Мир-и-Триншет, Жоаким

Хоакин Мир
Joaquin Mir Trinxet
Имя при рождении:	Хоакин Мир Тринксет
Дата рождения:	6 января 1873(1873-01-06)
Место рождения:	Барселона
Дата смерти:	27 апреля 1940(1940-04-27) (67 лет)
Место смерти:	Барселона
Жанр:	модерн
Учёба:	Школа искусств в Барселоне
Покровители:	Lluís Graner i Arrufí

Жоаким Мир-и-Триншет (кат. Joaquim Mir i Trinxet ; 6 января 1873, Барселона — 27 апреля 1940, Барселона) — испанский художник, родом из Каталонии, живший в Барселоне. Известен картинами, изображающими природные пейзажи, насыщенные светлыми красками. Его работы являются ярким примером Каталонского модернизма.

Барселона и Париж

Семья Мира-и-Триншета принадлежала к зажиточному каталонскому роду. Отец был представителем иностранных компаний, некоторые из которых были из Нюрнберга. Жоаким Мир учился в Llotja затем был принят в сообщество художников Colla del Safra, в которое также входили Ricard Canals i Llambí, Isidre Nonell i Monturiol и Ramon Pichot i Gironès. Работая художником в сообществе, в 1899 году он отправился на Мальорку с Сантьяго Рузиньолом, где познакомился с мистическим бельгийским художником William Degouve de Nuncques, чьи работы повлияли на самого Жоакима. Работая на Мальорке в одиночестве, Мир написал несколько пейзажей, в которых сочетались формы и хроматические цвета. Первая выставка его работ прошла в Барселоне в 1901, оценки критиков были положительными, но общество охарактеризовало его работы как сложные для восприятия. После этого, вплоть до 1905 года, он продолжал работать на Мальорке, на этот раз картины были полны ярких цветов и не содержали выраженных форм.

В 1913 творчество Мира приобретает более реалистичные сюжеты, картины этого периода приносят известность художнику. В этот период в его работах преобладает мистицизм, абстракция и природа, представленная в несвойственно ярких красках. Среди художников, с которыми был знаком Мир в этот период своей жизни, особое воздействие на его творчество оказали Лауреа Баррау, Сантьяго Рузиньол, Эжен Каррьер, Пюви де Шаванн и Игнасио Сулоага.

Он был одним из немногих испанских художников, которые не стали продолжать своё художественное обучение в Париже, при этом Мир регулярно гостил у Рамона Касаса и Сантьяго Рузиньол, которые проживали в Moulin de la Galette в районе Монмартр совместно с художественным критиком Микелем Утрильо (Miquel Utrillo) и художником эскизов Рамоном Карнудасом. Сантьяго Рузиньол написал это время в серии статей «Desde el molino» («Из мельницы») для газеты La Vanguardia.

Французские импрессионисты не оказали такого влияния на творчество Мира как Касас. Стиль, который впоследствии будет известен как каталонский модернизм, пока ещё не сформировался полностью, но постепенно начало собираться общество успешных каталонских деятелей искусства, которые больше сопоставляли себя с культурой Барселоны нежели Парижа.

Тем временем, богемный круг, в который входили Касас и Сантьяго Рузиньол, часто стал организовывать выставки собственных работ в Барселоне и Сиджес. Благодаря этому, Жоаким Мир стал больше времени проводить в Барселоне или в её окрестностях. После путешествия на Мальорку с Рузиньолом, Мир-и-Триншет в 1903 году участвовал в работе над несколькими фресками для дома Триншет Trinxet.

Личные бумаги Жоакима Мира хранятся в Библиотеке Каталонии.

Манифест художника

«Все, чего я хочу, чтобы мои работы зажигали сердце и наполняли глаза и душу светом». Так Мир-и-Триншет подытожил свой личный творческий манифест в 1928 году.

Сочетание цвета и света было наиболее важными для Мира, он использовал эти средства для построения собственного художественного языка, с помощью которого затем создавал удивительно современное творчество, выходящее за пределы импрессионизма или символизма, с которыми часто стремились ассоциировать его критики.

Художественные работы

Мир писал пейзажи в Таррагоне и Майорке(возможно его самые известные работы и, конечно, те, которые больше всего способствовали созданию мифа о художнике связанном с природой и потерявшим себя в бреду света и цвета). В поздних работах, созданных в Виланове-и-ла-Жельтру, Mir усилил реализм. Он также работал во время своих поездов в Андорру, Монсеррат, Миравет и Гуалбу.

