Тэсигахара, Хироси

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Хироси Тэсигахара»)
Перейти к: навигация, поиск
В Википедии есть статьи о других людях с фамилией Тэсигахара.
Хироси Тэсигахара
勅使河原宏
Дата рождения:

28 января 1927(1927-01-28)

Место рождения:

Токио, Япония

Дата смерти:

14 апреля 2001(2001-04-14) (74 года)

Место смерти:

Токио, Япония

Гражданство:

Япония Япония

Профессия:

режиссёр, сценарист

Карьера:

1953—1992

Направление:

авангард

Хироси Тэсигахара (яп. 勅使河原 宏 Тэсигахара Хироси?, род. 28 января 1927, Токио, Япония　— ум. 14 апреля 2001, Токио, Япония) — японский кинорежиссёр и иэмото школы икэбана Согэцу (1980—2001). Супруга — актриса Тосико Кобаяси. В 1992 правительством Японии был удостоен медали Пурпурной ленты. Тэсигахара оставил значительный след в документальном и игровом кинематографе, искусстве икэбана, скульптуре, гончарном деле, каллиграфии, музыкальном театре и искусстве разбивки садов. Для большинства его работ характерны основанное на доскональном знании классического японского искусства смелое новаторство и преодоление границ того или иного жанра.





Биография и творчество

Ранние годы. Университет. Живопись (1927—1952)

Родился в Токио в 1927 году в семье знаменитого Софу Тэсигахары, основателя школы икэбаны Согэцу. В 1944 поступил на отделение японской живописи Токийского национального университета изящных искусств. Окончание Тихоокеанской войны встретил на острове Ясиродзима (преф. Ямагути) в трудовом студенческом лагере, куда был направлен в результате мобилизации тыла. В 1950 окончил университет по классу масляной живописи. Первоначальный интерес к японской классике под влиянием радикальных перемен, происходивших в японском обществе в послевоенные годы, сменился скепсисом в отношении адекватности традиционных форм реалиям современного мира, в результате чего Тэсигахара обратился к изучению западноевропейского искусства. После окончания университета, благодаря Таро Окамото, Тэсигахара заинтересовался экспериментальным искусством и в 1950 году стал участником авангардного творческого объединения «Век» (яп. 世紀 сэйки). Здесь он познакомился с литературным критиком и поэтом Хироси Сэкинэ и писателем Кобо Абэ, многолетнее плодотворное сотрудничество с которым впоследствии стало решающим для успеха кинорежиссёрской карьеры Тэсигахары. В рамках деятельности «Века» также были проведены первые выставки его картин, в которых чувствуется сильное влияние эстетики сюрреализма. Наиболее значительной работой этого периода творчества считается картина «Остров сирен» (яп. サイレン島 Сайрэн сима), 1951).

Первые киноработы. Документалистика (1953—1962)

Тэсигахара дебютировал в кинематографе в 1953 с короткометражным документальным фильмом «Хокусай». В этом произведении Тэсигахара, переживавший в то время сильное увлечениями работами Хокусая, опираясь на «Хокусай манга», «Сто видов горы Фудзи» и другие альбомы мастера, основной акцент сделал на раскрытии карикатурного элемента гравюр и на отражении в них сущности человеческой природы.

Несмотря на то, что «Хокусай» формально является первой работой режиссёра, фильм во многом можно считать переработкой материала, снятого ранее «Японским обществом изучения искусства и кинематографа». Поэтому полноценным дебютом стал последовавший за лентой «Хокусай» фильм «12 фотографов» (1955). Фильм, будучи частью проекта, приуроченного к 6-летнему юбилею выпускаемого издательством «Кэнкося» журнала «Фотоискусство» (フォトアート), показывает мир японской фотографии послевоенного десятилетия. Героями фильма стали Ихэй Кимура, Кэн Домон, Сётаро Акияма, Хироси Хамая, Ёсио Ватанабэ и другие выдающиеся японские фотографы того времени.

