Хилл, Юрели Корелли
| Юрели Корелли Хилл Ureli Corelli Hill | |
 | |
| Основная информация | |
|---|---|
| Дата рождения | |
| Место рождения | |
| Дата смерти | |
| Место смерти | |
| Страна | |
| Профессии | |
| Жанры | |
 Аудио, фото, видео на Викискладе | |
Юре́ли Коре́лли Хилл (англ. Ureli Corelli Hill; 1802, Нью-Йорк, США — 2 сентября 1875, Патерсон, США) — американский музыкант, основатель и главный дирижёр Нью-Йоркского филармонического оркестра в 1842 — 1847 годах.
Биография
Юрели Корелли Хилл родился в 1802 году в Нью-Йорке. Его дед, Фредерик Хилл, был армейским музыкантом-дудочником, а отец, Ури Килер Хилл, — музыкальным педагогом и композитором. Единственный брат Юрели, Джордж Гендель "Янки" Хилл, был писателем и актёром, известным благодаря своим театральным ролям, посвящённым американским персонажам.
В период 1828 — 1835 годов Хилл совмещал должности скрипача и дирижёра в Нью-Йоркском оркестре духовной музыки. В 1838 году под его управлением, впервые в Америке, была исполнена кантата Святой Павел (St. Paul) Феликса Мендельсона[1]. В течение двух лет Хилл учился в Германии у одного из первых представителей романтического стиля в музыке, композитора, дирижёра и скрипача Луи Шпора. По возвращении в Нью-Йорк, 2-го апреля 1842 года он организовал встречу музыкантов, в ходе которой был основан Нью-Йоркский филармонический оркестр[2]. Юрели Корелли Хилл стал его первым главным дирижёром[2].
7 декабря 1842 года состоялся инаугурационный концерт оркестра, в котором прозвучала Пятая симфония Бетховена под управлением Хилла[3]. В концерте, программа которого была составлена в духе той эпохи, участвовали несколько дирижёров и исполнялись фрагменты из опер, оркестровые произведения и камерная музыка. В том же концерте Хилл играл на скрипке в Фортепианном квинтете Гуммеля[3]. Для участия в третьем сезоне Хилл пригласил в качестве дирижёров Луи Шпора и Феликса Мендельсона, однако никто из них не смог приехать в США. Впоследствии они были удостоены звания почётных членов филармонии. До 1849 года Хилл продолжал возглавлять Нью-Йоркский филармонический оркестр, который также исполнял произведения под управлением шести других дирижёров[4].
С 1847 по 1850 год Хилл находился в Огайо. Вернувшись в Нью-Йорк, он подписал контракт в качестве скрипача и члена совета оркестра. Хилл активно участвовал в дискуссиях по поводу характера американской музыки и роли, которую должен сыграть оркестр в стимулировании и продвижении таких американских композиторов, как Джордж Бристоу и Генри Фрай.
В период своей профессиональной карьеры Хилл испытал ряд неудач, связанных с реализацией художественных и коммерческих проектов. Среди них — изобретение пианино, которое никогда фальшивит благодаря использованию маленьких колокольчиков вместо проволочных струн. Для того, чтобы коммерциализовать инструмент, он отправился в Лондон, однако, ему не удалось осуществить свои планы[2]. Кроме того, в Нью-Джерси он сделал неудачные инвестиции в недвижимость[2]. Эти трудности в сочетании с вынужденной отставкой с должности скрипача Филармонии по причине преклонного возраста, как полагают, повлияли на состояние здоровья Хилла. Он умер от передозировки морфина 2 сентября 1875 года в своем доме в Патерсоне[2]. В своей прощальной записке он написал: "Как и зачем должен жить человек, бессильный заработать средства для своей семьи?"[5].
Напишите отзыв о статье "Хилл, Юрели Корелли"
Примечания
Литература
- Grove George. [books.google.com/books?id=FBsPAAAAYAAJ Grove's Dictionary of Music and Musicians] / J A Fuller-Maitland. — 2nd. — London: Macmillan, 1908. — Vol. iv.
- Ritter Frédéric Louis. [books.google.com/books?id=3CcQAAAAYAAJ Music in America]. — New York: Charles Scribner's Sons, 1883.
| ||||||
Отрывок, характеризующий Хилл, Юрели Корелли
Графиня прослезилась и молча соображала что то.– Часто думаю, может, это и грех, – сказала княгиня, – а часто думаю: вот граф Кирилл Владимирович Безухой живет один… это огромное состояние… и для чего живет? Ему жизнь в тягость, а Боре только начинать жить.
