Иван Александрович Хлестаков

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Хлестаков»)
Перейти к: навигация, поиск

Ива́н Алекса́ндрович Хлестако́в — персонаж комедии «Ревизор» Н.В. Гоголя. Один из самых известных и сложных образов русской литературы.

Хлестаков, молодой человек лет двадцати трех, тоненький, худенький; несколько приглуповат и, как говорят, без царя в голове, - один из тех людей, которых в канцеляриях называют пустейшими. Говорит и действует без всякого соображения. Он не в состоянии остановить постоянного внимания на какой-нибудь мысли. Речь его отрывиста, и слова вылетают из уст его совершенно неожиданно. Чем более исполняющий эту роль покажет чистосердечия и простоты, тем более он выиграет. Одет по моде. (Характеры и костюмы. Замечания для господ актёров.)

Пьеса была сочинена в 1835 году (вторая редакция — 1842 г.). Первое её авторское чтение состоялось в январе 1836 года на квартире Жуковского в присутствии многочисленных петербургских литераторов. Пьеса была встречена неоднозначно, но досконально известно, что Пушкин, который и подал идею сюжета, был в полном восторге.

Краткий сюжет. Случайно попав в глухой провинциальный городок и полностью проигравшись в карты, петербургский щеголь Хлестаков оказался в центре случайных ошибок. Из полученного письма высшие чиновники города узнают о прибытии в их город инкогнито ревизора из Петербурга — и принимают за него Хлестакова. И вот уже его со всех сторон обхаживают начальники города, и улыбаются ему, и выказывают всяческое участие к его проблемам, и готовы предоставить деньги взаймы, и дамы влюбляются в него, и все ему угождают. И он тоже старается быть вежливым и всем угодить.

Гоголь о Иване Александровиче: «Всякий хоть на минуту, если не на несколько минут, делался или делается Хлестаковым».

Говоря о Хлестакове, сам Гоголь подчеркивал обыденность персонажа, называя его «добрым малым». Хлестаков — вовсе не злокозненный бандит или хитрый интриган, в нём нет ни злобы, ни коварства, он попадает в игру обстоятельств и как очень милый, вежливый и благовоспитанный, всегда с обаятельной улыбкой член своего общества, отпрыск аристократического рода, дворянин, «не могущий жить без Петербурга», — поддерживает то, чего от него ждут, вполне вписываясь в круг предложенных обстоятельств, когда любой столичный проходимец и прощелыга, случайно проезжающий мимо, может быть принят в провинциальном городке России с её централизацией — пирамидой или вертикалью чиновничьей власти — за всемогущего всевластного чиновника.

Хлестаков живёт по законам великосветского общества, потому что никакого другого никогда не видел. Его учили уважать чины — и он уважает. Его учили ухаживать за дамами — и он ухаживает. От него хотят услышать россказни про столичную петербургскую роскошескую жизнь — он и тут не оплошает. Хлестакову и в голову не приходит сколько-нибудь серьёзно относиться к собственным словам и отвечать за них — ведь в свете к нему всерьёз не относятся, он просто милый и всеми любимый болтунишка-шутник. Он не понимает, что случайно столкнулся с другой Россией, где всё жестоко и дико, — и эти два разных мира не могут понять друг друга.

Он не на шутку пугается, когда дело принимает другой оборот, к нему приходят жители города жаловаться на серьёзные нарушения, а всученные ему деньги оказываются взятками. Впрочем, он так уверен в лёгкости жизни, что его испуга не хватает надолго. Хлестаков — абсолютно положительный тип, он идеал того, как должен выглядеть «comme il faut» светский молодой человек — но, как всегда у Гоголя, в гипертрофированном развитии; Гоголь всегда видит в малом — большое. И вся глупость и пошлость такой благонравности сразу становится видна.

Предваряя свою пьесу «Замечаниями для господ актёров», Гоголь объясняет будущим исполнителям роли Хлестакова: «Чем больше актёр, исполняющий эту роль, выкажет чистосердечия и простоты, тем больше он выиграет».

Постепенно образ Хлестакова воспринимался всё более углубленно, обретал символическое значение. О нём спорили и продолжают спорить литературные критики, маститые писатели, режиссёры, актёры — исполнители роли. Это один из самых интересных образов в русской литературе — потому что воплощает собой обычного мелкого представителя главенствующего социального слоя.

Белинский называл главным действующим лицом пьесы (в противовес самому автору) не Хлестакова, а Городничего. Белинский о Хлестакове: «Многие почитают Хлестакова героем комедии, главным её лицом. Это несправедливо. Хлестаков является в комедии не сам собою, а совершенно случайно, мимоходом, и притом не сам …»

В. Набоков о Хлестакове: «Он добрая душа, по-своему мечтатель и наделён неким обманчивым обаянием…»

Гоголь искренне верил в праведность главенствующей власти, поэтому настоящий невидимый Ревизор, который так и не появляется на сцене, но требует к себе — по Гоголю, воплощение наивысшей справедливости.

