центр, Джексон обходит правый фланг противника, а Лонгстрит поддерживает Хилла справа. Хилл вошёл в соприкосновение с противником в 14:00; он сразу развернул дивизию в боевую линию и начал атаку. Однако, Джексон снова опаздывал, а Лонгстрит не решался вводить в бой свою дизивию до подхода Джексона, поэтому Хиллу пришлось одному иметь дело со всей армией противника. Три его полка сумели прорвать оборону федералов, но развить успех не удалось. Чуть позже подошли дивизии Джексона и оборона противника была, наконец, сломлена[36].

Дуглас Фриман писал, что в ходе Семидневной битвы только три генерала показали себя с хорошей стороны: Юэлл, Хилл и Лонгстрит. Однако, между Хиллом и Лонгстритом внезапно вспыхнул конфликт. Причиной был Джон Дэниел, редактор газеты «Richmond Examiner», который служил при штабе Хилла и был ранен при Гейнс-Милл. Покинув армию, он начал публиковать статьи, восхваляющие Хилла и приписывающие ему несуществующие заслуги. Эти публикации привели в ярость Лонгстрита и последовал обмен письмами между Лонгстритом, Хиллом и Дэниелом, который настолько накалил ситуацию, что Лонгстрит отправил Хилла под арест. Дело едва не дошло до дуэли. В ситуацию вмешался генерал Ли: его стараниями Хилл был освобождён из-под ареста 26 июля, а 27 июля его вывели из подчинения Лонгстриту и передали в распоряжение Томаса Джексона, который в это время как раз запрашивал подкреплений[37].

Северовирджинская кампания

В июле 1862 года в дивизии Хилла произошли некоторые ротации: генерал Джозеф Андерсон покинул армию, и командиром его бригады стал полковник Эдвард Томас, который вскоре получил звание бригадного генерала[38]. В результате к началу Северовирджинской кампании «Лёгкая дивизия» Хилла имела следующий состав:

Заставив Потомакскую армию отступить от Ричмонда, генерал Ли начал планировать боевые действия против угрожающей Ричмонду с севера Вирджинской армии генерала Поупа. Он отправил навстречу Поупу генерала Джексона, в распоряжении которого теперь находилась дивизия Хилла. В это время Вирджинская армия неторопливо наступала на Калпепер, и Джексон решил внезапным ударом разгромить передовой федеральный корпус. Но наступление Джексона шло слишком медленно — в основном из-за секретности, которой Джексон окружал свои планы, так что даже его дивизионные командиры не вполне представляли себе свои задачи[40].

9 августа произошло сражение у Кедровой горы: генерал Бэнкс внезапно атаковал Джексона и опрокинул бригаду Чальза Уиндера, однако Джексон сумел удержать позицию до подхода дивизии Хилла, которая спасла положение[40].

25 августа дивизия Хилла участвовала во фланговом марше Джексона и рейде на станцию Манассас, откуда Джексон отвёл свои дивизии на запад к Каменистому хребту и расположил их вдоль Уоррентонской дороги. Хилл развернул свои бригады на левом фланге Джексона: бригаду Грегга, Томаса и Филда в первой линии, а бригады Арчера, Пендера и Бренча — во второй. При этом он не заметил разрыва между бригадами Грегга и Томаса. На следующий день, 29 августа, началось второе сражение при Бул-Ране. Дивизия Хилла первой попала под удар: утром её атаковал корпус Франца Зигеля, а в 15:00 — дивизия Джозефа Хукера. Бригада генерала Кавье Грове сумела прорвать оборону Хилла, но эта атака не была поддержана, а Хилл ввёл в бой бригаду Пендера, которая заставила федералов отступить[41]. Офицер из штаба Хилла явился к Джексону и сказал: «Генерал Хилл шлёт свои поздравления и сообщает, что атака противника отбита!» Джексон ответил: «Передайте ему — я знал, что он это сделает»[42].

30 августа дивизия выдержала ещё одну атаку, а затем генерал Пендер обнаружил, что федеральная армия разворачивается фронтом на юг, и предложил Хиллу атаковать. Хилл согласился, бросил дивизию вперёд, и, несмотря на некоторые накладки, включился в общую атаку федеральной армии. Этот успех был куплен дорогой ценой: за два дня боёв дивизия потеряла 199 человек убитыми и 1308 ранеными. Треть потерь пришлась на бригаду Макси Грегга. Этот бой стал первым оборонительным сражением в карьере Хилла. Крупные потери объясняются в основном тем, что два дня подряд он был главной целью федеральных атак. Хилл как командир действовал почти безупречно и Джексон высоко оценил это в своём рапорте[43]. Странно, что Хилл не заметил разрыва в линии своих бригад, но ещё более странно то, что несколько месяцев спустя, в сражении при Фредериксберге, он допустит точно такой же разрыв[44].

После отступления федеральной армии Джексон отправился в ещё один обходной марш, при этом отправил вперёд дивизию Хилла. Марш проходил в исключительно трудных условиях, и именно в этот момент начались первые трения между Хиллом и Джексоном. Обход привёл к сражению при Шантильи, где две бригады Хилла удерживали правый фланг боевой линии армии Юга[45].

Утром 4 сентября произошёл знаменитый конфликт между Хиллом и Джексоном. Джексон был недоволен тем, что Хилл поздно начал марш, а впоследствии тем, что в оговоренное приказом время не устроил привал. Джексон лично приказал генералу Томасу, командиру передовой бригады, сделать остановку. Хилл был взбешен тем, что Джексон командует его бригадами лично. Он подошёл к Джексону, вручил ему свою шпагу и сказал: «Если вы командуете моими войсками в моем присутствии, то заберите и мою шпагу также». Джексон ответил, что Хилл может считать себя под арестом и передал командование дивизией генералу Брэнчу. В последующие дни Хилл был вынужден идти пешком в хвосте своей колонны[46].

Мерилендская кампания

Мерилендская кампания генерала Ли началась в тот самый день ареста Хилла, поэтому первые дни кампании Хилл пребывал в потрясении от всего произошедшего. Только 6 сентября он запросил у Джексона формального списка обвинений, но не получил его. Между тем его дивизия подошла к Фредерику и встала восточнее города, прикрывая вашингтонское направление. 10 сентября Джексон со своими тремя дивизиями начал марш к Харперс-Ферри. У Хилла снова обострился простатит и он следовал за дивизией в санитарной повозке. Днём, когда дивизия стояла возле Уильямспорта, он попросил офицера из штаба Джексона временно, до конца кампании, разрешить ему командовать своей дивизией. В итоге Джексон снял арест и вернул Хиллу дивизию[47].

Во время Мэрилендской кампании Хилл участвовал в сражении за Хаперс-Ферри. После капитуляции города Джексон отправил свои дивизии к Шарпсбергу, а Хилл остался в Харперс-Ферри, чтобы завершить процедуру капитуляции.

В ту среду в западном Мериленде Хилл бросился в бой практически без разведки, просто потому, что был нужен очень срочно. Эта решительность спасла армию на Энтитем-Крик. Это свойство Хилла не всегда давало положительный эффект. Но в случае с Шарпсбергом бесспорно: он разгромил значительно превосходящие его силы, спас Ли от разгрома, и его своевременное появление продлило Гражданскую войну ещё на два с половиной года.
— Джеймс Робертсон[48]

17 сентября под Шарпсбергом началось сражение при Энтитеме. В 06:30 Хиллу доставили сообщение от генерала Ли, который просил его идти к Шарпсбергу как можно скорее. Хилл оставил в Харперс-Ферри бригаду Томаса, а с остальными бригадами отправился в Шарпсберг. Он прошёл расстояние в 17 миль за 5 часов, гораздо быстрее обычного маршевого темпа. В 14:00 его передовые полки перешли Потомак по броду Ботелерс-Форд и Хилл оказался на правом фланге Северовирджинской армии. IX федеральный корпус только что оттеснил бригаду Тумбса у Рорбахского моста и перегруппировывался для атаки фланга, защитить который было нечем. Проблема состояла в том, что непосредственный командир Хилла, Томас Джексон, находился на противоположной стороне поля боя, а всем правым флангом командовал Лонгстрит. Однако Хиллу повезло — в 14:30 он встретил генерала Ли. Ли не стал переподчинять Хилла Лонгстриту, а лично дал ему указания, что показывает высокую степень доверия Хиллу[49][50].

В 15:00 началось наступление федерального корпуса Бернсайда, который вышел к окраинам Шарпсберга. В 15:40 Хилл завершил развертывание своих передовых бригад. Бригады Пендера и Брокенбро были поставлены на правом фланге дивизии для предотвращения возможной атаки противника, а бригады Брэнча, Грегга и Арчера примкнули к правому флангу дивизии Дэвида Джонса. В это время федеральная дивизия Уилкокса уже опрокинула бригады Джонса и захватила артиллерийскую батарею. Бригада Арчера атаковала противника, ударив во фланг дивизии Родмана на кукурузном поле Джона Отто, известном как «Сорокоакровое кукурузное поле»[49][50]. Люди Хилла были одеты в голубые мундиры, добытые на складах в Харперс-Ферри и это сбило с толку северян. Удар Хилла пришелся по коннектикутским полкам, набранным из новобранцев, который не выдержали удара и обратились в бегство[49]. Хилл написал в рапорте, что три его бригады, численностью 2 000 человек, опрокинули целый федеральный корпус, численностью в 15 000 человек. Потери Хилла были невелики: 63 человека убитыми и 283 ранеными[50]. «Три тысячи человек, — писал Дуглас Фриман, — только две из которых были введены в дело, спасли армию Ли от неминуемого разгрома»[51].

Вечером 18 сентября генерал Ли отвёл армию за Потомак. 19 сентября к переправам подошёл V корпус Потомакской армии, он атаковал и отбросил арьергарды Северовирджинской армии, которыми командовал Уильям Пендлтон. Томас Джексон узнал об этом уже ночью. Ситуация показалась ему опасной и в 06:30 от послал дивизию Хилла к переправам. Сблизившись с противником, Хилл послал вперёд бригады Грегга, Пендера и Томаса, а за ними во второй линии — бригады Арчера, Лэйна и Брокенбро. Артиллерия Пендлтона осталась в тылу, поэтому федеральные орудия начали по ним стрельбу, совершенно не опасаясь контрбатарейного огня. Опасаясь за положение своих частей, генерал Портер приказал отойти на мэрилендский берег реки Потомак. Отойти удалось не всем: 118-й пенсильванский полк был почти полностью уничтожен при отступлении. Южане заняли здание цементной мастерской на берегу Потомака и из его окон расстреливали отступающих за реку федералов. Корпус Портера потерял 361 человека в тот день, из них 269 пришлось на потери пенсильванского полка. Хилл потерял 30 человек убитыми и 261 ранеными[52].

Хилл был доволен результатами сражения. «Это была резня, подобной которой ещё не видели за эту войну, — писал он в рапорте, — вся река Потомак стала голубой от мундиров наших врагов. Немногие спаслись, чтобы поведать о своей участи. По их отзывам, они потеряли 3 000 человек убитыми и утонувшими. Почти 200 человек попало в плен. Мои потери были 30 убитыми и 231 ранеными, итого 261. Это был полезный урок врагу, который будет знать, как опасно бывает иногда преследовать отступающую армию. В этом бою я не использовал ни одного орудия»[53].

Фредериксберг

Основная статья: Битва при Фредериксберге

В декабре 1862 года федеральная армия начала новое наступление на Ричмонд — на этот раз рассчитывая прорваться через город Фредериксберг. Однако, когда северяне вышли к реке Раппаханок у Фредериксберга, генерал Ли успел перебросить к городу корпус Лонгстрита, а правее — корпус Томаса Джексона. Дивизия Хилла покинула свой лагерь в долине Шенандоа 22 ноября, прошла 175 миль за 12 дней и вышла к Фредериксбергу[54].

Джексон развернул дивизию Хилла в первой линии — 10 000 человек заняли удобную позицию на высоте, под прикрытием 14 орудий с правого фланга и 33 — с левого. 13 декабря в 08:00 «гранд-дивизия» Уильяма Франклина (55 000 чел.) перешла Раппаханок, а в 13:00 дивизия Джорджа Мида была послана в атаку. Бригады Хилла были развернуты вдоль линии железной дороги на краю леса, однако между бригадами Лэйна и Арчера образовался зазор около 600 метров. На этом участке находилось болото, которое Хилл счёл непроходимым[55].

Майор Херос фон Борке[en] из штаба Стюарта предложил перекрыть зазор засеками, но Стюарт счёл это излишним. Джексон также заметил это слабое место в обороне Хилла, и предположил, что оно может быть местом атаки, однако, не отдал никаких конкретных приказов на этот счёт[56].

Федералы обнаружили это слабое место и атаковали именно этот участок: два полка Арчера были обращены в бегство и вся бригада Лэйна стала отходить. Генерал Грегг, стоявший во второй линии, попытался закрыть брешь, но при этом сам был смертельно ранен, а его бригада практически раздавлена. Фронт дивизии Хилла был прорван, однако резервные бригады остановили наступление дивизи Мида[57].

Чанселорсвилл

Весной 1863 года новое наступление федеральной армии привело к сражению при Чанселорсвилле. На второй день сражения генерал Джексон отправил три свои дивизии в обход правого фланга противника: впереди шла дивизия Роудса, за ней дивизия Колстона, а дивизия Хилла сначала прикрывала тыл, а потом присоединилась к остальным. В 17:00 началась атака: дивизия Роудса опрокинула XI федеральный корпус, однако III федеральный корпус успел занять выгодную высоту и отбил атаку Роудса. Тогда Джексон послал в атаку дивизию Хилла. Первой вышла на позицию бригада Джеймса Лэйна[58].

Выехав к позициям бригады Лэйна, Джексон сказал Хиллу: «Генерал Хилл, как только будете готовы, двигайтесь вперёд. Пусть ничего вас не остановит. Гоните их к Юнайтед-Стейтс-Форд». После этого он отправился на рекогнасцировку за линию бригады с небольшой группой офицеров. Хилл с группой своих офицеров последовал на некотором отдалении. Существует предположение, что Джексон не предупредил бригаду о том, что выезжает за передовую линию, так как знал, что Хилл следует туда же и предупредит свою бригаду лично[59].

Джексон проехал примерно 150 метров за линию дивизии Лэйна, Хилл следовал в 50—60 метрах позади. Позже он сказал Джексону, что раз его командир выехал за передовую, то он, Хилл, счёл своей обязанностью следовать за ним. В это время 18-й северокаролинский пехотный полк открыл огонь. Пули задели сначала группу Хилла, затем группу Джексона. В группе Хилла был убит инженер Кейт Босуэлл, ранены четверо офицеров и убито три лошади. Хилл успел упасть на дорогу и не получил ранений. Джексон не пострадал, он повернул к своим, но в это время раздался второй залп, и три пули настигли Джексона[59]. Хилл сразу же организовал эвакуацию Джексона в госпиталь у Уайдернесс-Таверн и принял командование корпусом. В это время федеральная артиллерия на высотах Фэирвью приняла залп 18-го северокаролинского за сигнал к атаке и открыла огонь по позициям противника. Во время этой бомбардировки был тяжело ранен генерал Фрэнсис Ничолс[en], а генерал Хилл получил ранение осколком и временно сдал командование корпусом Роберту Роудсу, одновременно послав за единственным доступным генерал-майором — Джебом Стюартом[60].

В сложившейся ситуации Хилл принял важное решение того дня: он остановил атаку корпуса Джексона. По мнению Брайанта, это было связано с тем, что Джексон, как обычно, держал в секрете свои стратегические планы и его подчинённые в его отсутствие не знали, что им следует предпринять[58]. Стивен Сирс считает, что Хилл выполнил бы приказ Джексона о наступлении, если бы не был ранен, но после ранения и с учётом того, что Стюарту требовалось время, чтобы прибыть к корпусу, он не рискнул посылать корпус в бой без командира. («В сложившихся обстоятельствах было решено, что лучше всего не продолжать далее преследование этой ночью», писал Хилл в рапорте[53].) Таким образом, знаменитая фланговая атака, задуманная Джексоном, была прекращена перед высотами Фэирвью[61].

