Хлебный дом

Достопримечательность
Хлебный дом
Хлебный дом со стороны центральной площади Царицынского дворцово-паркового ансамбля
Город	Москва
Координаты	55°36′57″ с. ш. 37°41′04″ в. д.55.6160000° с. ш. 37.6845000° в. д. / 55.6160000; 37.6845000
Архитектурный стиль	Псевдоготика
Автор проекта	Василий Баженов
Основатель	Екатерина II
Строительство	1784—1785 годы
Основные даты: 1785 — отстранение Баженова от строительства 1852 — в корпусе открыта больница 1920-е — стихийное возникновение в здании коммуналок 1987 — начало реставрации 2006 — реконструкция здания
Статус	Объект культурного наследия РФ № 7710115025
Состояние	Часть музея-заповедника «Царицыно»

 памятник архитектуры (федеральный)

Хле́бный дом (Ку́хонный ко́рпус) — здание, входящее в комплекс застройки Царицынского дворцово-паркового ансамбля. Предназначалось для размещения кухонь и хозяйственных служб; возведено в 1784—1785 годах по проекту и под руководством Василия Баженова в ходе строительства подмосковной резиденции императрицы Екатерины II.

Название «Хлебный дом» здание получило в XIX веке из-за размещённых на парадных фасадах особых горельефов в виде каравая и солонки.

Здание является одной из самых интересных построек Баженова; а также — самым большим сооружением архитектора из сохранившихся в Царицыне и вообще в Москве.

История Хлебного дома

Баженов в ходе работы над Царицыном с 1778 года неоднократно испрашивал разрешения приступить к строительству Кухонного корпуса — задуманное им здание являлось важнейшим элементом ансамбля, — но всякий раз получал распоряжение заниматься другими постройками. Лишь весной 1784 года, когда все работы были форсированы ввиду предстоящего визита императрицы, началось возведение одного из самых крупных сооружений царицынского ансамбля. Одновременно со зданием кухонь в Царицыне строились Большой мост через овраг, Первый и Второй Кавалерские корпуса и некоторые павильоны. 21 июля Баженов докладывал в письме А. А. Безбородко, что подвалы и ледники Кухонного корпуса готовы, а сам он построен до половины первого этажа. К маю 1785 года здание вчерне было завершено, имелась временная крыша, внутренние помещения, рамы в части оконных проёмов.

Екатерина II осталась недовольна проделанной работой — основные, жилые дворцовые сооружения ей не понравились; в 1786 году Баженов был отстранён от всех возложенных на него обязанностей. В дальнейшем руководил строительством Царицына Матвей Казаков. В 1787—1788 годах Кухонный корпус был доделан и получил постоянную железную кровлю, но она отличалась от первоначального проекта. Баженов запланировал здание кухонь с плоской крышей; Казаков сделал её со скатами — силуэт здания от этого несколько изменился.

Дальнейшая судьба

Кухни Хлебного дома должны были разделяться по статусу на «верхнюю кухню» (обслуживавшую стол Её императорского величества и Их Императорских высочеств), «среднюю кухню» (для дежурных кавалеров и статс-дам) и «нижнюю кухню» (для караульных офицеров и «камер-юнфар» (камер-юнгфрау). Планировались столы «общей столовой» из трёх классов: 1 — камердинерский и камер-юнкерский, 2 — официантский, 3 — ливрейный (для прислуги). Для каждого из столов предполагался свой штат служителей и набор продуктов. Часть продуктов должна была полагаться мундкохам (старшим поварам) и кохам.

Некоторое время, пока строился новый Большой дворец, корпус использовался по своему прямому назначению; здесь же размещались хозяйственные службы царицынской усадьбы в начале XIX века. В годы царствования Александра I из здания выламывали кирпич для строительства садовых павильонов в парке.