В 1956 году Тэсигахара снял фильм «Икэбана», посвященный своему отцу Софу Тэсигахаре и его работе. Фильм вдохновенно и достаточно подробно раскрывает происхождение и историю искусства икэбана, а также его пути развития после эпохи Мэйдзи. Фильм получил своё продолжение спустя семь лет (д/ф «Жизнь», 1963), где Тэсигахара вновь обратился к творчеству отца, подчеркнув в этот раз его радикальное новаторство.

В 1958 году Тэсигахара в составе творческой группы «Синема 57» принял участие в съёмках документального фильма «Токио-1958». Группа «Синема 57» была создана режиссёром-документалистом Сусуми Хани и кинорежиссёром Ёсиро Кавадзу в целях распространения в Японии идей экспериментального кинематографа и объединила восемь режиссёров, в число которых вошёл и Тэсигахара. В «Токио-1958» в пародийных тонах отображается сопоставление Эдо и современного Токио.

В 1959 году Тэсигахара открыл «Центр искусств Согэцу», призванный способствовать синтезу различных видов искусства. В нём активно начался обмен идеями и исполнение сочинений ищущей себя японской и иностранной творческой молодёжи. Джаз и современная академическая музыка, танец модерн, экспериментальный кинематограф — лишь некоторые виды искусства из всего многообразия, представленного деятельностью «Центра».

В том же году Тэсигахара впервые посетил США и страны Западной Европы, одним из результатов чего стал второй документальный «диптих»: два фильма о пуэрто-риканском боксёре Хосе Торресе. В первой части (1959) в подчеркнуто контрастных тонах показано начало карьеры молодого Торреса, одерживающего одну победу за другой и в то же время сталкивающегося с отчуждением в мире профессионального бокса из-за расовой дискриминации. Во второй части (1965) зритель встречается с многоплановым раскрытием внутреннего мира Торреса, теперь уже готовящегося к матчу за звание чемпиона мира.

Первый художественный фильм, «Западня» был снят Тэсигахарой в 1962 в сотрудничестве с авангардным писателем Кобо Абэ и выступившим в качестве музыкального редактора композитором Тору Такэмицу (в фильме также звучит музыка Тоси Итиянаги и Юдзи Такахаси). Фильм стал экранизацией переработанной абсурдистской пьесы Абэ. Действие разворачивается в период послевоенного экономического кризиса в районе угольных шахт, расположенных на острове Кюсю. Фильм завоевал премию компании NHK, присуждаемую режиссёрам-дебютантам.

Мировое признание (1963—1972)

В 1964 году Тэсигахара вместе с Абэ снял фильм «Женщина в песках» (музыка Такэмицу) по одноимённому роману Абэ, ставшему классикой современной японской литературы. Фильм завоевал специальную премию на Каннском кинофестивале (1964) и был номинирован на премию Оскар как лучший иностранный фильм, получив статус культового в США и других западных странах. Фильм принёс Тэсигахаре мировую известность. В дальнейшем Тэсигахара и Абэ осуществили ещё две успешные экранизации романов последнего: «Чужое лицо» (1966) и «Сожжённая карта» (1968).

1965 год, наряду со съёмками второй части фильма о Хосе Торресе, также ознаменовался участием Тэсигахары в качестве представителя Японии в международном кинопроекте, организованном канадским государственным комитетом по вопросам кинематографа. Проект подразумевал независимое друг от друга создание документальных фильмов на тему «Половая зрелость» представителем каждой из четырёх стран-участников. Работа Тэсигахары, озаглавленная «Белое утро», посвящена изображению повседневности 16-летней Ако, живущей в женском общежитии при хлебозаводе. Как и другие произведения Тэсигахары, «Светлое утро» отличается свежестью подхода и нестандартностью раскрытия темы.

