Хишам ибн аль-Калби
| Хишам ибн Мухаммад ал-Калби | |
| Абу-л-Мунзир Хишам ибн Мухаммад ибн ас-Са'иб ал-Калби | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Место рождения: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
| Страна: | |
| Научная сфера: | |
| Известен как: |
основоположник арабской историко-географической литературы, генеалог арабских племён |
Хишам ибн Мухаммад ал-Калби (араб. هشام بن محمد بن السائب الكلبي, полное имя Абу-л-Мунзир Хишам ибн Мухаммад ибн ас-Са’иб ал-Калби, (738—819 или 821, Куфа) — исламский историк и генеалог, знаток арабской древности, перс по происхождению.
Содержание
Деятельность
Главным учителем Хишама ал-Калби был его отец Мухаммад ибн ас-Са'иб ал-Калби, известный тем, что написал один из самых ранних проалидских комментариев к Корану. Он привил интерес к генеалогии арабских племен своему сыну, заставлял его перенимать знания у других учителей, читать лекции и участвовать в диспутах. Благодаря наставничеству отца Хишам ал-Калби составил первые полные своды генеалогий (ансаб) арабских племен.
Хишам является представителем шиитской исторической литературы, он наряду с Абу Михнафом и Наср ибн Музахим ал-Минкари обстоятельно и фундаментально описал историю Алидов настолько, что его труды стали классическими.
Также ал-Калби внёс заметный вклад в арабскую историко-географическую литературу, посвященную описанию стран (ахбар ал-булдан), путей и расстояний, земель, рек и морей, географических поясов и т. д. Академик Игнатий Крачковский считал Хишама ал-Калби первым по времени автором, который писал на общегеографические сюжеты, выходящие за пределы Аравии (например, его книга о четырёх чудесах света, о городах вне Аравии и т. д.).
Благодаря его собирательскому и исследовательскому усердию последующие поколения ученых получили не только надежный фактический материал об арабской древности (многочисленные даты, родословные, верования и т. д.), но и новый метод исторического исследования, отличительными чертами которого были точность и документированность сообщения и его передачи, сжатость и четкость суждения.
Научные труды
Источники называют Хишама ал-Калби автором 140 сочинений, хотя в ряде случаев сочинения под такими же названиями были написаны его отцом, а также доподлинно неизвестно в какой мере сын дополнял труды своего отца.
Известный арабист Станислав Прозоров разделяет труды ал-Калби на несколько групп:
- история пророков;
- доисламская Аравия;
- «дни арабов»;
- история исламизированных стран (Иран, Йемен и т. д.);
- история ислама.
Самыми известными из сохранившихся сочинений Хишама ал-Калби являются «Генеалогия арабов», «Книга об идолах» «Родословная жеребцов до ислама и в период ислама» и «Рынки арабов». Большая часть его трудов утрачена, остались только названия, которые сохранили источники, один из таких источников является знаменитое сочинение ат-Табари «История пророков и царей».
Напишите отзыв о статье "Хишам ибн аль-Калби"
Литература
- Прозоров С. М. [www.orientalstudies.ru/rus/images/pdf/b_prozorov_1980.pdf Арабская историческая литература в Ираке, Иране и Средней Азии в VII — середине X. Шиитская историография.]. — М.:ГРВЛ, 1980.
Ссылки
- [www.vostlit.info/Texts/rus12/Kalbi/pred.phtml Хишам ибн Мухаммад аль-Калби. Книга об идолах (китаб аль-аснам). М. Восточная литература. 1984.]
Отрывок, характеризующий Хишам ибн аль-Калби
– Да что ж такое? – спросили оба Ростова, старший и младший.Анна Михайловна глубоко вздохнула: – Долохов, Марьи Ивановны сын, – сказала она таинственным шопотом, – говорят, совсем компрометировал ее. Он его вывел, пригласил к себе в дом в Петербурге, и вот… Она сюда приехала, и этот сорви голова за ней, – сказала Анна Михайловна, желая выразить свое сочувствие Пьеру, но в невольных интонациях и полуулыбкою выказывая сочувствие сорви голове, как она назвала Долохова. – Говорят, сам Пьер совсем убит своим горем.