В 1849 году архитектор В. Г. Дрегалов в соответствии с распоряжением Николая I составил проект приспособления Хлебного дома под лечебницу и богадельню; в результате перестройки внутри здания появилась новая просторная лестница на второй этаж. В 1852 году в корпусе открылась больница для крестьян дворцового ведомства, но функционировала недолго, до 1859 года; богадельня так и не была открыта. В здании также проживали царицынские садовники и служители усадьбы. В 1870-х годах непродолжительное время в нескольких помещениях здания располагалось ремесленное училище; а с 1880-х комнаты в отделанной части здания (около трёх десятков) стали сдаваться на лето внаём — Царицыно в то время стало популярным дачным местом. В 1920-е годы в Хлебном доме стихийно возникли коммуналки — они заняли обжитую часть здания; другая часть продолжала пустовать, зарастая травой и деревьями. Коммуналки просуществовали до 1970-х годов.

Реставрация и реконструкция

Реставрационные работы начались в 1987 году, но из-за финансовых трудностей в 1990-е велись очень медленно. В 2005—2006 годах, после того, как музей-заповедник «Царицыно» стал собственностью города, Хлебный дом был реконструирован. (К моменту передачи в собственность города реставрация здания была почти завершена.) Хлебный дом приобрёл парапет, который Баженов не успел возвести, но крыша при этом была оставлена покатой, а не плоской, как в баженовском проекте. Внутренний двор Кухонного корпуса был перекрыт стеклянным куполом и превращён в атриум, отчего силуэт здания ещё более изменился по сравнению как с проектом Баженова, так и с «историческим» внешним видом, существовавшим в XIX—XX веках. Реконструкция здания вызвала критику специалистов в СМИ. Директор Института искусствознания РАН Алексей Комеч отмечал, что искажение облика здания, являющегося памятником архитектуры федерального значения, при научной реставрации недопустимо. Обращение в Генеральную прокуратуру с требованием остановить возведение купола, нарушающее закон об охране памятников культуры, осталось безрезультатным: здание было реконструировано по первоначальному проекту. Стеклянный купол внёс новый элемент в царицынский ансамбль, тем самым разрушив архитектурно-художественный образ, задуманный Баженовым — с подчёркнуто горизонтальными линиями крыш почти всех зданий.

Работы проводились под руководством М. Л. Фельдмана (проект разработан Мастерской № 13 «Моспроекта-2»; руководитель О. Е. Галаничева). В сентябре 2006 года в День города Хлебный дом был открыт; в нём ныне размещены основные экспозиции музея-заповедника «Царицыно»; атриум используется как концертный и выставочный зал.

Архитектурные особенности

Кухонный корпус представляет собой в плане квадрат со скруглёнными углами и имеет внутренний двор. Углы здания сориентированы по сторонам света, поэтому на дворцовую площадь ансамбля оно выходит под углом, северо-западным фасадом, тем самым замыкая перспективу площади. По замыслу Баженова, Кухонный корпус должен был играть очень важную роль в композиции царицынской застройки: расположенное на холме, в наивысшей точке всего ансамбля, крупное здание должно было стать наряду с непостроенным Конюшенным корпусом ведущим элементом дальнего плана парадных царицынских фасадов.

Внешний вид Кухонного корпуса ничем, кроме горельефов, не выдаёт его служебного предназначения; скорее наоборот, здание воспринимается как полноценный дворец. В этом проявился баженовский «театр архитектуры»: прозаические кухни должны были скрываться под маской дворца. Хлебный дом уникален для русской классической архитектуры. Его формы отличаются особой, глубоко продуманной, лаконичной выразительностью и спокойствием линий. Ясные уравновешенные пропорции, соразмерность деталей создают цельный и гармоничный художественный образ. Декоративное решение с изысканной формой окон, мощными белокаменными карнизами, дважды опоясывающими здание, делает его похожим на североитальянские палаццо. Одновременно Хлебный дом похож и на неприступные средневековые арсеналы и имеет черты сходства с за́мками — скруглённые углы подчёркивают замкнутость здания, а со стороны парадных фасадов отсутствуют входы. Они расположены с другой, непарадной стороны здания и ведут во внутренний двор, в котором, в свою очередь, имеются лестницы непосредственно в помещения Кухонного корпуса. Такое решение обеспечивало бы незаметность хозяйственной жизни для венценосных обитателей царицынских дворцов.