9 октября 1966 года на автодроме «Фудзи Спидвей» состоялся очередной этап авторалли «Инди 500», ставший основой для нового и тематически неожиданного документального фильма Тэсигахары, «Рёв моторов». Сценарий к фильму написал классик современной японской литературы Сётаро Ясуока. Фильм открывается интервью с молодёжью из байкерской группировки «Харадзюку-дзоку», которая делится своим пониманием места феномена скорости в современном мире. Затем следуют кадры подготовки к гонке пилотов и механиков, церемония открытия, а в финале — снятое одновременно с разных планов награждение. В фильме фигурируют Джим Кларк, Грэм Хилл и другие известные автогонщики.

В 1972 году совместно с известным американским японистом и переводчиком Джоном Натаном Тэсигахара снял фильм «Летние солдаты». Действия фильма разворачиваются во время войны во Вьетнаме в среде американских дезертиров, ведущих в Японии маргинальный образ жизни.

Гончарное дело. Икэбана. Инсталляции. Оперы (1973—2001)

С середины 70-х годов в творчестве Тэсигахары произошло существенное смещение акцентов, в результате чего Тэсигахара-режиссёр вновь, как и в начале своего пути, сосредоточился преимущественно на документальных лентах, а на роль доминирующих видов искусств выдвинулись гончарное дело и занятия икэбана, которые никогда не прекращались на протяжении всей его режиссёрской карьеры.

В 1973 году в городе Этидзен (преф. Фукуи) Тэсигахара открыл собственную гончарную мастерскую (яп. 草月陶房). Тэсигахара отказался от использования гончарного круга, отдав предпочтение полностью ручному производству. Ряд созданных в мастерской работ позднее не раз выставлялся в Японии, а также в Европе (Париж, 1981).

В 1980 году после смерти отца Тэсигахара стал главой (иэмото) школы Согэцу. В том же году в выставочном зале Согэцу в Токио состоялась совместная выставка работ Тэсигахары и скульптора Исаму Ногути. Икэбана Тэсигахары, благодаря яркой индивидуальности стиля, завоевала международное признание и неоднократно демонстрировалась на персональных выставках в Сеуле, Милане, Нью-Йорке и других культурных столицах мира. Не меньший резонанс вызвали новаторские произведения Тэсигахары и в самой Японии, где он стал пионером в создании «бамбуковых инсталляций» средствами икэбаны (первый опыт в направлении датируется 1982 годом), существенно переосмыслив и расширив канон этого классического искусства. Кроме того, Тэсигахара воспитал ряд выдающихся мастеров икэбаны, в числе которых Сёго Кариядзаги и др. Ещё одним значительным вкладом Тэсигахары в развитие искусства икэбана стало создание им в 90-х годах жанра «рэнка» (яп. 連花, по аналогии с поэтическим «рэнга»), где произведение создается в результате коллективной импровизации.

В 1980-е годы кинорежиссёрская деятельность Тэсигахары свелась к трём работам. Это два документальных биографических фильма о скульпторе Жане Тэнгли (1981) и архитекторе Антони Гауди (1984), а также художественный фильм, посвящённый мастеру чайной церемонии Сэн Рикю. Фильм «Рикю» (1989) был удостоен награды Монреальского международного кинофестиваля и впоследствии был признан одной из лучших работ Тэсигахары. Последней киноработой Тэсигахары стал фильм «Принцесса Го» (1992). «Рикю» и «Принцесса Го» тематически и стилистически значительно отличаются от более ранних экспериментальных работ и характеризуются аскетичностью и лаконизмом.

С начала 90-х многогранный талант Тэсигахары распространился и на музыкальный театр, где он принял участие в постановке трёх опер: «Турандот» (поставлена в Лионе, 1992), «Сусаноо» (1994) и «Шлока» (1999), для которых он также создал и сценические декорации, в том числе с использованием элементов икэбана.

В последние годы жизни Тэсигахара активно занимался организацией чайных церемоний как в Японии, так и за рубежом. Тэсигахара скоропостижно скончался в 2001 году от лимфолейкоза. После его кончины школу Согэцу возглавила его вторая дочь Аканэ Тэсигахара.