Д. С. Мережковский в статье 1906 года «Гоголь и чёрт» прослеживал мистическое начало в комедии. Ревизор, как потусторонняя фигура, приходит за душой городничего, воздавая за грехи. «Главная сила дьявола — уменье казаться не тем, что он есть», так объясняется способность Хлестакова ввести в заблуждение по поводу его истинного происхождения.[1]. Развивая тему, А. М. Воронов (действительный член АРСИИ им. Г. Р. Державина, кандидат искусствоведения, писатель, член РМСП, профессор АРСИИ), пишет: «У Хлестакова именно это свойство характера гипертрофировано до сверхъестественных пределов. Он не только производит впечатление значительного, важного лица — он сам, в минуту самозабвенного вранья, искренне верит и в суп, приехавший в кастрюльке прямо из Парижа, и в тридцать пять тысяч курьеров, рыщущих в его поисках по всему Петербургу, и в „Женитьбу Фигаро“, написанную им всего за одну ночь. Вчерашний голодранец, ещё недавно стучавший зубами от голода и считавший последние часы до неминуемой отправки в тюрьму, он благодаря неожиданному повороту судьбы уверовал в свою „сверхчеловечность“ — да так искренне и убеждённо, что и весь город разинул рот при виде новоявленного „мессии“» [2].

Критик А. Воронский:
Фигура Хлестакова: воздушна; во всякий момент она готова расплыться туманным пятном. Он весь в неверном полёте. Недаром появляется он внезапно и так же внезапно исчезает. Куда исчезает, почему? Не человек, а тень, мираж, мыльный пузырь. Он лишен всякого ядра; он тот, кого из него хотят сделать. Трусость городничего и боязнь возмездия превращают Хлестакова в ревизора. Хотят, чтобы он беспросветно лгал, он лжет беспросветно и вдохновенно. Анна Андреевна и её дочь делают его ловеласом, женихом. Осип увозит его из города. Он во всём подчиняется[3].

По имени главного персонажа пьесы возник термин «хлестаковщина» — этим словом определяется непомерное враньё-хвастовство.

Первые постановки: Александринский театр, Петербург — 19 апреля 1836 года, в роли Хлестакова Н. О. Дюр; Малый театр, Москва — 25 мая 1836 года, в роли Хлестакова Д. Т. Ленский.

Первоначально замысел пьесы не был полностью понят актёрами-исполнителями; они привыкли играть на сцене водевили, и название гоголевской пьесы — «комедия» восприняли в прямом легковесном понимании этого слова. Гоголь был расстроен такой трактовкой пьесы и образов действующих лиц. Сразу после премьеры в Петербурге Гоголь записал в своём дневнике:
« Главная роль пропала… Дюр ни на волос не понял, что такое Хлестаков. Хлестаков сделался чем-то вроде… целой шеренги водевильных шалунов…»[2][4].
Гоголь столь тяжело воспринял непонимание пьесы петербургскими актёрами, что на московскую премьеру отказался приехать. Перед московской премьерой он писал Щепкину:
Пб., 10 мая 1836 г. Я забыл вам, дорогой Михаил Семенович, сообщить, кое-какие замечания предварительные о «Ревизоре». Во-первых, вы должны непременно, из дружбы ко мне, взять на себя всё дело постановки её. Я не знаю никого из актёров ваших, какой и в чем каждый из них хорош. Но вы это можете знать лучше, нежели кто другой. Сами вы, без сомнения, должны взять роль городничего, иначе она без вас пропадет. Есть ещё трудней роль во всей пьесе — роль Хлестакова. Я не знаю, выберете ли вы для неё артиста. Боже сохрани, [если] её будут играть с обыкновенными фарсами, как играют хвастунов и повес театральных. Он просто глуп, болтает потому только, что видит, что его расположены слушать; врёт, потому что плотно позавтракал и выпил порядочного вина. Вертляв он тогда только когда подъезжает к дамам. Сцена, в которой он завирается, должна обратить особое внимание. Каждое слово его, то есть фраза или речение, есть экспромт совершенно неожиданный и потому должно выражаться отрывисто. Не должно упускать из виду, что к концу этой сцены начинает его мало-помалу разбирать. Но он вовсе не должен шататься на стуле; он должен только раскраснеться и выражаться еще неожиданнее и, чем далее, громче и громче. Я сильно боюсь за эту роль. Она и здесь была исполнена плохо, потому что для неё нужен решительный талант.[5]