Два горельефа-эмблемы в виде каравая с солонкой, украшающие фасады, развёрнутые к парадной части царицынского ансамбля, являются единственными скульптурными украшениями здания. Над сандриками, венчающими горельефы, размещается вензель из букв «Х» и «С» (хлеб-соль); «С» выполнена в форме калача, а «Х» напоминает скрещённые линейки — намёк на принадлежность к масонству Баженова (в качестве тайных символов масоны использовали в том числе и инструменты строителей и архитекторов). Одна из легенд, связанных с масонством Баженова, гласит, что в художественном образе Хлебного дома архитектор метафорически отобразил «братскую трапезу масонов». Окна первого этажа изображают высокие стулья братьев, сидящих спиной к наблюдателю, окна второго — фигуры братьев, сидящих напротив, лицом к наблюдателю, а круглые окна между ними и детали карниза — блюда и бокалы.

Баженов при проектировании здания кухонь проявил себя мастером, знающим многие тонкости кулинарных технологий. Всего им было запланировано восемь кухонь, среди них — специализированные кухни вроде кондитерских цехов и тому подобных. Помимо кухонь, часть помещений планировалось обустроить под «скатерные», «буфетные» и прочие комнаты для хранения столовой утвари и посуды; другие — для проживания служителей и поваров; три комнаты отводились аптекарю и для хранения лекарств. Подвалы здания предназначались для обустройства ледников и винных погребов; к их строительству Баженов относился дотошно, отказавшись использовать стройматериалы из ближних мест в пользу белого камня из хорошёвских каменоломен, отличавшегося особыми свойствами по влаго- и морозостойкости. Среди хозяйственных построек других императорских резиденций России Хлебный дом не имеет аналогов не только в художественном отношении, но и в функциональном.

Залы Хлебного дома

Особенностью планировки Кухонного корпуса является анфиладное построение помещений, расположенных по внешнему периметру контура здания. Они предполагались в качестве основных, рабочих помещений с печами и очагами. При всём их утилитарном назначении Баженов и здесь проявил себя как незаурядный художник: некоторые просторные залы, завершающиеся сводами совершенных пропорций, оставляют впечатление древнерусских боярских хором или напоминают монастырские трапезные. Угловые комнаты по открывающейся игре перспектив ассоциируются с барочными дворцовыми залами. Комнаты, выходящие окнами во внутренний двор, предназначались для проживания обслуживающего персонала и служебных целей.

Теперь залы используются для размещения основных экспозиций, составленных из коллекций музея-заповедника «Царицыно». Здесь можно увидеть оригинальные эскизы и чертежи царицынских построек, созданных Баженовым и Казаковым; предметы быта и декоративно-прикладного искусства второй половины XVIII века.

В залах размещается экспозиция «Искусство в границах СССР» — эта коллекция положила начало музею декоративно-прикладного искусства народов СССР, созданному в 1984 году и преобразованному в 1993 в музей-заповедник «Царицыно». В залах представлены произведения традиционного народного искусства русских мастеров из различных регионов, а также народных умельцев из Белоруссии, Украины, Прибалтики, Кавказа и Закавказья, Поволжья, Средней Азии. Различными произведениями представлены известнейшие центры народных художественных промыслов — Хохлома, Богородское, Каргополь, Скопино, Городец и другие. Широко представлено гончарное ремесло — характерной для разных народов посудой, изразцами, игрушкой. В экспозиции представлены также ткаческие изделия, вышивка, народные костюмы.

Атриум Хлебного дома, появившийся в 2006 году в процессе реконструкции здания, используется для проведения выставок и концертов. В 2008 году ко Дню города Москвы в атриуме появился орган-портатив, и теперь здесь проводятся концерты органной музыки. Орган изготовлен в Германии специально для атриума Хлебного дома, с учётом особенностей акустики зала. Вес инструмента составляет около 2,2 тонн; в нём 734 трубы, два мануала и 30-клавишная педальная клавиатура. 6 сентября 2008 года в Хлебном доме состоялся первый органный концерт — участвовали органист Александр Майкапар и ансамбль духовых инструментов «Модус Вивенди» .

• Хлебный-дом-01.jpg

  Северо-западный фасад

• Хлебный-дом-03.jpg
• Image-Zarizyno Nebengebaeude.jpg
• Хлебный дом001.jpg

Литература

• Згура, В. Проблемы и памятники, связанные с Баженовым. — М., 1929.

