Хиршль, Эмерико

Эмерико Хиршль
Общая информация
Полное имя	Эмерих Хиршль
Прозвище	Маг (El Mago)
Родился	11 июня 1900(1900-06-11) Будапешт, Королевство Венгрия, Австро-Венгрия
Умер	23 сентября 1973(1973-09-23) (73 года) Буэнос-Айрес, Аргентина
Гражданство	Венгрия
Рост	172 см
Карьера
Клубная карьера*
1916—1929	Ференцварош	? (?)
Тренерская карьера
1932—1934	Химнасия и Эсгрима (Ла-Плата)
1935—1938	Ривер Плейт
1939—1940	Росарио Сентраль
1940—1941	Химнасия и Эсгрима (Ла-Плата)
1941	Сан-Лоренсо
1943	Банфилд
1944	Сан-Лоренсо
1945	Крузейро
1948	Химнасия и Эсгрима (Ла-Плата)
1949—1951	Пеньяроль
1956	Пеньяроль
1961	Ривер Плейт
* Количество игр и голов за профессиональный клуб считается только для различных лиг национальных чемпионатов.

Э́мерих Хиршль (венг. Hirschl Emerich; 11 июня 1900, Будапешт — 23 сентября 1973, Буэнос-Айрес), более известен под именем Эме́рико Хиршль (исп. Emérico Hirschl) — венгерский футболист и футбольный тренер. Был первым тренером-иностранцем в Аргентине.

Карьера

Эмерих Хиршль выступал за клуб «Ференцварош» в 1920-х годах. Во время выступления за эту команду, он проводил турне по Южной Америке.

В 1932 году Хиршль возглавил клуб «Химнасия и Эсгрима», став первым тренером-не аргентинцем в истории футбола страны. На следующий год венгр создал команду, прозванную «Экспресс 33». Команда не выиграла ни одного турнира, но удивила своей остроатакующей игрой, забив 90 голов в 34 играх. При этом, отсутствие побед в чемпионате связывалось с неквалифицированным судейством в матчах с «Бокой Хуниорс» и «Сан-Лоренсо».

В 1935 году Хиршль возглавил «Ривер Плейт». Он сразу начал привлекать к основному составу молодых игроков «Ривера», в частности, при нём в клубе дебютировали Хосе Мануэль Морено и Адольфо Педернера. С Ривером Хиршль дважды выиграл чемпионат Аргентины. Венгр оставил клуб лишь в 1938 году. Затем он дважды возвращался в «Химнасию», но успеха не добился. Впоследствии Хиршль работал с «Росарио Сентраль», где провёл 2 сезона, выиграв 25 матчей, 10 сведя вничью и 33 проиграв, «Сан-Лоренсо» и «Банфилдом». Карьера Эмерико в аргентинском футболе оборвалась после обвинения от ассоциации футбола Аргентины в предложении взятки одному из игроков клуба «Феррокариль Оэсте», Себастьяна Гуалько.

В 1945 году Эмерико привёл бразильский клуб «Крузейро» к победе в чемпионате штата Минас-Жерайс. В 1949 году Хиршль возглавил уругвайский «Пеньяроль». В первом же сезоне он привёл клуб к победе в чемпионате Уругвая, в розыгрыше которого клуб одержал 29 побед при 3-х ничьих и одном поражении, забив 118 голов и пропустив лишь 34. В следующем году «Пеньяроль» не смог стать чемпионом, несмотря на то, что в составе сборной, выигравшей чемпионат мира, основное представительство было у этого клуба. Но президент команды, Эдуардо Альяуме выразил доверие венгру и оставил его у руля команды. Это принесло успех, клуб выиграл чемпионат Уругвая.

В 1961 году Хиршль вернулся в «Ривер Плейт», благодаря инициативе президента клуба, Антонио Веспусио Либерти. Но венгр не долго проработал с командой, из-за давление прессы, не простившей Хиршлю дачу взятки и неудачных стартовых результатов команды. «Ривер» стал последним клубом в карьере Эмерико. После ухода из него, венгр остался в Буэнос-Айресе и занимался там бизнесом.

Достижения

• Чемпион Аргентины: 1936, 1937
• Чемпион штата Минас-Жерайс: 1945
• Чемпион Уругвая: 1949, 1951