Речь и поступки

Первое представление о Хлестакове мы получаем из описания Бобчинского и Добчинского: «молодой человек недурной наружности в партикулярном платье», который «ходит этак по комнате, и в лице этакое рассуждение… физиономия… поступки, и здесь (вертит рукою около лба) много, много всего». Который к тому же «всё забирает на счёт и ни копейки не хочет платить». Дальше мы понимаем, почему Хлестаков так «престранно себя аттестует», когда о нём самому себе читает нравоучения Осип: «С проезжающими знакомится, а потом в картишки — вот тебе и доигрался!» Сам Хлестаков появляется лишь во втором явлении второго действия. С первых же минут появления на сцене мы видим его манеру обращаться с крепостными: Осипа он обзывает «дураком», «скотиной», «грубым животным». Хлестаков умеет и подольститься. Желая получить обед в долг, он очень вежливо обращается с трактирным слугой, называя его «братцем», «любезным». Но, получив обед, он ругает слугу и хозяина последними словами: «Мошенники! Канальи!», «Подлецы! Бездельники!». С городничим, который представляет собой власть в городе, Хлестаков подчёркнуто вежлив. Желая произвести впечатление на Анну Андреевну и Марью Антоновну, Хлестаков говорит языком бомонда. Зная два-три французских слова («бонтон», «моветон» и «компрене ву»), он легко добивается цели: Марья Антоновна с восторгом восклицает: «Вы говорите по-столичному!».

Хлестаков на протяжении нескольких сцен не догадывается, что ему дают взятки. При первой встречи с городничим он с жаром восклицает: «Дайте, дайте мне взаймы, я сейчас же расплачусь с трактирщиком». Городничий натренированным жестом «ввернул» ему 400 рублей вместо 200. В четвёртом действии судья Ляпкин-Тяпкин пытается всунуть Хлестакову взятку, но, переволновавшись, роняет деньги на пол. Хлестаков, увидев деньги сам просит у судьи взаймы, причём это как-то само собой срывается с его языка. Получив взаймы, он считает нужным объяснить судье, что «в дороге совершенно издержался», и обещает, что пришлёт ему долг из деревни, искренне веря в это. Увидев, как легко прошло с судьёй, Хлестаков начинает занимать деньги у всех: у почтмейстера, у Артёмия Филипповича, у Луки Лукича, и всем рассказывает о «престранном случае», что «в дороге совершенно издержался». Даже у Добчинского и Бобчинского (которым, казалось бы, незачем давать взятку ревизору) Хлестаков просит взаймы, причём делает это «вдруг и отрывисто», и даже не ссылается на «странный случай». Только, когда к Хлестакову прорываются купцы «челом бить на городничего» и хотят заплатить ему натурой (сахаром и вином), до Хлестакова вдруг доходит, что ему давали взятки, и он с пафосом отказывается. И соглашается на 1000 рублей ассигнациями, которые он по-прежнему расценивает как взаймы. И только после вмешательства Осипа, который явно умнее своего барина (и понимает, что и натура, и деньги — всё взятки), Хлестаков молча соглашается, чтобы Осип всё забрал.

Исполнители на русской сцене

Образ Хлестакова — один из самых «играемых» на русской сцене. Скоро будет двести лет, как он не сходит с театральных подмостков и решается всегда адекватно времени конкретной постановки.

Первые исполнители

Известные исполнители (по годам)

А. М. Воронов:
Персонаж Максима Суханова предстаёт перед изумлённой публикой как этакий «человекообразный мутант», физиологически находящийся на стадии полураспада — с бритой головой и лицом, заросшим щетиной, в мохнатой звериной шкуре и с голосом, диапазон звучания которого простирается от утробного звериного рыка до тонюсенького комариного писка [8].
  • 2002 — Олег Макаров — Театр им. Вахтангова
  • 2002 — Алексей Девотченко — Александринский театр; А. М. Воронов:
    Если у автора Хлестаков, впервые появляясь на сцене, мучительно ищет способ избавиться от хронического безденежья, то персонаж Алексея Девотченко в начале спектакля спокоен и деловит. Он занят важным делом — составляет краплёную колоду «Аделаида Ивановна», с помощью которой рассчитывает компенсировать все понесённые материальные потери. Режиссёр неслучайно вкладывает в уста Хлестакова цитату из «Игроков» (комедии Н. В. Гоголя, в которой главный герой, мнивший себя величайшим в мире мошенником, оказывается одураченным ещё более ловкими жуликами). Благодаря этому «постмодернистскому» штриху, многое в Хлестакове становится ясным с самого начала. Перед нами — не желторотый птенец, а отпетый мошенник и картёжник, успевший за свою бурную жизнь не только отведать изрядную долю тумаков, но и посидеть в тюрьме (характерные для уголовников жаргонные словечки ненавязчиво, но отчётливо вплетаются в речь Хлестакова на протяжении всего спектакля)[2].
  • 2006 — C. В. Потапов — Малый театр, постановка Ю. М. Соломин
  • 2006 — Д. Н. Солодовник — Малый театр, постановка Ю. М. Соломин
  • 2010 — Кузьмин Тарас Николаевич — Тверской академический театр драмы