• Снегирёв, В. Л. Знаменитый зодчий В. И. Баженов. — М., 1950.

• Михайлов, А. И. Баженов. — М., 1951.

• Виноградов, Н. Д., Земсков Б. С. Царицыно // Подмосковье. — М., 1956.

• Василий Иванович Баженов: Письма. Пояснения к проектам. Свидетельства современников. Биографические документы / Сост. Ю. Я. Герчук. — М.: Искусство, 2001. — (Мир художника). — ISBN 5-85200-325-5.

• Наумкин, Г. И. Архитектурная иконография Царицынского ансамбля В. И. Баженова. — М.: Компания Спутник+, 2004. — ISBN 5-93406-703-6.

• Андреева, Л. В. Музей-заповедник Царицыно: дворцовый ансамбль, парк, коллекции. — М.: Государственный музей-заповедник «Царицыно», 2005. — ISBN 5-88149-209-9.

• Шамурин, Ю. И. Царицыно // Подмосковные. — М.: Издательский дом Тончу, 2007. — ISBN 978-5-91215-011-1.

Ссылки

• [tsaricyno.ru/?page_id=19 «Хлебный дом»] — История строительства, описание, фото.

Отрывок, характеризующий Хлебный дом

– Вы не получили моего письма? – спросил он, и не дожидаясь ответа, которого бы он и не получил, потому что княжна не могла говорить, он вернулся, и с акушером, который вошел вслед за ним (он съехался с ним на последней станции), быстрыми шагами опять вошел на лестницу и опять обнял сестру. – Какая судьба! – проговорил он, – Маша милая – и, скинув шубу и сапоги, пошел на половину княгини.


Маленькая княгиня лежала на подушках, в белом чепчике. (Страдания только что отпустили ее.) Черные волосы прядями вились у ее воспаленных, вспотевших щек; румяный, прелестный ротик с губкой, покрытой черными волосиками, был раскрыт, и она радостно улыбалась. Князь Андрей вошел в комнату и остановился перед ней, у изножья дивана, на котором она лежала. Блестящие глаза, смотревшие детски, испуганно и взволнованно, остановились на нем, не изменяя выражения. «Я вас всех люблю, я никому зла не делала, за что я страдаю? помогите мне», говорило ее выражение. Она видела мужа, но не понимала значения его появления теперь перед нею. Князь Андрей обошел диван и в лоб поцеловал ее.
– Душенька моя, – сказал он: слово, которое никогда не говорил ей. – Бог милостив. – Она вопросительно, детски укоризненно посмотрела на него.
– Я от тебя ждала помощи, и ничего, ничего, и ты тоже! – сказали ее глаза. Она не удивилась, что он приехал; она не поняла того, что он приехал. Его приезд не имел никакого отношения до ее страданий и облегчения их. Муки вновь начались, и Марья Богдановна посоветовала князю Андрею выйти из комнаты.
Акушер вошел в комнату. Князь Андрей вышел и, встретив княжну Марью, опять подошел к ней. Они шопотом заговорили, но всякую минуту разговор замолкал. Они ждали и прислушивались.
– Allez, mon ami, [Иди, мой друг,] – сказала княжна Марья. Князь Андрей опять пошел к жене, и в соседней комнате сел дожидаясь. Какая то женщина вышла из ее комнаты с испуганным лицом и смутилась, увидав князя Андрея. Он закрыл лицо руками и просидел так несколько минут. Жалкие, беспомощно животные стоны слышались из за двери. Князь Андрей встал, подошел к двери и хотел отворить ее. Дверь держал кто то.
– Нельзя, нельзя! – проговорил оттуда испуганный голос. – Он стал ходить по комнате. Крики замолкли, еще прошло несколько секунд. Вдруг страшный крик – не ее крик, она не могла так кричать, – раздался в соседней комнате. Князь Андрей подбежал к двери; крик замолк, послышался крик ребенка.
«Зачем принесли туда ребенка? подумал в первую секунду князь Андрей. Ребенок? Какой?… Зачем там ребенок? Или это родился ребенок?» Когда он вдруг понял всё радостное значение этого крика, слезы задушили его, и он, облокотившись обеими руками на подоконник, всхлипывая, заплакал, как плачут дети. Дверь отворилась. Доктор, с засученными рукавами рубашки, без сюртука, бледный и с трясущейся челюстью, вышел из комнаты. Князь Андрей обратился к нему, но доктор растерянно взглянул на него и, ни слова не сказав, прошел мимо. Женщина выбежала и, увидав князя Андрея, замялась на пороге. Он вошел в комнату жены. Она мертвая лежала в том же положении, в котором он видел ее пять минут тому назад, и то же выражение, несмотря на остановившиеся глаза и на бледность щек, было на этом прелестном, детском личике с губкой, покрытой черными волосиками.
«Я вас всех люблю и никому дурного не делала, и что вы со мной сделали?» говорило ее прелестное, жалкое, мертвое лицо. В углу комнаты хрюкнуло и пискнуло что то маленькое, красное в белых трясущихся руках Марьи Богдановны.

