Хиросима, любовь моя

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Хиросима, любовь моя
Hiroshima mon amour
Жанр

экзистенциальная мелодрама

Режиссёр

Ален Рене

Продюсер

Анатоль Доман (англ.)
Сами Халфон

Автор
сценария

Маргерит Дюрас

В главных
ролях

Эмманюэль Рива
Эйдзи Окада

Оператор

Саша Верни
Митио Такахаси

Композитор

Жорж Делерю
Джованни Фуско

Кинокомпания

Argos Films
Como Films
Daiei Studios
Pathé Entertainment

Длительность

88 мин.

Страна

Франция Франция
Япония Япония

Язык

французский
японский
английский

Год

1959

IMDb

ID 0052893

К:Фильмы 1959 года

«Хиросима, любовь моя» (фр. «Hiroshima mon amour» / Иросима́ мо̃н-аму́р /, яп. 二十四時間の情事 / нидзю: ён дзикан но дзё: дзи / «Двадцатичетырёхчасовой роман») — первый игровой фильм Алена Рене по сценарию Маргерит Дюрас (1959). Главные роли исполнили Эмманюэль Рива и Эйдзи Окада. Получил приз Международной федерации кинопрессы (ФИПРЕССИ).





Сюжет

История казалось бы короткой любви в послевоенной Хиросиме французской киноактрисы (Рива) и японского архитектора (Окада (нем.)). На каждого из них давит груз прошлого, с которым приходится жить каждый час.

Неразрывная связь прошедшего и настоящего, свободные переходы от воображаемого к реальному, голосовая полифония, музыкальная структура сюжета, поэтические ассоциативные ходы, — фильм стал громким словом в области новаторского киноязыка (монтаж Анри Кольпи) и дал повод причислять Алена Рене к так называемой «новой волне».

Создание

Предполагалось, что сценарий к фильму напишет Франсуаза Саган, — Дюрас взялась за работу уже после отказа модной писательницы.

Ален Рене уверял, что его фильм выстроен на чётком алгоритме: «Я изложил Маргерит алгебраическую концепцию произведения. Если показать „Хиросиму“ с помощью диаграммы, обнаружится близкая к музыкальной партитуре квартетная форма: темы, вариации на начальную тему, повторы, возвраты назад, которые могут показаться невыносимыми для тех, кто не принимает правила игры в этом фильме. На диаграмме было бы видно, что фильм сконструирован как треугольник, в форме воронки»[1].

Рене возражал против пессимистической трактовки своего фильма: «„Хиросима“ не приводит к ощущению невозможности жизни… То, что „Хиросима“ показывает страдающих людей, не значит, будто это — пессимистический фильм. Жизнь не всегда радостна, но, по крайней мере, прожитые моими героями 48 часов стоят десяти лет видимого счастья, которое на самом деле — только летаргия. Самое страшное — небытие, пустая жизнь хуже страдания»[2]. </blockquote>

На момент съёмок японский актёр Эйдзи Окада не знал французского языка, и поэтому был вынужден заучивать свои реплики на слух.

Анализ

Виктор Божович решительно отводил упрёки, что режиссёр-де сопоставил несоизмеримое: трагедию прозванной «немецкой подстилкой» девушки из маленького Невера и гибель сотен тысяч; критик и историк искусства видел в этом как раз главную гуманистическую заслугу А.Рене, — «Совесть неделима. И человечество только тогда окажется на уровне требований гуманизма, когда гибель одного безвинного будет восприниматься как трагедия, равная Хиросиме. Тогда и только тогда станут невозможны новые Хиросимы»[2].