– Ну, всё таки скажите ему, чтоб он приезжал в клуб, – всё рассеется. Пир горой будет.
На другой день, 3 го марта, во 2 м часу по полудни, 250 человек членов Английского клуба и 50 человек гостей ожидали к обеду дорогого гостя и героя Австрийского похода, князя Багратиона. В первое время по получении известия об Аустерлицком сражении Москва пришла в недоумение. В то время русские так привыкли к победам, что, получив известие о поражении, одни просто не верили, другие искали объяснений такому странному событию в каких нибудь необыкновенных причинах. В Английском клубе, где собиралось всё, что было знатного, имеющего верные сведения и вес, в декабре месяце, когда стали приходить известия, ничего не говорили про войну и про последнее сражение, как будто все сговорились молчать о нем. Люди, дававшие направление разговорам, как то: граф Ростопчин, князь Юрий Владимирович Долгорукий, Валуев, гр. Марков, кн. Вяземский, не показывались в клубе, а собирались по домам, в своих интимных кружках, и москвичи, говорившие с чужих голосов (к которым принадлежал и Илья Андреич Ростов), оставались на короткое время без определенного суждения о деле войны и без руководителей. Москвичи чувствовали, что что то нехорошо и что обсуждать эти дурные вести трудно, и потому лучше молчать. Но через несколько времени, как присяжные выходят из совещательной комнаты, появились и тузы, дававшие мнение в клубе, и всё заговорило ясно и определенно. Были найдены причины тому неимоверному, неслыханному и невозможному событию, что русские были побиты, и все стало ясно, и во всех углах Москвы заговорили одно и то же. Причины эти были: измена австрийцев, дурное продовольствие войска, измена поляка Пшебышевского и француза Ланжерона, неспособность Кутузова, и (потихоньку говорили) молодость и неопытность государя, вверившегося дурным и ничтожным людям. Но войска, русские войска, говорили все, были необыкновенны и делали чудеса храбрости. Солдаты, офицеры, генералы – были герои. Но героем из героев был князь Багратион, прославившийся своим Шенграбенским делом и отступлением от Аустерлица, где он один провел свою колонну нерасстроенною и целый день отбивал вдвое сильнейшего неприятеля. Тому, что Багратион выбран был героем в Москве, содействовало и то, что он не имел связей в Москве, и был чужой. В лице его отдавалась должная честь боевому, простому, без связей и интриг, русскому солдату, еще связанному воспоминаниями Итальянского похода с именем Суворова. Кроме того в воздаянии ему таких почестей лучше всего показывалось нерасположение и неодобрение Кутузову.
– Ежели бы не было Багратиона, il faudrait l'inventer, [надо бы изобрести его.] – сказал шутник Шиншин, пародируя слова Вольтера. Про Кутузова никто не говорил, и некоторые шопотом бранили его, называя придворною вертушкой и старым сатиром. По всей Москве повторялись слова князя Долгорукова: «лепя, лепя и облепишься», утешавшегося в нашем поражении воспоминанием прежних побед, и повторялись слова Ростопчина про то, что французских солдат надо возбуждать к сражениям высокопарными фразами, что с Немцами надо логически рассуждать, убеждая их, что опаснее бежать, чем итти вперед; но что русских солдат надо только удерживать и просить: потише! Со всex сторон слышны были новые и новые рассказы об отдельных примерах мужества, оказанных нашими солдатами и офицерами при Аустерлице. Тот спас знамя, тот убил 5 ть французов, тот один заряжал 5 ть пушек. Говорили и про Берга, кто его не знал, что он, раненый в правую руку, взял шпагу в левую и пошел вперед. Про Болконского ничего не говорили, и только близко знавшие его жалели, что он рано умер, оставив беременную жену и чудака отца.
