Жалование

Жа́лование или жа́лованье (ист. трактамент) — плата за службу, постоянное денежное пособие, выдаваемое регулярно (обычно ежемесячно). Такое денежное пособие может иметь разные формы, в том числе:

• стипендия — денежное пособие, выдаваемое учащимся;
• роялти (royalties) — периодические выплаты, причитающиеся держателю авторских прав;
• пособие по безработице — регулярная социальная денежная выплата государством лицам, признанными по закону безработными;
• заработная плата — денежное вознаграждение, получаемое работником за свой труд;
• финансовая рента — ряд последовательных платежей, производимых через равные промежутки времени.

История жалований на Руси

В старину «жалование» означало сетование, печаль, затем милость, льготу, дар. Такой характер имело жалованье, которое вольные слуги получали за службу у древнерусских князей, в виде различных поземельных владений.

С течением времени, когда служба из вольной стала невольной и сделалась повинностью, поместные дачи и поземельные льготы явились вознаграждением за исправное отбывание этой повинности, служилые люди приобрели юридическое право на это жалование, что всего ярче выразилось в постановлениях об указной части вдовы (см. также Поместье).

В древнерусском языке также употреблялось слово алафа.

Жалование великих и удельных князей своим должностным лицам

На Руси при великих и удельных князьях лица, служившие в области управления и суда, получали за свою службу вознаграждение в виде корма и иных доходов, причём предоставление такой доходной должности рассматривалось как награда и самая должность называлась жалованьем.

С уничтожением системы кормления должностям присвоены были денежные оклады.

Жалование служилых людей

В XIV—XVIII веках служилые люди за службу получали денежное или поместное жалование, титулы и другие вознаграждения.

Жалование городовым дворянам и боярским детям

В Русском государстве XVI и XVII веков городовым дворянам и детям боярским выдавалось денежное жалованье:

• ежегодное, так называемые «деньги из чети» или четвертное денежное жалованье, а жалованных называли «четвертчиками»;
• «за службы и посылки» и всякий раз по особому челобитью получателя — «деньги с городом» (деньги городовые).

XIX век

В XIX веке жалованием называлось на русском законодательном языке только часть вознаграждения, получаемого лицом, состоящим на государственной службе. Все в совокупности виды денежных выдач по службе, производимых как из сумм государственного казначейства, так и из других источников (из земских сумм, городских и общественных доходов, из специальных средств отдельных ведомств и т. п.), именовались содержанием. К видам содержания относились:

• жалованье;
• столовые деньги;
• квартирные деньги по штатам и особым назначениям;
• денежные аренды, производящиеся на службе пенсии и всякое, под каким бы то ни было наименованием, добавочное содержание.

Это различие имело большое практическое значение при назначении пенсии и добавочного жалованья (и то, и другое назначалось в зависимости от суммы жалованья), при переборах и во многих других случаях. Обыкновенно содержание служащих слагалось из трёх элементов:

1. жалованья (основной элемент),
2. столовых денег,
3. квартирных денег или квартир в натуре.

Размер каждого из этих элементов определялся в штатах, установленных для каждого ведомства и учреждения. По некоторым должностям производилось, впрочем, одно только жалование, или жалование вместе со столовыми, или жалование вместе с квартирными. В виде исключения оклады содержания назначались не в зависимости от должности, а по чину, или по особым Высочайшим повелениям, или по усмотрению начальства; последнее имело место только по отношению к канцелярским чиновникам и служителям, которые не могли быть отнесены к числу должностных лиц в собственном смысле. Лица, служащие по вольному найму, получали содержание по соглашению с начальством. Количественное отношение трёх главных элементов содержания выяснялось из постановлений, относящихся к тем случаям, когда чиновники получали содержание в одной общей сумме. В этих случаях 1/4 годового оклада считалось квартирными, если служащий не имел казённого помещения, а из остальных 3/4 одна половина считалась жалованием, а другая — столовыми деньгами; из общего же содержания лиц, пользующихся казённым помещением, одна половина причисляется к жалованию, а другая — к столовым деньгам.

Выдача содержания производилась помесячно, причём жалование выдавалось за истекающий месяц, столовые — за месяц вперёд, квартирные — за треть года вперёд. Переборы жалования, столовых и квартирных денег, зависящие от смерти, отставки или оставления чиновников за штатом, принимались на счёт казны. В прибавках к жалованью за пятилетия службы (в размере от 20 до 25 %) заключалось одно из главных преимуществ службы в отдалённых и привилегированных местностях. В тех случаях, где допущено было соединение двух должностей, должностное лицо получало по обеим должностям только жалование и столовые деньги. Особые постановления имелись для случаев исправления должности и для отпусков. Лицам, состоящим под судом и следствием, содержание уменьшалось на основании особых правил. Лицам, оставленным за штатом, в течение года или до определения их на должность производилось жалование (но не все содержание). Начальник, который без особой законной причины задержит следующие его подчинённому жалование или же другие денежные или иные выдачи, подвергался денежному взысканию в пользу обиженного подчинённого, вдвое против суммы или цены неправильно им задержанного

В военном деле

О жаловании в военном ведомстве — см. денежное довольствие.

См. также

• Кокань — мифическая страна изобилия и безделья во французской и английской литературе XII—XIII веков. Страна винных рек, где за труд наказывают, а за безделье платят жалование.
• Финансовая независимость
• Пассивный доход

Литература

• Жалованье // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Жалование

[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:
«По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство, с получения сего, отправиться в Калугу, где и ожидайте дальнейшего повеления и назначения от его императорского величества».
Но вслед за отсылкой Бенигсена к армии приехал великий князь Константин Павлович, делавший начало кампании и удаленный из армии Кутузовым. Теперь великий князь, приехав к армии, сообщил Кутузову о неудовольствии государя императора за слабые успехи наших войск и за медленность движения. Государь император сам на днях намеревался прибыть к армии.