«…Любовь стала страданием. Мотив любви и мотив страдания возникают в фильме одновременно с первого же эпизода. Кадры любовных объятий чередуются с документальными кадрами, повествующими о трагедии Хиросимы, в то время как в закадровом диалоге тоже сливаются темы любви и атомной катастрофы. Героиня говорит о своей любви, а в это время мы видим, как щипцы хирурга извлекают глазное яблоко у человека, изуродованного атомным взрывом. Этот кадр заставляет вспомнить начало „Андалузского псаЛуиса Бунюэля — бритву, рассекающую человеческий глаз. (…) Тот, кто по-настоящему пережил, прочувствовал трагедию Хиросимы (а это было лишь очередное звено в цепи преступлений XX века), никогда уже не сможет смотреть на мир прежними глазами. Именно так и происходит с героиней Алена Рене — его лирической героиней. …Она […] „всё видела в Хиросиме“, сумела почувствовать и понять весь ужас происшедшего, потому что у неё в жизни была своя Хиросима, имя которой — Невер. Там, в маленьком провинциальном городке, шестнадцатилетняя девочка встретила свою первую „немецкую любовь“, которую оборвала смерть, там она столкнулась с несправедливостью и насилием, познала страдание, отчаяние, ненависть. Это была совсем маленькая „личная“ Хиросима, в одну миллионную долю настоящей, — вполне достаточно, чтобы изуродовать одну человеческую жизнь.(…)

В „Хиросиме“ любовь воссоединяет распавшееся время. Она оказывается сильнее мучительных воспоминаний и страха перед грядущим. Тем самым человек обретает власть над своей судьбой. Это шаткое равновесие всё время под угрозой: время непрерывно „размывает“ реальность, подтачивает связь двух существ. „Я и тебя забуду, я уже начинаю тебя забывать“, — восклицает героиня, обращаясь к любимому. Но каким бы хрупким ни было взаимопонимание двух людей, оно всё же оказалось возможным»[2].

.

Через сорок лет после выхода фильма, российский кинокритик Михаил Трофименков выразил своё понимание в экспрессивной аннотации:

«Обожжённые любовным потом тела чередуются на экране с сожжёнными бомбой трупами. Заниматься любовью — удел выживших счастливцев, но и у любви — привкус пепла и крови. „Ты ничего не видела в Хиросиме“, — так разговаривают любовники в постели в фильме Рене, археолога памяти, архивиста страданий. Сведённые судорогой оргазма пальцы разжимаются, высвобождая прошлое. Как снимать немыслимое, чтобы не впасть в порнографию смерти, не сойти с ума? Фильм дробен, как сама человеческая память, желающая и не способная забыть. Он разорван, как разорваны историей судьбы любовников и тела случайных прохожих. Тень человека на плитах Хиросимы, скорчившийся труп немецкого мальчика-солдата, убитого из засады по пути на свидание. Рубцы на телах японцев, рубцы на душе француженки, обритой наголо „шлюхи“. Только пережив всё это заново и вместе, безымянные герои обретают имена. При этом они перестают быть людьми. „Хи-ро-си-ма, это твоё имя“, — говорит Она. „Это моё имя, — соглашается Он. — А тебя зовут Невер“»[3].

.

Награды

В популярной культуре

«Hiroshima mon amour» — исполнительский шедевр ранней Анны Герман (1966)[4]. Изначально композиция Збигнева Цехана (польск.) на стихи Мацея Зенона Бордовича (польск.) («Miłość do drzewa sprzyja tylko ptakom…») была сочинена для «польской Имы Сумак» — Виолетты Виллас[5].

В 2010 году парфюмерным домом «Nez a Nez» был выпущен аромат «Hiroshima mon Amour», названный так в честь фильма[6].

См. также

Напишите отзыв о статье "Хиросима, любовь моя"

Примечания

  1. Рене А. Ален Рене об Алене Рене // Искусство кино. 1992. № 12. С.151.
  2. 1 2 3 Божович В. Ален Рене // Божович В. Современные западные кинорежиссёры. М.: Наука, 1972.
  3. Трофименков М. [www.afisha.ru/movie/167192/review/146647/ «Хиросима, любовь моя»] // Афиша. 2002. Июль.
  4. См., напр.:[www.youtube.com/watch?v=IgVPDy7UoeQ «Hiroshima mon amour» Anna German.wmv] // youtube
  5. [www.youtube.com/watch?v=3NEH8eHyz5M Violetta Villas «Hiroshima mon amour»] // youtube
  6. [www.fragrantica.ru/perfume/Nez-a-Nez/Hiroshima-mon-Amour-11569.html Hiroshima mon Amour Nez a Nez аромат — аромат для женщин 2010]