Дом Триншет

Особое внимание стоит обратить на крупные работы для дома Триншет в Барселоне, в котором Мир запечатлел общую идею пейзажа. Особняк был спроектирован каталонским архитектором-модернистом Жозепом Пуч-и-Кадафалком и построен за 2 года (с 1902 по 1904 год) в районе Эшампле в Барселоне. Дом Триншет был одной из жемчужин Барселонского модернизма и одним из зданий барселонского «квартала раздора», назнаванного так из-за построек конкурирующих архитекторов Люьиса Доменек-и-Монтанера, Жозепа Пуч-и-Кадафалка и Антонио Гауди.

Дом принадлежал Авельи́ Триншету, дяде Мира, который был членом семьи Триншет, занимающейся текстильной промышленностью в Барселоне. Авельи́ Триншет также владел фабрикой собственного имени, построенной в 1907 году Жоаном Альсиной-и-Арусом в Кан-Триншете, в районе Оспиталет-де-Льобрегат рядом с Барселоной, и выполненной в модернистском стиле.

Любопытен стиль работы Мира, изображение импрессионистически рассеяно, что не свойственно другим его работам, которые решительно менее фрагментированы. Это цветные пятна, туманные точки, которые бросаются в глаза. Мир использует технику, которая придает изображению мистицизм, а также магическое свечение цветов, оранжевыми, желтыми и зелеными тонами. Перед нами предстает тепло и свежесть сада, насыщенность, обеспеченная яркими цветами, роса, которая осела на листьях и трава, проросшая внутрь забора. Это картина, увлекающая зрителей, поглощающая их в особую атмосферу, создает особую энергетику в помещении.

Работа над фресками в доме Триншет была самым активным творческим периодом в жизни Жоакима Мира.

Дом Триншет был разрушен в 1968 несмотря на попытки художников и интеллектуалов создать из него музей модерна.

Импрессионист, художник пейзажист

В действительности палитра цветов, используемая Жоакимом Мир-и-Триншетом, совпадает с палитрой, используемой в импрессионизме, кроме того, исключение чёрного цвета и замена его на комбинации цветов для изображения теней также свойственно импрессионизму. При этом Мир использовал эти технические приемы для создания собственного пейзажного мира. Вместо того чтобы усвоить и воспроизвести теории, преобладающие в то время, его работы, создаваемые на основании собственных требований, явили новый своеобразный взгляд на природу и свет.

Мир был художником-пейзажистом, который представил пейзаж в новом, ещё неизвестном измерении. Для этого он использовал широкий спектр дополнительных цветов. Это ключ к энергии цвета в творчестве Хоакина Мира и инструмент, который придает его работам цвет, а не по форму, наполняя пейзажи душой.

Последователем его стиля является Salvador Masana.

Мир Тринксет как кинорежиссёр

Существует большое аудиовизуальное произведение, называющееся Кино взгляд Мира, представляет его в роли кинорежиссёра любителя. Сейчас записи, сделанные в период с 1930 по 1936 годы, хранятся в коллекции сына художника. На них зрители могут увидеть жизнь семьи Мира и сравнить реальные сцены с его картинами.

Каталонский модернизм

В январе 2011 Фонд [www.fondation-hermitage.ch/index.php?id=54&L=1|de l’Hermitage] в Лозанне организовал крупную выставку, посвященную испанскому искусству конца 20 века. Выставка освещала творческое развитие художниках поколения 1898 года, которые появились после тяжелых потрясений, пережитых Испанией в течение 19 века. Представленные работы являются частью современной волны искусства, которая возникла в среде испанского авангарда. Фонд [www.fondation-hermitage.ch/index.php?id=54&L=1|de l’Hermitage] выбрал несколько работ Мира.

Согласно фонду: «Художники, толкнувшие Испанию в эру модерна в искусстве — это совсем неизвестные имена за пределами Испании: Береуте, Сантьяго Рузиньол, Казас, Англада, Пиназо, Жоаким Мир-и-Триншет, Регойос и многие другие, создававшие образ испанской живописи в начале 20 века».