Известные исполнители (по алфавиту)

Экранизации

Напишите отзыв о статье "Иван Александрович Хлестаков"

Примечания

  1. ↑ [anthropology.ru/ru/texts/volkova/studia01_10.html «Мережковский. Понимание Гоголя» Л. И. Волкова Альманах кафедры философии культуры и культурологии и Центра изучения культуры философского факультета Санкт-Петербургского государственного университета. СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2001. С.147-153] ссылка от 1 ноября 2008
  2. ↑ 1 2 3 [www.kirshin.ru/about/arsii/06_04.html Чему смеетесь?…, автор А. М. Воронов]
  3. ↑ [gogol.lit-info.ru/gogol/bio/voronskij/komedii.htm Гоголь. Комедии]
  4. ↑ [bookz.ru/authors/avtor-neizvesten-3/theatre_encicl/page-233-theatre_encicl.html Театральная эцнциклопедия]
  5. ↑ [www.gogol.ru/gogol/stati/strasti_po_revizoru/ Страсти по «Ревизору»]
  6. ↑ 1 2 [www.gogol.ru/gogol/gogol_v_teatre/mihail_chehov_hlestakov_zametk/ Михаил Чехов — Хлестаков (Заметки на полях «Ревизора»)]
  7. ↑ [www.maly.ru/news2/news_more.php?number=1&day=6&month=6&year=2008 Малый театр]
  8. ↑ [www.kirshin.ru/about/arsii/06_04.html Чему смеетесь?…, автор А. М. Воронов]
  9. ↑ [bookz.ru/authors/avtor-neizvesten-3/theatre_encicl/page-408-theatre_encicl.html Театральная энциклопедия]

