Хмелецкий, Стефан

Стефан Хмелецкий
укр. Стефан Хмелецький польск. Stefan Chmielecki
Герб «Боньча»
Прозвище	Бич татарский
Дата рождения	ок. 1580
Дата смерти	20 февраля 1630(1630-02-20)
Место смерти	Новый Меджибож, Речь Посполитая
Принадлежность	Речь Посполитая
Род войск	конница
Годы службы	1609—1630
Сражения/войны	Русско-польская война (1605—1618) Осада Смоленска (1609—1611) Польско-турецкая война (1620—1621) Польско-татарские войны Битва под Мартыновым Битва под Белой Церковью (1626)

Сте́фан Хмеле́цкий (укр. Стефан Хмелецький, польск. Stefan Chmielecki; ок. 1580 — 20 февраля 1630, Новый Меджибож, Речь Посполитая) — военный деятель Речи Посполитой из рода Хмелецких герба «Боньча», староста овруцкий и таборовский. В 1630 году — воевода киевский.

Хмелецкий принимал участие в русско-польской войне 1605—1618 годов и польско-турецкой войне 1620—1621 годов, а также был одним из польских лидеров в борьбе Речи Посполитой с крымскими татарами в 1620-х годах. Участвовал в битвах под Мартыновым и под Белой Церковью.

Биография

Становление

Точные дата и место рождения Стефана Хмелецкого не установлены. Известно, что он появился на свет в бедной польской шляхетской семье.

Боевое крещение Хмелецкий получил относительно поздно — приблизительно в 29 лет, во время русско-польской войны. Тогда Хмелецкий принадлежал к конфедерации наёмников Циклинского, к которой примкнул под Москвой и в составе которой отличился при двухлетней осаде Смоленска. В 1612 году он был отправлен к Станиславу Жолкевскому для получения жалования за службу, а в следующем году — посетил Варшавский сейм на правах представителя главы конфедерации. По окончании войны вернулся к князьям Острожским^{[нет в источнике]}К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан).

В 1616 году Хмелецкий принял участие в борьбе за трансильванский престол между Габором Бетленом и Другетом Гомонаем, сражаясь на стороне последнего и, вероятно, действуя в политических интересах Острожских и Корецких. Несмотря на то, что Гомонай пользовался поддержкой Габсбургов, победу в противостоянии одержали сторонники Бетлена, и Хмелецкий возвратился в Польшу.

В боях с татарами

Во время боёв между поляками и крымскими татарами Хмелецкий сражался под началом Станислава Жолкевского, который на тот момент был назначен коронным гетманом Речи Посполитой. В столкновениях под Бушей и Цецорой он командовал отрядом в 800 казаков. В разгар Цецорской битвы, в которой татары и поддерживавшие их турки разбили польские силы, Хмелецкий покинул поле битвы, прорвавшись со своими казаками через окружение татарской конницы, вскоре после чего гетман Жолкевский с небольшой группой воинов, отбиваясь от врагов, погиб. Этот бесславный поступок наложил серьёзный отпечаток на репутацию Хмелецкого — в Польше его обвинили в трусости.

В 1621 году Стефан Хмелецкий перешёл на службу к киевскому воеводе Томашу Замойскому, который поручил ему главенство над волостями Красное и Меджибож и защиту огромных владений Острожских и Замойских от нападений татар. В том же году во главе отряда в 600 казаков Хмелецкий двинулся под Хотин, где в это время собирались объединённые польско-литовские войска, но по пути столкнулся с татарскими подразделениями, что стало причиной его опоздания на Хотинскую битву, в которой, впрочем, поляки одержали победу. После этого он продолжал служить у Замойского как командир пограничных отрядов.

