Хищные сумчатые (лат. Dasyuromorphia) — отряд австралийских сумчатых (Metatheria). Большинство питающихся мясом сумчатых относятся к этому отряду. Многие виды европейские поселенцы окрестили по знакомым им плацентарным хищникам, обитающим в Европе, к примеру сумчатого волка или сумчатую куницу. Разумеется, никакого родства между этими видами и их европейскими тёзками не существует, а внешняя схожесть основывается на конвергентной эволюции.
Описание
Многие хищные сумчатые не отличаются друг от друга в значительной степени своим телосложением, но существенно в размере. Некоторые сумчатые мыши достигают лишь размеров европейских мышей, в то время как тасманский дьявол может достигать один метр в длину и вес свыше 10 кг. Вымерший сумчатый волк был ещё крупнее. Все они — проворные и умелые охотники, питающиеся в зависимости от величины насекомыми или позвоночными. Некоторые виды питаются падалью.
Распространение
Хищные сумчатые встречаются в Австралии, на Новой Гвинее, Тасмании и некоторых прилегающих островах.
Систематика
Отряд состоит из двух современных семейств и одного вымершего:
Напишите отзыв о статье "Хищные сумчатые"
Отрывок, характеризующий Хищные сумчатые
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