Отрывок, характеризующий Иван Александрович Хлестаков

– Вот не ждал, очень рад, – сказал князь Андрей. Пьер ничего не говорил; он удивленно, не спуская глаз, смотрел на своего друга. Его поразила происшедшая перемена в князе Андрее. Слова были ласковы, улыбка была на губах и лице князя Андрея, но взгляд был потухший, мертвый, которому, несмотря на видимое желание, князь Андрей не мог придать радостного и веселого блеска. Не то, что похудел, побледнел, возмужал его друг; но взгляд этот и морщинка на лбу, выражавшие долгое сосредоточение на чем то одном, поражали и отчуждали Пьера, пока он не привык к ним.
При свидании после долгой разлуки, как это всегда бывает, разговор долго не мог остановиться; они спрашивали и отвечали коротко о таких вещах, о которых они сами знали, что надо было говорить долго. Наконец разговор стал понемногу останавливаться на прежде отрывочно сказанном, на вопросах о прошедшей жизни, о планах на будущее, о путешествии Пьера, о его занятиях, о войне и т. д. Та сосредоточенность и убитость, которую заметил Пьер во взгляде князя Андрея, теперь выражалась еще сильнее в улыбке, с которою он слушал Пьера, в особенности тогда, когда Пьер говорил с одушевлением радости о прошедшем или будущем. Как будто князь Андрей и желал бы, но не мог принимать участия в том, что он говорил. Пьер начинал чувствовать, что перед князем Андреем восторженность, мечты, надежды на счастие и на добро не приличны. Ему совестно было высказывать все свои новые, масонские мысли, в особенности подновленные и возбужденные в нем его последним путешествием. Он сдерживал себя, боялся быть наивным; вместе с тем ему неудержимо хотелось поскорей показать своему другу, что он был теперь совсем другой, лучший Пьер, чем тот, который был в Петербурге.
– Я не могу вам сказать, как много я пережил за это время. Я сам бы не узнал себя.
– Да, много, много мы изменились с тех пор, – сказал князь Андрей.
– Ну а вы? – спрашивал Пьер, – какие ваши планы?
– Планы? – иронически повторил князь Андрей. – Мои планы? – повторил он, как бы удивляясь значению такого слова. – Да вот видишь, строюсь, хочу к будущему году переехать совсем…
Пьер молча, пристально вглядывался в состаревшееся лицо (князя) Андрея.
– Нет, я спрашиваю, – сказал Пьер, – но князь Андрей перебил его:
– Да что про меня говорить…. расскажи же, расскажи про свое путешествие, про всё, что ты там наделал в своих именьях?
Пьер стал рассказывать о том, что он сделал в своих имениях, стараясь как можно более скрыть свое участие в улучшениях, сделанных им. Князь Андрей несколько раз подсказывал Пьеру вперед то, что он рассказывал, как будто всё то, что сделал Пьер, была давно известная история, и слушал не только не с интересом, но даже как будто стыдясь за то, что рассказывал Пьер.
Пьеру стало неловко и даже тяжело в обществе своего друга. Он замолчал.
– А вот что, душа моя, – сказал князь Андрей, которому очевидно было тоже тяжело и стеснительно с гостем, – я здесь на биваках, и приехал только посмотреть. Я нынче еду опять к сестре. Я тебя познакомлю с ними. Да ты, кажется, знаком, – сказал он, очевидно занимая гостя, с которым он не чувствовал теперь ничего общего. – Мы поедем после обеда. А теперь хочешь посмотреть мою усадьбу? – Они вышли и проходили до обеда, разговаривая о политических новостях и общих знакомых, как люди мало близкие друг к другу. С некоторым оживлением и интересом князь Андрей говорил только об устраиваемой им новой усадьбе и постройке, но и тут в середине разговора, на подмостках, когда князь Андрей описывал Пьеру будущее расположение дома, он вдруг остановился. – Впрочем тут нет ничего интересного, пойдем обедать и поедем. – За обедом зашел разговор о женитьбе Пьера.
– Я очень удивился, когда услышал об этом, – сказал князь Андрей.
Пьер покраснел так же, как он краснел всегда при этом, и торопливо сказал:
– Я вам расскажу когда нибудь, как это всё случилось. Но вы знаете, что всё это кончено и навсегда.
– Навсегда? – сказал князь Андрей. – Навсегда ничего не бывает.
– Но вы знаете, как это всё кончилось? Слышали про дуэль?
– Да, ты прошел и через это.
– Одно, за что я благодарю Бога, это за то, что я не убил этого человека, – сказал Пьер.
– Отчего же? – сказал князь Андрей. – Убить злую собаку даже очень хорошо.
– Нет, убить человека не хорошо, несправедливо…
– Отчего же несправедливо? – повторил князь Андрей; то, что справедливо и несправедливо – не дано судить людям. Люди вечно заблуждались и будут заблуждаться, и ни в чем больше, как в том, что они считают справедливым и несправедливым.
– Несправедливо то, что есть зло для другого человека, – сказал Пьер, с удовольствием чувствуя, что в первый раз со времени его приезда князь Андрей оживлялся и начинал говорить и хотел высказать всё то, что сделало его таким, каким он был теперь.