На 1620-е годы пришёлся пик востребованности и успехов Хмелецкого. Зимой 1624 года, во время нападения татар Буджакской орды на западное Подолье, он отправился на разведку с людьми Томаша Замойского и четырьмя казачьими хоругвями гетмана Станислава Конецпольского в район Скала — Чортков. 5 февраля силы Хмелецкого атаковали отряд Манзул-мурзы численностью в 1500 человек в Залесье и разбили его. В этом бою, однако, глава отряда получил тяжёлое огнестрельное ранение. В июне того же года, после очередного татарского набега, войска Конецпольского одержали победу в битве под Мартыновым (1624) над силами противника во главе с Кантемир-мурзой на равнине между Мартыновым, Галичем и Большовцом. В этом сражении Хмелецкий командовал лёгкой конницей на правом фланге польских сил. Во время переправы татар через Днестр он отрезал им путь к броду и заставил перебираться на другой берег в гораздо менее удобном месте. Когда половина вражеских солдат перешла реку, по ним с фронта ударили все казаки Конецпольского и обратили противника в бегство, после чего в погоню за отступающими татарами двинулись конные отряды Хмелецкого. Они гнали врага на несколько десятков километров до Хотимира (примерно 90 км от Мартынова), убив значительную часть бежавших турок. За заслуги в этой битве польский король Сигизмунд III пожаловал Хмелецкому командование брацлавской хоругвью.

Зимой 1626 года, во время очередного нападения крымских татар на Подолье и Галицию, гетман Конецпольский передал в распоряжение Хмелецкого 800 воинов и приказал следить за передвижениями противника, при этом избегая столкновений. Но, несмотря на это, ночью Хмелецкий внезапно атаковал татарский кош под Тарнополем, в котором на тот момент находился крымский хан Мехмед III Герай. И хотя поляки вскоре были вынуждены отступить к Тарнопольский крепости, Хмелецкий сумел освободить и забрать весь татарский ясырь и свободных лошадей, несмотря на хорошую защиту лагеря. В последующие несколько дней он разбил ещё ряд подразделений противника к юго-западу от Тарнополя.

Во главе «украинных войск»

Храбрость, хорошее знание тактики противника и боевая удача Хмелецкого завоевали ему признание как среди шляхтичей, так и среди казаков. В том же, 1626 году, гетман Конецпольский, отправлявшийся с походом в Пруссию против войск Густава II Адольфа, назначил Стефана полковником так называемых «украинных войск», состоявших из шляхетских и казацких подразделений. Ему было поручено заниматься подготовкой войск на Украине.

Осенью 1626 года «огромная толпа татар, — писал Н. И. Костомаров, — бросилась» на территорию Речи Посполитой. 9 октября, в ливень, шеститысячное войско Хмелецкого, включавшее в себя подразделения кварцяного войска и запорожские казачьи части под командованием Михаила Дорошенко, разбило основные силы нападавших на берегах реки Рось, невдалеке от Белой Церкви. Перед этим боем казаки и драгуны собирались обстрелять татар из мушкетов, но под проливным дождём порох отсырел, и в результате Хмелецкий отдал приказ идти на неприятеля с саблями. Для уничтожения разрозненных малых татарских отрядов в окрестностях полякам и казакам понадобилось ещё два дня. В совокупности за этот трёхдневный период в польский плен попало 1200 татар, среди которых было 40 мурз. Потери же людей Хмелецкого составили всего 40 человек.

В 1627 году турецкие формирования под командованием Хассана-паши попытались восстановить укрепления ряда замков по Днепру, которые были разрушены казаками ещё в XVI веке, в период правления Сулеймана I Великолепного. Однако восстановительные работы были прерваны известием о подходе войск Хмелецкого. Напуганные турки, которым внушало страх одно лишь его имя, поспешно вернулись в Очаков.

Осенью 1629 года татары в очередной раз напали на польские земли. Немногочисленное на тот момент войско Хмелецкого было не в силах противостоять им без помощи казаков, а потому двинулось вслед за противником. Споры с воеводой русским Станиславом Любомирским, который не хотел переходить в подчинение Хмелецкого, задерживали продвижение сил последнего. 4 октября хоругвь Самуила Лаща разбила одно татарское подразделение в устье Днестра, а 9 октября сам Хмелецкий, дождавшийся прихода казаков Григория Чорного, разгромил основное турецкое войско в битве на Гнилой Липе. Это сражение принесло большой успех полковнику «украинных» войск: в бою погиб сын буджакского Кантемира-Мурзы Мамбет-бей, а брат Гадлей-мурзы вместе с двумя тысячами солдат попал в плен. Самому Кантемир-мурзе, а также Галга-мурзе удалось спасти бегством. Помня о том, как Кантемир-мурза обезглавил гетмана Жолкевского после Цецорской битвы и послал его голову султану, Хмелецкий приказал отсечь голову Мамбет-бею и по аналогии отправил её королю Сигизмунду III вместе с седлом и саблей убитого.