Отрывок, характеризующий Хиршль, Эмерико

На другой день простившись только с одним графом, не дождавшись выхода дам, князь Андрей поехал домой.
Уже было начало июня, когда князь Андрей, возвращаясь домой, въехал опять в ту березовую рощу, в которой этот старый, корявый дуб так странно и памятно поразил его. Бубенчики еще глуше звенели в лесу, чем полтора месяца тому назад; всё было полно, тенисто и густо; и молодые ели, рассыпанные по лесу, не нарушали общей красоты и, подделываясь под общий характер, нежно зеленели пушистыми молодыми побегами.
Целый день был жаркий, где то собиралась гроза, но только небольшая тучка брызнула на пыль дороги и на сочные листья. Левая сторона леса была темна, в тени; правая мокрая, глянцовитая блестела на солнце, чуть колыхаясь от ветра. Всё было в цвету; соловьи трещали и перекатывались то близко, то далеко.
«Да, здесь, в этом лесу был этот дуб, с которым мы были согласны», подумал князь Андрей. «Да где он», подумал опять князь Андрей, глядя на левую сторону дороги и сам того не зная, не узнавая его, любовался тем дубом, которого он искал. Старый дуб, весь преображенный, раскинувшись шатром сочной, темной зелени, млел, чуть колыхаясь в лучах вечернего солнца. Ни корявых пальцев, ни болячек, ни старого недоверия и горя, – ничего не было видно. Сквозь жесткую, столетнюю кору пробились без сучков сочные, молодые листья, так что верить нельзя было, что этот старик произвел их. «Да, это тот самый дуб», подумал князь Андрей, и на него вдруг нашло беспричинное, весеннее чувство радости и обновления. Все лучшие минуты его жизни вдруг в одно и то же время вспомнились ему. И Аустерлиц с высоким небом, и мертвое, укоризненное лицо жены, и Пьер на пароме, и девочка, взволнованная красотою ночи, и эта ночь, и луна, – и всё это вдруг вспомнилось ему.
«Нет, жизнь не кончена в 31 год, вдруг окончательно, беспеременно решил князь Андрей. Мало того, что я знаю всё то, что есть во мне, надо, чтобы и все знали это: и Пьер, и эта девочка, которая хотела улететь в небо, надо, чтобы все знали меня, чтобы не для одного меня шла моя жизнь, чтоб не жили они так независимо от моей жизни, чтоб на всех она отражалась и чтобы все они жили со мною вместе!»

Возвратившись из своей поездки, князь Андрей решился осенью ехать в Петербург и придумал разные причины этого решенья. Целый ряд разумных, логических доводов, почему ему необходимо ехать в Петербург и даже служить, ежеминутно был готов к его услугам. Он даже теперь не понимал, как мог он когда нибудь сомневаться в необходимости принять деятельное участие в жизни, точно так же как месяц тому назад он не понимал, как могла бы ему притти мысль уехать из деревни. Ему казалось ясно, что все его опыты жизни должны были пропасть даром и быть бессмыслицей, ежели бы он не приложил их к делу и не принял опять деятельного участия в жизни. Он даже не понимал того, как на основании таких же бедных разумных доводов прежде очевидно было, что он бы унизился, ежели бы теперь после своих уроков жизни опять бы поверил в возможность приносить пользу и в возможность счастия и любви. Теперь разум подсказывал совсем другое. После этой поездки князь Андрей стал скучать в деревне, прежние занятия не интересовали его, и часто, сидя один в своем кабинете, он вставал, подходил к зеркалу и долго смотрел на свое лицо. Потом он отворачивался и смотрел на портрет покойницы Лизы, которая с взбитыми a la grecque [по гречески] буклями нежно и весело смотрела на него из золотой рамки. Она уже не говорила мужу прежних страшных слов, она просто и весело с любопытством смотрела на него. И князь Андрей, заложив назад руки, долго ходил по комнате, то хмурясь, то улыбаясь, передумывая те неразумные, невыразимые словом, тайные как преступление мысли, связанные с Пьером, с славой, с девушкой на окне, с дубом, с женской красотой и любовью, которые изменили всю его жизнь. И в эти то минуты, когда кто входил к нему, он бывал особенно сух, строго решителен и в особенности неприятно логичен.
– Mon cher, [Дорогой мой,] – бывало скажет входя в такую минуту княжна Марья, – Николушке нельзя нынче гулять: очень холодно.
– Ежели бы было тепло, – в такие минуты особенно сухо отвечал князь Андрей своей сестре, – то он бы пошел в одной рубашке, а так как холодно, надо надеть на него теплую одежду, которая для этого и выдумана. Вот что следует из того, что холодно, а не то чтобы оставаться дома, когда ребенку нужен воздух, – говорил он с особенной логичностью, как бы наказывая кого то за всю эту тайную, нелогичную, происходившую в нем, внутреннюю работу. Княжна Марья думала в этих случаях о том, как сушит мужчин эта умственная работа.


Князь Андрей приехал в Петербург в августе 1809 года. Это было время апогея славы молодого Сперанского и энергии совершаемых им переворотов. В этом самом августе, государь, ехав в коляске, был вывален, повредил себе ногу, и оставался в Петергофе три недели, видаясь ежедневно и исключительно со Сперанским. В это время готовились не только два столь знаменитые и встревожившие общество указа об уничтожении придворных чинов и об экзаменах на чины коллежских асессоров и статских советников, но и целая государственная конституция, долженствовавшая изменить существующий судебный, административный и финансовый порядок управления России от государственного совета до волостного правления. Теперь осуществлялись и воплощались те неясные, либеральные мечтания, с которыми вступил на престол император Александр, и которые он стремился осуществить с помощью своих помощников Чарторижского, Новосильцева, Кочубея и Строгонова, которых он сам шутя называл comite du salut publique. [комитет общественного спасения.]
Теперь всех вместе заменил Сперанский по гражданской части и Аракчеев по военной. Князь Андрей вскоре после приезда своего, как камергер, явился ко двору и на выход. Государь два раза, встретив его, не удостоил его ни одним словом. Князю Андрею всегда еще прежде казалось, что он антипатичен государю, что государю неприятно его лицо и всё существо его. В сухом, отдаляющем взгляде, которым посмотрел на него государь, князь Андрей еще более чем прежде нашел подтверждение этому предположению. Придворные объяснили князю Андрею невнимание к нему государя тем, что Его Величество был недоволен тем, что Болконский не служил с 1805 года.