Хлеба и зрелищ
«Хле́ба и зре́лищ!» (лат. panem et circenses) — выражение из 10-й сатиры древнеримского поэта-сатирика Ювенала, использованное им для описания современных ему устремлений римского народа. Ювенал противопоставлял эти устремления героическому прошлому:
- Этот народ уж давно … все заботы забыл, и Рим, что когда-то
- Всё раздавал: легионы, и власть, и ликторов связки,
- Сдержан теперь и о двух лишь вещах беспокойно мечтает:
- Хлеба и зрелищ! …[1]
Оригинальный текст (лат.)... iam pridem, ex quo suffragia nulli </br> uendimus, effudit curas; nam qui dabat olim </br> imperium, fasces, legiones, omnia, nunc se </br> continet atque duas tantum res anxius optat, </br> panem et circenses. ...
Выражение использовалось для описания политики государственных деятелей, которые, подкупая плебс раздачами денег и продуктов, а также цирковыми представлениями, захватывали и удерживали власть в древнем Риме. Практика субсидирования цен на продукты была введена «хлебным законом» ещё в 123 году до н. э.
Выражение также используется для негативного описания подкупа избирателей и популизма в современной политике.
Содержание
В культуре
- «Хлеба и зрелищ» — заглавие романа А. К. Шеллера-Михайлова (1876 г.).
- panem et circenses произносит Плутарх в третьей книге серии Голодных игр. В государстве с названием Панем использовался вышеописанный метод удержания власти.
- Panis et circenses — песня бразильской группы Os Mutantes
Пародии
- Андрей Кнышев в программе «Дуплькич, или Рычание ягнят» предложил современный вариант этого высказывания — «Жрачки и ржачки».
См. также
Напишите отзыв о статье "Хлеба и зрелищ"
Примечания
- ↑ [ancientrome.ru/antlitr/juvenal/juvenal10.html Ювенал. Сатиры. Книга IV. Сатира десятая. Перевод Ф. А. Петровского]
Ссылки
- Panem et circenses // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
Отрывок, характеризующий Хлеба и зрелищ
Мавра Кузминишна, смахнув пыль, закрыла клавикорды и, тяжело вздохнув, вышла из гостиной и заперла входную дверь.Выйдя на двор, Мавра Кузминишна задумалась о том, куда ей идти теперь: пить ли чай к Васильичу во флигель или в кладовую прибрать то, что еще не было прибрано?
В тихой улице послышались быстрые шаги. Шаги остановились у калитки; щеколда стала стучать под рукой, старавшейся отпереть ее.
Мавра Кузминишна подошла к калитке.
– Кого надо?
– Графа, графа Илью Андреича Ростова.
– Да вы кто?
– Я офицер. Мне бы видеть нужно, – сказал русский приятный и барский голос.
Мавра Кузминишна отперла калитку. И на двор вошел лет восемнадцати круглолицый офицер, типом лица похожий на Ростовых.
– Уехали, батюшка. Вчерашнего числа в вечерни изволили уехать, – ласково сказала Мавра Кузмипишна.
Молодой офицер, стоя в калитке, как бы в нерешительности войти или не войти ему, пощелкал языком.
– Ах, какая досада!.. – проговорил он. – Мне бы вчера… Ах, как жалко!..
Мавра Кузминишна между тем внимательно и сочувственно разглядывала знакомые ей черты ростовской породы в лице молодого человека, и изорванную шинель, и стоптанные сапоги, которые были на нем.
– Вам зачем же графа надо было? – спросила она.
– Да уж… что делать! – с досадой проговорил офицер и взялся за калитку, как бы намереваясь уйти. Он опять остановился в нерешительности.
– Видите ли? – вдруг сказал он. – Я родственник графу, и он всегда очень добр был ко мне. Так вот, видите ли (он с доброй и веселой улыбкой посмотрел на свой плащ и сапоги), и обносился, и денег ничего нет; так я хотел попросить графа…
Мавра Кузминишна не дала договорить ему.
– Вы минуточку бы повременили, батюшка. Одною минуточку, – сказала она. И как только офицер отпустил руку от калитки, Мавра Кузминишна повернулась и быстрым старушечьим шагом пошла на задний двор к своему флигелю.