Через два часа после этого князь Андрей тихими шагами вошел в кабинет к отцу. Старик всё уже знал. Он стоял у самой двери, и, как только она отворилась, старик молча старческими, жесткими руками, как тисками, обхватил шею сына и зарыдал как ребенок.

Через три дня отпевали маленькую княгиню, и, прощаясь с нею, князь Андрей взошел на ступени гроба. И в гробу было то же лицо, хотя и с закрытыми глазами. «Ах, что вы со мной сделали?» всё говорило оно, и князь Андрей почувствовал, что в душе его оторвалось что то, что он виноват в вине, которую ему не поправить и не забыть. Он не мог плакать. Старик тоже вошел и поцеловал ее восковую ручку, спокойно и высоко лежащую на другой, и ему ее лицо сказало: «Ах, что и за что вы это со мной сделали?» И старик сердито отвернулся, увидав это лицо.

Еще через пять дней крестили молодого князя Николая Андреича. Мамушка подбородком придерживала пеленки, в то время, как гусиным перышком священник мазал сморщенные красные ладонки и ступеньки мальчика.
Крестный отец дед, боясь уронить, вздрагивая, носил младенца вокруг жестяной помятой купели и передавал его крестной матери, княжне Марье. Князь Андрей, замирая от страха, чтоб не утопили ребенка, сидел в другой комнате, ожидая окончания таинства. Он радостно взглянул на ребенка, когда ему вынесла его нянюшка, и одобрительно кивнул головой, когда нянюшка сообщила ему, что брошенный в купель вощечок с волосками не потонул, а поплыл по купели.


Участие Ростова в дуэли Долохова с Безуховым было замято стараниями старого графа, и Ростов вместо того, чтобы быть разжалованным, как он ожидал, был определен адъютантом к московскому генерал губернатору. Вследствие этого он не мог ехать в деревню со всем семейством, а оставался при своей новой должности всё лето в Москве. Долохов выздоровел, и Ростов особенно сдружился с ним в это время его выздоровления. Долохов больной лежал у матери, страстно и нежно любившей его. Старушка Марья Ивановна, полюбившая Ростова за его дружбу к Феде, часто говорила ему про своего сына.
– Да, граф, он слишком благороден и чист душою, – говаривала она, – для нашего нынешнего, развращенного света. Добродетели никто не любит, она всем глаза колет. Ну скажите, граф, справедливо это, честно это со стороны Безухова? А Федя по своему благородству любил его, и теперь никогда ничего дурного про него не говорит. В Петербурге эти шалости с квартальным там что то шутили, ведь они вместе делали? Что ж, Безухову ничего, а Федя все на своих плечах перенес! Ведь что он перенес! Положим, возвратили, да ведь как же и не возвратить? Я думаю таких, как он, храбрецов и сынов отечества не много там было. Что ж теперь – эта дуэль! Есть ли чувство, честь у этих людей! Зная, что он единственный сын, вызвать на дуэль и стрелять так прямо! Хорошо, что Бог помиловал нас. И за что же? Ну кто же в наше время не имеет интриги? Что ж, коли он так ревнив? Я понимаю, ведь он прежде мог дать почувствовать, а то год ведь продолжалось. И что же, вызвал на дуэль, полагая, что Федя не будет драться, потому что он ему должен. Какая низость! Какая гадость! Я знаю, вы Федю поняли, мой милый граф, оттого то я вас душой люблю, верьте мне. Его редкие понимают. Это такая высокая, небесная душа!
Сам Долохов часто во время своего выздоровления говорил Ростову такие слова, которых никак нельзя было ожидать от него. – Меня считают злым человеком, я знаю, – говаривал он, – и пускай. Я никого знать не хочу кроме тех, кого люблю; но кого я люблю, того люблю так, что жизнь отдам, а остальных передавлю всех, коли станут на дороге. У меня есть обожаемая, неоцененная мать, два три друга, ты в том числе, а на остальных я обращаю внимание только на столько, на сколько они полезны или вредны. И все почти вредны, в особенности женщины. Да, душа моя, – продолжал он, – мужчин я встречал любящих, благородных, возвышенных; но женщин, кроме продажных тварей – графинь или кухарок, всё равно – я не встречал еще. Я не встречал еще той небесной чистоты, преданности, которых я ищу в женщине. Ежели бы я нашел такую женщину, я бы жизнь отдал за нее. А эти!… – Он сделал презрительный жест. – И веришь ли мне, ежели я еще дорожу жизнью, то дорожу только потому, что надеюсь еще встретить такое небесное существо, которое бы возродило, очистило и возвысило меня. Но ты не понимаешь этого.
– Нет, я очень понимаю, – отвечал Ростов, находившийся под влиянием своего нового друга.