Джексон умер 10 мая. Перед смертью в бреду он упоминал Хилла и своего интенданта Хоукса: «Прикажите генералу Хиллу приготовиться! Отправить пехоту на фронт! Скажите майору Хоуксу…»[i 3][62].

Ранение Хилла оказалось лёгким и он вернулся к командованию дивизией уже 6 мая[63].

После гибели Джексона генерал Ли принял одно из самых важных решений в своей жизни (по формулировке Дугласа Фримана) — он решил переформировать армию, создав дополнительный третий корпус. Только четыре человека во всей армии годились на должность корпусных командиров — Хилл, Юэлл, Андерсон и Худ. Ли выбрал первых двух и 20 мая запросил президента утвердить это решение. «Э. П. Хилл никогда не командовал более, чем одной дивизией, — писал Фриман, — кроме того единственного момента ранения Джексона. Хилл, однако, был преданным, расторопным, энергичным и хотя дважды побывал под арестом при Лонстрите и Джексоне, он заслужил повышение. И хотя впоследствии он не проявил и доли гениальности Джексона, он всё же не совершил и явно непоправимых ошибок»[64]. Генерал Лонгстрит был крайне недоволен этим решением Ли, считая его проявлением вирджинского фаворитизма. Он считал, что северокаролинец Дэниель Харви Хилл старше по званию, а также превосходит Эмброуза Поуэлла как способностями, так и своими боевыми заслугами. Существует мнение, что позиция Лонгстрита была следствием былого конфликта времен кампании на полуострове[65].

Одновременно был сформирован Третий корпус Северовирджинской армии. В него включили дивизию Ричарда Андерсона, а бывшую дивизию Хилла разделили на две части: четыре бригады возглавил Уильям Дурси Пендер, а к двум оставшимся бригадам добавили ещё две (Петтигрю и Дэвиса) и поручили их Генри Хету[64].

Геттисбергская кампания

Когда началась Геттисбергская кампания, корпус Хилла снялся с позиций у реки Раппаханок и, двигаясь вслед за корпусом Лонгстрита, переместился в долину Шенандоа. 24 июня дивизия Андерсона перешла Потомак у Шепардстауна и была замечена постом федерального сигнального корпуса на Мерилендских высотах у Харперс-Ферри.

28 июня корпус Хилла стоял лагерем около Чамберсберга. В тот день генерал Ли отдал приказы на дальнейший марш: корпуса Юэлла и Лонгстрита должны были следовать на север к Гаррисбергу, а корпус Хилла — направиться через Геттисберг к реке Саскуэханна, перейти реку и перерезать железную дорогу Гаррисберг — Филадельфия. Однако, вечером того дня Ли получил известия о приближении Потомакской армии и поменял приказы: теперь корпусам Лонгстрита и Юэлла надо было встретиться у Кэштауша, а корпусу Хилла остановиться там же, у Кэштауна[66].

Однако, Хилл впоследствии написал в рапорте, что «Мне было приказано двигаться по этой дороге на Йорк и перейти Саскеханну, нарушить коммуникации между Гаррисбергом и Филадельфией, и действовать совместно с генералом Юэллом»[67] . По этому поводу Лонгстрит писал что Хилл, похоже, неправильно понял данные ему указания. «Кажется, что генерал Хилл неверно понял приказы на этот день, или его сбило с толку изменение в приказах, и он решил, что должен идти на Йорк и перейти Саскуэханну, двигаясь к Филадельфии или Гаррисбергу»[68].

Штаб корпуса находился в Кэштауне. 30 июня дивизионный генерал Генри Хет отправил на восток бригаду Джеймса Петтигрю, который обнаружил в Геттисберге федеральную кавалерию и вернулся в Кэштаун. Он сообщил об увиденном Хету и Хиллу, однако Хилл не поверил в то, что в Геттисберге находится федеральная армия. По его данным (которые он обсуждал с генералом Ли), противник стоит лагерем в Мидллберге[en]. Петтигрю вызвал генерала Льюиса Янга из своего штаба, который наблюдал за противником при отступлении бригады: Янг подтвердил, что перемещения противника выглядят, как манёвры хорошо тренированной армии. Но и это не убедило Хилла. Янг потом писал, что «дух неверия» затуманил сознание всех офицеров в штабе корпуса Хилла и они оказались неготовы к последующим событиям[69]. Петтигрю всё ещё беспокоился, но Хилл уверил его, что федералов в Геттисберге нет, хотя он и желал бы их там встретить. Он написал генералу Ли, что отправит в Геттисберг отряд на разведку[70]. Ли не ответил на это заявление, а Хилл, вместо того, чтобы отправить небольшой отряд, выделил для разведки две трети своего корпуса — две полные пехотные дивизии, 13 500 человек, при двух батальонах артиллерии. «Слишком крупные силы для рекогносцировки, — заметил историк Стивен Сирс, — и слишком крупные, чтобы они могли отступить в случае непредвиденного ответа». Более того, Хилл сам остался в Кэштауне, и разведкой в итоге командовал Генри Хет, наименее опытный командир в корпусе Хилла[71].

Утром 1 июля дивизия Хета отправилась к Геттисбергу, где держала оборону кавалерия Бьюфорда. Хет бросил в бой бригады Дэвиса и Арчера, однако в этот момент подошли две федеральные пехотные бригады и отбили атаку. Хилл в этот момент находился в Кэштауне, где его и застал генерал Ли. Хилл плохо себя чувствовал в то утро, но, несмотря на сильные боли, сел на лошадь и отправился вместе с Ли к Геттисбергу. Они прибыли на поле боя в момент затишья; Хет после первой неудачи не стал бросать в бой остальные бригады. Хилл предложил генералу Ли атаковать противника, но Ли запретил ему начинать сражение до концентрации всей Северовирджинской армии. И только через несколько часов, когда северяне были атакованы корпусом Юэлла, Ли разрешил Хиллу возобновить атаку: Хилл послал в бой две бригады Хета, а затем дивизию Уильяма Пендера. Им удалось обратить в бегство федеральные войска[72].

К вечеру 1 июля разбитые федеральные части отступили на Кладбищенский холм. В распоряжении Хилла было несколько свежих бригад, однако Хилл, обычно весьма агрессивный, на этот раз стал сомневаться в успехе, ссылаясь на то, что его части измотаны и дезорганизованы шестичасовым боем. Ли не стал настаивать на продолжении атаки. Всё это время Хилл был рядом с генералом Ли, поэтому вся ответственность за принятие этого решения легла на него[73]. Сам Хилл по этому поводу написал в рапорте так: «Предполагая, что противник опрокинут, а мои две дивизии измотаны шестью часами упорного боя, я счёл благоразумным остановиться на достигнутом и не бросать в бой уставшие и дезорганизованные войска, которые вполне могли встретить свежие части противника. Эти две дивизии встали лагерем на захваченных позициях, а Андерсон, который только что подошёл, так же встал лагерем в двух милях от поля боя»[67]. 2 июля Хилл разместил дивизию Пендера напротив Кладбищенского холма, а потрёпанную дивизию Хета поставил в тылу Пендера. Дивизия Андерсона встала справа. Сейчас мало известно о том, что именно делал Хилл в этот день. Он явно не предпринимал никаких решительных действий, возможно потому, что его непосредственный начальник, генерал Ли, был постоянно рядом, или же из-за очередного ухудшения здоровья[73]. По версии Робертсона, проблема заключалась в том, что дивизия Андерсона была выделена для помощи Лонгстриту, и Хилл предполагал, что Лонгстрит будет руководить её действиями, а Лонгстрит был уверен, что Андерсон будет подчиняться Хиллу. Таким образом, дивизия Андерсона оказалась без всякого контроля со стороны корпусного командования[74].

3 июля генерал Ли планировал атаковать фланг Потомакской армии силами трёх дивизий корпуса Лонгстрита, однако Лонгстрит сообщил о плохом состоянии дивизий Худа и Мак-Лоуза, поэтому было решено использовать только дивизию Пикетта, которой дать в усиление дивизию Хета из корпуса Хилла[i 4]. А так как дивизия Пикетта была ослаблена на две бригады, то ещё две бригады было решено добавить из дивизии Дурси Пендера. Теперь в атаке должны были участвовать в основном бригады Хилла, но отстранить Лонгстрита означало высказать ему недоверие, поэтому Ли не стал этого делать и оставил его главным руководителем атаки[76].

Отношения Хилла с Лонгстритом всё ещё были натянутыми. Кратко и сухо переговорив с Лонгстритом, Хилл отправился к своим бригадам и сказал им, что дальше ими будет руководить Лонгстрит. И на этом устранился от участия. Он так же очень невнимательно подошёл к отбору бригад до участия в атаке. Хилл явно не осознал, насколько пострадала бригада Хета после сражений 1 июля, и, что ещё более удивительно, не заметил ещё более плохого состояния бригады Скейлса из дивизии Пендера[77].

Хилл предлагал отправить в бой все свои части, но Ли отказался, удержав их как резерв на случай неудачи. Атака была отбита с большим потерями. Хилл наблюдал за отступлением с Семинарского Хребта. За три дня боев его корпус потерял 7 600 человек, в том числе 1 554 убитыми — это были самые высокие потери во всей армии Юга[78].

Осень 1863

В октябре 1863 года генерал Ли задумал глубокий фланговый обход позиций Потомакской армии, чтобы оттеснить её на север и освободить некоторые районы Виргинии — это наступление стало известно как Кампания Бристоу. 9 октября он начал наступление силами двух корпусов. В ночь на 14 октября Стюарт сообщил генералу Ли, что колонна федеральной армии отступает вдоль железной дороги на станцию Бристо. Ли решил атаковать хвост отступающей армии и приказал двум корпусам выступить на перехват противника: корпусу Хилла следовало идти прямо на Бристо, а корпусу Юэлла двигаться южнее. Сам генерал Ли следовал вместе с корпусом Юэлла[79].

Днем 14 октября передовая дивизия Хета вышла к станции Бристо и увидела арьергардные части V федерального корпуса за рекой Броад-Ран. Хилл приказал перейти реку и атаковать силами трех бригад: Генри Уокера, Уильяма Киркланда и Джона Кука. По его признанию, он не разведал положение на своем правом фланге, полагая, что это зона ответственности корпуса Юэлла[80].

Началось Сражение при Бристо-Стейшен — наступающие бригады Хилла неожиданно попали под обстрел и обнаружили на своем правом фланге II корпус Потомакской армии. Хилл приказал продолжить атаку, надеясь прикрыть фланг силами дивизии Андерсона, но этот замысел реализовать не удалось, и бригады развернулись для атаки позиций противника у станции Бристо. Атака была неудачной — бригады понесли тяжёлые потери, были ранены оба бригадных генерала — Киркланд и Кук. Хилл решил повторить атаку силами дивизии Андерсона, но и эта атака не удалась, и дивизия отошла, при этом погиб генерал Кэрнот Посей[81].

Таким образом, несмотря на численное превосходство Хиллу не удалось уничтожить II федеральный корпус. Эта неудача сорвала планы генерала Ли и вынудила его начать отступление. Армия была возмущена произошедшим и винила в основном Хилла. Президент осудил его за недостаточную бдительность. Сам Хилл утром явился к генералу Ли и изложил ему ход событий, приняв всю вину на себя. Он был так сильно расстроен произошедшим, что генерал Ли в итоге сказал: «Хорошо, хорошо, генерал, похороните этих бедных парней и больше не будем об этом»[82].

1864 год

Весной, перед началом боевых действий 1864 года, Хилл крестил свою дочь Люси, причем генерал Ли выступал в роли крёстного отца.

В начале мая корпус Хилла участвовал в перехвате армии Гранта, и эта операция переросла в Сражение в Глуши. 4 мая Ли узнал, что Грант свернул лагерь под Калпепером и движется на юг. Он сразу направил на восток, на перехват, два корпуса: корпус Юэлла (13 500 чел.) и корпус Хилла за вычетом дивизии Андерсона (14 500 чел.). Сам Ли следовал с корпусом Хилла. Около 11:00 части Юэлла вступили в бой с противником, а корпус Хилла оказался южнее, без связи с Юэллом. Ли, Хилл и Стюарт выехали к небольшой поляне у дома вдовы Тапп и стали планировать дальнейшие действия, но в этот момент на них из леса вышла стрелковая цепь федеральной армии. Хилл и Ли едва не попали в плен, но всё же успели уйти[83].

В этом сражении в распоряжении Хилла было две дивизии: одной командовал Генри Хет, второй — фактически впервые в роли дивизионного командира — Кадмус Уилколкс. Фактически обеими дивизиями на поле управлял генерал Ли. Дивизии Хилла оказались на правом фланге, против федерального корпуса генерала Хэнкока. 6 мая, имея двойное численное превосходство, Хэнкок начал атаку и оттеснил корпус Хилла на 3 километра, однако в последнюю минуту подошёл корпус Лонгстрита и спас положение. Ещё с утра того дня Хилл был серьёзно болен. Его состояние только ухудшалось, поэтому Ли передал управление корпусом Джубалу Эрли, а Хилл был отправлен в санитарный обоз[84].

Когда Грант попытался обойти правый фланг армии Юга, Ли перебросил свои части к Спотсильвейни. Хилл прибыл в Спотсильвейни утром 9 мая вместе с санитарным обозом. Хилл велел направить свою повозку прямо на передовую, где обсудил положение с Эрли и своими дивизионными командирами. В целом он остался удовлетворен тем, как Эрли управлял его корпусом[85]. 11 мая на военном совете Ли предположил, что Грант будет отступать к Фредериксбергу и рекомендовал своим генералам готовиться к преследованию. Хилл высказал мнение, что Грант продолжит свои атаки. «Пусть продолжает атаковать наши укрепления, у нас прекрасно получается их оборонять», сказал он. Его предчувствия сбылись: 12 мая Грант провел мощную атаку, прорвал оборону корпуса Юэлла и взял в плен генералов Джонсона и Стюарта. При попытке атаковать корпус Хилла, северяне был остановлены бригадой Лэйна, которую затем поддержали бригады Скейлза и Томаса. Чтобы помочь корпусу Юэлла, Ли перебросил несколько частей корпуса Хилла для атаки на левый фланг противника. В ходе атаки было захвачено 300 пленных и три боевых знамени[86].

21 мая здоровье Хилла пошло на поправку и ему было приказано принять командование корпусом у генерала Эрли[87].

20 мая федеральная армия покинула позиции под Спотсильвейни и начала перемещаться на юго-восток. Генерал Ли был вынужден точно так же отступить и занять позиции на рубеже реки Норт-Анна. 21 мая Хилл начал отвод своего корпуса. К полудню 22 мая его люди прошли 30 миль до позиций на Норт-Анне. 23 мая части V корпуса Уоррена перешли Норт-Анну у Ерихо-Милл и заняли плацдарм на южном берегу реки. Хилл уведомил об этом генерала Ли, который решил, что это всего лишь отвлекающий манёвр. Хилл отнёсся к происходящему более серьезно и отправил дивизию Уилкокса на рекогносцировку. Уилкокс обнаружил, что противник переправился крупными силами. Об этом было доложено Хиллу, который понял, что часть армии Гранта отрезана рекой от основной армии и велел Уилкоксу немедленно атаковать. Дивизия Хета была отправлена поддержать эту атаку. Четыре бригады Уикокса атаковали четыре федеральные дивизии, но атака сразу же начала рассыпаться. Подошедшая дивизия Хета не смогла спасти положение. Южане отступили[88].

Колд-Харбор

26 мая федеральная армия начала сниматься с позиций на Норт-Анне и перемещаться на восток. Генерал Ли отправил корпуса на перехват, оставив корпус Хилла прикрывать тыл. Позиции Хилла растянулись от Тотопотоми-Крик до Вирджинской железной дороги. Свой штаб Хилл разместил на левом фланге, у Шайди-Гроув-Чеч-Роуд. 30 июня федеральная армия на его участке отступила и ушла на восток. Хилл был разочарован этими событиями. Он находился на хорошей позиции и хотел сражаться именно на ней[89]. Ли приказал Хиллу отойти с позиций на Норт-Анне и перевёл его на крайний правый фланг у Чикахомини (напротив позиций федерального II корпуса), где уже начиналось сражение при Колд-Харбор. Теперь штаб Хилла размещался на холме у мельницы Гейнс-Милл, в том самом месте, где он сражался в июне 1862 года. 3 июня федеральная армия начала массированное наступление на позиции Хилла, которое, однако же, началось без предварительной разведки и привело к высоким потерям в федеральной армии. Когда генерал Ли отправил к Хиллу курьера с вопросом, всё ли в порядке на его линии, Хилл показал на многочисленные тела погибших солдат противника и сказал: «передайте генералу Ли — вот то же самое по всему моему фронту». В ходе этого боя Хэнкок потерял 2000 человек всего за два часа сражения[90]. И всё же Колд-Харбор часто называют «упущенным шансом» генерала Ли — и слабое здоровье Хилла стало одной из причин этой неудачи[91].