Фильмография

Напишите отзыв о статье "Тэсигахара, Хироси"

Ссылки

  • [www.filmref.com/directors/dirpages/teshigahara.html Хироси Тэсигахара] (англ.)
  • [jp.youtube.com/watch?v=49TYno6l_OU Трейлер к фильму «12 фотографов»]
  • [www.japandesign.ne.jp/HTM/JDNREPORT/070919/teshigahara/3.html Живопись Тэсигахары] (яп.)
Фильмы Хироси Тэсигахары
Художественные
Документальные

Отрывок, характеризующий Тэсигахара, Хироси

– Ну, Матвевна, матушка, не выдавай! – говорил он, отходя от орудия, как над его головой раздался чуждый, незнакомый голос:
– Капитан Тушин! Капитан!
Тушин испуганно оглянулся. Это был тот штаб офицер, который выгнал его из Грунта. Он запыхавшимся голосом кричал ему:
– Что вы, с ума сошли. Вам два раза приказано отступать, а вы…
«Ну, за что они меня?…» думал про себя Тушин, со страхом глядя на начальника.
– Я… ничего… – проговорил он, приставляя два пальца к козырьку. – Я…
Но полковник не договорил всего, что хотел. Близко пролетевшее ядро заставило его, нырнув, согнуться на лошади. Он замолк и только что хотел сказать еще что то, как еще ядро остановило его. Он поворотил лошадь и поскакал прочь.
– Отступать! Все отступать! – прокричал он издалека. Солдаты засмеялись. Через минуту приехал адъютант с тем же приказанием.
Это был князь Андрей. Первое, что он увидел, выезжая на то пространство, которое занимали пушки Тушина, была отпряженная лошадь с перебитою ногой, которая ржала около запряженных лошадей. Из ноги ее, как из ключа, лилась кровь. Между передками лежало несколько убитых. Одно ядро за другим пролетало над ним, в то время как он подъезжал, и он почувствовал, как нервическая дрожь пробежала по его спине. Но одна мысль о том, что он боится, снова подняла его. «Я не могу бояться», подумал он и медленно слез с лошади между орудиями. Он передал приказание и не уехал с батареи. Он решил, что при себе снимет орудия с позиции и отведет их. Вместе с Тушиным, шагая через тела и под страшным огнем французов, он занялся уборкой орудий.
– А то приезжало сейчас начальство, так скорее драло, – сказал фейерверкер князю Андрею, – не так, как ваше благородие.
Князь Андрей ничего не говорил с Тушиным. Они оба были и так заняты, что, казалось, и не видали друг друга. Когда, надев уцелевшие из четырех два орудия на передки, они двинулись под гору (одна разбитая пушка и единорог были оставлены), князь Андрей подъехал к Тушину.
– Ну, до свидания, – сказал князь Андрей, протягивая руку Тушину.
– До свидания, голубчик, – сказал Тушин, – милая душа! прощайте, голубчик, – сказал Тушин со слезами, которые неизвестно почему вдруг выступили ему на глаза.