Последний год

За победу под Гнилой Липой в начале 1630 года по инициативе Сигизмунда III Хмелецкий был поставлен во главе Киевского воеводства и староства Овруцкого, несмотря на протесты со стороны украинских магнатов, считавших его «выскочкой из низов». До этого Хмелецкий уже занимал должности ротмистра, королевского полковника, брацлавского хорунжего (с 1625 года), королевского стражника, гетманского наместника и таборовского старосты (с 1629 года). О назначении он узнал, уже будучи тяжело больным.

Стефан Хмелецкий внезапно скончался 20 февраля 1630 года в Новом Меджибоже от болезни горла, отправившись в очередной военный поход. Это произошло почти сразу после его назначения на должность воеводы — он даже не успел вступить на свой пост и поблагодарить короля за назначение. Его похоронили в тот же день в Баре, где к тому времени находилась резиденция коронных гетманов Речи Посполитой. Хроники сообщают, что во время похорон Хмелецкого присутствовавшие казаки не скрывали своих слёз.

Семья

Супругой Стефана Хмелецкого была Теофила Хоцимирская. После смерти мужа она вторично вышла замуж за Мартина Тулибовского. В браке с Теофилой у Хмелецкого родилось два сына — Лукаш и Адам. В 1631 году, спустя год после смерти отца, сенат Речи Посполитой закрепил за ними все владения Хмелецкого на территории современной Украины и освободил от уплаты налогов. Оба сына умерли не позднее 1645 года.

Братья Хмелецкого — Иероним и Кшиштоф — тоже участвовали в войнах с татарами, а также казаками.

Признание и оценка

Стефан Хмелецкий является одним из тех полководцев Речи Посполитой, память о которых воспета в народном творчестве. В частности, текст одной из посвящённых ему песен почти наполовину совпадает с текстом известной песни о гетмане Петре Сагайдачном («Ой на горі та й женці жнуть»). Хмелецкий получил известность благодаря своим боевым подвигам и особенностям характера не только в армии, но и среди местного украинского населения. Он принадлежал к немногим военным деятелям Речи Посполитой, умевшим побеждать татар и уничтожать вражеские отряды во время их манёвров. Его военное искусство было примером, в частности, для будущего польского короля Яна III Собеского, который считал Хмелецкого своим учителем. Лестные отзывы об этом человеке оставил и его современник, хронист Иоаким Ерлич, посвятивший Хмелецкому объёмный некролог, напечатанный на полутора страницах.

Залогом военных успехов Хмелецкого были хорошо отлаженная внутренневойсковая дисциплина и активное использование разведки. Начавший карьеру, как писал Генрик Сенкевич в романе «Огнём и мечом», «простым рыцарем и окончивший её киевским воеводой и сенатором республики», этот человек одинаково обходился как с крестьянами, так и с магнатами, благодаря чему был особенно популярен среди украинского казачества, ценивших его боевые качества и хорошее отношение к казакам. Михаил Грушевский писал, что Хмелецкий «на казака привык скорее смотреть как на товарища по оружию, чем на обыкновенного панского подданного». Похожую характеристику Хмелецкому дала и этнограф Александра Ефименко, назвавшая его «человеком очень гуманным, прекрасно знакомым с положением дел на Украине и искренне расположенным к казакам».