Грант продолжил обход правого фланга Северовирджинской армии и частью армии 16 и 17 июня атаковал позиции под Питерсбергом, где был отбит с большими потерями. В тот же день, 17 июня, Ли и Хилл приняли решение о переброске корпуса Хилла к Петерсбергу. 18 июня в 03:00 Хилл снялся с позиций и ушел к Чаффинс-Блафф, перешёл реку Джеймс и весь день двигался по петерсбергской дороге. Пройдя 20 миль под палящим солнцем, корпус к вечеру вошёл в Петерсберг. Первым в город вошел 12-й вирджинский полк, набранный в основном из жителей Петерсберга[92].

Петерсберг

Появление корпуса Хилла под Питерсбергом позволило генералу Ли удлинить свой правый фланг и прикрыть Велдонскую железную дорогу. Ли понимал, что не сможет удерживать дорогу вечно, но надеялся, что сможет держать её хотя бы те несколько месяцев лета и осени, когда будет собран урожай и доставлен в Питерсберг. Грант уже 21 июня отправил кавалерию Джеймса Уильсона для захвата железной дороги, а в помощь ему выделил II и VI корпуса. В отвел генерал Ли организовал перехват федеральной кавалерии, а против пехотных корпусов Хилл направил дивизии Махоуна и Уилкокса. 22 июня генерал Махоун, хорошо знакомый с этой местностью, выбрал подходящий момент для атаки — как раз в то время, когда федеральные корпуса оказались отрезаны лесом друг от друга. Действуя согласно рекомендациям Махоуна, Хилл вечером 22 июня бросил дивизии в атаку на фланг федерального корпуса генерала Бирни. Им сразу же удалось опрокинуть порядки дивизии Френсиса Бэрлоу, а затем — дивизии Гершома Мотта. Отступление этих двух дивизий открыло фланг дивизии Гиббона, которая так же была обращена в бегство. Гиббон потерял 317 человек убитыми и ранеными и 1406 пленными. Махоун мог бы достичь большего, но дивизия Уилкокса по недоразумению не включилась в атаку. И всё же федеральный корпус потерял 4 орудия и восемь знамён. Потери корпуса в этом бою были выше, чем при Энтитеме, Фредериксберге и Чанселорсвилле вместе взятых. Хилл вывез раненых и ночью отступил на исходные позиции. На следующий день Хилл провёл ещё несколько атак и прекратил их только потому, что люди Махоуна сильно устали за 48 часов непрерывных боёв[93].

Бой у воронки

Основная статья: Бой у Воронки

В июле 1864 года федеральные инженеры решили сделать подкоп под траншеи оборонительных линий Питерсберга и заложить туда мину для подрыва участка обороны. 23 июля подкоп был готов. Одновременно Грант послал II корпус Хэнкока для отвлекающего набега на Ричмонд, надеясь, что Ли ослабит участок предполагаемого прорыва. Так и вышло: Ли переправил на встречу Хэнкоку дивизии Хета и Андерсона. Таким образом, у Хилла осталась только дивизия Махоуна и три бригады дивизии Уилкокса. Вместе с дивизиями Джонсона и Хука эти силы насчитывали 18 000 человек на 10-милевый участок обороны. Между тем 65 000 человек федеральной армии готовились к прорыву а Петерсберг[94].

Утром 30 июля прогремел взрыв. Он разбудил Хилла в штабе Третьего корпуса; Хилл быстро оделся, приказал полковнику Палмеру (начальнику штаба корпуса) оставаться в штабе, и помчался на позиции дивизии Махоуна. В это время генерал Ли уже был на позиции и приказал Махоуну направить две бригады на участок прорыва; Хилл не стал возмущаться тем, что Ли командует его дивизиями, а только направил на помощь Махоуну две легкие батареи Пеграма и отправился к генералу Ли обсудить положение[95].

Между тем Махоун сам построил вирджинскую бригаду Вайсигера[en] и в 08:30 бросил её в контратаку. Прорыв был ликвидирован. В тот день Хилл действовал быстро и оперативно, однако не претендовал на славу победителя, которая полностью досталась Махоуну. Хилл сам был весьма впечатлён внезапной инициативностью Махоуна и позже присвоил ему звание генерал-майора, а когда Махоун пытался отказаться, Хилл сказал: «Даже и не думайте об отказе!»[96].

Второе сражение у Римс-Стейшен

После сражения у Воронки корпус Хилла получил около двух недель отдыха, но 18 августа пикеты донесли, что федеральная пехота движется к железной дороге Петерсберг — Велдон. Генерал Борегар, который временно командовал обороной Петерсберга, поручил Хиллу разобраться с ситуацией и запросил у Ли подкреплений. Хилл направил к железной дороге Генри Хета с двумя бригадами и одну из батарей Пеграма. Этот отряд атаковал левый фланг федеральной армии у Глоб-Таверн и захватил почти 1000 человек пленными. Однако, федеральные силы оказались V корпусом Уоррена. Им удалось восстановить порядок и отбить у Хета утраченные позиции[97].

Осознав масштабы происходящего, Борегар отправил Хиллу три бригады Махоуна, ещё три батареи Пеграма и кавалерию Руни Ли. 19 августа, под проливным дождём, Хет атаковал федеральные позиции с фронта, а бригады Махоуна удерили во фланг и почти сразу разгромили федеральную дивизию Самуэля Кроуфорда, который сам был ранен и едва не попал в плен. Последующие две атаки были отбиты, и все же, федеральная армия потеряла в том бою 2700 человек пленными[98].

Гибель

К началу апреля 1865 года корпус Хилла оборонял траншеи к юго-западу от Питерсберга. 2 апреля началось третье сражение при Петерсберге: рано утром VI корпус Потомаксокй армии (под командованием Горацио Райта) атаковал укрепления, известные как «бойдтонская линия». Впереди шла дивизия Джорджа Гетти[en], во второй линии — дивизии Трумана Сеймура и Франка Уитона. В 04:40 вермонтская бригада генерала Льюиса Гранта первой двинулась на штурм; через 20 минут им удалось прорвать оборону корпуса Хилла на участке генерала Лэйна, между позициями 28-го и 37-го Северокаролинских полков. Первым в траншеи противника ворвался 5-й вермонтский полк капитана Чарльза Гоулда. Дивизия Хета оказалась отрезана от основной армии[99].

В 09:00 генерал Хилл и Роберт Ли узнали о прорыве. Хилл сразу вскочил на коня и направился к участку прорыва в сопровождении адъютантов Дженкинса и Такера, а также Ли послал вместе с ним полковника Вейнебла. По пути они встретили нескольких федеральных солдат, взяли двух в плен и отправили в тыл вместе с Дженкинсом. Затем Хилл отправил Вейнебла с поручением на позиции артиллерийского батальона, а сам решил вместе с Такером обойти участок прорыва и пробраться к штабу дивизии Хета. По пути они наткнулись на нескольких солдат 138-го пенсильванского полка; Хилл сказал Такеру: «Мы должны взять их!» и бросился вперед. Такер крикнул: «Гореть вам в аду, если выстрелите! Наши люди здесь — сдавайтесь!» а Хилл приказал: «Бросайте оружие!». Однако, солдаты выстрелили — одна пуля прошла мимо, но вторая попала в Хилла[100].

Командир 138-го пенсильванского полка так сообщил в рапорте о произошедшем:

…капрал Джон Мок, один из упомянутых, сразу же выстрелил в одного из офицеров, а рядовой Дэниель Вулфорд, роты F, выстрелил в другого, но промахнулся и мятежник скрылся. Этот человек вернулся в полк и доложил мне о произошедшем. Предполагаю, что офицер, застреленный капралом Моком был генералом мятежников Э. П. Хиллом.

— [ehistory.osu.edu/books/official-records/095/1008 War of the Rebellion: Serial 095 Page 1008 N. AND SE.VA., N.C., W.VA., MD., AND PA. Chapter LVIII]

Пуля отсекла Хиллу палец и прошла грудь навылет, задев сердце. Такер вернулся в штаб и сообщил генералу Ли о смерти Хилла. По словам Фримана, на глазах генерала Ли появились слёзы и он пробормотал: «Теперь он может отдохнуть, а страдать будем мы, которые живы». Он велел Такеру отправиться к жене Хилла и сообщить ей все подробности как можно быстрее[101].

Когда Китти Хилл увидела адъютанта, она воскликнула: «Генерал погиб! Вы бы не пришли сюда, если бы его не убили!»[i 5][102]. Тело Хилла было вывезено в Ричмонд на санитарной повозке, после чего тело было наскоро обследовано для выяснения причин смерти. Было установлено, что пуля отстрелила большой палец левой руки и прошла тело навылет через сердце. После обследования тело поместили в гроб и вывезли из Ричмонда по 14-й улице и мосту Майо в пригород Манчестер, и затем на запад, на плантацию Уинстон, где жили некоторые его родственники, бежавшие из Калпепера (Хилл приезжал сюда в отпуск за несколько дней до смерти). Несмотря на то, что Хилл прежде завещал похоронить себя в Калпепере, было решено, что транспортировка тела до Калпепера в настоящий момент невозможна, и его захоронили на Уинстон-Фэмили-Семетери 4 апреля 1865 года в 14:00[103]. Осенью 1867 года тело было перезахоронено на Холливуд-Семетери в Ричмонде (Lot N-35), а в 1891 года организация Hill Monument Association переместила тело Хилла в третий раз — на перекресок Лабернам-Авеню и Хермитаж-Роуд, где был установлен памятник[104].

В кино

Образ Хилла присутствует в фильме «Геттисберг» (1993), где его сыграл историк и реконструктор Патрик Фэлчи, и в фильме «Боги и генералы» (2003), где его сыграл Уильям Сандерсон. Так же в 2003 году в телевизионном фильме «April 1865» роль Хилла сыграл Ален Бреннер[105].

Мнения

Дуглас Фриман в краткой характеристике Хилла писал, что его дивизия была лучшей в армии, но после смерти Джексона он стал уже другим человеком. «Если говорить кратко, то он не оправдал надежд армии. Возможно, причиной тому было плохое здоровье или же он не вынес груза ответственности»[106].

Ларри Tагг, историк гражданской войны, предположил, что неудачи Хилла в последние годы войны объясняются тем, что он медленно умирал от почечной недостаточности, вызванной гонореей, хотя в то время никто об этом не знал[107].

«Как дивизионный командир он не знал себе равных, — писал Генри Кид Дуглас, — он был быстрым, дерзким, умелым и упрямым в бою… Во втором корпусе он прославился как полководец и действительно заслужил эту репутацию. Но едва ли он сохранил её, когда командовал корпусом. Видимо, после Джексона от него ожидали слишком много»[108].

Филипп Кетчер, автор книги «The Army of Northern Virginia», писал, что Хилл был прекрасным бригадным и дивизионным командиром, но оказался менее способным в качестве корпусного командира. Он был нетерпелив и редко изучал позиции противника или продумывал альтернативные планы перед началом наступления. Эта его черта дорого стоила армии. Командуя корпусом, он как будто утратил весь тот огонь, который был в нём до ранения при Чанселорсвилле[109].

Трейси Поуэр, автор биографической статьи в Вирджинской энциклопедии, обращает внимание, что и Джексон и Ли вспоминали Хилла в последние минуты перед смертью. Вне зависимости от историчности этих слов, сами эти истории, по мнению Поуэра, говорят о том, что оба генерала чувствовали, что могут положиться на Хилла, чьи достижения в качестве дивизионного командира были, возможно, лучшими, за всю короткую историю армии Конфедерации[110].

Напишите отзыв о статье "Хилл, Эмброуз Поуэлл"

