Шир

Шир (англ. The Shire, в ряде переводов — Хоббитшир, Удел, Хоббитания, Заселье, Край) — вымышленная Дж. Р. Р. Толкином страна, описанная в трилогии «Властелин колец», а также других книгах, посвящённых миру Средиземья. Населён исключительно хоббитами и расположен в северо-западной части Средиземья, в Эриадоре, на территории королевства Арнор. Название Шира на исходном вестроне — Суза, или Сузат (англ. Sûza, англ. Sûzat — в первом случае это просто некий «удел» (англ. Shire), во втором же — имя собственное, аналогично англ. The Shire), на синдарине — и-Дранн (синд. i Drann).

География

Согласно Толкину, протяжённость Шира от Дальних Увалов на западе до Брендивайнского моста на востоке 40 лиг (120 миль, или 193 км), а от северных болот до южных топей — 50 лиг (150 миль, или 241 км). Это подтверждает эссе, написанное Толкином о правилах перевода «Властелина Колец», где он описывает площадь Шира примерно равной 18 000 миль² (47 000 км²).

Изначальная территория Шира была ограничена с востока рекой Берендуин, с севера — возвышенностями, располагавшихся в древнем центре Арнора, с запада — Белыми Увалами, а с юга — топями, расположенными южнее реки Ширборн. После первоначального расселения хоббиты также расширили границы своих владений на восток в Бэкланд, расположенный между Берендуином и Старым Лесом, и (гораздо позже) на запад в Западный Кром между Белыми Увалами и Башенными Холмами.

Шир был исходно поделён на четыре четверти, или Чети (англ. Farthings). Выдающиеся за природные границы Шира Бэкланд и Западный Кром формально были присоединены к нему только после Войны Кольца. Внутри Четей располагались гораздо меньшие неофициальные клановые землевладения: к примеру, почти все Туки жили рядом с Тукборо в Тукленде. Фамилии хоббитов часто отражали географическое происхождение их семей: фамилия Сэмуайза Гэмджи, например, происходит от деревни Гэмидж (англ. Gamwich), откуда вышла его семья. Бэкланд (правильно — Бакленд, англ. Buckland) назван в честь Старобаков (англ. Oldbucks), позже прозванных Брендибаками (англ. Brandybucks) из-за хоббитского названия реки, на берегу которой они поселились.

Шир описывается как небольшая, но красивая и плодородная земля, горячо любимая её обитателями. Хоббиты в Шире активно занимались сельским хозяйством, но промышленности как таковой не было. Ландшафт, помимо полей, включал небольшие рощицы (что весьма похоже на английские деревенские пейзажи). Из сельскохозяйственной продукции, производившейся в Шире, стоит отметить крупы, фрукты, дерево и трубочное зелье.

Возникновение идеи

На картах Толкина Шир расположен примерно там же, где и Англия на современных картах Европы, и является примером идеологии «беззаботной Англии». По всему повествованию Толкин распределил большое количество точек соприкосновения между ними, вплоть до погоды, сельского хозяйства и диалекта языка.

В частности, центральная часть Шира соответствует Западным Мидлендс в Англии, в которые входят Вустершир (где Толкин расположил, в частности, свой «дом», поскольку семья его матери происходила из Ившема), Шропшир, Варвикшир, Херфордшир и Стаффордшир, и формирует, согласно Тому Шиппи, «культурную единицу с корнями, уходящими глубоко в историю». Северная Четь с её сильными снегопадами могла бы соответствовать Йоркширу или Озёрному Краю, а Южная Четь располагалась настолько южнее, что в ней делали вино и выращивали табак («трубочное зелье»).

Название «Шир» напоминает о книге Теренса Уайта «Я весь в Англии» (англ. England Have My Bones), где Уайт говорит, что он живёт в «Шире» с заглавной буквы «Ш».

Индустриализация Шира базируется на детских воспоминаниях Толкина о появлении в вустерширской глубинке многочисленных предприятий тяжёлой промышленности. Восстание хоббитов и восстановление прединдустриального Шира может быть истолковано как медицинское предписание «добровольной простоты», которое может служить лекарством от проблем современного общества. Саруман, персонаж, ответственный за загрязнение Шира и сподвигнувший владельца мирной зерновой мельницы на переделку её в источающую дым и грязь фабрику, частично получил своё имя от названия Сархоулской мельницы, недалеко от которой Толкин провёл «наиболее идиллический период» своего детства.