Хмелецкий был хорошо осведомлён о взаимоотношениях между казаками, турками и татарами. При поддержке казаков он пытался навязать Крымскому ханству протекторат Речи Посполитой. В частности, с его разрешения и при его помощи был организован ряд казацких походов на территорию Крыма в 1628 и 1629 годах на помощь Мехмеду III Гирею в гражданской войне. Однако планы Хмелецкого по созданию единой антиосманской коалиции Речи Посполитой и Крымского ханства так и не были реализованы.

Известно также, что Хмелецкий был не только искусным воином, но и хорошим хозяйственником. Вместе с женой Теофилой он поднял экономику подконтрольных ему земель благодаря банковским операциям и торговле с Молдавским княжеством.

Литература

• Dobrowolska W. Chmielecki Stefan // Polski slownik biograficzny. — Krakow, 1937. — Т. I:III. — С. 318—120^{[уточнить]}.  (польск.)
• Seweryn Gołębiowski. [books.google.pl/books?id=RbgDAAAAYAAJ&printsec=frontcover&hl=ru#v=onepage&q=Chmielecki&f=false Biblioteka warszawska: Stefan Chmielecki]. — Warszawa, 1853. — Т. 2. — С. 517—549.

Ссылки

• Юрий Рудницкий. [zn.ua/articles/55003 Слуга короля, друг Украины] // Зеркало недели : газета. — 2008-10-04. — № 37.
• [litopys.org.ua/sborlet/sborlet12.htm Письма: Стефана Хмелецкаго, хорунжего Брацлавскаго, къ королю и неизвЂстнаго лица къ гетману, содержащія отчетъ o побЂдЂ, одержанной надъ татарами y БЂлой Церкви Хмелецкимъ и козацкимъ гетманомъ, Михаиломъ Дорошенкомъ. 1626 г. Окт. 9.] (укр.). litopys.org.ua. Проверено 24 сентября 2011. [www.webcitation.org/67i8cI58P Архивировано из первоисточника 17 мая 2012].
• [www.ukrterra.com.ua/developments/history/cossacks/mycyk_lysty.htm 1622, травня 16/6. — Умань.— Лист козака Криштофа Бокрицького до Стефана Хмельцького] (укр.). ukrterra.com.ua. Проверено 24 сентября 2011. [www.webcitation.org/67i8d0eHd Архивировано из первоисточника 17 мая 2012].
• Birkowski Fabian. [www.pbi.edu.pl/book_reader.php?p=33303 Stefan Chmielecki albo nagrobek (Некролог Стефана Хмелецкого на польском языке)] (польск.). Polska Biblioteka Internetowa. Проверено 24 сентября 2011.