Примечания

Комментарии
  1. ↑ Сейчас это дом №102 по Северной Мэйн-Стрит. Перед войной родители Хилла перестроили дом и добавили третий этаж[4].
  2. ↑ Её черты лица напоминали фарфоровую китайскую куклу, за что её в семье звали Долли.
  3. ↑ Order A. P. Hill to prepare for action ! Pass the infantry to the front rapidly! Tell Major Hawks.
  4. ↑ Стивен Сирс писал, что дивизия Хета была выбрана только по той причине, что она стояла ближе всего к дивизии Пикетта, а не потому, что она много или мало участвовала в сражениях 1 июля[75].
  5. ↑ The General is dead! You would not be here if he had not been killed.
Ссылки на источники
  1. ↑ [freepages.genealogy.rootsweb.ancestry.com/~mysouthernfamily/myff/d0061/g0000012.html#I90298 Frances (Fannie) Russell BAPTIST]
  2. ↑ Robertson, 2010, p. 5.
  3. ↑ Robertson, 2010, p. 4—5.
  4. ↑ [www.nps.gov/nr/travel/journey/aph.htm A.P. Hill Boyhood Home]
  5. ↑ Robertson, 2010, p. 6.
  6. ↑ Robertson, 2010, p. 7.
  7. ↑ Robertson, 2010, p. 9.
  8. ↑ Robertson, 2010, p. 10.
  9. ↑ Robertson, 2010, p. 11-12.
  10. ↑ Robertson, 2010, p. 13.
  11. ↑ 1 2 Robertson, 2010, p. 14.
  12. ↑ Robertson, 2010, p. 16 — 17.
  13. ↑ Robertson, 2010, p. 17.
  14. ↑ Robertson, 2010, p. 19.
  15. ↑ 1 2 [penelope.uchicago.edu/Thayer/E/Gazetteer/Places/America/United_States/Army/USMA/Cullums_Register/1345*.html Cullum’s register]
  16. ↑ Robertson, 2010, p. 22.
  17. ↑ Robertson, 2010, p. 27 — 28.
  18. ↑ Robertson, 2010, p. 29.
  19. ↑ 1 2 [civilwarwomenblog.com/kitty-morgan-hill/ Kitty Morgan Hill]
  20. ↑ Robertson, С. 30-32; Eicher, С. 296
  21. ↑ William J. Robertson. [richmondthenandnow.com/Newspaper-Articles/A-P-Hill-3.html 'Up Came Hill' - Soldier of the South] (англ.). Проверено 2014-30-10.
  22. ↑ [www.firstbullrun.co.uk/Shenandoah/Fourth%20Brigade/13th-virginia-infantry.html 13th Virginia Infantry] (англ.). Проверено 2014-30-10.
  23. ↑ Robertson, 2010, p. 37.
  24. ↑ Hassler, 1995, p. 34.
  25. ↑ Robertson, 1992, p. 48.
  26. ↑ Hassler, 1995, p. 37.
  27. ↑ Robertson, 1992, p. 54 - 55.
  28. ↑ [encyclopediavirginia.org/Hill_A_P_1825-1865 Вирджинская энциклопедия]
  29. ↑ Robertson, 1992, p. 58.
  30. ↑ Robertson, 1992, p. 59.
  31. ↑ 1 2 Hassler, С. 45
  32. ↑ William J. Robertson. [richmondthenandnow.com/Newspaper-Articles/A-P-Hill-5.html 'Up Came Hill' - Soldier of the South] (англ.). Проверено 2014-30-10.
  33. ↑ Chris Perello. The Quest for Annihilation. — Strategy & Tactics Press, 2009. — 209 с.
  34. ↑ 1 2 Douglas Southall Freeman. [penelope.uchicago.edu/Thayer/E/Gazetteer/People/Robert_E_Lee/FREREL/2/11*.html Lee Seizes the Initiative] (англ.). Проверено 2014-27-10.
  35. ↑ Robertson, 1992, p. 75.
  36. ↑ [www.civilwar.org/education/history/primarysources/lees-report-seven-days-from-official-records.html Robert E. Lee’s Report on the Seven Days' Battles]
  37. ↑ Freeman2, 2001, p. 280 - 281.
  38. ↑ Freeman2, 2001, p. 282.
  39. ↑ [www.civilwarhome.com/anv2manassas.html Order of the battle, Army of Northern Virginia]
  40. ↑ 1 2 [www.civilwarhome.com/2ndManassas.html 2nd BULL RUN CAMPAIGN, Va.]
  41. ↑ Robertson, 2010, p. 119 - 120.
  42. ↑ Robertson, 2010, p. 123.
  43. ↑ Robertson, 2010, p. 124 - 125.
  44. ↑ Robertson, 2010, p. 126.
  45. ↑ Robertson, 2010, p. 127.
  46. ↑ Robertson, 2010, p. 130 - 132.
  47. ↑ Robertson, 2010, p. 133 - 134.
  48. ↑ Robertson, 2010, p. 148.
  49. ↑ 1 2 3 Warren W. Hassler. [www.cincinnaticwrt.org/data/ccwrt_history/talks_text/hassler_ap_hill.html The Haunting Mystery of A.P. Hill] (англ.). Проверено 24 ноября 2014.
  50. ↑ 1 2 3 Ambrose P. Hill. [www.civilwarhome.com/aphillantietam.htm Report of Maj. Gen. Ambrose P. Hill, C. S. Army] (англ.). Проверено 24 ноября 2014.
  51. ↑ Douglas Southall Freeman. [penelope.uchicago.edu/Thayer/E/Gazetteer/People/Robert_E_Lee/FREREL/2/27*.html The Bloodiest Day of the War] (англ.). Проверено 24 ноября 2014.
  52. ↑ David A. Norris. [www.historynet.com/battle-of-shepherdstown.htm Battle of Shepherdstown] (англ.). Проверено 28 мая 2015.
  53. ↑ 1 2 Ambrose P. Hill. [www.civilwarhome.com/aphillchancellorsville.html Report of Maj. Gen. Ambrose P. Hill, C. S. Army, commanding Second Army Corps.] (англ.). Official Records of the War of the Rebellion. Проверено 5 февраля 2014.
  54. ↑ Hassler, 1995, p. 117.
  55. ↑ [www.civilwarhome.com/fredricksburgcampaign.html The Fredericksburg Campaign]
  56. ↑ Hassler, 1995, p. 119.
  57. ↑ Douglas Southall Freeman. [penelope.uchicago.edu/Thayer/E/Gazetteer/People/Robert_E_Lee/FREREL/2/31*.html "It Is Well That War Is So Terrible"] (англ.). Проверено 2014-29-10.
  58. ↑ 1 2 Bryant, 2009, p. 110.
  59. ↑ 1 2 Sears, 1996, p. 293.
  60. ↑ Sears, 1996, p. 298.
  61. ↑ Sears, 1996, p. 298 - 299.
  62. ↑ [americancivilwar.com/south/stonewall_jackson_death.html Death of Stonewall Jackson] (англ.). Проверено 31 октября 2014.
  63. ↑ Douglas Southall Freeman. [penelope.uchicago.edu/Thayer/E/Gazetteer/People/Robert_E_Lee/FREREL/2/35*.html Lee Loses His "Right Arm"] (англ.). Проверено 16 мая 2014.
  64. ↑ 1 2 Douglas Southall Freeman. [penelope.uchicago.edu/Thayer/E/Gazetteer/People/Robert_E_Lee/FREREL/3/2*.html The Reorganization That Explains Gettysburg] (англ.). Проверено 2014-30-10.
  65. ↑ William J. Robertson. [richmondthenandnow.com/Newspaper-Articles/A-P-Hill-4.html 'Up Came Hill' -- Soldier of the South] (англ.). Проверено 2014-30-10.
  66. ↑ Robertson, 2010, p. 204.
  67. ↑ 1 2 Ambrose P. Hill. [www.civilwarhome.com/aphillgettysburg.htm LReport of Lieut. Gen. Ambrose P. Hill, C. S. Army] (англ.). Проверено 2014-30-10.
  68. ↑ [www.wtj.com/archives/longstreet/long26a.htm Longstreet: From Manassas to Appomattox]
  69. ↑ Coddington, 1968, p. 264.
  70. ↑ Robertson, 2010, p. 205 - 206.
  71. ↑ Sears, 2003, p. 160 - 162.
  72. ↑ Robertson, 2010, p. 207.
  73. ↑ 1 2 Tagg, 1998, p. 305.
  74. ↑ Robertson, 2010, p. 218.
  75. ↑ Sears, 2003, p. 358.
  76. ↑ Sears, 2003, p. 358 — 359.
  77. ↑ Sears, 2003, p. 385.
  78. ↑ [www.aphillcsa.com/n98.html And Then A.P. Hill Came Up — Ambrose Powell Hill, Confederate States of America]
  79. ↑ Douglas Southall Freeman. [penelope.uchicago.edu/Thayer/E/Gazetteer/People/Robert_E_Lee/FREREL/3/10*.html Can the Offensive Be Resumed?] (англ.). Проверено 2014-15-10.
  80. ↑ Hassler, 1995, p. 179.
  81. ↑ Walker, 1995, p. 357.
  82. ↑ Douglas Southall Freeman. [penelope.uchicago.edu/Thayer/E/Gazetteer/People/Robert_E_Lee/FREREL/3/10*.html Can the Offensive Be Resumed?] (англ.). Проверено 2014-21-10.
  83. ↑ Douglas Southall Freeman. [penelope.uchicago.edu/Thayer/E/Gazetteer/People/Robert_E_Lee/FREREL/3/16*.html Into the Wilderness Again] (англ.). Проверено 8 ноября 2014.
  84. ↑ Douglas Southall Freeman. [penelope.uchicago.edu/Thayer/E/Gazetteer/People/Robert_E_Lee/FREREL/3/16*.html Into the Wilderness Again] (англ.). Проверено 30 мая 2015.
  85. ↑ Hassler, 1995, p. 199.
  86. ↑ Hassler, 1995, p. 200 - 202.
  87. ↑ Hassler, 1995, p. 204.
  88. ↑ Robertson, 2010, p. 273 - 275.
  89. ↑ Robertson, 2010, p. 277.
  90. ↑ Robertson, 2010, p. 279-280.
  91. ↑ Patrick McDonald. [www.civilwarhome.com/coldharborsummary.html Opportunities Lost, The Battle of Cold Harbor] (англ.). Проверено 6 мая 2014.
  92. ↑ Robertson, 2010, p. 283.
  93. ↑ Robertson, 2010, p. 284 287.
  94. ↑ Hassler, 1995, p. 219.
  95. ↑ Hassler, 1995, p. 221.
  96. ↑ Hassler, 1995, p. 223.
  97. ↑ Hassler, 1995, p. 224.
  98. ↑ Hassler, 1995, p. 224-225.
  99. ↑ [web.archive.org/web/20060620044748/members.aol.com/siege1864/final.html The Final Assaults and the Fall of Petersburg] (англ.). Проверено 16 ноября 2014.
  100. ↑ [www.stonesentinels.com/Petersburg-West/Death_of_AP_Hill.php The Death of A.P. Hill] (англ.). Проверено 16 ноября 2014.
  101. ↑ [penelope.uchicago.edu/Thayer/E/Gazetteer/People/Robert_E_Lee/FREREL/4/4*.html The Breaking of the Line]
  102. ↑ [civilwarwomenblog.com/kitty-morgan-hill/ Kitty Morgan Hill] (англ.). Проверено 16 ноября 2014.
  103. ↑ [www.mdgorman.com/Written_Accounts/Periodicals/general_hill.htm FIRST BURIAL OF GENERAL HILL’S REMAINS]
  104. ↑ [northrichmondnews.com/news/2013/05/21/the-a-p-hill-monument/9911 The A.P. Hill Monument]
  105. ↑ [www.imdb.com/character/ch0176892/?ref_=ttfc_fc_cl_t81 Internet Movie DataBase]
  106. ↑ Freeman2, 2001, p. 35.
  107. ↑ Tagg, 1998, p. 306.
  108. ↑ Robert I. Girardi. The Civil War Generals: Comrades, Peers, Rivals-In Their Own Words. — Zenith Press, 2013. — 217 с.
  109. ↑ Philip Katcher. The Army of Northern Virginia. — New York,: Routledge, 2003. — 239 - 240 с.
  110. ↑ J. Tracy Power. [www.encyclopediavirginia.org/Hill_A_P_1825-1865 A. P. Hill (1825–1865)] (англ.). Encyclopedia Virginia. Проверено 13 мая 2014.

Литература

  • Гилль, Амброз-Поуэль // Военная энциклопедия : [в 18 т.] / под ред. В. Ф. Новицкого [и др.]. — СПб. ; [М.] : Тип. т-ва И. В. Сытина, 1911—1915.</span>
  • Bryant, James K. The Chancellorsville Campaign: The Nation's High Water Mark. — The History Press, 2009. — 159 p. — ISBN 1596295945.
  • Coddington, Edwin B. The Gettysburg Campaign; a study in command. — New York: Scribner's, 1968. — 866 p. — ISBN 0-684-84569-5.
  • Eicher, John H, and David J. Eicher. Civil War High Commands. — Stanford, CA: Stanford University Press, 2001. — ... p. — ISBN 0-8047-3641-3.
  • Dowdey, Clifford. Lee and His Men at Gettysburg: The Death of a Nation. — U of Nebraska Press, 1958. — 393 p. — ISBN 0803266162.
  • Freeman, Douglas S. R. E. Lee, A Biography. 4 vols. New York: Charles Scribner’s Sons, 1934-35. OCLC 166632575.
  • Freeman, Douglas S. Lee's Lieutenants: A Study in Command. — Simon and Schuster, 2001. — 912 p. — ISBN 0743213467.
  • Hassler, William W. A.P. Hill: Lee's Forgotten General. — Baton Rouge: Univ of North Carolina Press, 1995. — 264 p. — ISBN 0807845485.
  • Robertson, James I., Jr. General A.P. Hill: The Story of a Confederate Warrior. — Knopf Doubleday Publishing Group, 2010. — 416 p. — ISBN 0307755347.
  • Sears, Stephen W. Chancellorsville. — Boston: Houghton Mifflin, 1996. — 593 p. — ISBN 0-395-87744-X.
  • Sears, Stephen W. Gettysburg. — Boston: Houghton Mifflin, 2003. — 623 p. — ISBN 0-395-86761-4.
  • Sorrel, G. Moxley. At the Right Hand of Longstreet. — U of Nebraska Press, 1999. — 315 p. — ISBN 0803292678.
  • Tagg, Larry. The Generals of Gettysburg. — Campbell: Louisiana State University Press, 1998. — 384 p. — ISBN 1-882810-30-9.
  • Warner, Ezra J. Generals in Gray: Lives of the Confederate Commanders. — Baton Rouge: Louisiana State University Press, 1959. — 420 p. — ISBN 0-8071-0823-5.
  • Walker, Francis A. [archive.org/details/historyofseconda01walk History of the Second Army Corps in the Army of the Potomac]. — New York: Scribner’s Sons, 1886. — 804 p. — ISBN 0-8071-0823-5.

Ссылки

Портал «Гражданская война в США»
Гражданская война в США на Викискладе?
  • [penelope.uchicago.edu/Thayer/E/Gazetteer/Places/America/United_States/Army/USMA/Cullums_Register/1345*.html Register of Officers and Graduates of the United States Military Academy Class of 1847]
  • [www.encyclopediavirginia.org/Hill_A_P_1825-1865 Статья в вирджинской энциклопедии]
  • [www.cincinnaticwrt.org/data/ccwrt_history/talks_text/hassler_ap_hill.html The Haunting Mystery of A.P. Hill]
  • [www.civilwarhome.com/aphillantietam.htm Рапорт Хилла о ходе мерилендской кампании]
  • [www.civilwarhome.com/aphillchancellorsville.html Чанселлорсвиллский рапорт Хилла]
  • [civilwarwomenblog.com/kitty-morgan-hill/ Kitty Morgan Hill] — статья на сайте «Civil War Women».



 Статья содержит короткие («гарвардские») ссылки на публикации, не указанные или неправильно описанные в библиографическом разделе.
Список неработающих ссылок: Robertson, 1992, Walker, 1995
Пожалуйста, исправьте ссылки согласно инструкции к шаблону {{sfn}} и дополните библиографический раздел корректными описаниями цитируемых публикаций, следуя руководствам ВП:Сноски и ВП:Ссылки на источники.

Отрывок, характеризующий Хилл, Эмброуз Поуэлл

– Да, радуйтесь теперь, – сказала она, – вы этого ждали.
И, зарыдав, она закрыла лицо платком и выбежала из комнаты.
За княжной вышел князь Василий. Он, шатаясь, дошел до дивана, на котором сидел Пьер, и упал на него, закрыв глаза рукой. Пьер заметил, что он был бледен и что нижняя челюсть его прыгала и тряслась, как в лихорадочной дрожи.
– Ах, мой друг! – сказал он, взяв Пьера за локоть; и в голосе его была искренность и слабость, которых Пьер никогда прежде не замечал в нем. – Сколько мы грешим, сколько мы обманываем, и всё для чего? Мне шестой десяток, мой друг… Ведь мне… Всё кончится смертью, всё. Смерть ужасна. – Он заплакал.
Анна Михайловна вышла последняя. Она подошла к Пьеру тихими, медленными шагами.
– Пьер!… – сказала она.
Пьер вопросительно смотрел на нее. Она поцеловала в лоб молодого человека, увлажая его слезами. Она помолчала.
– II n'est plus… [Его не стало…]
Пьер смотрел на нее через очки.
– Allons, je vous reconduirai. Tachez de pleurer. Rien ne soulage, comme les larmes. [Пойдемте, я вас провожу. Старайтесь плакать: ничто так не облегчает, как слезы.]
Она провела его в темную гостиную и Пьер рад был, что никто там не видел его лица. Анна Михайловна ушла от него, и когда она вернулась, он, подложив под голову руку, спал крепким сном.
На другое утро Анна Михайловна говорила Пьеру:
– Oui, mon cher, c'est une grande perte pour nous tous. Je ne parle pas de vous. Mais Dieu vous soutndra, vous etes jeune et vous voila a la tete d'une immense fortune, je l'espere. Le testament n'a pas ete encore ouvert. Je vous connais assez pour savoir que cela ne vous tourienera pas la tete, mais cela vous impose des devoirs, et il faut etre homme. [Да, мой друг, это великая потеря для всех нас, не говоря о вас. Но Бог вас поддержит, вы молоды, и вот вы теперь, надеюсь, обладатель огромного богатства. Завещание еще не вскрыто. Я довольно вас знаю и уверена, что это не вскружит вам голову; но это налагает на вас обязанности; и надо быть мужчиной.]
Пьер молчал.
– Peut etre plus tard je vous dirai, mon cher, que si je n'avais pas ete la, Dieu sait ce qui serait arrive. Vous savez, mon oncle avant hier encore me promettait de ne pas oublier Boris. Mais il n'a pas eu le temps. J'espere, mon cher ami, que vous remplirez le desir de votre pere. [После я, может быть, расскажу вам, что если б я не была там, то Бог знает, что бы случилось. Вы знаете, что дядюшка третьего дня обещал мне не забыть Бориса, но не успел. Надеюсь, мой друг, вы исполните желание отца.]
Пьер, ничего не понимая и молча, застенчиво краснея, смотрел на княгиню Анну Михайловну. Переговорив с Пьером, Анна Михайловна уехала к Ростовым и легла спать. Проснувшись утром, она рассказывала Ростовым и всем знакомым подробности смерти графа Безухого. Она говорила, что граф умер так, как и она желала бы умереть, что конец его был не только трогателен, но и назидателен; последнее же свидание отца с сыном было до того трогательно, что она не могла вспомнить его без слез, и что она не знает, – кто лучше вел себя в эти страшные минуты: отец ли, который так всё и всех вспомнил в последние минуты и такие трогательные слова сказал сыну, или Пьер, на которого жалко было смотреть, как он был убит и как, несмотря на это, старался скрыть свою печаль, чтобы не огорчить умирающего отца. «C'est penible, mais cela fait du bien; ca eleve l'ame de voir des hommes, comme le vieux comte et son digne fils», [Это тяжело, но это спасительно; душа возвышается, когда видишь таких людей, как старый граф и его достойный сын,] говорила она. О поступках княжны и князя Василья она, не одобряя их, тоже рассказывала, но под большим секретом и шопотом.