Кроме всего прочего, стоит заметить, что Западные Мидландс послужили прототипом не только для Шира. Этот же регион в более отдалённом прошлом (когда он был Мерсией) также послужил и образцом для Марки рохиррим.

Регионы Шира

Изначальная территория Шира подразделялась на четыре Чети (англ. Farthings, «четверти»). Трёхчетевой камень (англ. Three-Farthing Stone) обозначал место, где сходились границы Восточной, Западной и Южной Четей у Восточной дороги.

Бэкланд, расположенный на противоположном берегу реки Берендуин на востоке, и Западный Кром, лежавший между Дальними Увалами и Башенными Холмами на западе, не были частью первоначально пожалованной хоббитам королём Артэдайна Аргелебом II земли. Формально они были даны хоббитам как Восточный и Западный пределы Шира королём Элессаром после Войны Кольца, в 1462 г. Л.Ш. (41 г. Ч.Э.). Бэкланд к тому времени был уже давно заселён: Горендад Старобак привёл туда хоббитов из Восточной Чети, с противоположного берега Берендуина, в 2340 г. Т. Э., и Бэкланд стал чем-то «вроде колонии Шира». О поселениях в Западном Кроме до его дарования Элессаром хоббитам, напротив, не упоминается; дочь Сэма Гэмджи, Эланор, и её муж Фастред позже переселились туда, и Фастред был назначен Стражем Западного Крома.

Северная Четь

Северная Четь (англ. Northfarthing) — наименее населённая часть Шира. Именно там в основном выращивался ширский ячмень; также это была единственная Четь, где зимой часто случались сильные снегопады. Также в ней произошла историческая Битва при Зеленополье.

• Долгий Клив (англ. Long Cleeve) был местом обитания части клана Туков, потомков Бандобраса «Бычьего Рёва» Тука, известных как «северные Туки», которые осели там после битвы при Зеленополье.
• В деревне Твердострой (англ. Hardbottle) жила семья Брейсгёрдл (англ. Bracegirdle), к которой принадлежала Лобелия Сэквилль-Бэггинс. Неоконченный алфавитный указатель Толкина к «Властелину Колец» помещал Твердострой в Южную Четь (в некоторых картах, в том числе «Атласе Средиземья» Карен Уинн Фонстад, использован именно этот вариант). Однако более подробная статья Толкина, входящая в руководство для переводчиков, недвусмысленно помещает деревню в Северную Четь.
• Лес Байндбоул (англ. Bindbole Wood), расположенный в Северной Чети, был одним из крупнейших лесов Шира. «Bole» в переводе означает «ствол дерева», соответственно, название леса переводится как «переплетённые (или скрученные) стволы», что свидетельствует о его густоте и труднопроходимости. В первом издании «Бэллантайн» в мягком переплёте это название было дано с опечаткой — Байндбэйл (англ. Bindbale), и эта опечатка потом перекочевала во множество других изданий, в частности, в «Путеводитель по Средиземью» Роберта Фостера и «Атлас» Фонстад.

Западная Четь

Западная Четь (англ. Westfarthing) — западная часть Шира. Простиралась от Трёхчетевого камня на запад вплоть до Дальних Увалов и включала Белые Увалы.

• Мичел Делвинг на Белых Увалах (англ. Michel Delving on the White Downs, в переводе Григорьевой/Грушецкого — Микорыты) — главный город Шира. Название значит просто «обширные раскопки». Мэр Мичел Делвинга, избиравшийся на семь лет, был единственным выборным представителем власти в Шире. Во время Войны Кольца мэром был Уилл Белоног, самый толстый хоббит Западной Чети. В Мичел Делвинге также находился дом маттомов, музей старых вещей, где какое-то время находилась мифриловая кольчуга Бильбо.
• Малый Делвинг (англ. Little Delving, в переводе Григорьевой/Грушецкого — Малоройка) — деревня к северу от Мичел Делвинга.
• Уэймит (англ. Waymeet, на карте Шира в Прологе «Властелина Колец» — Уэймут (англ. Waymoot), в переводе Григорьевой/Грушецкого — Росстань) — деревня, образовавшаяся на перекрёстке Великой Восточной дороги и старой Южной дороги, пересекавшей Берендуин у Сарнского брода в то время, когда Брендивайнский мост ещё не был построен.
• Тукборо (англ. Tuckborough) — центр владений Туков, где жило большинство из них. Большая семья Тана жила здесь, в Больших Смиалах.
• Байуотер (англ. Bywater, в переводе Григорьевой/Грушецкого — Уводье) — деревня, расположенная на Восточной дороге вдоль реки Водьи (англ. The Water), протекавшей через центр Шира. Славилась двумя тавернами — «Зелёным драконом» (англ. The Green Dragon) и «Кустом плюща» (англ. The Ivy Bush). В Байуотере 3 ноября 3019 г. Т.Э. также состоялась Битва при Байуотере, последнее сражение Войны Кольца.
• Тростниковая Топь (англ. Rushock Bog) — болотистая область вдоль Водьи, расположенная недалеко от города Иглоушко (англ. Needlehole).