– А кто тебе сказал, что такое зло для другого человека? – спросил он.
– Зло? Зло? – сказал Пьер, – мы все знаем, что такое зло для себя.
– Да мы знаем, но то зло, которое я знаю для себя, я не могу сделать другому человеку, – всё более и более оживляясь говорил князь Андрей, видимо желая высказать Пьеру свой новый взгляд на вещи. Он говорил по французски. Je ne connais l dans la vie que deux maux bien reels: c'est le remord et la maladie. II n'est de bien que l'absence de ces maux. [Я знаю в жизни только два настоящих несчастья: это угрызение совести и болезнь. И единственное благо есть отсутствие этих зол.] Жить для себя, избегая только этих двух зол: вот вся моя мудрость теперь.
– А любовь к ближнему, а самопожертвование? – заговорил Пьер. – Нет, я с вами не могу согласиться! Жить только так, чтобы не делать зла, чтоб не раскаиваться? этого мало. Я жил так, я жил для себя и погубил свою жизнь. И только теперь, когда я живу, по крайней мере, стараюсь (из скромности поправился Пьер) жить для других, только теперь я понял всё счастие жизни. Нет я не соглашусь с вами, да и вы не думаете того, что вы говорите.
Князь Андрей молча глядел на Пьера и насмешливо улыбался.
– Вот увидишь сестру, княжну Марью. С ней вы сойдетесь, – сказал он. – Может быть, ты прав для себя, – продолжал он, помолчав немного; – но каждый живет по своему: ты жил для себя и говоришь, что этим чуть не погубил свою жизнь, а узнал счастие только тогда, когда стал жить для других. А я испытал противуположное. Я жил для славы. (Ведь что же слава? та же любовь к другим, желание сделать для них что нибудь, желание их похвалы.) Так я жил для других, и не почти, а совсем погубил свою жизнь. И с тех пор стал спокойнее, как живу для одного себя.
– Да как же жить для одного себя? – разгорячаясь спросил Пьер. – А сын, а сестра, а отец?
– Да это всё тот же я, это не другие, – сказал князь Андрей, а другие, ближние, le prochain, как вы с княжной Марьей называете, это главный источник заблуждения и зла. Le prochаin [Ближний] это те, твои киевские мужики, которым ты хочешь сделать добро.
И он посмотрел на Пьера насмешливо вызывающим взглядом. Он, видимо, вызывал Пьера.
– Вы шутите, – всё более и более оживляясь говорил Пьер. Какое же может быть заблуждение и зло в том, что я желал (очень мало и дурно исполнил), но желал сделать добро, да и сделал хотя кое что? Какое же может быть зло, что несчастные люди, наши мужики, люди такие же, как и мы, выростающие и умирающие без другого понятия о Боге и правде, как обряд и бессмысленная молитва, будут поучаться в утешительных верованиях будущей жизни, возмездия, награды, утешения? Какое же зло и заблуждение в том, что люди умирают от болезни, без помощи, когда так легко материально помочь им, и я им дам лекаря, и больницу, и приют старику? И разве не ощутительное, не несомненное благо то, что мужик, баба с ребенком не имеют дня и ночи покоя, а я дам им отдых и досуг?… – говорил Пьер, торопясь и шепелявя. – И я это сделал, хоть плохо, хоть немного, но сделал кое что для этого, и вы не только меня не разуверите в том, что то, что я сделал хорошо, но и не разуверите, чтоб вы сами этого не думали. А главное, – продолжал Пьер, – я вот что знаю и знаю верно, что наслаждение делать это добро есть единственное верное счастие жизни.
– Да, ежели так поставить вопрос, то это другое дело, сказал князь Андрей. – Я строю дом, развожу сад, а ты больницы. И то, и другое может служить препровождением времени. А что справедливо, что добро – предоставь судить тому, кто всё знает, а не нам. Ну ты хочешь спорить, – прибавил он, – ну давай. – Они вышли из за стола и сели на крыльцо, заменявшее балкон.
– Ну давай спорить, – сказал князь Андрей. – Ты говоришь школы, – продолжал он, загибая палец, – поучения и так далее, то есть ты хочешь вывести его, – сказал он, указывая на мужика, снявшего шапку и проходившего мимо их, – из его животного состояния и дать ему нравственных потребностей, а мне кажется, что единственно возможное счастье – есть счастье животное, а ты его то хочешь лишить его. Я завидую ему, а ты хочешь его сделать мною, но не дав ему моих средств. Другое ты говоришь: облегчить его работу. А по моему, труд физический для него есть такая же необходимость, такое же условие его существования, как для меня и для тебя труд умственный. Ты не можешь не думать. Я ложусь спать в 3 м часу, мне приходят мысли, и я не могу заснуть, ворочаюсь, не сплю до утра оттого, что я думаю и не могу не думать, как он не может не пахать, не косить; иначе он пойдет в кабак, или сделается болен. Как я не перенесу его страшного физического труда, а умру через неделю, так он не перенесет моей физической праздности, он растолстеет и умрет. Третье, – что бишь еще ты сказал? – Князь Андрей загнул третий палец.