В Лысых Горах, имении князя Николая Андреевича Болконского, ожидали с каждым днем приезда молодого князя Андрея с княгиней; но ожидание не нарушало стройного порядка, по которому шла жизнь в доме старого князя. Генерал аншеф князь Николай Андреевич, по прозванию в обществе le roi de Prusse, [король прусский,] с того времени, как при Павле был сослан в деревню, жил безвыездно в своих Лысых Горах с дочерью, княжною Марьей, и при ней компаньонкой, m lle Bourienne. [мадмуазель Бурьен.] И в новое царствование, хотя ему и был разрешен въезд в столицы, он также продолжал безвыездно жить в деревне, говоря, что ежели кому его нужно, то тот и от Москвы полтораста верст доедет до Лысых Гор, а что ему никого и ничего не нужно. Он говорил, что есть только два источника людских пороков: праздность и суеверие, и что есть только две добродетели: деятельность и ум. Он сам занимался воспитанием своей дочери и, чтобы развивать в ней обе главные добродетели, до двадцати лет давал ей уроки алгебры и геометрии и распределял всю ее жизнь в беспрерывных занятиях. Сам он постоянно был занят то писанием своих мемуаров, то выкладками из высшей математики, то точением табакерок на станке, то работой в саду и наблюдением над постройками, которые не прекращались в его имении. Так как главное условие для деятельности есть порядок, то и порядок в его образе жизни был доведен до последней степени точности. Его выходы к столу совершались при одних и тех же неизменных условиях, и не только в один и тот же час, но и минуту. С людьми, окружавшими его, от дочери до слуг, князь был резок и неизменно требователен, и потому, не быв жестоким, он возбуждал к себе страх и почтительность, каких не легко мог бы добиться самый жестокий человек. Несмотря на то, что он был в отставке и не имел теперь никакого значения в государственных делах, каждый начальник той губернии, где было имение князя, считал своим долгом являться к нему и точно так же, как архитектор, садовник или княжна Марья, дожидался назначенного часа выхода князя в высокой официантской. И каждый в этой официантской испытывал то же чувство почтительности и даже страха, в то время как отворялась громадно высокая дверь кабинета и показывалась в напудренном парике невысокая фигурка старика, с маленькими сухими ручками и серыми висячими бровями, иногда, как он насупливался, застилавшими блеск умных и точно молодых блестящих глаз.
В день приезда молодых, утром, по обыкновению, княжна Марья в урочный час входила для утреннего приветствия в официантскую и со страхом крестилась и читала внутренно молитву. Каждый день она входила и каждый день молилась о том, чтобы это ежедневное свидание сошло благополучно.
Сидевший в официантской пудреный старик слуга тихим движением встал и шопотом доложил: «Пожалуйте».
Из за двери слышались равномерные звуки станка. Княжна робко потянула за легко и плавно отворяющуюся дверь и остановилась у входа. Князь работал за станком и, оглянувшись, продолжал свое дело.
Огромный кабинет был наполнен вещами, очевидно, беспрестанно употребляемыми. Большой стол, на котором лежали книги и планы, высокие стеклянные шкафы библиотеки с ключами в дверцах, высокий стол для писания в стоячем положении, на котором лежала открытая тетрадь, токарный станок, с разложенными инструментами и с рассыпанными кругом стружками, – всё выказывало постоянную, разнообразную и порядочную деятельность. По движениям небольшой ноги, обутой в татарский, шитый серебром, сапожок, по твердому налеганию жилистой, сухощавой руки видна была в князе еще упорная и много выдерживающая сила свежей старости. Сделав несколько кругов, он снял ногу с педали станка, обтер стамеску, кинул ее в кожаный карман, приделанный к станку, и, подойдя к столу, подозвал дочь. Он никогда не благословлял своих детей и только, подставив ей щетинистую, еще небритую нынче щеку, сказал, строго и вместе с тем внимательно нежно оглядев ее:
– Здорова?… ну, так садись!
Он взял тетрадь геометрии, писанную его рукой, и подвинул ногой свое кресло.
– На завтра! – сказал он, быстро отыскивая страницу и от параграфа до другого отмечая жестким ногтем.
Княжна пригнулась к столу над тетрадью.
– Постой, письмо тебе, – вдруг сказал старик, доставая из приделанного над столом кармана конверт, надписанный женскою рукой, и кидая его на стол.
Лицо княжны покрылось красными пятнами при виде письма. Она торопливо взяла его и пригнулась к нему.
– От Элоизы? – спросил князь, холодною улыбкой выказывая еще крепкие и желтоватые зубы.
– Да, от Жюли, – сказала княжна, робко взглядывая и робко улыбаясь.
– Еще два письма пропущу, а третье прочту, – строго сказал князь, – боюсь, много вздору пишете. Третье прочту.
– Прочтите хоть это, mon pere, [батюшка,] – отвечала княжна, краснея еще более и подавая ему письмо.
– Третье, я сказал, третье, – коротко крикнул князь, отталкивая письмо, и, облокотившись на стол, пододвинул тетрадь с чертежами геометрии.
– Ну, сударыня, – начал старик, пригнувшись близко к дочери над тетрадью и положив одну руку на спинку кресла, на котором сидела княжна, так что княжна чувствовала себя со всех сторон окруженною тем табачным и старчески едким запахом отца, который она так давно знала. – Ну, сударыня, треугольники эти подобны; изволишь видеть, угол abc…
Княжна испуганно взглядывала на близко от нее блестящие глаза отца; красные пятна переливались по ее лицу, и видно было, что она ничего не понимает и так боится, что страх помешает ей понять все дальнейшие толкования отца, как бы ясны они ни были. Виноват ли был учитель или виновата была ученица, но каждый день повторялось одно и то же: у княжны мутилось в глазах, она ничего не видела, не слышала, только чувствовала близко подле себя сухое лицо строгого отца, чувствовала его дыхание и запах и только думала о том, как бы ей уйти поскорее из кабинета и у себя на просторе понять задачу.
Старик выходил из себя: с грохотом отодвигал и придвигал кресло, на котором сам сидел, делал усилия над собой, чтобы не разгорячиться, и почти всякий раз горячился, бранился, а иногда швырял тетрадью.
Княжна ошиблась ответом.
– Ну, как же не дура! – крикнул князь, оттолкнув тетрадь и быстро отвернувшись, но тотчас же встал, прошелся, дотронулся руками до волос княжны и снова сел.
Он придвинулся и продолжал толкование.
– Нельзя, княжна, нельзя, – сказал он, когда княжна, взяв и закрыв тетрадь с заданными уроками, уже готовилась уходить, – математика великое дело, моя сударыня. А чтобы ты была похожа на наших глупых барынь, я не хочу. Стерпится слюбится. – Он потрепал ее рукой по щеке. – Дурь из головы выскочит.
Она хотела выйти, он остановил ее жестом и достал с высокого стола новую неразрезанную книгу.
– Вот еще какой то Ключ таинства тебе твоя Элоиза посылает. Религиозная. А я ни в чью веру не вмешиваюсь… Просмотрел. Возьми. Ну, ступай, ступай!
Он потрепал ее по плечу и сам запер за нею дверь.
Княжна Марья возвратилась в свою комнату с грустным, испуганным выражением, которое редко покидало ее и делало ее некрасивое, болезненное лицо еще более некрасивым, села за свой письменный стол, уставленный миниатюрными портретами и заваленный тетрадями и книгами. Княжна была столь же беспорядочная, как отец ее порядочен. Она положила тетрадь геометрии и нетерпеливо распечатала письмо. Письмо было от ближайшего с детства друга княжны; друг этот была та самая Жюли Карагина, которая была на именинах у Ростовых:
Жюли писала:
«Chere et excellente amie, quelle chose terrible et effrayante que l'absence! J'ai beau me dire que la moitie de mon existence et de mon bonheur est en vous, que malgre la distance qui nous separe, nos coeurs sont unis par des liens indissolubles; le mien se revolte contre la destinee, et je ne puis, malgre les plaisirs et les distractions qui m'entourent, vaincre une certaine tristesse cachee que je ressens au fond du coeur depuis notre separation. Pourquoi ne sommes nous pas reunies, comme cet ete dans votre grand cabinet sur le canape bleu, le canape a confidences? Pourquoi ne puis je, comme il y a trois mois, puiser de nouvelles forces morales dans votre regard si doux, si calme et si penetrant, regard que j'aimais tant et que je crois voir devant moi, quand je vous ecris».
[Милый и бесценный друг, какая страшная и ужасная вещь разлука! Сколько ни твержу себе, что половина моего существования и моего счастия в вас, что, несмотря на расстояние, которое нас разлучает, сердца наши соединены неразрывными узами, мое сердце возмущается против судьбы, и, несмотря на удовольствия и рассеяния, которые меня окружают, я не могу подавить некоторую скрытую грусть, которую испытываю в глубине сердца со времени нашей разлуки. Отчего мы не вместе, как в прошлое лето, в вашем большом кабинете, на голубом диване, на диване «признаний»? Отчего я не могу, как три месяца тому назад, почерпать новые нравственные силы в вашем взгляде, кротком, спокойном и проницательном, который я так любила и который я вижу перед собой в ту минуту, как пишу вам?]
Прочтя до этого места, княжна Марья вздохнула и оглянулась в трюмо, которое стояло направо от нее. Зеркало отразило некрасивое слабое тело и худое лицо. Глаза, всегда грустные, теперь особенно безнадежно смотрели на себя в зеркало. «Она мне льстит», подумала княжна, отвернулась и продолжала читать. Жюли, однако, не льстила своему другу: действительно, и глаза княжны, большие, глубокие и лучистые (как будто лучи теплого света иногда снопами выходили из них), были так хороши, что очень часто, несмотря на некрасивость всего лица, глаза эти делались привлекательнее красоты. Но княжна никогда не видала хорошего выражения своих глаз, того выражения, которое они принимали в те минуты, когда она не думала о себе. Как и у всех людей, лицо ее принимало натянуто неестественное, дурное выражение, как скоро она смотрелась в зеркало. Она продолжала читать: 211
«Tout Moscou ne parle que guerre. L'un de mes deux freres est deja a l'etranger, l'autre est avec la garde, qui se met en Marieche vers la frontiere. Notre cher еmpereur a quitte Petersbourg et, a ce qu'on pretend, compte lui meme exposer sa precieuse existence aux chances de la guerre. Du veuille que le monstre corsicain, qui detruit le repos de l'Europe, soit terrasse par l'ange que le Tout Рuissant, dans Sa misericorde, nous a donnee pour souverain. Sans parler de mes freres, cette guerre m'a privee d'une relation des plus cheres a mon coeur. Je parle du jeune Nicolas Rostoff, qui avec son enthousiasme n'a pu supporter l'inaction et a quitte l'universite pour aller s'enroler dans l'armee. Eh bien, chere Marieie, je vous avouerai, que, malgre son extreme jeunesse, son depart pour l'armee a ete un grand chagrin pour moi. Le jeune homme, dont je vous parlais cet ete, a tant de noblesse, de veritable jeunesse qu'on rencontre si rarement dans le siecle оu nous vivons parmi nos villards de vingt ans. Il a surtout tant de franchise et de coeur. Il est tellement pur et poetique, que mes relations avec lui, quelque passageres qu'elles fussent, ont ete l'une des plus douees jouissances de mon pauvre coeur, qui a deja tant souffert. Je vous raconterai un jour nos adieux et tout ce qui s'est dit en partant. Tout cela est encore trop frais. Ah! chere amie, vous etes heureuse de ne pas connaitre ces jouissances et ces peines si poignantes. Vous etes heureuse, puisque les derienieres sont ordinairement les plus fortes! Je sais fort bien, que le comte Nicolas est trop jeune pour pouvoir jamais devenir pour moi quelque chose de plus qu'un ami, mais cette douee amitie, ces relations si poetiques et si pures ont ete un besoin pour mon coeur. Mais n'en parlons plus. La grande nouvelle du jour qui occupe tout Moscou est la mort du vieux comte Безухой et son heritage. Figurez vous que les trois princesses n'ont recu que tres peu de chose, le prince Basile rien, est que c'est M. Pierre qui a tout herite, et qui par dessus le Marieche a ete reconnu pour fils legitime, par consequent comte Безухой est possesseur de la plus belle fortune de la Russie. On pretend que le prince Basile a joue un tres vilain role dans toute cette histoire et qu'il est reparti tout penaud pour Petersbourg.
«Je vous avoue, que je comprends tres peu toutes ces affaires de legs et de testament; ce que je sais, c'est que depuis que le jeune homme que nous connaissions tous sous le nom de M. Pierre les tout court est devenu comte Безухой et possesseur de l'une des plus grandes fortunes de la Russie, je m'amuse fort a observer les changements de ton et des manieres des mamans accablees de filles a Marieier et des demoiselles elles memes a l'egard de cet individu, qui, par parenthese, m'a paru toujours etre un pauvre, sire. Comme on s'amuse depuis deux ans a me donner des promis que je ne connais pas le plus souvent, la chronique matrimoniale de Moscou me fait comtesse Безухой. Mais vous sentez bien que je ne me souc nullement de le devenir. A propos de Marieiage, savez vous que tout derienierement la tante en general Анна Михайловна, m'a confie sous le sceau du plus grand secret un projet de Marieiage pour vous. Ce n'est ni plus, ni moins, que le fils du prince Basile, Anatole, qu'on voudrait ranger en le Marieiant a une personne riche et distinguee, et c'est sur vous qu'est tombe le choix des parents. Je ne sais comment vous envisagerez la chose, mais j'ai cru de mon devoir de vous en avertir. On le dit tres beau et tres mauvais sujet; c'est tout ce que j'ai pu savoir sur son compte.
«Mais assez de bavardage comme cela. Je finis mon second feuillet, et maman me fait chercher pour aller diner chez les Apraksines. Lisez le livre mystique que je vous envoie et qui fait fureur chez nous. Quoiqu'il y ait des choses dans ce livre difficiles a atteindre avec la faible conception humaine, c'est un livre admirable dont la lecture calme et eleve l'ame. Adieu. Mes respects a monsieur votre pere et mes compliments a m elle Bourienne. Je vous embrasse comme je vous aime. Julie».
«P.S.Donnez moi des nouvelles de votre frere et de sa charmante petite femme».
[Вся Москва только и говорит что о войне. Один из моих двух братьев уже за границей, другой с гвардией, которая выступает в поход к границе. Наш милый государь оставляет Петербург и, как предполагают, намерен сам подвергнуть свое драгоценное существование случайностям войны. Дай Бог, чтобы корсиканское чудовище, которое возмущает спокойствие Европы, было низвергнуто ангелом, которого Всемогущий в Своей благости поставил над нами повелителем. Не говоря уже о моих братьях, эта война лишила меня одного из отношений самых близких моему сердцу. Я говорю о молодом Николае Ростове; который, при своем энтузиазме, не мог переносить бездействия и оставил университет, чтобы поступить в армию. Признаюсь вам, милая Мари, что, несмотря на его чрезвычайную молодость, отъезд его в армию был для меня большим горем. В молодом человеке, о котором я говорила вам прошлым летом, столько благородства, истинной молодости, которую встречаешь так редко в наш век между двадцатилетними стариками! У него особенно так много откровенности и сердца. Он так чист и полон поэзии, что мои отношения к нему, при всей мимолетности своей, были одною из самых сладостных отрад моего бедного сердца, которое уже так много страдало. Я вам расскажу когда нибудь наше прощанье и всё, что говорилось при прощании. Всё это еще слишком свежо… Ах! милый друг, вы счастливы, что не знаете этих жгучих наслаждений, этих жгучих горестей. Вы счастливы, потому что последние обыкновенно сильнее первых. Я очень хорошо знаю, что граф Николай слишком молод для того, чтобы сделаться для меня чем нибудь кроме как другом. Но эта сладкая дружба, эти столь поэтические и столь чистые отношения были потребностью моего сердца. Но довольно об этом.
«Главная новость, занимающая всю Москву, – смерть старого графа Безухого и его наследство. Представьте себе, три княжны получили какую то малость, князь Василий ничего, а Пьер – наследник всего и, сверх того, признан законным сыном и потому графом Безухим и владельцем самого огромного состояния в России. Говорят, что князь Василий играл очень гадкую роль во всей этой истории, и что он уехал в Петербург очень сконфуженный. Признаюсь вам, я очень плохо понимаю все эти дела по духовным завещаниям; знаю только, что с тех пор как молодой человек, которого мы все знали под именем просто Пьера, сделался графом Безухим и владельцем одного из лучших состояний России, – я забавляюсь наблюдениями над переменой тона маменек, у которых есть дочери невесты, и самих барышень в отношении к этому господину, который (в скобках будь сказано) всегда казался мне очень ничтожным. Так как уже два года все забавляются тем, чтобы приискивать мне женихов, которых я большею частью не знаю, то брачная хроника Москвы делает меня графинею Безуховой. Но вы понимаете, что я нисколько этого не желаю. Кстати о браках. Знаете ли вы, что недавно всеобщая тетушка Анна Михайловна доверила мне, под величайшим секретом, замысел устроить ваше супружество. Это ни более ни менее как сын князя Василья, Анатоль, которого хотят пристроить, женив его на богатой и знатной девице, и на вас пал выбор родителей. Я не знаю, как вы посмотрите на это дело, но я сочла своим долгом предуведомить вас. Он, говорят, очень хорош и большой повеса. Вот всё, что я могла узнать о нем.
Но будет болтать. Кончаю мой второй листок, а маменька прислала за мной, чтобы ехать обедать к Апраксиным.
Прочитайте мистическую книгу, которую я вам посылаю; она имеет у нас огромный успех. Хотя в ней есть вещи, которые трудно понять слабому уму человеческому, но это превосходная книга; чтение ее успокоивает и возвышает душу. Прощайте. Мое почтение вашему батюшке и мои приветствия m lle Бурьен. Обнимаю вас от всего сердца. Юлия.
PS. Известите меня о вашем брате и о его прелестной жене.]
Княжна подумала, задумчиво улыбаясь (при чем лицо ее, освещенное ее лучистыми глазами, совершенно преобразилось), и, вдруг поднявшись, тяжело ступая, перешла к столу. Она достала бумагу, и рука ее быстро начала ходить по ней. Так писала она в ответ:
«Chere et excellente ami. Votre lettre du 13 m'a cause une grande joie. Vous m'aimez donc toujours, ma poetique Julie.
L'absence, dont vous dites tant de mal, n'a donc pas eu son influenсе habituelle sur vous. Vous vous plaignez de l'absence – que devrai je dire moi, si j'osais me plaindre, privee de tous ceux qui me sont chers? Ah l si nous n'avions pas la religion pour nous consoler, la vie serait bien triste. Pourquoi me supposez vous un regard severe, quand vous me parlez de votre affection pour le jeune homme? Sous ce rapport je ne suis rigide que pour moi. Je comprends ces sentiments chez les autres et si je ne puis approuver ne les ayant jamais ressentis, je ne les condamiene pas. Me parait seulement que l'amour chretien, l'amour du prochain, l'amour pour ses ennemis est plus meritoire, plus doux et plus beau, que ne le sont les sentiments que peuvent inspire les beaux yeux d'un jeune homme a une jeune fille poetique et aimante comme vous.
«La nouvelle de la mort du comte Безухой nous est parvenue avant votre lettre, et mon pere en a ete tres affecte. Il dit que c'etait avant derienier representant du grand siecle, et qu'a present c'est son tour; mais qu'il fera son possible pour que son tour vienne le plus tard possible. Que Dieu nous garde de ce terrible malheur! Je ne puis partager votre opinion sur Pierre que j'ai connu enfant. Il me paraissait toujours avoir un coeur excellent, et c'est la qualite que j'estime le plus dans les gens. Quant a son heritage et au role qu'y a joue le prince Basile, c'est bien triste pour tous les deux. Ah! chere amie, la parole de notre divin Sauveur qu'il est plus aise a un hameau de passer par le trou d'une aiguille, qu'il ne l'est a un riche d'entrer dans le royaume de Dieu, cette parole est terriblement vraie; je plains le prince Basile et je regrette encore davantage Pierre. Si jeune et accable de cette richesse, que de tentations n'aura t il pas a subir! Si on me demandait ce que je desirerais le plus au monde, ce serait d'etre plus pauvre que le plus pauvre des mendiants. Mille graces, chere amie, pour l'ouvrage que vous m'envoyez, et qui fait si grande fureur chez vous. Cependant, puisque vous me dites qu'au milieu de plusurs bonnes choses il y en a d'autres que la faible conception humaine ne peut atteindre, il me parait assez inutile de s'occuper d'une lecture inintelligible, qui par la meme ne pourrait etre d'aucun fruit. Je n'ai jamais pu comprendre la passion qu'ont certaines personnes de s'embrouiller l'entendement, en s'attachant a des livres mystiques, qui n'elevent que des doutes dans leurs esprits, exaltant leur imagination et leur donnent un caractere d'exageration tout a fait contraire a la simplicite chretnne. Lisons les Apotres et l'Evangile. Ne cherchons pas a penetrer ce que ceux la renferment de mysterux, car, comment oserions nous, miserables pecheurs que nous sommes, pretendre a nous initier dans les secrets terribles et sacres de la Providence, tant que nous portons cette depouille charienelle, qui eleve entre nous et l'Eterienel un voile impenetrable? Borienons nous donc a etudr les principes sublimes que notre divin Sauveur nous a laisse pour notre conduite ici bas; cherchons a nous y conformer et a les suivre, persuadons nous que moins nous donnons d'essor a notre faible esprit humain et plus il est agreable a Dieu, Qui rejette toute science ne venant pas de Lui;que moins nous cherchons a approfondir ce qu'il Lui a plu de derober a notre connaissance,et plutot II nous en accordera la decouverte par Son divin esprit.
«Mon pere ne m'a pas parle du pretendant, mais il m'a dit seulement qu'il a recu une lettre et attendait une visite du prince Basile. Pour ce qui est du projet de Marieiage qui me regarde, je vous dirai, chere et excellente amie, que le Marieiage, selon moi,est une institution divine a laquelle il faut se conformer. Quelque penible que cela soit pour moi, si le Tout Puissant m'impose jamais les devoirs d'epouse et de mere, je tacherai de les remplir aussi fidelement que je le pourrai, sans m'inquieter de l'examen de mes sentiments a l'egard de celui qu'il me donnera pour epoux. J'ai recu une lettre de mon frere, qui m'annonce son arrivee a Лысые Горы avec sa femme. Ce sera une joie de courte duree, puisqu'il nous quitte pour prendre part a cette malheureuse guerre, a laquelle nous sommes entraines Dieu sait, comment et pourquoi. Non seulement chez vous au centre des affaires et du monde on ne parle que de guerre, mais ici, au milieu de ces travaux champetres et de ce calme de la nature, que les citadins se representent ordinairement a la campagne, les bruits de la guerre se font entendre et sentir peniblement. Mon pere ne parle que Marieche et contreMarieche, choses auxquelles je ne comprends rien; et avant hier en faisant ma promenade habituelle dans la rue du village, je fus temoin d'une scene dechirante… C'etait un convoi des recrues enroles chez nous et expedies pour l'armee… Il fallait voir l'etat dans lequel se trouvant les meres, les femmes, les enfants des hommes qui partaient et entendre les sanglots des uns et des autres!
On dirait que l'humanite a oublie les lois de son divin Sauveur, Qui prechait l'amour et le pardon des offenses, et qu'elle fait consister son plus grand merite dans l'art de s'entretuer.
«Adieu, chere et bonne amie, que notre divin Sauveur et Sa tres Sainte Mere vous aient en Leur sainte et puissante garde. Marieie».
[Милый и бесценный друг. Ваше письмо от 13 го доставило мне большую радость. Вы всё еще меня любите, моя поэтическая Юлия. Разлука, о которой вы говорите так много дурного, видно, не имела на вас своего обычного влияния. Вы жалуетесь на разлуку, что же я должна была бы сказать, если бы смела, – я, лишенная всех тех, кто мне дорог? Ах, ежели бы не было у нас религии для утешения, жизнь была бы очень печальна. Почему приписываете вы мне строгий взгляд, когда говорите о вашей склонности к молодому человеку? В этом отношении я строга только к себе. Я понимаю эти чувства у других, и если не могу одобрять их, никогда не испытавши, то и не осуждаю их. Мне кажется только, что христианская любовь, любовь к ближнему, любовь к врагам, достойнее, слаще и лучше, чем те чувства, которые могут внушить прекрасные глаза молодого человека молодой девушке, поэтической и любящей, как вы.
Известие о смерти графа Безухова дошло до нас прежде вашего письма, и мой отец был очень тронут им. Он говорит, что это был предпоследний представитель великого века, и что теперь черед за ним, но что он сделает все, зависящее от него, чтобы черед этот пришел как можно позже. Избави нас Боже от этого несчастия.
Я не могу разделять вашего мнения о Пьере, которого знала еще ребенком. Мне казалось, что у него было всегда прекрасное сердце, а это то качество, которое я более всего ценю в людях. Что касается до его наследства и до роли, которую играл в этом князь Василий, то это очень печально для обоих. Ах, милый друг, слова нашего Божественного Спасителя, что легче верблюду пройти в иглиное ухо, чем богатому войти в царствие Божие, – эти слова страшно справедливы. Я жалею князя Василия и еще более Пьера. Такому молодому быть отягощенным таким огромным состоянием, – через сколько искушений надо будет пройти ему! Если б у меня спросили, чего я желаю более всего на свете, – я желаю быть беднее самого бедного из нищих. Благодарю вас тысячу раз, милый друг, за книгу, которую вы мне посылаете и которая делает столько шуму у вас. Впрочем, так как вы мне говорите, что в ней между многими хорошими вещами есть такие, которых не может постигнуть слабый ум человеческий, то мне кажется излишним заниматься непонятным чтением, которое по этому самому не могло бы принести никакой пользы. Я никогда не могла понять страсть, которую имеют некоторые особы, путать себе мысли, пристращаясь к мистическим книгам, которые возбуждают только сомнения в их умах, раздражают их воображение и дают им характер преувеличения, совершенно противный простоте христианской.
Будем читать лучше Апостолов и Евангелие. Не будем пытаться проникнуть то, что в этих книгах есть таинственного, ибо как можем мы, жалкие грешники, познать страшные и священные тайны Провидения до тех пор, пока носим на себе ту плотскую оболочку, которая воздвигает между нами и Вечным непроницаемую завесу? Ограничимся лучше изучением великих правил, которые наш Божественный Спаситель оставил нам для нашего руководства здесь, на земле; будем стараться следовать им и постараемся убедиться в том, что чем меньше мы будем давать разгула нашему уму, тем мы будем приятнее Богу, Который отвергает всякое знание, исходящее не от Него, и что чем меньше мы углубляемся в то, что Ему угодно было скрыть от нас, тем скорее даст Он нам это открытие Своим божественным разумом.
Отец мне ничего не говорил о женихе, но сказал только, что получил письмо и ждет посещения князя Василия; что касается до плана супружества относительно меня, я вам скажу, милый и бесценный друг, что брак, по моему, есть божественное установление, которому нужно подчиняться. Как бы то ни было тяжело для меня, но если Всемогущему угодно будет наложить на меня обязанности супруги и матери, я буду стараться исполнять их так верно, как могу, не заботясь об изучении своих чувств в отношении того, кого Он мне даст супругом.
Я получила письмо от брата, который мне объявляет о своем приезде с женой в Лысые Горы. Радость эта будет непродолжительна, так как он оставляет нас для того, чтобы принять участие в этой войне, в которую мы втянуты Бог знает как и зачем. Не только у вас, в центре дел и света, но и здесь, среди этих полевых работ и этой тишины, какую горожане обыкновенно представляют себе в деревне, отголоски войны слышны и дают себя тяжело чувствовать. Отец мой только и говорит, что о походах и переходах, в чем я ничего не понимаю, и третьего дня, делая мою обычную прогулку по улице деревни, я видела раздирающую душу сцену.
Это была партия рекрут, набранных у нас и посылаемых в армию. Надо было видеть состояние, в котором находились матери, жены и дети тех, которые уходили, и слышать рыдания тех и других. Подумаешь, что человечество забыло законы своего Божественного Спасителя, учившего нас любви и прощению обид, и что оно полагает главное достоинство свое в искусстве убивать друг друга.
Прощайте, милый и добрый друг. Да сохранит вас наш Божественный Спаситель и его Пресвятая Матерь под Своим святым и могущественным покровом. Мария.]
– Ah, vous expediez le courier, princesse, moi j'ai deja expedie le mien. J'ai ecris а ma pauvre mere, [А, вы отправляете письмо, я уж отправила свое. Я писала моей бедной матери,] – заговорила быстро приятным, сочным голоском улыбающаяся m lle Bourienne, картавя на р и внося с собой в сосредоточенную, грустную и пасмурную атмосферу княжны Марьи совсем другой, легкомысленно веселый и самодовольный мир.
– Princesse, il faut que je vous previenne, – прибавила она, понижая голос, – le prince a eu une altercation, – altercation, – сказала она, особенно грассируя и с удовольствием слушая себя, – une altercation avec Michel Ivanoff. Il est de tres mauvaise humeur, tres morose. Soyez prevenue, vous savez… [Надо предупредить вас, княжна, что князь разбранился с Михайлом Иванычем. Он очень не в духе, такой угрюмый. Предупреждаю вас, знаете…]
– Ah l chere amie, – отвечала княжна Марья, – je vous ai prie de ne jamais me prevenir de l'humeur dans laquelle se trouve mon pere. Je ne me permets pas de le juger, et je ne voudrais pas que les autres le fassent. [Ах, милый друг мой! Я просила вас никогда не говорить мне, в каком расположении духа батюшка. Я не позволю себе судить его и не желала бы, чтоб и другие судили.]
Княжна взглянула на часы и, заметив, что она уже пять минут пропустила то время, которое должна была употреблять для игры на клавикордах, с испуганным видом пошла в диванную. Между 12 и 2 часами, сообразно с заведенным порядком дня, князь отдыхал, а княжна играла на клавикордах.