Ссылки

Отрывок, характеризующий Хиросима, любовь моя

Последние дни и часы его прошли обыкновенно и просто. И княжна Марья и Наташа, не отходившие от него, чувствовали это. Они не плакали, не содрогались и последнее время, сами чувствуя это, ходили уже не за ним (его уже не было, он ушел от них), а за самым близким воспоминанием о нем – за его телом. Чувства обеих были так сильны, что на них не действовала внешняя, страшная сторона смерти, и они не находили нужным растравлять свое горе. Они не плакали ни при нем, ни без него, но и никогда не говорили про него между собой. Они чувствовали, что не могли выразить словами того, что они понимали.
Они обе видели, как он глубже и глубже, медленно и спокойно, опускался от них куда то туда, и обе знали, что это так должно быть и что это хорошо.
Его исповедовали, причастили; все приходили к нему прощаться. Когда ему привели сына, он приложил к нему свои губы и отвернулся, не потому, чтобы ему было тяжело или жалко (княжна Марья и Наташа понимали это), но только потому, что он полагал, что это все, что от него требовали; но когда ему сказали, чтобы он благословил его, он исполнил требуемое и оглянулся, как будто спрашивая, не нужно ли еще что нибудь сделать.
Когда происходили последние содрогания тела, оставляемого духом, княжна Марья и Наташа были тут.
– Кончилось?! – сказала княжна Марья, после того как тело его уже несколько минут неподвижно, холодея, лежало перед ними. Наташа подошла, взглянула в мертвые глаза и поспешила закрыть их. Она закрыла их и не поцеловала их, а приложилась к тому, что было ближайшим воспоминанием о нем.
«Куда он ушел? Где он теперь?..»

Когда одетое, обмытое тело лежало в гробу на столе, все подходили к нему прощаться, и все плакали.
Николушка плакал от страдальческого недоумения, разрывавшего его сердце. Графиня и Соня плакали от жалости к Наташе и о том, что его нет больше. Старый граф плакал о том, что скоро, он чувствовал, и ему предстояло сделать тот же страшный шаг.
Наташа и княжна Марья плакали тоже теперь, но они плакали не от своего личного горя; они плакали от благоговейного умиления, охватившего их души перед сознанием простого и торжественного таинства смерти, совершившегося перед ними.



Для человеческого ума недоступна совокупность причин явлений. Но потребность отыскивать причины вложена в душу человека. И человеческий ум, не вникнувши в бесчисленность и сложность условий явлений, из которых каждое отдельно может представляться причиною, хватается за первое, самое понятное сближение и говорит: вот причина. В исторических событиях (где предметом наблюдения суть действия людей) самым первобытным сближением представляется воля богов, потом воля тех людей, которые стоят на самом видном историческом месте, – исторических героев. Но стоит только вникнуть в сущность каждого исторического события, то есть в деятельность всей массы людей, участвовавших в событии, чтобы убедиться, что воля исторического героя не только не руководит действиями масс, но сама постоянно руководима. Казалось бы, все равно понимать значение исторического события так или иначе. Но между человеком, который говорит, что народы Запада пошли на Восток, потому что Наполеон захотел этого, и человеком, который говорит, что это совершилось, потому что должно было совершиться, существует то же различие, которое существовало между людьми, утверждавшими, что земля стоит твердо и планеты движутся вокруг нее, и теми, которые говорили, что они не знают, на чем держится земля, но знают, что есть законы, управляющие движением и ее, и других планет. Причин исторического события – нет и не может быть, кроме единственной причины всех причин. Но есть законы, управляющие событиями, отчасти неизвестные, отчасти нащупываемые нами. Открытие этих законов возможно только тогда, когда мы вполне отрешимся от отыскиванья причин в воле одного человека, точно так же, как открытие законов движения планет стало возможно только тогда, когда люди отрешились от представления утвержденности земли.