К:Википедия:Изолированные статьи (тип: не указан)

Отрывок, характеризующий Мир-и-Триншет, Жоаким

Князь Андрей сказал, что он не принадлежит к штабу светлейшего и тоже приезжий. Гусарский подполковник обратился к нарядному денщику, и денщик главнокомандующего сказал ему с той особенной презрительностью, с которой говорят денщики главнокомандующих с офицерами:
– Что, светлейший? Должно быть, сейчас будет. Вам что?
Гусарский подполковник усмехнулся в усы на тон денщика, слез с лошади, отдал ее вестовому и подошел к Болконскому, слегка поклонившись ему. Болконский посторонился на лавке. Гусарский подполковник сел подле него.
– Тоже дожидаетесь главнокомандующего? – заговорил гусарский подполковник. – Говог'ят, всем доступен, слава богу. А то с колбасниками беда! Недаг'ом Ег'молов в немцы пг'осился. Тепег'ь авось и г'усским говог'ить можно будет. А то чег'т знает что делали. Все отступали, все отступали. Вы делали поход? – спросил он.
– Имел удовольствие, – отвечал князь Андрей, – не только участвовать в отступлении, но и потерять в этом отступлении все, что имел дорогого, не говоря об именьях и родном доме… отца, который умер с горя. Я смоленский.
– А?.. Вы князь Болконский? Очень г'ад познакомиться: подполковник Денисов, более известный под именем Васьки, – сказал Денисов, пожимая руку князя Андрея и с особенно добрым вниманием вглядываясь в лицо Болконского. – Да, я слышал, – сказал он с сочувствием и, помолчав немного, продолжал: – Вот и скифская война. Это все хог'ошо, только не для тех, кто своими боками отдувается. А вы – князь Андг'ей Болконский? – Он покачал головой. – Очень г'ад, князь, очень г'ад познакомиться, – прибавил он опять с грустной улыбкой, пожимая ему руку.
Князь Андрей знал Денисова по рассказам Наташи о ее первом женихе. Это воспоминанье и сладко и больно перенесло его теперь к тем болезненным ощущениям, о которых он последнее время давно уже не думал, но которые все таки были в его душе. В последнее время столько других и таких серьезных впечатлений, как оставление Смоленска, его приезд в Лысые Горы, недавнее известно о смерти отца, – столько ощущений было испытано им, что эти воспоминания уже давно не приходили ему и, когда пришли, далеко не подействовали на него с прежней силой. И для Денисова тот ряд воспоминаний, которые вызвало имя Болконского, было далекое, поэтическое прошедшее, когда он, после ужина и пения Наташи, сам не зная как, сделал предложение пятнадцатилетней девочке. Он улыбнулся воспоминаниям того времени и своей любви к Наташе и тотчас же перешел к тому, что страстно и исключительно теперь занимало его. Это был план кампании, который он придумал, служа во время отступления на аванпостах. Он представлял этот план Барклаю де Толли и теперь намерен был представить его Кутузову. План основывался на том, что операционная линия французов слишком растянута и что вместо того, или вместе с тем, чтобы действовать с фронта, загораживая дорогу французам, нужно было действовать на их сообщения. Он начал разъяснять свой план князю Андрею.
– Они не могут удержать всей этой линии. Это невозможно, я отвечаю, что пг'ог'ву их; дайте мне пятьсот человек, я г'азог'ву их, это вег'но! Одна система – паг'тизанская.
Денисов встал и, делая жесты, излагал свой план Болконскому. В средине его изложения крики армии, более нескладные, более распространенные и сливающиеся с музыкой и песнями, послышались на месте смотра. На деревне послышался топот и крики.
– Сам едет, – крикнул казак, стоявший у ворот, – едет! Болконский и Денисов подвинулись к воротам, у которых стояла кучка солдат (почетный караул), и увидали подвигавшегося по улице Кутузова, верхом на невысокой гнедой лошадке. Огромная свита генералов ехала за ним. Барклай ехал почти рядом; толпа офицеров бежала за ними и вокруг них и кричала «ура!».
Вперед его во двор проскакали адъютанты. Кутузов, нетерпеливо подталкивая свою лошадь, плывшую иноходью под его тяжестью, и беспрестанно кивая головой, прикладывал руку к бедой кавалергардской (с красным околышем и без козырька) фуражке, которая была на нем. Подъехав к почетному караулу молодцов гренадеров, большей частью кавалеров, отдававших ему честь, он с минуту молча, внимательно посмотрел на них начальническим упорным взглядом и обернулся к толпе генералов и офицеров, стоявших вокруг него. Лицо его вдруг приняло тонкое выражение; он вздернул плечами с жестом недоумения.