Седой камердинер сидел, дремля и прислушиваясь к храпению князя в огромном кабинете. Из дальней стороны дома, из за затворенных дверей, слышались по двадцати раз повторяемые трудные пассажи Дюссековой сонаты.
В это время подъехала к крыльцу карета и бричка, и из кареты вышел князь Андрей, высадил свою маленькую жену и пропустил ее вперед. Седой Тихон, в парике, высунувшись из двери официантской, шопотом доложил, что князь почивают, и торопливо затворил дверь. Тихон знал, что ни приезд сына и никакие необыкновенные события не должны были нарушать порядка дня. Князь Андрей, видимо, знал это так же хорошо, как и Тихон; он посмотрел на часы, как будто для того, чтобы поверить, не изменились ли привычки отца за то время, в которое он не видал его, и, убедившись, что они не изменились, обратился к жене:
– Через двадцать минут он встанет. Пройдем к княжне Марье, – сказал он.
Маленькая княгиня потолстела за это время, но глаза и короткая губка с усиками и улыбкой поднимались так же весело и мило, когда она заговорила.
– Mais c'est un palais, – сказала она мужу, оглядываясь кругом, с тем выражением, с каким говорят похвалы хозяину бала. – Allons, vite, vite!… [Да это дворец! – Пойдем скорее, скорее!…] – Она, оглядываясь, улыбалась и Тихону, и мужу, и официанту, провожавшему их.
– C'est Marieie qui s'exerce? Allons doucement, il faut la surprendre. [Это Мари упражняется? Тише, застанем ее врасплох.]
Князь Андрей шел за ней с учтивым и грустным выражением.
– Ты постарел, Тихон, – сказал он, проходя, старику, целовавшему его руку.
Перед комнатою, в которой слышны были клавикорды, из боковой двери выскочила хорошенькая белокурая француженка.
M lle Bourienne казалась обезумевшею от восторга.
– Ah! quel bonheur pour la princesse, – заговорила она. – Enfin! Il faut que je la previenne. [Ах, какая радость для княжны! Наконец! Надо ее предупредить.]
– Non, non, de grace… Vous etes m lle Bourienne, je vous connais deja par l'amitie que vous рorte ma belle soeur, – говорила княгиня, целуясь с француженкой. – Elle ne nous attend рas? [Нет, нет, пожалуйста… Вы мамзель Бурьен; я уже знакома с вами по той дружбе, какую имеет к вам моя невестка. Она не ожидает нас?]
Они подошли к двери диванной, из которой слышался опять и опять повторяемый пассаж. Князь Андрей остановился и поморщился, как будто ожидая чего то неприятного.
Княгиня вошла. Пассаж оборвался на середине; послышался крик, тяжелые ступни княжны Марьи и звуки поцелуев. Когда князь Андрей вошел, княжна и княгиня, только раз на короткое время видевшиеся во время свадьбы князя Андрея, обхватившись руками, крепко прижимались губами к тем местам, на которые попали в первую минуту. M lle Bourienne стояла около них, прижав руки к сердцу и набожно улыбаясь, очевидно столько же готовая заплакать, сколько и засмеяться.
Князь Андрей пожал плечами и поморщился, как морщатся любители музыки, услышав фальшивую ноту. Обе женщины отпустили друг друга; потом опять, как будто боясь опоздать, схватили друг друга за руки, стали целовать и отрывать руки и потом опять стали целовать друг друга в лицо, и совершенно неожиданно для князя Андрея обе заплакали и опять стали целоваться. M lle Bourienne тоже заплакала. Князю Андрею было, очевидно, неловко; но для двух женщин казалось так естественно, что они плакали; казалось, они и не предполагали, чтобы могло иначе совершиться это свидание.
– Ah! chere!…Ah! Marieie!… – вдруг заговорили обе женщины и засмеялись. – J'ai reve сette nuit … – Vous ne nous attendez donc pas?… Ah! Marieie,vous avez maigri… – Et vous avez repris… [Ах, милая!… Ах, Мари!… – А я видела во сне. – Так вы нас не ожидали?… Ах, Мари, вы так похудели. – А вы так пополнели…]
– J'ai tout de suite reconnu madame la princesse, [Я тотчас узнала княгиню,] – вставила m lle Бурьен.
– Et moi qui ne me doutais pas!… – восклицала княжна Марья. – Ah! Andre, je ne vous voyais pas. [А я не подозревала!… Ах, Andre, я и не видела тебя.]
Князь Андрей поцеловался с сестрою рука в руку и сказал ей, что она такая же pleurienicheuse, [плакса,] как всегда была. Княжна Марья повернулась к брату, и сквозь слезы любовный, теплый и кроткий взгляд ее прекрасных в ту минуту, больших лучистых глаз остановился на лице князя Андрея.
Княгиня говорила без умолку. Короткая верхняя губка с усиками то и дело на мгновение слетала вниз, притрогивалась, где нужно было, к румяной нижней губке, и вновь открывалась блестевшая зубами и глазами улыбка. Княгиня рассказывала случай, который был с ними на Спасской горе, грозивший ей опасностию в ее положении, и сейчас же после этого сообщила, что она все платья свои оставила в Петербурге и здесь будет ходить Бог знает в чем, и что Андрей совсем переменился, и что Китти Одынцова вышла замуж за старика, и что есть жених для княжны Марьи pour tout de bon, [вполне серьезный,] но что об этом поговорим после. Княжна Марья все еще молча смотрела на брата, и в прекрасных глазах ее была и любовь и грусть. Видно было, что в ней установился теперь свой ход мысли, независимый от речей невестки. Она в середине ее рассказа о последнем празднике в Петербурге обратилась к брату:
– И ты решительно едешь на войну, Andre? – сказала oia, вздохнув.
Lise вздрогнула тоже.
– Даже завтра, – отвечал брат.
– II m'abandonne ici,et Du sait pourquoi, quand il aur pu avoir de l'avancement… [Он покидает меня здесь, и Бог знает зачем, тогда как он мог бы получить повышение…]
Княжна Марья не дослушала и, продолжая нить своих мыслей, обратилась к невестке, ласковыми глазами указывая на ее живот:
– Наверное? – сказала она.
Лицо княгини изменилось. Она вздохнула.
– Да, наверное, – сказала она. – Ах! Это очень страшно…
Губка Лизы опустилась. Она приблизила свое лицо к лицу золовки и опять неожиданно заплакала.
– Ей надо отдохнуть, – сказал князь Андрей, морщась. – Не правда ли, Лиза? Сведи ее к себе, а я пойду к батюшке. Что он, всё то же?
– То же, то же самое; не знаю, как на твои глаза, – отвечала радостно княжна.
– И те же часы, и по аллеям прогулки? Станок? – спрашивал князь Андрей с чуть заметною улыбкой, показывавшею, что несмотря на всю свою любовь и уважение к отцу, он понимал его слабости.
– Те же часы и станок, еще математика и мои уроки геометрии, – радостно отвечала княжна Марья, как будто ее уроки из геометрии были одним из самых радостных впечатлений ее жизни.
Когда прошли те двадцать минут, которые нужны были для срока вставанья старого князя, Тихон пришел звать молодого князя к отцу. Старик сделал исключение в своем образе жизни в честь приезда сына: он велел впустить его в свою половину во время одевания перед обедом. Князь ходил по старинному, в кафтане и пудре. И в то время как князь Андрей (не с тем брюзгливым выражением лица и манерами, которые он напускал на себя в гостиных, а с тем оживленным лицом, которое у него было, когда он разговаривал с Пьером) входил к отцу, старик сидел в уборной на широком, сафьяном обитом, кресле, в пудроманте, предоставляя свою голову рукам Тихона.
– А! Воин! Бонапарта завоевать хочешь? – сказал старик и тряхнул напудренною головой, сколько позволяла это заплетаемая коса, находившаяся в руках Тихона. – Примись хоть ты за него хорошенько, а то он эдак скоро и нас своими подданными запишет. – Здорово! – И он выставил свою щеку.
Старик находился в хорошем расположении духа после дообеденного сна. (Он говорил, что после обеда серебряный сон, а до обеда золотой.) Он радостно из под своих густых нависших бровей косился на сына. Князь Андрей подошел и поцеловал отца в указанное им место. Он не отвечал на любимую тему разговора отца – подтруниванье над теперешними военными людьми, а особенно над Бонапартом.
– Да, приехал к вам, батюшка, и с беременною женой, – сказал князь Андрей, следя оживленными и почтительными глазами за движением каждой черты отцовского лица. – Как здоровье ваше?
– Нездоровы, брат, бывают только дураки да развратники, а ты меня знаешь: с утра до вечера занят, воздержен, ну и здоров.
– Слава Богу, – сказал сын, улыбаясь.
– Бог тут не при чем. Ну, рассказывай, – продолжал он, возвращаясь к своему любимому коньку, – как вас немцы с Бонапартом сражаться по вашей новой науке, стратегией называемой, научили.
Князь Андрей улыбнулся.
– Дайте опомниться, батюшка, – сказал он с улыбкою, показывавшею, что слабости отца не мешают ему уважать и любить его. – Ведь я еще и не разместился.
– Врешь, врешь, – закричал старик, встряхивая косичкою, чтобы попробовать, крепко ли она была заплетена, и хватая сына за руку. – Дом для твоей жены готов. Княжна Марья сведет ее и покажет и с три короба наболтает. Это их бабье дело. Я ей рад. Сиди, рассказывай. Михельсона армию я понимаю, Толстого тоже… высадка единовременная… Южная армия что будет делать? Пруссия, нейтралитет… это я знаю. Австрия что? – говорил он, встав с кресла и ходя по комнате с бегавшим и подававшим части одежды Тихоном. – Швеция что? Как Померанию перейдут?
Князь Андрей, видя настоятельность требования отца, сначала неохотно, но потом все более и более оживляясь и невольно, посреди рассказа, по привычке, перейдя с русского на французский язык, начал излагать операционный план предполагаемой кампании. Он рассказал, как девяностотысячная армия должна была угрожать Пруссии, чтобы вывести ее из нейтралитета и втянуть в войну, как часть этих войск должна была в Штральзунде соединиться с шведскими войсками, как двести двадцать тысяч австрийцев, в соединении со ста тысячами русских, должны были действовать в Италии и на Рейне, и как пятьдесят тысяч русских и пятьдесят тысяч англичан высадятся в Неаполе, и как в итоге пятисоттысячная армия должна была с разных сторон сделать нападение на французов. Старый князь не выказал ни малейшего интереса при рассказе, как будто не слушал, и, продолжая на ходу одеваться, три раза неожиданно перервал его. Один раз он остановил его и закричал:
– Белый! белый!
Это значило, что Тихон подавал ему не тот жилет, который он хотел. Другой раз он остановился, спросил:
– И скоро она родит? – и, с упреком покачав головой, сказал: – Нехорошо! Продолжай, продолжай.
В третий раз, когда князь Андрей оканчивал описание, старик запел фальшивым и старческим голосом: «Malbroug s'en va t en guerre. Dieu sait guand reviendra». [Мальбрук в поход собрался. Бог знает вернется когда.]
Сын только улыбнулся.
– Я не говорю, чтоб это был план, который я одобряю, – сказал сын, – я вам только рассказал, что есть. Наполеон уже составил свой план не хуже этого.
– Ну, новенького ты мне ничего не сказал. – И старик задумчиво проговорил про себя скороговоркой: – Dieu sait quand reviendra. – Иди в cтоловую.