Ветер стих, черные тучи низко нависли над местом сражения, сливаясь на горизонте с пороховым дымом. Становилось темно, и тем яснее обозначалось в двух местах зарево пожаров. Канонада стала слабее, но трескотня ружей сзади и справа слышалась еще чаще и ближе. Как только Тушин с своими орудиями, объезжая и наезжая на раненых, вышел из под огня и спустился в овраг, его встретило начальство и адъютанты, в числе которых были и штаб офицер и Жерков, два раза посланный и ни разу не доехавший до батареи Тушина. Все они, перебивая один другого, отдавали и передавали приказания, как и куда итти, и делали ему упреки и замечания. Тушин ничем не распоряжался и молча, боясь говорить, потому что при каждом слове он готов был, сам не зная отчего, заплакать, ехал сзади на своей артиллерийской кляче. Хотя раненых велено было бросать, много из них тащилось за войсками и просилось на орудия. Тот самый молодцоватый пехотный офицер, который перед сражением выскочил из шалаша Тушина, был, с пулей в животе, положен на лафет Матвевны. Под горой бледный гусарский юнкер, одною рукой поддерживая другую, подошел к Тушину и попросился сесть.
– Капитан, ради Бога, я контужен в руку, – сказал он робко. – Ради Бога, я не могу итти. Ради Бога!
Видно было, что юнкер этот уже не раз просился где нибудь сесть и везде получал отказы. Он просил нерешительным и жалким голосом.
– Прикажите посадить, ради Бога.
– Посадите, посадите, – сказал Тушин. – Подложи шинель, ты, дядя, – обратился он к своему любимому солдату. – А где офицер раненый?
– Сложили, кончился, – ответил кто то.
– Посадите. Садитесь, милый, садитесь. Подстели шинель, Антонов.
Юнкер был Ростов. Он держал одною рукой другую, был бледен, и нижняя челюсть тряслась от лихорадочной дрожи. Его посадили на Матвевну, на то самое орудие, с которого сложили мертвого офицера. На подложенной шинели была кровь, в которой запачкались рейтузы и руки Ростова.
– Что, вы ранены, голубчик? – сказал Тушин, подходя к орудию, на котором сидел Ростов.
– Нет, контужен.
– Отчего же кровь то на станине? – спросил Тушин.
– Это офицер, ваше благородие, окровянил, – отвечал солдат артиллерист, обтирая кровь рукавом шинели и как будто извиняясь за нечистоту, в которой находилось орудие.
Насилу, с помощью пехоты, вывезли орудия в гору, и достигши деревни Гунтерсдорф, остановились. Стало уже так темно, что в десяти шагах нельзя было различить мундиров солдат, и перестрелка стала стихать. Вдруг близко с правой стороны послышались опять крики и пальба. От выстрелов уже блестело в темноте. Это была последняя атака французов, на которую отвечали солдаты, засевшие в дома деревни. Опять всё бросилось из деревни, но орудия Тушина не могли двинуться, и артиллеристы, Тушин и юнкер, молча переглядывались, ожидая своей участи. Перестрелка стала стихать, и из боковой улицы высыпали оживленные говором солдаты.
– Цел, Петров? – спрашивал один.
– Задали, брат, жару. Теперь не сунутся, – говорил другой.
– Ничего не видать. Как они в своих то зажарили! Не видать; темь, братцы. Нет ли напиться?
Французы последний раз были отбиты. И опять, в совершенном мраке, орудия Тушина, как рамой окруженные гудевшею пехотой, двинулись куда то вперед.
В темноте как будто текла невидимая, мрачная река, всё в одном направлении, гудя шопотом, говором и звуками копыт и колес. В общем гуле из за всех других звуков яснее всех были стоны и голоса раненых во мраке ночи. Их стоны, казалось, наполняли собой весь этот мрак, окружавший войска. Их стоны и мрак этой ночи – это было одно и то же. Через несколько времени в движущейся толпе произошло волнение. Кто то проехал со свитой на белой лошади и что то сказал, проезжая. Что сказал? Куда теперь? Стоять, что ль? Благодарил, что ли? – послышались жадные расспросы со всех сторон, и вся движущаяся масса стала напирать сама на себя (видно, передние остановились), и пронесся слух, что велено остановиться. Все остановились, как шли, на середине грязной дороги.