Отрывок, характеризующий Хмелецкий, Стефан

– Да ведь надобно же отвечать ему.
Козловский с решительным видом оглянулся на ряды и в этом взгляде захватил и Ростова.
«Уж не меня ли?» подумал Ростов.
– Лазарев! – нахмурившись прокомандовал полковник; и первый по ранжиру солдат, Лазарев, бойко вышел вперед.
– Куда же ты? Тут стой! – зашептали голоса на Лазарева, не знавшего куда ему итти. Лазарев остановился, испуганно покосившись на полковника, и лицо его дрогнуло, как это бывает с солдатами, вызываемыми перед фронт.
Наполеон чуть поворотил голову назад и отвел назад свою маленькую пухлую ручку, как будто желая взять что то. Лица его свиты, догадавшись в ту же секунду в чем дело, засуетились, зашептались, передавая что то один другому, и паж, тот самый, которого вчера видел Ростов у Бориса, выбежал вперед и почтительно наклонившись над протянутой рукой и не заставив ее дожидаться ни одной секунды, вложил в нее орден на красной ленте. Наполеон, не глядя, сжал два пальца. Орден очутился между ними. Наполеон подошел к Лазареву, который, выкатывая глаза, упорно продолжал смотреть только на своего государя, и оглянулся на императора Александра, показывая этим, что то, что он делал теперь, он делал для своего союзника. Маленькая белая рука с орденом дотронулась до пуговицы солдата Лазарева. Как будто Наполеон знал, что для того, чтобы навсегда этот солдат был счастлив, награжден и отличен от всех в мире, нужно было только, чтобы его, Наполеонова рука, удостоила дотронуться до груди солдата. Наполеон только прило жил крест к груди Лазарева и, пустив руку, обратился к Александру, как будто он знал, что крест должен прилипнуть к груди Лазарева. Крест действительно прилип.
Русские и французские услужливые руки, мгновенно подхватив крест, прицепили его к мундиру. Лазарев мрачно взглянул на маленького человечка, с белыми руками, который что то сделал над ним, и продолжая неподвижно держать на караул, опять прямо стал глядеть в глаза Александру, как будто он спрашивал Александра: всё ли еще ему стоять, или не прикажут ли ему пройтись теперь, или может быть еще что нибудь сделать? Но ему ничего не приказывали, и он довольно долго оставался в этом неподвижном состоянии.
Государи сели верхами и уехали. Преображенцы, расстроивая ряды, перемешались с французскими гвардейцами и сели за столы, приготовленные для них.
Лазарев сидел на почетном месте; его обнимали, поздравляли и жали ему руки русские и французские офицеры. Толпы офицеров и народа подходили, чтобы только посмотреть на Лазарева. Гул говора русского французского и хохота стоял на площади вокруг столов. Два офицера с раскрасневшимися лицами, веселые и счастливые прошли мимо Ростова.
– Каково, брат, угощенье? Всё на серебре, – сказал один. – Лазарева видел?
– Видел.
– Завтра, говорят, преображенцы их угащивать будут.
– Нет, Лазареву то какое счастье! 10 франков пожизненного пенсиона.
– Вот так шапка, ребята! – кричал преображенец, надевая мохнатую шапку француза.
– Чудо как хорошо, прелесть!
– Ты слышал отзыв? – сказал гвардейский офицер другому. Третьего дня было Napoleon, France, bravoure; [Наполеон, Франция, храбрость;] вчера Alexandre, Russie, grandeur; [Александр, Россия, величие;] один день наш государь дает отзыв, а другой день Наполеон. Завтра государь пошлет Георгия самому храброму из французских гвардейцев. Нельзя же! Должен ответить тем же.