– Он, верно, оставит что нибудь Борису, – сказала графиня.
– Бог знает, chere amie! [милый друг!] Эти богачи и вельможи такие эгоисты. Но я всё таки поеду сейчас к нему с Борисом и прямо скажу, в чем дело. Пускай обо мне думают, что хотят, мне, право, всё равно, когда судьба сына зависит от этого. – Княгиня поднялась. – Теперь два часа, а в четыре часа вы обедаете. Я успею съездить.
И с приемами петербургской деловой барыни, умеющей пользоваться временем, Анна Михайловна послала за сыном и вместе с ним вышла в переднюю.
– Прощай, душа моя, – сказала она графине, которая провожала ее до двери, – пожелай мне успеха, – прибавила она шопотом от сына.
– Вы к графу Кириллу Владимировичу, ma chere? – сказал граф из столовой, выходя тоже в переднюю. – Коли ему лучше, зовите Пьера ко мне обедать. Ведь он у меня бывал, с детьми танцовал. Зовите непременно, ma chere. Ну, посмотрим, как то отличится нынче Тарас. Говорит, что у графа Орлова такого обеда не бывало, какой у нас будет.
– Mon cher Boris, [Дорогой Борис,] – сказала княгиня Анна Михайловна сыну, когда карета графини Ростовой, в которой они сидели, проехала по устланной соломой улице и въехала на широкий двор графа Кирилла Владимировича Безухого. – Mon cher Boris, – сказала мать, выпрастывая руку из под старого салопа и робким и ласковым движением кладя ее на руку сына, – будь ласков, будь внимателен. Граф Кирилл Владимирович всё таки тебе крестный отец, и от него зависит твоя будущая судьба. Помни это, mon cher, будь мил, как ты умеешь быть…
– Ежели бы я знал, что из этого выйдет что нибудь, кроме унижения… – отвечал сын холодно. – Но я обещал вам и делаю это для вас.
Несмотря на то, что чья то карета стояла у подъезда, швейцар, оглядев мать с сыном (которые, не приказывая докладывать о себе, прямо вошли в стеклянные сени между двумя рядами статуй в нишах), значительно посмотрев на старенький салоп, спросил, кого им угодно, княжен или графа, и, узнав, что графа, сказал, что их сиятельству нынче хуже и их сиятельство никого не принимают.
– Мы можем уехать, – сказал сын по французски.
– Mon ami! [Друг мой!] – сказала мать умоляющим голосом, опять дотрогиваясь до руки сына, как будто это прикосновение могло успокоивать или возбуждать его.
Борис замолчал и, не снимая шинели, вопросительно смотрел на мать.
– Голубчик, – нежным голоском сказала Анна Михайловна, обращаясь к швейцару, – я знаю, что граф Кирилл Владимирович очень болен… я затем и приехала… я родственница… Я не буду беспокоить, голубчик… А мне бы только надо увидать князя Василия Сергеевича: ведь он здесь стоит. Доложи, пожалуйста.
Швейцар угрюмо дернул снурок наверх и отвернулся.
– Княгиня Друбецкая к князю Василию Сергеевичу, – крикнул он сбежавшему сверху и из под выступа лестницы выглядывавшему официанту в чулках, башмаках и фраке.
Мать расправила складки своего крашеного шелкового платья, посмотрелась в цельное венецианское зеркало в стене и бодро в своих стоптанных башмаках пошла вверх по ковру лестницы.
– Mon cher, voue m'avez promis, [Мой друг, ты мне обещал,] – обратилась она опять к Сыну, прикосновением руки возбуждая его.
Сын, опустив глаза, спокойно шел за нею.
Они вошли в залу, из которой одна дверь вела в покои, отведенные князю Василью.
В то время как мать с сыном, выйдя на середину комнаты, намеревались спросить дорогу у вскочившего при их входе старого официанта, у одной из дверей повернулась бронзовая ручка и князь Василий в бархатной шубке, с одною звездой, по домашнему, вышел, провожая красивого черноволосого мужчину. Мужчина этот был знаменитый петербургский доктор Lorrain.
– C'est donc positif? [Итак, это верно?] – говорил князь.
– Mon prince, «errare humanum est», mais… [Князь, человеку ошибаться свойственно.] – отвечал доктор, грассируя и произнося латинские слова французским выговором.
– C'est bien, c'est bien… [Хорошо, хорошо…]
Заметив Анну Михайловну с сыном, князь Василий поклоном отпустил доктора и молча, но с вопросительным видом, подошел к ним. Сын заметил, как вдруг глубокая горесть выразилась в глазах его матери, и слегка улыбнулся.