Осенью семейство Ростовых вернулось в Москву. В начале зимы вернулся и Денисов и остановился у Ростовых. Это первое время зимы 1806 года, проведенное Николаем Ростовым в Москве, было одно из самых счастливых и веселых для него и для всего его семейства. Николай привлек с собой в дом родителей много молодых людей. Вера была двадцати летняя, красивая девица; Соня шестнадцати летняя девушка во всей прелести только что распустившегося цветка; Наташа полу барышня, полу девочка, то детски смешная, то девически обворожительная.
В доме Ростовых завелась в это время какая то особенная атмосфера любовности, как это бывает в доме, где очень милые и очень молодые девушки. Всякий молодой человек, приезжавший в дом Ростовых, глядя на эти молодые, восприимчивые, чему то (вероятно своему счастию) улыбающиеся, девические лица, на эту оживленную беготню, слушая этот непоследовательный, но ласковый ко всем, на всё готовый, исполненный надежды лепет женской молодежи, слушая эти непоследовательные звуки, то пенья, то музыки, испытывал одно и то же чувство готовности к любви и ожидания счастья, которое испытывала и сама молодежь дома Ростовых.
В числе молодых людей, введенных Ростовым, был одним из первых – Долохов, который понравился всем в доме, исключая Наташи. За Долохова она чуть не поссорилась с братом. Она настаивала на том, что он злой человек, что в дуэли с Безуховым Пьер был прав, а Долохов виноват, что он неприятен и неестествен.
– Нечего мне понимать, – с упорным своевольством кричала Наташа, – он злой и без чувств. Вот ведь я же люблю твоего Денисова, он и кутила, и всё, а я всё таки его люблю, стало быть я понимаю. Не умею, как тебе сказать; у него всё назначено, а я этого не люблю. Денисова…
– Ну Денисов другое дело, – отвечал Николай, давая чувствовать, что в сравнении с Долоховым даже и Денисов был ничто, – надо понимать, какая душа у этого Долохова, надо видеть его с матерью, это такое сердце!
– Уж этого я не знаю, но с ним мне неловко. И ты знаешь ли, что он влюбился в Соню?
– Какие глупости…
– Я уверена, вот увидишь. – Предсказание Наташи сбывалось. Долохов, не любивший дамского общества, стал часто бывать в доме, и вопрос о том, для кого он ездит, скоро (хотя и никто не говорил про это) был решен так, что он ездит для Сони. И Соня, хотя никогда не посмела бы сказать этого, знала это и всякий раз, как кумач, краснела при появлении Долохова.
Долохов часто обедал у Ростовых, никогда не пропускал спектакля, где они были, и бывал на балах adolescentes [подростков] у Иогеля, где всегда бывали Ростовы. Он оказывал преимущественное внимание Соне и смотрел на нее такими глазами, что не только она без краски не могла выдержать этого взгляда, но и старая графиня и Наташа краснели, заметив этот взгляд.
Видно было, что этот сильный, странный мужчина находился под неотразимым влиянием, производимым на него этой черненькой, грациозной, любящей другого девочкой.
Ростов замечал что то новое между Долоховым и Соней; но он не определял себе, какие это были новые отношения. «Они там все влюблены в кого то», думал он про Соню и Наташу. Но ему было не так, как прежде, ловко с Соней и Долоховым, и он реже стал бывать дома.
С осени 1806 года опять всё заговорило о войне с Наполеоном еще с большим жаром, чем в прошлом году. Назначен был не только набор рекрут, но и еще 9 ти ратников с тысячи. Повсюду проклинали анафемой Бонапартия, и в Москве только и толков было, что о предстоящей войне. Для семейства Ростовых весь интерес этих приготовлений к войне заключался только в том, что Николушка ни за что не соглашался оставаться в Москве и выжидал только конца отпуска Денисова с тем, чтобы с ним вместе ехать в полк после праздников. Предстоящий отъезд не только не мешал ему веселиться, но еще поощрял его к этому. Большую часть времени он проводил вне дома, на обедах, вечерах и балах.