В назначенный час, напудренный и выбритый, князь вышел в столовую, где ожидала его невестка, княжна Марья, m lle Бурьен и архитектор князя, по странной прихоти его допускаемый к столу, хотя по своему положению незначительный человек этот никак не мог рассчитывать на такую честь. Князь, твердо державшийся в жизни различия состояний и редко допускавший к столу даже важных губернских чиновников, вдруг на архитекторе Михайле Ивановиче, сморкавшемся в углу в клетчатый платок, доказывал, что все люди равны, и не раз внушал своей дочери, что Михайла Иванович ничем не хуже нас с тобой. За столом князь чаще всего обращался к бессловесному Михайле Ивановичу.
В столовой, громадно высокой, как и все комнаты в доме, ожидали выхода князя домашние и официанты, стоявшие за каждым стулом; дворецкий, с салфеткой на руке, оглядывал сервировку, мигая лакеям и постоянно перебегая беспокойным взглядом от стенных часов к двери, из которой должен был появиться князь. Князь Андрей глядел на огромную, новую для него, золотую раму с изображением генеалогического дерева князей Болконских, висевшую напротив такой же громадной рамы с дурно сделанным (видимо, рукою домашнего живописца) изображением владетельного князя в короне, который должен был происходить от Рюрика и быть родоначальником рода Болконских. Князь Андрей смотрел на это генеалогическое дерево, покачивая головой, и посмеивался с тем видом, с каким смотрят на похожий до смешного портрет.
– Как я узнаю его всего тут! – сказал он княжне Марье, подошедшей к нему.
Княжна Марья с удивлением посмотрела на брата. Она не понимала, чему он улыбался. Всё сделанное ее отцом возбуждало в ней благоговение, которое не подлежало обсуждению.
– У каждого своя Ахиллесова пятка, – продолжал князь Андрей. – С его огромным умом donner dans ce ridicule! [поддаваться этой мелочности!]
Княжна Марья не могла понять смелости суждений своего брата и готовилась возражать ему, как послышались из кабинета ожидаемые шаги: князь входил быстро, весело, как он и всегда ходил, как будто умышленно своими торопливыми манерами представляя противоположность строгому порядку дома.
В то же мгновение большие часы пробили два, и тонким голоском отозвались в гостиной другие. Князь остановился; из под висячих густых бровей оживленные, блестящие, строгие глаза оглядели всех и остановились на молодой княгине. Молодая княгиня испытывала в то время то чувство, какое испытывают придворные на царском выходе, то чувство страха и почтения, которое возбуждал этот старик во всех приближенных. Он погладил княгиню по голове и потом неловким движением потрепал ее по затылку.
– Я рад, я рад, – проговорил он и, пристально еще взглянув ей в глаза, быстро отошел и сел на свое место. – Садитесь, садитесь! Михаил Иванович, садитесь.
Он указал невестке место подле себя. Официант отодвинул для нее стул.
– Го, го! – сказал старик, оглядывая ее округленную талию. – Поторопилась, нехорошо!
Он засмеялся сухо, холодно, неприятно, как он всегда смеялся, одним ртом, а не глазами.
– Ходить надо, ходить, как можно больше, как можно больше, – сказал он.
Маленькая княгиня не слыхала или не хотела слышать его слов. Она молчала и казалась смущенною. Князь спросил ее об отце, и княгиня заговорила и улыбнулась. Он спросил ее об общих знакомых: княгиня еще более оживилась и стала рассказывать, передавая князю поклоны и городские сплетни.
– La comtesse Apraksine, la pauvre, a perdu son Mariei, et elle a pleure les larmes de ses yeux, [Княгиня Апраксина, бедняжка, потеряла своего мужа и выплакала все глаза свои,] – говорила она, всё более и более оживляясь.
По мере того как она оживлялась, князь всё строже и строже смотрел на нее и вдруг, как будто достаточно изучив ее и составив себе ясное о ней понятие, отвернулся от нее и обратился к Михайлу Ивановичу.
– Ну, что, Михайла Иванович, Буонапарте то нашему плохо приходится. Как мне князь Андрей (он всегда так называл сына в третьем лице) порассказал, какие на него силы собираются! А мы с вами всё его пустым человеком считали.
Михаил Иванович, решительно не знавший, когда это мы с вами говорили такие слова о Бонапарте, но понимавший, что он был нужен для вступления в любимый разговор, удивленно взглянул на молодого князя, сам не зная, что из этого выйдет.
– Он у меня тактик великий! – сказал князь сыну, указывая на архитектора.
И разговор зашел опять о войне, о Бонапарте и нынешних генералах и государственных людях. Старый князь, казалось, был убежден не только в том, что все теперешние деятели были мальчишки, не смыслившие и азбуки военного и государственного дела, и что Бонапарте был ничтожный французишка, имевший успех только потому, что уже не было Потемкиных и Суворовых противопоставить ему; но он был убежден даже, что никаких политических затруднений не было в Европе, не было и войны, а была какая то кукольная комедия, в которую играли нынешние люди, притворяясь, что делают дело. Князь Андрей весело выдерживал насмешки отца над новыми людьми и с видимою радостью вызывал отца на разговор и слушал его.
– Всё кажется хорошим, что было прежде, – сказал он, – а разве тот же Суворов не попался в ловушку, которую ему поставил Моро, и не умел из нее выпутаться?
– Это кто тебе сказал? Кто сказал? – крикнул князь. – Суворов! – И он отбросил тарелку, которую живо подхватил Тихон. – Суворов!… Подумавши, князь Андрей. Два: Фридрих и Суворов… Моро! Моро был бы в плену, коли бы у Суворова руки свободны были; а у него на руках сидели хофс кригс вурст шнапс рат. Ему чорт не рад. Вот пойдете, эти хофс кригс вурст раты узнаете! Суворов с ними не сладил, так уж где ж Михайле Кутузову сладить? Нет, дружок, – продолжал он, – вам с своими генералами против Бонапарте не обойтись; надо французов взять, чтобы своя своих не познаша и своя своих побиваша. Немца Палена в Новый Йорк, в Америку, за французом Моро послали, – сказал он, намекая на приглашение, которое в этом году было сделано Моро вступить в русскую службу. – Чудеса!… Что Потемкины, Суворовы, Орловы разве немцы были? Нет, брат, либо там вы все с ума сошли, либо я из ума выжил. Дай вам Бог, а мы посмотрим. Бонапарте у них стал полководец великий! Гм!…
– Я ничего не говорю, чтобы все распоряжения были хороши, – сказал князь Андрей, – только я не могу понять, как вы можете так судить о Бонапарте. Смейтесь, как хотите, а Бонапарте всё таки великий полководец!
– Михайла Иванович! – закричал старый князь архитектору, который, занявшись жарким, надеялся, что про него забыли. – Я вам говорил, что Бонапарте великий тактик? Вон и он говорит.
– Как же, ваше сиятельство, – отвечал архитектор.
Князь опять засмеялся своим холодным смехом.
– Бонапарте в рубашке родился. Солдаты у него прекрасные. Да и на первых он на немцев напал. А немцев только ленивый не бил. С тех пор как мир стоит, немцев все били. А они никого. Только друг друга. Он на них свою славу сделал.
И князь начал разбирать все ошибки, которые, по его понятиям, делал Бонапарте во всех своих войнах и даже в государственных делах. Сын не возражал, но видно было, что какие бы доводы ему ни представляли, он так же мало способен был изменить свое мнение, как и старый князь. Князь Андрей слушал, удерживаясь от возражений и невольно удивляясь, как мог этот старый человек, сидя столько лет один безвыездно в деревне, в таких подробностях и с такою тонкостью знать и обсуживать все военные и политические обстоятельства Европы последних годов.
– Ты думаешь, я, старик, не понимаю настоящего положения дел? – заключил он. – А мне оно вот где! Я ночи не сплю. Ну, где же этот великий полководец твой то, где он показал себя?
– Это длинно было бы, – отвечал сын.
– Ступай же ты к Буонапарте своему. M lle Bourienne, voila encore un admirateur de votre goujat d'empereur! [вот еще поклонник вашего холопского императора…] – закричал он отличным французским языком.
– Vous savez, que je ne suis pas bonapartiste, mon prince. [Вы знаете, князь, что я не бонапартистка.]
– «Dieu sait quand reviendra»… [Бог знает, вернется когда!] – пропел князь фальшиво, еще фальшивее засмеялся и вышел из за стола.
Маленькая княгиня во всё время спора и остального обеда молчала и испуганно поглядывала то на княжну Марью, то на свекра. Когда они вышли из за стола, она взяла за руку золовку и отозвала ее в другую комнату.
– Сomme c'est un homme d'esprit votre pere, – сказала она, – c'est a cause de cela peut etre qu'il me fait peur. [Какой умный человек ваш батюшка. Может быть, от этого то я и боюсь его.]
– Ax, он так добр! – сказала княжна.