– Ах, да, больницы, лекарства. У него удар, он умирает, а ты пустил ему кровь, вылечил. Он калекой будет ходить 10 ть лет, всем в тягость. Гораздо покойнее и проще ему умереть. Другие родятся, и так их много. Ежели бы ты жалел, что у тебя лишний работник пропал – как я смотрю на него, а то ты из любви же к нему его хочешь лечить. А ему этого не нужно. Да и потом,что за воображенье, что медицина кого нибудь и когда нибудь вылечивала! Убивать так! – сказал он, злобно нахмурившись и отвернувшись от Пьера. Князь Андрей высказывал свои мысли так ясно и отчетливо, что видно было, он не раз думал об этом, и он говорил охотно и быстро, как человек, долго не говоривший. Взгляд его оживлялся тем больше, чем безнадежнее были его суждения.
– Ах это ужасно, ужасно! – сказал Пьер. – Я не понимаю только – как можно жить с такими мыслями. На меня находили такие же минуты, это недавно было, в Москве и дорогой, но тогда я опускаюсь до такой степени, что я не живу, всё мне гадко… главное, я сам. Тогда я не ем, не умываюсь… ну, как же вы?…
– Отчего же не умываться, это не чисто, – сказал князь Андрей; – напротив, надо стараться сделать свою жизнь как можно более приятной. Я живу и в этом не виноват, стало быть надо как нибудь получше, никому не мешая, дожить до смерти.
– Но что же вас побуждает жить с такими мыслями? Будешь сидеть не двигаясь, ничего не предпринимая…
– Жизнь и так не оставляет в покое. Я бы рад ничего не делать, а вот, с одной стороны, дворянство здешнее удостоило меня чести избрания в предводители: я насилу отделался. Они не могли понять, что во мне нет того, что нужно, нет этой известной добродушной и озабоченной пошлости, которая нужна для этого. Потом вот этот дом, который надо было построить, чтобы иметь свой угол, где можно быть спокойным. Теперь ополчение.
– Отчего вы не служите в армии?
– После Аустерлица! – мрачно сказал князь Андрей. – Нет; покорно благодарю, я дал себе слово, что служить в действующей русской армии я не буду. И не буду, ежели бы Бонапарте стоял тут, у Смоленска, угрожая Лысым Горам, и тогда бы я не стал служить в русской армии. Ну, так я тебе говорил, – успокоиваясь продолжал князь Андрей. – Теперь ополченье, отец главнокомандующим 3 го округа, и единственное средство мне избавиться от службы – быть при нем.
– Стало быть вы служите?
– Служу. – Он помолчал немного.
– Так зачем же вы служите?
– А вот зачем. Отец мой один из замечательнейших людей своего века. Но он становится стар, и он не то что жесток, но он слишком деятельного характера. Он страшен своей привычкой к неограниченной власти, и теперь этой властью, данной Государем главнокомандующим над ополчением. Ежели бы я два часа опоздал две недели тому назад, он бы повесил протоколиста в Юхнове, – сказал князь Андрей с улыбкой; – так я служу потому, что кроме меня никто не имеет влияния на отца, и я кое где спасу его от поступка, от которого бы он после мучился.
– А, ну так вот видите!
– Да, mais ce n'est pas comme vous l'entendez, [но это не так, как вы это понимаете,] – продолжал князь Андрей. – Я ни малейшего добра не желал и не желаю этому мерзавцу протоколисту, который украл какие то сапоги у ополченцев; я даже очень был бы доволен видеть его повешенным, но мне жалко отца, то есть опять себя же.
Князь Андрей всё более и более оживлялся. Глаза его лихорадочно блестели в то время, как он старался доказать Пьеру, что никогда в его поступке не было желания добра ближнему.
– Ну, вот ты хочешь освободить крестьян, – продолжал он. – Это очень хорошо; но не для тебя (ты, я думаю, никого не засекал и не посылал в Сибирь), и еще меньше для крестьян. Ежели их бьют, секут, посылают в Сибирь, то я думаю, что им от этого нисколько не хуже. В Сибири ведет он ту же свою скотскую жизнь, а рубцы на теле заживут, и он так же счастлив, как и был прежде. А нужно это для тех людей, которые гибнут нравственно, наживают себе раскаяние, подавляют это раскаяние и грубеют от того, что у них есть возможность казнить право и неправо. Вот кого мне жалко, и для кого бы я желал освободить крестьян. Ты, может быть, не видал, а я видел, как хорошие люди, воспитанные в этих преданиях неограниченной власти, с годами, когда они делаются раздражительнее, делаются жестоки, грубы, знают это, не могут удержаться и всё делаются несчастнее и несчастнее. – Князь Андрей говорил это с таким увлечением, что Пьер невольно подумал о том, что мысли эти наведены были Андрею его отцом. Он ничего не отвечал ему.
– Так вот кого мне жалко – человеческого достоинства, спокойствия совести, чистоты, а не их спин и лбов, которые, сколько ни секи, сколько ни брей, всё останутся такими же спинами и лбами.
– Нет, нет и тысячу раз нет, я никогда не соглашусь с вами, – сказал Пьер.


