Соролья, Хоакин

Хоакин Соролья-и-Бастида
исп. Joaquín Sorolla y Bastida
Хосе Хименес Аранда. Портрет Хоакина Сорольи, 1901
Дата рождения:	27 февраля 1863(1863-02-27)
Место рождения:	Валенсия
Дата смерти:	10 августа 1923(1923-08-10) (60 лет)
Место смерти:	Серседилья
Стиль:	импрессионизм
Работы на Викискладе

Хоаки́н Сорóлья-и-Басти́да (исп. Joaquín Sorolla y Bastida, 27 февраля 1863, Валенсия — 10 августа 1923, Серседилья) — испанский живописец. Считается крупнейшим представителем импрессионизма в Испании.

Биография

Ребенком потерял родителей, вместе с сестрой воспитывался в семье тётки. Начал учиться живописи в 14 лет, сначала в Валенсии у Франсиско Прадильи, затем в Мадриде. В 1885 году получил от Испанской академии в Риме пособие на четырехлетнюю учебу в столице Италии. Побывал в Париже, познакомился с современной живописью, из которой выделил для себя произведения Жюля Бастьен-Лепажа и Адольфа Менцеля. В 1888 году вернулся в Валенсию, в 1890 году с женой и дочерью переехал в Мадрид, где у него родились еще две дочери.

В последующее десятилетие к художнику пришел национальный и международный успех: его работы были награждены премиями в Испании и США, отмечены критикой и публикой на Парижских салонах. Венцом стала экспозиция его работ на Всемирной выставке в Париже (1900), за которую он был награждён почетной медалью и орденом Почётного легиона, стал почетным членом художественных академий Парижа, Лиссабона и Валенсии. После масштабной выставки в Париже в 1906 году, где было представлено около 500 его работ, Соролья получил звание офицера ордена Почетного легиона. Выставки его полотен такого же размаха прошли в Великобритании и США. В 1911 году Соролья подписал с американским магнатом и меценатом Арчером Хантингтоном контракт на серию картин об Испании, в которой представил быт испанских провинций (серия была завершена в 1919 и открыта для публики в 1926 году).

После инсульта, в 1920 году застигшего художника за мольбертом в собственном саду, был парализован в течение трех последних лет жизни.

Отличался необычайной творческой энергией, оставил свыше 2 000 произведений. Вдова мастера передала его работы в дар Испанской республике. Они составили основную коллекцию Музея Сорольи в его доме и мастерской в Мадриде, который был открыт в 1932 году. Американский промышленник и коллекционер Пол Гетти приобрел десять пейзажных полотен Сорольи для своего музея. Работы художника находятся в крупнейших музейных собраниях мира от Берлина до Буэнос-Айреса.

В 2007 году выставка работ Сорольи и Сарджента прошла в парижском Petit Palais. В 2009 году персональная выставка Сорольи была развернута в Прадо и музее Нимейера в Куритибе.

Ссылки

• Соролья Хоакин — статья из Большой советской энциклопедии.
• Соролья-и-Бастида, Хоакин // Европейское искусство: Живопись. Скульптура. Графика: Энциклопедия: В 3 т. — М.: Белый город, 2006.
• [www.artcyclopedia.com/artists/sorolla_y_bastida_joaquin.html Работы в музеях мира]  (англ.)
• [museosorolla.mcu.es Сайт Музея Сорольи]  (исп.)
• [www.joaquin-sorolla-y-bastida.org Галерея on line]  (англ.)
• [www.tg-m.ru/articles/4-2013-41/sardzhent-sorolya-dvoinoi-portret Том Бирченоф «Сарджент-Соролья: двойной портрет»], журнал «Третьяковская галерея», #4 2013 (41) (рус.)