Борис с своим товарищем Жилинским тоже пришел посмотреть на банкет преображенцев. Возвращаясь назад, Борис заметил Ростова, который стоял у угла дома.
– Ростов! здравствуй; мы и не видались, – сказал он ему, и не мог удержаться, чтобы не спросить у него, что с ним сделалось: так странно мрачно и расстроено было лицо Ростова.
– Ничего, ничего, – отвечал Ростов.
– Ты зайдешь?
– Да, зайду.
Ростов долго стоял у угла, издалека глядя на пирующих. В уме его происходила мучительная работа, которую он никак не мог довести до конца. В душе поднимались страшные сомнения. То ему вспоминался Денисов с своим изменившимся выражением, с своей покорностью и весь госпиталь с этими оторванными руками и ногами, с этой грязью и болезнями. Ему так живо казалось, что он теперь чувствует этот больничный запах мертвого тела, что он оглядывался, чтобы понять, откуда мог происходить этот запах. То ему вспоминался этот самодовольный Бонапарте с своей белой ручкой, который был теперь император, которого любит и уважает император Александр. Для чего же оторванные руки, ноги, убитые люди? То вспоминался ему награжденный Лазарев и Денисов, наказанный и непрощенный. Он заставал себя на таких странных мыслях, что пугался их.
Запах еды преображенцев и голод вызвали его из этого состояния: надо было поесть что нибудь, прежде чем уехать. Он пошел к гостинице, которую видел утром. В гостинице он застал так много народу, офицеров, так же как и он приехавших в статских платьях, что он насилу добился обеда. Два офицера одной с ним дивизии присоединились к нему. Разговор естественно зашел о мире. Офицеры, товарищи Ростова, как и большая часть армии, были недовольны миром, заключенным после Фридланда. Говорили, что еще бы подержаться, Наполеон бы пропал, что у него в войсках ни сухарей, ни зарядов уж не было. Николай молча ел и преимущественно пил. Он выпил один две бутылки вина. Внутренняя поднявшаяся в нем работа, не разрешаясь, всё также томила его. Он боялся предаваться своим мыслям и не мог отстать от них. Вдруг на слова одного из офицеров, что обидно смотреть на французов, Ростов начал кричать с горячностью, ничем не оправданною, и потому очень удивившею офицеров.
– И как вы можете судить, что было бы лучше! – закричал он с лицом, вдруг налившимся кровью. – Как вы можете судить о поступках государя, какое мы имеем право рассуждать?! Мы не можем понять ни цели, ни поступков государя!
– Да я ни слова не говорил о государе, – оправдывался офицер, не могший иначе как тем, что Ростов пьян, объяснить себе его вспыльчивости.
Но Ростов не слушал.
– Мы не чиновники дипломатические, а мы солдаты и больше ничего, – продолжал он. – Умирать велят нам – так умирать. А коли наказывают, так значит – виноват; не нам судить. Угодно государю императору признать Бонапарте императором и заключить с ним союз – значит так надо. А то, коли бы мы стали обо всем судить да рассуждать, так этак ничего святого не останется. Этак мы скажем, что ни Бога нет, ничего нет, – ударяя по столу кричал Николай, весьма некстати, по понятиям своих собеседников, но весьма последовательно по ходу своих мыслей.
– Наше дело исполнять свой долг, рубиться и не думать, вот и всё, – заключил он.
– И пить, – сказал один из офицеров, не желавший ссориться.
– Да, и пить, – подхватил Николай. – Эй ты! Еще бутылку! – крикнул он.