Засветились огни, и слышнее стал говор. Капитан Тушин, распорядившись по роте, послал одного из солдат отыскивать перевязочный пункт или лекаря для юнкера и сел у огня, разложенного на дороге солдатами. Ростов перетащился тоже к огню. Лихорадочная дрожь от боли, холода и сырости трясла всё его тело. Сон непреодолимо клонил его, но он не мог заснуть от мучительной боли в нывшей и не находившей положения руке. Он то закрывал глаза, то взглядывал на огонь, казавшийся ему горячо красным, то на сутуловатую слабую фигуру Тушина, по турецки сидевшего подле него. Большие добрые и умные глаза Тушина с сочувствием и состраданием устремлялись на него. Он видел, что Тушин всею душой хотел и ничем не мог помочь ему.
Со всех сторон слышны были шаги и говор проходивших, проезжавших и кругом размещавшейся пехоты. Звуки голосов, шагов и переставляемых в грязи лошадиных копыт, ближний и дальний треск дров сливались в один колеблющийся гул.
Теперь уже не текла, как прежде, во мраке невидимая река, а будто после бури укладывалось и трепетало мрачное море. Ростов бессмысленно смотрел и слушал, что происходило перед ним и вокруг него. Пехотный солдат подошел к костру, присел на корточки, всунул руки в огонь и отвернул лицо.
– Ничего, ваше благородие? – сказал он, вопросительно обращаясь к Тушину. – Вот отбился от роты, ваше благородие; сам не знаю, где. Беда!
Вместе с солдатом подошел к костру пехотный офицер с подвязанной щекой и, обращаясь к Тушину, просил приказать подвинуть крошечку орудия, чтобы провезти повозку. За ротным командиром набежали на костер два солдата. Они отчаянно ругались и дрались, выдергивая друг у друга какой то сапог.
– Как же, ты поднял! Ишь, ловок, – кричал один хриплым голосом.
Потом подошел худой, бледный солдат с шеей, обвязанной окровавленною подверткой, и сердитым голосом требовал воды у артиллеристов.
– Что ж, умирать, что ли, как собаке? – говорил он.
Тушин велел дать ему воды. Потом подбежал веселый солдат, прося огоньку в пехоту.
– Огоньку горяченького в пехоту! Счастливо оставаться, землячки, благодарим за огонек, мы назад с процентой отдадим, – говорил он, унося куда то в темноту краснеющуюся головешку.
За этим солдатом четыре солдата, неся что то тяжелое на шинели, прошли мимо костра. Один из них споткнулся.
– Ишь, черти, на дороге дрова положили, – проворчал он.
– Кончился, что ж его носить? – сказал один из них.
– Ну, вас!
И они скрылись во мраке с своею ношей.
– Что? болит? – спросил Тушин шопотом у Ростова.
– Болит.
– Ваше благородие, к генералу. Здесь в избе стоят, – сказал фейерверкер, подходя к Тушину.
– Сейчас, голубчик.
Тушин встал и, застегивая шинель и оправляясь, отошел от костра…
Недалеко от костра артиллеристов, в приготовленной для него избе, сидел князь Багратион за обедом, разговаривая с некоторыми начальниками частей, собравшимися у него. Тут был старичок с полузакрытыми глазами, жадно обгладывавший баранью кость, и двадцатидвухлетний безупречный генерал, раскрасневшийся от рюмки водки и обеда, и штаб офицер с именным перстнем, и Жерков, беспокойно оглядывавший всех, и князь Андрей, бледный, с поджатыми губами и лихорадочно блестящими глазами.
В избе стояло прислоненное в углу взятое французское знамя, и аудитор с наивным лицом щупал ткань знамени и, недоумевая, покачивал головой, может быть оттого, что его и в самом деле интересовал вид знамени, а может быть, и оттого, что ему тяжело было голодному смотреть на обед, за которым ему не достало прибора. В соседней избе находился взятый в плен драгунами французский полковник. Около него толпились, рассматривая его, наши офицеры. Князь Багратион благодарил отдельных начальников и расспрашивал о подробностях дела и о потерях. Полковой командир, представлявшийся под Браунау, докладывал князю, что, как только началось дело, он отступил из леса, собрал дроворубов и, пропустив их мимо себя, с двумя баталионами ударил в штыки и опрокинул французов.