Князь Андрей уезжал на другой день вечером. Старый князь, не отступая от своего порядка, после обеда ушел к себе. Маленькая княгиня была у золовки. Князь Андрей, одевшись в дорожный сюртук без эполет, в отведенных ему покоях укладывался с своим камердинером. Сам осмотрев коляску и укладку чемоданов, он велел закладывать. В комнате оставались только те вещи, которые князь Андрей всегда брал с собой: шкатулка, большой серебряный погребец, два турецких пистолета и шашка, подарок отца, привезенный из под Очакова. Все эти дорожные принадлежности были в большом порядке у князя Андрея: всё было ново, чисто, в суконных чехлах, старательно завязано тесемочками.
В минуты отъезда и перемены жизни на людей, способных обдумывать свои поступки, обыкновенно находит серьезное настроение мыслей. В эти минуты обыкновенно поверяется прошедшее и делаются планы будущего. Лицо князя Андрея было очень задумчиво и нежно. Он, заложив руки назад, быстро ходил по комнате из угла в угол, глядя вперед себя, и задумчиво покачивал головой. Страшно ли ему было итти на войну, грустно ли бросить жену, – может быть, и то и другое, только, видимо, не желая, чтоб его видели в таком положении, услыхав шаги в сенях, он торопливо высвободил руки, остановился у стола, как будто увязывал чехол шкатулки, и принял свое всегдашнее, спокойное и непроницаемое выражение. Это были тяжелые шаги княжны Марьи.
– Мне сказали, что ты велел закладывать, – сказала она, запыхавшись (она, видно, бежала), – а мне так хотелось еще поговорить с тобой наедине. Бог знает, на сколько времени опять расстаемся. Ты не сердишься, что я пришла? Ты очень переменился, Андрюша, – прибавила она как бы в объяснение такого вопроса.
Она улыбнулась, произнося слово «Андрюша». Видно, ей самой было странно подумать, что этот строгий, красивый мужчина был тот самый Андрюша, худой, шаловливый мальчик, товарищ детства.
– А где Lise? – спросил он, только улыбкой отвечая на ее вопрос.
– Она так устала, что заснула у меня в комнате на диване. Ax, Andre! Que! tresor de femme vous avez, [Ax, Андрей! Какое сокровище твоя жена,] – сказала она, усаживаясь на диван против брата. – Она совершенный ребенок, такой милый, веселый ребенок. Я так ее полюбила.
Князь Андрей молчал, но княжна заметила ироническое и презрительное выражение, появившееся на его лице.
– Но надо быть снисходительным к маленьким слабостям; у кого их нет, Аndre! Ты не забудь, что она воспитана и выросла в свете. И потом ее положение теперь не розовое. Надобно входить в положение каждого. Tout comprendre, c'est tout pardonner. [Кто всё поймет, тот всё и простит.] Ты подумай, каково ей, бедняжке, после жизни, к которой она привыкла, расстаться с мужем и остаться одной в деревне и в ее положении? Это очень тяжело.
Князь Андрей улыбался, глядя на сестру, как мы улыбаемся, слушая людей, которых, нам кажется, что мы насквозь видим.
– Ты живешь в деревне и не находишь эту жизнь ужасною, – сказал он.
– Я другое дело. Что обо мне говорить! Я не желаю другой жизни, да и не могу желать, потому что не знаю никакой другой жизни. А ты подумай, Andre, для молодой и светской женщины похорониться в лучшие годы жизни в деревне, одной, потому что папенька всегда занят, а я… ты меня знаешь… как я бедна en ressources, [интересами.] для женщины, привыкшей к лучшему обществу. M lle Bourienne одна…
– Она мне очень не нравится, ваша Bourienne, – сказал князь Андрей.
– О, нет! Она очень милая и добрая,а главное – жалкая девушка.У нее никого,никого нет. По правде сказать, мне она не только не нужна, но стеснительна. Я,ты знаешь,и всегда была дикарка, а теперь еще больше. Я люблю быть одна… Mon pere [Отец] ее очень любит. Она и Михаил Иваныч – два лица, к которым он всегда ласков и добр, потому что они оба облагодетельствованы им; как говорит Стерн: «мы не столько любим людей за то добро, которое они нам сделали, сколько за то добро, которое мы им сделали». Mon pеre взял ее сиротой sur le pavе, [на мостовой,] и она очень добрая. И mon pere любит ее манеру чтения. Она по вечерам читает ему вслух. Она прекрасно читает.
– Ну, а по правде, Marie, тебе, я думаю, тяжело иногда бывает от характера отца? – вдруг спросил князь Андрей.
Княжна Марья сначала удивилась, потом испугалась этого вопроса.
– МНЕ?… Мне?!… Мне тяжело?! – сказала она.
– Он и всегда был крут; а теперь тяжел становится, я думаю, – сказал князь Андрей, видимо, нарочно, чтоб озадачить или испытать сестру, так легко отзываясь об отце.
– Ты всем хорош, Andre, но у тебя есть какая то гордость мысли, – сказала княжна, больше следуя за своим ходом мыслей, чем за ходом разговора, – и это большой грех. Разве возможно судить об отце? Да ежели бы и возможно было, какое другое чувство, кроме veneration, [глубокого уважения,] может возбудить такой человек, как mon pere? И я так довольна и счастлива с ним. Я только желала бы, чтобы вы все были счастливы, как я.
Брат недоверчиво покачал головой.
– Одно, что тяжело для меня, – я тебе по правде скажу, Andre, – это образ мыслей отца в религиозном отношении. Я не понимаю, как человек с таким огромным умом не может видеть того, что ясно, как день, и может так заблуждаться? Вот это составляет одно мое несчастие. Но и тут в последнее время я вижу тень улучшения. В последнее время его насмешки не так язвительны, и есть один монах, которого он принимал и долго говорил с ним.
– Ну, мой друг, я боюсь, что вы с монахом даром растрачиваете свой порох, – насмешливо, но ласково сказал князь Андрей.
– Аh! mon ami. [А! Друг мой.] Я только молюсь Богу и надеюсь, что Он услышит меня. Andre, – сказала она робко после минуты молчания, – у меня к тебе есть большая просьба.
– Что, мой друг?
– Нет, обещай мне, что ты не откажешь. Это тебе не будет стоить никакого труда, и ничего недостойного тебя в этом не будет. Только ты меня утешишь. Обещай, Андрюша, – сказала она, сунув руку в ридикюль и в нем держа что то, но еще не показывая, как будто то, что она держала, и составляло предмет просьбы и будто прежде получения обещания в исполнении просьбы она не могла вынуть из ридикюля это что то.
Она робко, умоляющим взглядом смотрела на брата.
– Ежели бы это и стоило мне большого труда… – как будто догадываясь, в чем было дело, отвечал князь Андрей.
– Ты, что хочешь, думай! Я знаю, ты такой же, как и mon pere. Что хочешь думай, но для меня это сделай. Сделай, пожалуйста! Его еще отец моего отца, наш дедушка, носил во всех войнах… – Она всё еще не доставала того, что держала, из ридикюля. – Так ты обещаешь мне?
– Конечно, в чем дело?
– Andre, я тебя благословлю образом, и ты обещай мне, что никогда его не будешь снимать. Обещаешь?
– Ежели он не в два пуда и шеи не оттянет… Чтобы тебе сделать удовольствие… – сказал князь Андрей, но в ту же секунду, заметив огорченное выражение, которое приняло лицо сестры при этой шутке, он раскаялся. – Очень рад, право очень рад, мой друг, – прибавил он.
– Против твоей воли Он спасет и помилует тебя и обратит тебя к Себе, потому что в Нем одном и истина и успокоение, – сказала она дрожащим от волнения голосом, с торжественным жестом держа в обеих руках перед братом овальный старинный образок Спасителя с черным ликом в серебряной ризе на серебряной цепочке мелкой работы.
Она перекрестилась, поцеловала образок и подала его Андрею.
– Пожалуйста, Andre, для меня…
Из больших глаз ее светились лучи доброго и робкого света. Глаза эти освещали всё болезненное, худое лицо и делали его прекрасным. Брат хотел взять образок, но она остановила его. Андрей понял, перекрестился и поцеловал образок. Лицо его в одно и то же время было нежно (он был тронут) и насмешливо.
– Merci, mon ami. [Благодарю, мой друг.]
Она поцеловала его в лоб и опять села на диван. Они молчали.
– Так я тебе говорила, Andre, будь добр и великодушен, каким ты всегда был. Не суди строго Lise, – начала она. – Она так мила, так добра, и положение ее очень тяжело теперь.
– Кажется, я ничего не говорил тебе, Маша, чтоб я упрекал в чем нибудь свою жену или был недоволен ею. К чему ты всё это говоришь мне?
Княжна Марья покраснела пятнами и замолчала, как будто она чувствовала себя виноватою.
– Я ничего не говорил тебе, а тебе уж говорили . И мне это грустно.
Красные пятна еще сильнее выступили на лбу, шее и щеках княжны Марьи. Она хотела сказать что то и не могла выговорить. Брат угадал: маленькая княгиня после обеда плакала, говорила, что предчувствует несчастные роды, боится их, и жаловалась на свою судьбу, на свекра и на мужа. После слёз она заснула. Князю Андрею жалко стало сестру.
– Знай одно, Маша, я ни в чем не могу упрекнуть, не упрекал и никогда не упрекну мою жену , и сам ни в чем себя не могу упрекнуть в отношении к ней; и это всегда так будет, в каких бы я ни был обстоятельствах. Но ежели ты хочешь знать правду… хочешь знать, счастлив ли я? Нет. Счастлива ли она? Нет. Отчего это? Не знаю…
Говоря это, он встал, подошел к сестре и, нагнувшись, поцеловал ее в лоб. Прекрасные глаза его светились умным и добрым, непривычным блеском, но он смотрел не на сестру, а в темноту отворенной двери, через ее голову.
– Пойдем к ней, надо проститься. Или иди одна, разбуди ее, а я сейчас приду. Петрушка! – крикнул он камердинеру, – поди сюда, убирай. Это в сиденье, это на правую сторону.
Княжна Марья встала и направилась к двери. Она остановилась.
– Andre, si vous avez. la foi, vous vous seriez adresse a Dieu, pour qu'il vous donne l'amour, que vous ne sentez pas et votre priere aurait ete exaucee. [Если бы ты имел веру, то обратился бы к Богу с молитвою, чтоб Он даровал тебе любовь, которую ты не чувствуешь, и молитва твоя была бы услышана.]
– Да, разве это! – сказал князь Андрей. – Иди, Маша, я сейчас приду.
По дороге к комнате сестры, в галлерее, соединявшей один дом с другим, князь Андрей встретил мило улыбавшуюся m lle Bourienne, уже в третий раз в этот день с восторженною и наивною улыбкой попадавшуюся ему в уединенных переходах.
– Ah! je vous croyais chez vous, [Ах, я думала, вы у себя,] – сказала она, почему то краснея и опуская глаза.
Князь Андрей строго посмотрел на нее. На лице князя Андрея вдруг выразилось озлобление. Он ничего не сказал ей, но посмотрел на ее лоб и волосы, не глядя в глаза, так презрительно, что француженка покраснела и ушла, ничего не сказав.
Когда он подошел к комнате сестры, княгиня уже проснулась, и ее веселый голосок, торопивший одно слово за другим, послышался из отворенной двери. Она говорила, как будто после долгого воздержания ей хотелось вознаградить потерянное время.
– Non, mais figurez vous, la vieille comtesse Zouboff avec de fausses boucles et la bouche pleine de fausses dents, comme si elle voulait defier les annees… [Нет, представьте себе, старая графиня Зубова, с фальшивыми локонами, с фальшивыми зубами, как будто издеваясь над годами…] Xa, xa, xa, Marieie!
Точно ту же фразу о графине Зубовой и тот же смех уже раз пять слышал при посторонних князь Андрей от своей жены.
Он тихо вошел в комнату. Княгиня, толстенькая, румяная, с работой в руках, сидела на кресле и без умолку говорила, перебирая петербургские воспоминания и даже фразы. Князь Андрей подошел, погладил ее по голове и спросил, отдохнула ли она от дороги. Она ответила и продолжала тот же разговор.
Коляска шестериком стояла у подъезда. На дворе была темная осенняя ночь. Кучер не видел дышла коляски. На крыльце суетились люди с фонарями. Огромный дом горел огнями сквозь свои большие окна. В передней толпились дворовые, желавшие проститься с молодым князем; в зале стояли все домашние: Михаил Иванович, m lle Bourienne, княжна Марья и княгиня.
Князь Андрей был позван в кабинет к отцу, который с глазу на глаз хотел проститься с ним. Все ждали их выхода.
Когда князь Андрей вошел в кабинет, старый князь в стариковских очках и в своем белом халате, в котором он никого не принимал, кроме сына, сидел за столом и писал. Он оглянулся.
– Едешь? – И он опять стал писать.
– Пришел проститься.
– Целуй сюда, – он показал щеку, – спасибо, спасибо!
– За что вы меня благодарите?
– За то, что не просрочиваешь, за бабью юбку не держишься. Служба прежде всего. Спасибо, спасибо! – И он продолжал писать, так что брызги летели с трещавшего пера. – Ежели нужно сказать что, говори. Эти два дела могу делать вместе, – прибавил он.
– О жене… Мне и так совестно, что я вам ее на руки оставляю…
– Что врешь? Говори, что нужно.
– Когда жене будет время родить, пошлите в Москву за акушером… Чтоб он тут был.
Старый князь остановился и, как бы не понимая, уставился строгими глазами на сына.
– Я знаю, что никто помочь не может, коли натура не поможет, – говорил князь Андрей, видимо смущенный. – Я согласен, что и из миллиона случаев один бывает несчастный, но это ее и моя фантазия. Ей наговорили, она во сне видела, и она боится.
– Гм… гм… – проговорил про себя старый князь, продолжая дописывать. – Сделаю.
Он расчеркнул подпись, вдруг быстро повернулся к сыну и засмеялся.
– Плохо дело, а?
– Что плохо, батюшка?
– Жена! – коротко и значительно сказал старый князь.
– Я не понимаю, – сказал князь Андрей.
– Да нечего делать, дружок, – сказал князь, – они все такие, не разженишься. Ты не бойся; никому не скажу; а ты сам знаешь.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Хилл,_Эмброуз_Поуэлл&oldid=80777486»