В 1808 году император Александр ездил в Эрфурт для нового свидания с императором Наполеоном, и в высшем Петербургском обществе много говорили о величии этого торжественного свидания.
В 1809 году близость двух властелинов мира, как называли Наполеона и Александра, дошла до того, что, когда Наполеон объявил в этом году войну Австрии, то русский корпус выступил за границу для содействия своему прежнему врагу Бонапарте против прежнего союзника, австрийского императора; до того, что в высшем свете говорили о возможности брака между Наполеоном и одной из сестер императора Александра. Но, кроме внешних политических соображений, в это время внимание русского общества с особенной живостью обращено было на внутренние преобразования, которые были производимы в это время во всех частях государственного управления.
Жизнь между тем, настоящая жизнь людей с своими существенными интересами здоровья, болезни, труда, отдыха, с своими интересами мысли, науки, поэзии, музыки, любви, дружбы, ненависти, страстей, шла как и всегда независимо и вне политической близости или вражды с Наполеоном Бонапарте, и вне всех возможных преобразований.
Князь Андрей безвыездно прожил два года в деревне. Все те предприятия по именьям, которые затеял у себя Пьер и не довел ни до какого результата, беспрестанно переходя от одного дела к другому, все эти предприятия, без выказыванья их кому бы то ни было и без заметного труда, были исполнены князем Андреем.
Он имел в высшей степени ту недостававшую Пьеру практическую цепкость, которая без размахов и усилий с его стороны давала движение делу.
Одно именье его в триста душ крестьян было перечислено в вольные хлебопашцы (это был один из первых примеров в России), в других барщина заменена оброком. В Богучарово была выписана на его счет ученая бабка для помощи родильницам, и священник за жалованье обучал детей крестьянских и дворовых грамоте.
Одну половину времени князь Андрей проводил в Лысых Горах с отцом и сыном, который был еще у нянек; другую половину времени в богучаровской обители, как называл отец его деревню. Несмотря на выказанное им Пьеру равнодушие ко всем внешним событиям мира, он усердно следил за ними, получал много книг, и к удивлению своему замечал, когда к нему или к отцу его приезжали люди свежие из Петербурга, из самого водоворота жизни, что эти люди, в знании всего совершающегося во внешней и внутренней политике, далеко отстали от него, сидящего безвыездно в деревне.
Кроме занятий по именьям, кроме общих занятий чтением самых разнообразных книг, князь Андрей занимался в это время критическим разбором наших двух последних несчастных кампаний и составлением проекта об изменении наших военных уставов и постановлений.
Весною 1809 года, князь Андрей поехал в рязанские именья своего сына, которого он был опекуном.
Пригреваемый весенним солнцем, он сидел в коляске, поглядывая на первую траву, первые листья березы и первые клубы белых весенних облаков, разбегавшихся по яркой синеве неба. Он ни о чем не думал, а весело и бессмысленно смотрел по сторонам.
Проехали перевоз, на котором он год тому назад говорил с Пьером. Проехали грязную деревню, гумны, зеленя, спуск, с оставшимся снегом у моста, подъём по размытой глине, полосы жнивья и зеленеющего кое где кустарника и въехали в березовый лес по обеим сторонам дороги. В лесу было почти жарко, ветру не слышно было. Береза вся обсеянная зелеными клейкими листьями, не шевелилась и из под прошлогодних листьев, поднимая их, вылезала зеленея первая трава и лиловые цветы. Рассыпанные кое где по березнику мелкие ели своей грубой вечной зеленью неприятно напоминали о зиме. Лошади зафыркали, въехав в лес и виднее запотели.
Лакей Петр что то сказал кучеру, кучер утвердительно ответил. Но видно Петру мало было сочувствования кучера: он повернулся на козлах к барину.
– Ваше сиятельство, лёгко как! – сказал он, почтительно улыбаясь.
– Что!
– Лёгко, ваше сиятельство.
«Что он говорит?» подумал князь Андрей. «Да, об весне верно, подумал он, оглядываясь по сторонам. И то зелено всё уже… как скоро! И береза, и черемуха, и ольха уж начинает… А дуб и не заметно. Да, вот он, дуб».
На краю дороги стоял дуб. Вероятно в десять раз старше берез, составлявших лес, он был в десять раз толще и в два раза выше каждой березы. Это был огромный в два обхвата дуб с обломанными, давно видно, суками и с обломанной корой, заросшей старыми болячками. С огромными своими неуклюжими, несимметрично растопыренными, корявыми руками и пальцами, он старым, сердитым и презрительным уродом стоял между улыбающимися березами. Только он один не хотел подчиняться обаянию весны и не хотел видеть ни весны, ни солнца.
«Весна, и любовь, и счастие!» – как будто говорил этот дуб, – «и как не надоест вам всё один и тот же глупый и бессмысленный обман. Всё одно и то же, и всё обман! Нет ни весны, ни солнца, ни счастия. Вон смотрите, сидят задавленные мертвые ели, всегда одинакие, и вон и я растопырил свои обломанные, ободранные пальцы, где ни выросли они – из спины, из боков; как выросли – так и стою, и не верю вашим надеждам и обманам».
Князь Андрей несколько раз оглянулся на этот дуб, проезжая по лесу, как будто он чего то ждал от него. Цветы и трава были и под дубом, но он всё так же, хмурясь, неподвижно, уродливо и упорно, стоял посреди их.
«Да, он прав, тысячу раз прав этот дуб, думал князь Андрей, пускай другие, молодые, вновь поддаются на этот обман, а мы знаем жизнь, – наша жизнь кончена!» Целый новый ряд мыслей безнадежных, но грустно приятных в связи с этим дубом, возник в душе князя Андрея. Во время этого путешествия он как будто вновь обдумал всю свою жизнь, и пришел к тому же прежнему успокоительному и безнадежному заключению, что ему начинать ничего было не надо, что он должен доживать свою жизнь, не делая зла, не тревожась и ничего не желая.