После Бородинского сражения, занятия неприятелем Москвы и сожжения ее, важнейшим эпизодом войны 1812 года историки признают движение русской армии с Рязанской на Калужскую дорогу и к Тарутинскому лагерю – так называемый фланговый марш за Красной Пахрой. Историки приписывают славу этого гениального подвига различным лицам и спорят о том, кому, собственно, она принадлежит. Даже иностранные, даже французские историки признают гениальность русских полководцев, говоря об этом фланговом марше. Но почему военные писатели, а за ними и все, полагают, что этот фланговый марш есть весьма глубокомысленное изобретение какого нибудь одного лица, спасшее Россию и погубившее Наполеона, – весьма трудно понять. Во первых, трудно понять, в чем состоит глубокомыслие и гениальность этого движения; ибо для того, чтобы догадаться, что самое лучшее положение армии (когда ее не атакуют) находиться там, где больше продовольствия, – не нужно большого умственного напряжения. И каждый, даже глупый тринадцатилетний мальчик, без труда мог догадаться, что в 1812 году самое выгодное положение армии, после отступления от Москвы, было на Калужской дороге. Итак, нельзя понять, во первых, какими умозаключениями доходят историки до того, чтобы видеть что то глубокомысленное в этом маневре. Во вторых, еще труднее понять, в чем именно историки видят спасительность этого маневра для русских и пагубность его для французов; ибо фланговый марш этот, при других, предшествующих, сопутствовавших и последовавших обстоятельствах, мог быть пагубным для русского и спасительным для французского войска. Если с того времени, как совершилось это движение, положение русского войска стало улучшаться, то из этого никак не следует, чтобы это движение было тому причиною.
Этот фланговый марш не только не мог бы принести какие нибудь выгоды, но мог бы погубить русскую армию, ежели бы при том не было совпадения других условий. Что бы было, если бы не сгорела Москва? Если бы Мюрат не потерял из виду русских? Если бы Наполеон не находился в бездействии? Если бы под Красной Пахрой русская армия, по совету Бенигсена и Барклая, дала бы сражение? Что бы было, если бы французы атаковали русских, когда они шли за Пахрой? Что бы было, если бы впоследствии Наполеон, подойдя к Тарутину, атаковал бы русских хотя бы с одной десятой долей той энергии, с которой он атаковал в Смоленске? Что бы было, если бы французы пошли на Петербург?.. При всех этих предположениях спасительность флангового марша могла перейти в пагубность.
В третьих, и самое непонятное, состоит в том, что люди, изучающие историю, умышленно не хотят видеть того, что фланговый марш нельзя приписывать никакому одному человеку, что никто никогда его не предвидел, что маневр этот, точно так же как и отступление в Филях, в настоящем никогда никому не представлялся в его цельности, а шаг за шагом, событие за событием, мгновение за мгновением вытекал из бесчисленного количества самых разнообразных условий, и только тогда представился во всей своей цельности, когда он совершился и стал прошедшим.
На совете в Филях у русского начальства преобладающею мыслью было само собой разумевшееся отступление по прямому направлению назад, то есть по Нижегородской дороге. Доказательствами тому служит то, что большинство голосов на совете было подано в этом смысле, и, главное, известный разговор после совета главнокомандующего с Ланским, заведовавшим провиантскою частью. Ланской донес главнокомандующему, что продовольствие для армии собрано преимущественно по Оке, в Тульской и Калужской губерниях и что в случае отступления на Нижний запасы провианта будут отделены от армии большою рекою Окой, через которую перевоз в первозимье бывает невозможен. Это был первый признак необходимости уклонения от прежде представлявшегося самым естественным прямого направления на Нижний. Армия подержалась южнее, по Рязанской дороге, и ближе к запасам. Впоследствии бездействие французов, потерявших даже из виду русскую армию, заботы о защите Тульского завода и, главное, выгоды приближения к своим запасам заставили армию отклониться еще южнее, на Тульскую дорогу. Перейдя отчаянным движением за Пахрой на Тульскую дорогу, военачальники русской армии думали оставаться у Подольска, и не было мысли о Тарутинской позиции; но бесчисленное количество обстоятельств и появление опять французских войск, прежде потерявших из виду русских, и проекты сражения, и, главное, обилие провианта в Калуге заставили нашу армию еще более отклониться к югу и перейти в середину путей своего продовольствия, с Тульской на Калужскую дорогу, к Тарутину. Точно так же, как нельзя отвечать на тот вопрос, когда оставлена была Москва, нельзя отвечать и на то, когда именно и кем решено было перейти к Тарутину. Только тогда, когда войска пришли уже к Тарутину вследствие бесчисленных дифференциальных сил, тогда только стали люди уверять себя, что они этого хотели и давно предвидели.