Вечером князь Андрей и Пьер сели в коляску и поехали в Лысые Горы. Князь Андрей, поглядывая на Пьера, прерывал изредка молчание речами, доказывавшими, что он находился в хорошем расположении духа.
Он говорил ему, указывая на поля, о своих хозяйственных усовершенствованиях.
Пьер мрачно молчал, отвечая односложно, и казался погруженным в свои мысли.
Пьер думал о том, что князь Андрей несчастлив, что он заблуждается, что он не знает истинного света и что Пьер должен притти на помощь ему, просветить и поднять его. Но как только Пьер придумывал, как и что он станет говорить, он предчувствовал, что князь Андрей одним словом, одним аргументом уронит всё в его ученьи, и он боялся начать, боялся выставить на возможность осмеяния свою любимую святыню.
– Нет, отчего же вы думаете, – вдруг начал Пьер, опуская голову и принимая вид бодающегося быка, отчего вы так думаете? Вы не должны так думать.
– Про что я думаю? – спросил князь Андрей с удивлением.
– Про жизнь, про назначение человека. Это не может быть. Я так же думал, и меня спасло, вы знаете что? масонство. Нет, вы не улыбайтесь. Масонство – это не религиозная, не обрядная секта, как и я думал, а масонство есть лучшее, единственное выражение лучших, вечных сторон человечества. – И он начал излагать князю Андрею масонство, как он понимал его.
Он говорил, что масонство есть учение христианства, освободившегося от государственных и религиозных оков; учение равенства, братства и любви.
– Только наше святое братство имеет действительный смысл в жизни; всё остальное есть сон, – говорил Пьер. – Вы поймите, мой друг, что вне этого союза всё исполнено лжи и неправды, и я согласен с вами, что умному и доброму человеку ничего не остается, как только, как вы, доживать свою жизнь, стараясь только не мешать другим. Но усвойте себе наши основные убеждения, вступите в наше братство, дайте нам себя, позвольте руководить собой, и вы сейчас почувствуете себя, как и я почувствовал частью этой огромной, невидимой цепи, которой начало скрывается в небесах, – говорил Пьер.
Князь Андрей, молча, глядя перед собой, слушал речь Пьера. Несколько раз он, не расслышав от шума коляски, переспрашивал у Пьера нерасслышанные слова. По особенному блеску, загоревшемуся в глазах князя Андрея, и по его молчанию Пьер видел, что слова его не напрасны, что князь Андрей не перебьет его и не будет смеяться над его словами.
Они подъехали к разлившейся реке, которую им надо было переезжать на пароме. Пока устанавливали коляску и лошадей, они прошли на паром.
Князь Андрей, облокотившись о перила, молча смотрел вдоль по блестящему от заходящего солнца разливу.
– Ну, что же вы думаете об этом? – спросил Пьер, – что же вы молчите?
– Что я думаю? я слушал тебя. Всё это так, – сказал князь Андрей. – Но ты говоришь: вступи в наше братство, и мы тебе укажем цель жизни и назначение человека, и законы, управляющие миром. Да кто же мы – люди? Отчего же вы всё знаете? Отчего я один не вижу того, что вы видите? Вы видите на земле царство добра и правды, а я его не вижу.
Пьер перебил его. – Верите вы в будущую жизнь? – спросил он.
– В будущую жизнь? – повторил князь Андрей, но Пьер не дал ему времени ответить и принял это повторение за отрицание, тем более, что он знал прежние атеистические убеждения князя Андрея.
– Вы говорите, что не можете видеть царства добра и правды на земле. И я не видал его и его нельзя видеть, ежели смотреть на нашу жизнь как на конец всего. На земле, именно на этой земле (Пьер указал в поле), нет правды – всё ложь и зло; но в мире, во всем мире есть царство правды, и мы теперь дети земли, а вечно дети всего мира. Разве я не чувствую в своей душе, что я составляю часть этого огромного, гармонического целого. Разве я не чувствую, что я в этом огромном бесчисленном количестве существ, в которых проявляется Божество, – высшая сила, как хотите, – что я составляю одно звено, одну ступень от низших существ к высшим. Ежели я вижу, ясно вижу эту лестницу, которая ведет от растения к человеку, то отчего же я предположу, что эта лестница прерывается со мною, а не ведет дальше и дальше. Я чувствую, что я не только не могу исчезнуть, как ничто не исчезает в мире, но что я всегда буду и всегда был. Я чувствую, что кроме меня надо мной живут духи и что в этом мире есть правда.
– Да, это учение Гердера, – сказал князь Андрей, – но не то, душа моя, убедит меня, а жизнь и смерть, вот что убеждает. Убеждает то, что видишь дорогое тебе существо, которое связано с тобой, перед которым ты был виноват и надеялся оправдаться (князь Андрей дрогнул голосом и отвернулся) и вдруг это существо страдает, мучается и перестает быть… Зачем? Не может быть, чтоб не было ответа! И я верю, что он есть…. Вот что убеждает, вот что убедило меня, – сказал князь Андрей.
– Ну да, ну да, – говорил Пьер, – разве не то же самое и я говорю!
– Нет. Я говорю только, что убеждают в необходимости будущей жизни не доводы, а то, когда идешь в жизни рука об руку с человеком, и вдруг человек этот исчезнет там в нигде, и ты сам останавливаешься перед этой пропастью и заглядываешь туда. И, я заглянул…
– Ну так что ж! вы знаете, что есть там и что есть кто то? Там есть – будущая жизнь. Кто то есть – Бог.
Князь Андрей не отвечал. Коляска и лошади уже давно были выведены на другой берег и уже заложены, и уж солнце скрылось до половины, и вечерний мороз покрывал звездами лужи у перевоза, а Пьер и Андрей, к удивлению лакеев, кучеров и перевозчиков, еще стояли на пароме и говорили.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Иван_Александрович_Хлестаков&oldid=80914577»