По опекунским делам рязанского именья, князю Андрею надо было видеться с уездным предводителем. Предводителем был граф Илья Андреич Ростов, и князь Андрей в середине мая поехал к нему.
Был уже жаркий период весны. Лес уже весь оделся, была пыль и было так жарко, что проезжая мимо воды, хотелось купаться.
Князь Андрей, невеселый и озабоченный соображениями о том, что и что ему нужно о делах спросить у предводителя, подъезжал по аллее сада к отрадненскому дому Ростовых. Вправо из за деревьев он услыхал женский, веселый крик, и увидал бегущую на перерез его коляски толпу девушек. Впереди других ближе, подбегала к коляске черноволосая, очень тоненькая, странно тоненькая, черноглазая девушка в желтом ситцевом платье, повязанная белым носовым платком, из под которого выбивались пряди расчесавшихся волос. Девушка что то кричала, но узнав чужого, не взглянув на него, со смехом побежала назад.
Князю Андрею вдруг стало от чего то больно. День был так хорош, солнце так ярко, кругом всё так весело; а эта тоненькая и хорошенькая девушка не знала и не хотела знать про его существование и была довольна, и счастлива какой то своей отдельной, – верно глупой – но веселой и счастливой жизнию. «Чему она так рада? о чем она думает! Не об уставе военном, не об устройстве рязанских оброчных. О чем она думает? И чем она счастлива?» невольно с любопытством спрашивал себя князь Андрей.
Граф Илья Андреич в 1809 м году жил в Отрадном всё так же как и прежде, то есть принимая почти всю губернию, с охотами, театрами, обедами и музыкантами. Он, как всякому новому гостю, был рад князю Андрею, и почти насильно оставил его ночевать.
В продолжение скучного дня, во время которого князя Андрея занимали старшие хозяева и почетнейшие из гостей, которыми по случаю приближающихся именин был полон дом старого графа, Болконский несколько раз взглядывая на Наташу чему то смеявшуюся и веселившуюся между другой молодой половиной общества, всё спрашивал себя: «о чем она думает? Чему она так рада!».
Вечером оставшись один на новом месте, он долго не мог заснуть. Он читал, потом потушил свечу и опять зажег ее. В комнате с закрытыми изнутри ставнями было жарко. Он досадовал на этого глупого старика (так он называл Ростова), который задержал его, уверяя, что нужные бумаги в городе, не доставлены еще, досадовал на себя за то, что остался.
Князь Андрей встал и подошел к окну, чтобы отворить его. Как только он открыл ставни, лунный свет, как будто он настороже у окна давно ждал этого, ворвался в комнату. Он отворил окно. Ночь была свежая и неподвижно светлая. Перед самым окном был ряд подстриженных дерев, черных с одной и серебристо освещенных с другой стороны. Под деревами была какая то сочная, мокрая, кудрявая растительность с серебристыми кое где листьями и стеблями. Далее за черными деревами была какая то блестящая росой крыша, правее большое кудрявое дерево, с ярко белым стволом и сучьями, и выше его почти полная луна на светлом, почти беззвездном, весеннем небе. Князь Андрей облокотился на окно и глаза его остановились на этом небе.
Комната князя Андрея была в среднем этаже; в комнатах над ним тоже жили и не спали. Он услыхал сверху женский говор.
– Только еще один раз, – сказал сверху женский голос, который сейчас узнал князь Андрей.
– Да когда же ты спать будешь? – отвечал другой голос.
– Я не буду, я не могу спать, что ж мне делать! Ну, последний раз…
Два женские голоса запели какую то музыкальную фразу, составлявшую конец чего то.
– Ах какая прелесть! Ну теперь спать, и конец.
– Ты спи, а я не могу, – отвечал первый голос, приблизившийся к окну. Она видимо совсем высунулась в окно, потому что слышно было шуршанье ее платья и даже дыханье. Всё затихло и окаменело, как и луна и ее свет и тени. Князь Андрей тоже боялся пошевелиться, чтобы не выдать своего невольного присутствия.
– Соня! Соня! – послышался опять первый голос. – Ну как можно спать! Да ты посмотри, что за прелесть! Ах, какая прелесть! Да проснись же, Соня, – сказала она почти со слезами в голосе. – Ведь этакой прелестной ночи никогда, никогда не бывало.
Соня неохотно что то отвечала.
– Нет, ты посмотри, что за луна!… Ах, какая прелесть! Ты поди сюда. Душенька, голубушка, поди сюда. Ну, видишь? Так бы вот села на корточки, вот так, подхватила бы себя под коленки, – туже, как можно туже – натужиться надо. Вот так!