ХI
На третий день Рождества, Николай обедал дома, что в последнее время редко случалось с ним. Это был официально прощальный обед, так как он с Денисовым уезжал в полк после Крещенья. Обедало человек двадцать, в том числе Долохов и Денисов.
Никогда в доме Ростовых любовный воздух, атмосфера влюбленности не давали себя чувствовать с такой силой, как в эти дни праздников. «Лови минуты счастия, заставляй себя любить, влюбляйся сам! Только это одно есть настоящее на свете – остальное всё вздор. И этим одним мы здесь только и заняты», – говорила эта атмосфера. Николай, как и всегда, замучив две пары лошадей и то не успев побывать во всех местах, где ему надо было быть и куда его звали, приехал домой перед самым обедом. Как только он вошел, он заметил и почувствовал напряженность любовной атмосферы в доме, но кроме того он заметил странное замешательство, царствующее между некоторыми из членов общества. Особенно взволнованы были Соня, Долохов, старая графиня и немного Наташа. Николай понял, что что то должно было случиться до обеда между Соней и Долоховым и с свойственною ему чуткостью сердца был очень нежен и осторожен, во время обеда, в обращении с ними обоими. В этот же вечер третьего дня праздников должен был быть один из тех балов у Иогеля (танцовального учителя), которые он давал по праздникам для всех своих учеников и учениц.
– Николенька, ты поедешь к Иогелю? Пожалуйста, поезжай, – сказала ему Наташа, – он тебя особенно просил, и Василий Дмитрич (это был Денисов) едет.
– Куда я не поеду по приказанию г'афини! – сказал Денисов, шутливо поставивший себя в доме Ростовых на ногу рыцаря Наташи, – pas de chale [танец с шалью] готов танцовать.
– Коли успею! Я обещал Архаровым, у них вечер, – сказал Николай.
– А ты?… – обратился он к Долохову. И только что спросил это, заметил, что этого не надо было спрашивать.
– Да, может быть… – холодно и сердито отвечал Долохов, взглянув на Соню и, нахмурившись, точно таким взглядом, каким он на клубном обеде смотрел на Пьера, опять взглянул на Николая.
«Что нибудь есть», подумал Николай и еще более утвердился в этом предположении тем, что Долохов тотчас же после обеда уехал. Он вызвал Наташу и спросил, что такое?
– А я тебя искала, – сказала Наташа, выбежав к нему. – Я говорила, ты всё не хотел верить, – торжествующе сказала она, – он сделал предложение Соне.
Как ни мало занимался Николай Соней за это время, но что то как бы оторвалось в нем, когда он услыхал это. Долохов был приличная и в некоторых отношениях блестящая партия для бесприданной сироты Сони. С точки зрения старой графини и света нельзя было отказать ему. И потому первое чувство Николая, когда он услыхал это, было озлобление против Сони. Он приготавливался к тому, чтобы сказать: «И прекрасно, разумеется, надо забыть детские обещания и принять предложение»; но не успел он еще сказать этого…
– Можешь себе представить! она отказала, совсем отказала! – заговорила Наташа. – Она сказала, что любит другого, – прибавила она, помолчав немного.
«Да иначе и не могла поступить моя Соня!» подумал Николай.
– Сколько ее ни просила мама, она отказала, и я знаю, она не переменит, если что сказала…
– А мама просила ее! – с упреком сказал Николай.
– Да, – сказала Наташа. – Знаешь, Николенька, не сердись; но я знаю, что ты на ней не женишься. Я знаю, Бог знает отчего, я знаю верно, ты не женишься.
– Ну, этого ты никак не знаешь, – сказал Николай; – но мне надо поговорить с ней. Что за прелесть, эта Соня! – прибавил он улыбаясь.
– Это такая прелесть! Я тебе пришлю ее. – И Наташа, поцеловав брата, убежала.
Через минуту вошла Соня, испуганная, растерянная и виноватая. Николай подошел к ней и поцеловал ее руку. Это был первый раз, что они в этот приезд говорили с глазу на глаз и о своей любви.
– Sophie, – сказал он сначала робко, и потом всё смелее и смелее, – ежели вы хотите отказаться не только от блестящей, от выгодной партии; но он прекрасный, благородный человек… он мой друг…
Соня перебила его.
– Я уж отказалась, – сказала она поспешно.
– Ежели вы отказываетесь для меня, то я боюсь, что на мне…
Соня опять перебила его. Она умоляющим, испуганным взглядом посмотрела на него.
– Nicolas, не говорите мне этого, – сказала она.
– Нет, я должен. Может быть это suffisance [самонадеянность] с моей стороны, но всё лучше сказать. Ежели вы откажетесь для меня, то я должен вам сказать всю правду. Я вас люблю, я думаю, больше всех…
– Мне и довольно, – вспыхнув, сказала Соня.
– Нет, но я тысячу раз влюблялся и буду влюбляться, хотя такого чувства дружбы, доверия, любви, я ни к кому не имею, как к вам. Потом я молод. Мaman не хочет этого. Ну, просто, я ничего не обещаю. И я прошу вас подумать о предложении Долохова, – сказал он, с трудом выговаривая фамилию своего друга.
– Не говорите мне этого. Я ничего не хочу. Я люблю вас, как брата, и всегда буду любить, и больше мне ничего не надо.
– Вы ангел, я вас не стою, но я только боюсь обмануть вас. – Николай еще раз поцеловал ее руку.