Отрывок, характеризующий Соролья, Хоакин

В большом кабинете Долохова, убранном от стен до потолка персидскими коврами, медвежьими шкурами и оружием, сидел Долохов в дорожном бешмете и сапогах перед раскрытым бюро, на котором лежали счеты и пачки денег. Анатоль в расстегнутом мундире ходил из той комнаты, где сидели свидетели, через кабинет в заднюю комнату, где его лакей француз с другими укладывал последние вещи. Долохов считал деньги и записывал.
– Ну, – сказал он, – Хвостикову надо дать две тысячи.
– Ну и дай, – сказал Анатоль.
– Макарка (они так звали Макарина), этот бескорыстно за тебя в огонь и в воду. Ну вот и кончены счеты, – сказал Долохов, показывая ему записку. – Так?
– Да, разумеется, так, – сказал Анатоль, видимо не слушавший Долохова и с улыбкой, не сходившей у него с лица, смотревший вперед себя.
Долохов захлопнул бюро и обратился к Анатолю с насмешливой улыбкой.
– А знаешь что – брось всё это: еще время есть! – сказал он.
– Дурак! – сказал Анатоль. – Перестань говорить глупости. Ежели бы ты знал… Это чорт знает, что такое!
– Право брось, – сказал Долохов. – Я тебе дело говорю. Разве это шутка, что ты затеял?
– Ну, опять, опять дразнить? Пошел к чорту! А?… – сморщившись сказал Анатоль. – Право не до твоих дурацких шуток. – И он ушел из комнаты.
Долохов презрительно и снисходительно улыбался, когда Анатоль вышел.
– Ты постой, – сказал он вслед Анатолю, – я не шучу, я дело говорю, поди, поди сюда.
Анатоль опять вошел в комнату и, стараясь сосредоточить внимание, смотрел на Долохова, очевидно невольно покоряясь ему.
– Ты меня слушай, я тебе последний раз говорю. Что мне с тобой шутить? Разве я тебе перечил? Кто тебе всё устроил, кто попа нашел, кто паспорт взял, кто денег достал? Всё я.
– Ну и спасибо тебе. Ты думаешь я тебе не благодарен? – Анатоль вздохнул и обнял Долохова.
– Я тебе помогал, но всё же я тебе должен правду сказать: дело опасное и, если разобрать, глупое. Ну, ты ее увезешь, хорошо. Разве это так оставят? Узнается дело, что ты женат. Ведь тебя под уголовный суд подведут…
– Ах! глупости, глупости! – опять сморщившись заговорил Анатоль. – Ведь я тебе толковал. А? – И Анатоль с тем особенным пристрастием (которое бывает у людей тупых) к умозаключению, до которого они дойдут своим умом, повторил то рассуждение, которое он раз сто повторял Долохову. – Ведь я тебе толковал, я решил: ежели этот брак будет недействителен, – cказал он, загибая палец, – значит я не отвечаю; ну а ежели действителен, всё равно: за границей никто этого не будет знать, ну ведь так? И не говори, не говори, не говори!
– Право, брось! Ты только себя свяжешь…
– Убирайся к чорту, – сказал Анатоль и, взявшись за волосы, вышел в другую комнату и тотчас же вернулся и с ногами сел на кресло близко перед Долоховым. – Это чорт знает что такое! А? Ты посмотри, как бьется! – Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. – Ah! quel pied, mon cher, quel regard! Une deesse!! [О! Какая ножка, мой друг, какой взгляд! Богиня!!] A?
Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.
– Ну деньги выйдут, тогда что?
– Тогда что? А? – повторил Анатоль с искренним недоумением перед мыслью о будущем. – Тогда что? Там я не знаю что… Ну что глупости говорить! – Он посмотрел на часы. – Пора!
Анатоль пошел в заднюю комнату.
– Ну скоро ли вы? Копаетесь тут! – крикнул он на слуг.
Долохов убрал деньги и крикнув человека, чтобы велеть подать поесть и выпить на дорогу, вошел в ту комнату, где сидели Хвостиков и Макарин.
Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване, задумчиво улыбался и что то нежно про себя шептал своим красивым ртом.
– Иди, съешь что нибудь. Ну выпей! – кричал ему из другой комнаты Долохов.
– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.