– И с такими молодцами всё отступать и отступать! – сказал он. – Ну, до свиданья, генерал, – прибавил он и тронул лошадь в ворота мимо князя Андрея и Денисова.
– Ура! ура! ура! – кричали сзади его.
С тех пор как не видал его князь Андрей, Кутузов еще потолстел, обрюзг и оплыл жиром. Но знакомые ему белый глаз, и рана, и выражение усталости в его лице и фигуре были те же. Он был одет в мундирный сюртук (плеть на тонком ремне висела через плечо) и в белой кавалергардской фуражке. Он, тяжело расплываясь и раскачиваясь, сидел на своей бодрой лошадке.
– Фю… фю… фю… – засвистал он чуть слышно, въезжая на двор. На лице его выражалась радость успокоения человека, намеревающегося отдохнуть после представительства. Он вынул левую ногу из стремени, повалившись всем телом и поморщившись от усилия, с трудом занес ее на седло, облокотился коленкой, крякнул и спустился на руки к казакам и адъютантам, поддерживавшим его.
Он оправился, оглянулся своими сощуренными глазами и, взглянув на князя Андрея, видимо, не узнав его, зашагал своей ныряющей походкой к крыльцу.
– Фю… фю… фю, – просвистал он и опять оглянулся на князя Андрея. Впечатление лица князя Андрея только после нескольких секунд (как это часто бывает у стариков) связалось с воспоминанием о его личности.
– А, здравствуй, князь, здравствуй, голубчик, пойдем… – устало проговорил он, оглядываясь, и тяжело вошел на скрипящее под его тяжестью крыльцо. Он расстегнулся и сел на лавочку, стоявшую на крыльце.
– Ну, что отец?
– Вчера получил известие о его кончине, – коротко сказал князь Андрей.
Кутузов испуганно открытыми глазами посмотрел на князя Андрея, потом снял фуражку и перекрестился: «Царство ему небесное! Да будет воля божия над всеми нами!Он тяжело, всей грудью вздохнул и помолчал. „Я его любил и уважал и сочувствую тебе всей душой“. Он обнял князя Андрея, прижал его к своей жирной груди и долго не отпускал от себя. Когда он отпустил его, князь Андрей увидал, что расплывшие губы Кутузова дрожали и на глазах были слезы. Он вздохнул и взялся обеими руками за лавку, чтобы встать.
– Пойдем, пойдем ко мне, поговорим, – сказал он; но в это время Денисов, так же мало робевший перед начальством, как и перед неприятелем, несмотря на то, что адъютанты у крыльца сердитым шепотом останавливали его, смело, стуча шпорами по ступенькам, вошел на крыльцо. Кутузов, оставив руки упертыми на лавку, недовольно смотрел на Денисова. Денисов, назвав себя, объявил, что имеет сообщить его светлости дело большой важности для блага отечества. Кутузов усталым взглядом стал смотреть на Денисова и досадливым жестом, приняв руки и сложив их на животе, повторил: «Для блага отечества? Ну что такое? Говори». Денисов покраснел, как девушка (так странно было видеть краску на этом усатом, старом и пьяном лице), и смело начал излагать свой план разрезания операционной линии неприятеля между Смоленском и Вязьмой. Денисов жил в этих краях и знал хорошо местность. План его казался несомненно хорошим, в особенности по той силе убеждения, которая была в его словах. Кутузов смотрел себе на ноги и изредка оглядывался на двор соседней избы, как будто он ждал чего то неприятного оттуда. Из избы, на которую он смотрел, действительно во время речи Денисова показался генерал с портфелем под мышкой.
– Что? – в середине изложения Денисова проговорил Кутузов. – Уже готовы?
– Готов, ваша светлость, – сказал генерал. Кутузов покачал головой, как бы говоря: «Как это все успеть одному человеку», и продолжал слушать Денисова.
– Даю честное благородное слово гусского офицег'а, – говорил Денисов, – что я г'азог'ву сообщения Наполеона.
– Тебе Кирилл Андреевич Денисов, обер интендант, как приходится? – перебил его Кутузов.
– Дядя г'одной, ваша светлость.
– О! приятели были, – весело сказал Кутузов. – Хорошо, хорошо, голубчик, оставайся тут при штабе, завтра поговорим. – Кивнув головой Денисову, он отвернулся и протянул руку к бумагам, которые принес ему Коновницын.