У Иогеля были самые веселые балы в Москве. Это говорили матушки, глядя на своих adolescentes, [девушек,] выделывающих свои только что выученные па; это говорили и сами adolescentes и adolescents, [девушки и юноши,] танцовавшие до упаду; эти взрослые девицы и молодые люди, приезжавшие на эти балы с мыслию снизойти до них и находя в них самое лучшее веселье. В этот же год на этих балах сделалось два брака. Две хорошенькие княжны Горчаковы нашли женихов и вышли замуж, и тем еще более пустили в славу эти балы. Особенного на этих балах было то, что не было хозяина и хозяйки: был, как пух летающий, по правилам искусства расшаркивающийся, добродушный Иогель, который принимал билетики за уроки от всех своих гостей; было то, что на эти балы еще езжали только те, кто хотел танцовать и веселиться, как хотят этого 13 ти и 14 ти летние девочки, в первый раз надевающие длинные платья. Все, за редкими исключениями, были или казались хорошенькими: так восторженно они все улыбались и так разгорались их глазки. Иногда танцовывали даже pas de chale лучшие ученицы, из которых лучшая была Наташа, отличавшаяся своею грациозностью; но на этом, последнем бале танцовали только экосезы, англезы и только что входящую в моду мазурку. Зала была взята Иогелем в дом Безухова, и бал очень удался, как говорили все. Много было хорошеньких девочек, и Ростовы барышни были из лучших. Они обе были особенно счастливы и веселы. В этот вечер Соня, гордая предложением Долохова, своим отказом и объяснением с Николаем, кружилась еще дома, не давая девушке дочесать свои косы, и теперь насквозь светилась порывистой радостью.