– Как я увидал, ваше сиятельство, что первый батальон расстроен, я стал на дороге и думаю: «пропущу этих и встречу батальным огнем»; так и сделал.
Полковому командиру так хотелось сделать это, так он жалел, что не успел этого сделать, что ему казалось, что всё это точно было. Даже, может быть, и в самом деле было? Разве можно было разобрать в этой путанице, что было и чего не было?
– Причем должен заметить, ваше сиятельство, – продолжал он, вспоминая о разговоре Долохова с Кутузовым и о последнем свидании своем с разжалованным, – что рядовой, разжалованный Долохов, на моих глазах взял в плен французского офицера и особенно отличился.
– Здесь то я видел, ваше сиятельство, атаку павлоградцев, – беспокойно оглядываясь, вмешался Жерков, который вовсе не видал в этот день гусар, а только слышал о них от пехотного офицера. – Смяли два каре, ваше сиятельство.
На слова Жеркова некоторые улыбнулись, как и всегда ожидая от него шутки; но, заметив, что то, что он говорил, клонилось тоже к славе нашего оружия и нынешнего дня, приняли серьезное выражение, хотя многие очень хорошо знали, что то, что говорил Жерков, была ложь, ни на чем не основанная. Князь Багратион обратился к старичку полковнику.
– Благодарю всех, господа, все части действовали геройски: пехота, кавалерия и артиллерия. Каким образом в центре оставлены два орудия? – спросил он, ища кого то глазами. (Князь Багратион не спрашивал про орудия левого фланга; он знал уже, что там в самом начале дела были брошены все пушки.) – Я вас, кажется, просил, – обратился он к дежурному штаб офицеру.
– Одно было подбито, – отвечал дежурный штаб офицер, – а другое, я не могу понять; я сам там всё время был и распоряжался и только что отъехал… Жарко было, правда, – прибавил он скромно.
Кто то сказал, что капитан Тушин стоит здесь у самой деревни, и что за ним уже послано.
– Да вот вы были, – сказал князь Багратион, обращаясь к князю Андрею.
– Как же, мы вместе немного не съехались, – сказал дежурный штаб офицер, приятно улыбаясь Болконскому.
– Я не имел удовольствия вас видеть, – холодно и отрывисто сказал князь Андрей.
Все молчали. На пороге показался Тушин, робко пробиравшийся из за спин генералов. Обходя генералов в тесной избе, сконфуженный, как и всегда, при виде начальства, Тушин не рассмотрел древка знамени и спотыкнулся на него. Несколько голосов засмеялось.
– Каким образом орудие оставлено? – спросил Багратион, нахмурившись не столько на капитана, сколько на смеявшихся, в числе которых громче всех слышался голос Жеркова.
Тушину теперь только, при виде грозного начальства, во всем ужасе представилась его вина и позор в том, что он, оставшись жив, потерял два орудия. Он так был взволнован, что до сей минуты не успел подумать об этом. Смех офицеров еще больше сбил его с толку. Он стоял перед Багратионом с дрожащею нижнею челюстью и едва проговорил:
– Не знаю… ваше сиятельство… людей не было, ваше сиятельство.
– Вы бы могли из прикрытия взять!
Что прикрытия не было, этого не сказал Тушин, хотя это была сущая правда. Он боялся подвести этим другого начальника и молча, остановившимися глазами, смотрел прямо в лицо Багратиону, как смотрит сбившийся ученик в глаза экзаменатору.
Молчание было довольно продолжительно. Князь Багратион, видимо, не желая быть строгим, не находился, что сказать; остальные не смели вмешаться в разговор. Князь Андрей исподлобья смотрел на Тушина, и пальцы его рук нервически двигались.
– Ваше сиятельство, – прервал князь Андрей молчание своим резким голосом, – вы меня изволили послать к батарее капитана Тушина. Я был там и нашел две трети людей и лошадей перебитыми, два орудия исковерканными, и прикрытия никакого.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Тэсигахара,_Хироси&oldid=79524734»