• Хоббитон (англ. Hobbiton) — деревня, расположенная вдоль Водьи чуть к западу от Байуотера. На севере его располагался большой холм (называвшийся просто Холм (англ. The Hill)), под южными склонами которого Бунго Бэггинс построил роскошный смиал Бэг Энд (англ. Bag End), располагавшийся над переулком Бэгшот Роу (англ. Bagshot Row). Он был домом для Бильбо Бэггинса, Фродо Бэггинса и Сэмуайза Гэмджи, именно там начинаются и заканчиваются «Хоббит» и «Властелин Колец». Толкин позаимствовал название «Бэг Энд» от названия сельского дома его тётки в крошечной вустерширской деревне Дормстон. В книгах «Бэг Энд» — это перевод слова «Лабин-нек» (англ. Labin-nec) с вестрона на английский язык. Это слово имело примерно такое же значение и такое же отношение к слову «Лабинги» (англ. Labingi, вестронская форма фамилии «Бэггинс») как «Бэг Энд» к «Бэггинсу».

На северном берегу Водьи в Хоббитоне стояла «Мельница» (англ. The Mill) с большим водяным колесом и двором позади неё. Мельник Сэндимэн (в переводе Григорьевой/Грушецкого — Песошкинс) владел ею и занимался помолом зерна с помощью своего сына Теда Сэндимэна. Лотто Сэквилль-Бэггинс снёс Старую Мельницу и построил на её месте Новую Мельницу, которая представляла собой уродливое здание из красного кирпича с высокой трубой. Новая Мельница была больше Старой, в ней находилось большое количество колёс и странных приспособлений для повышения производительности. Эта Новая Мельница заходила в воду Водьи и сбрасывала загрязняющие отходы в её поток. Ею управляли люди, а Тед Сэндимэн остался помогать им. Когда Саруман пришёл в Шир в сентябре 3019 г., Мельница перестала использоваться для помола зерна и была переориентирована на нечто промышленное; она издавала громкие звуки и испускала дым и нечистоты. После того, как Саруман был убит, а люди Предводителя побеждены при Байуотере, Новая Мельница была ликвидирована.

Южная Четь

Южная Четь (англ. Southfarthing) — место расположения Долгой долины, где выращивалось лучшее трубочное зелье благодаря более тёплому климату этой части Шира.

• В Долгой долине (англ. Longbottom) Тобольд Хорнблоуэр (в переводе Григорьевой/Грушецкого — Дудкинс) начал разведение трубочного зелья с плантаций, расположенных в его саду, около 2670 г. Т.Э.
• Зелёные Холмы (англ. Green Hill Country) — холмистая область в центральной части Шира, пролегавшая также по Южной и Восточной Четям.
• Надборнские болота (англ. Overbourne Marshes) — болотистая местность, располагавшаяся вдоль западного берега Берендуина, через реку от места впадения в неё Ивлинки. Через эти болота река Ширборн впадала в Берендуин чуть южнее Заплотова Конца.
• Сарнский брод (англ. Sarn Ford) — каменистый брод через Берендуин на южных границах Шира. Дорога, отходившая от Большой Восточной дороги у Росстани, пересекала брод и встречалась с Зеленопутьем дальше к востоку. Этот вход в Шир охраняли Следопыты, однако в октябре 3018 г. Т. Э. их оттеснили назгулы, охотившиеся за Кольцом Всевластья. Некоторые из назгулов пересекли брод и вошли в Шир, а остальные последовали за Следопытами по Зеленопутью.

Восточная Четь

Восточная Четь (англ. Eastfarthing) граничила с Бэкландом и включала в себя города Дрягву (англ. Frogmorton) и Белооземь (англ. Whitfurrows), а также фермы Марей. Фермеры, жившие рядом с Брендивайном, во многом признавали главенство Старобаков даже после их переселения за реку и принятия фамилии «Брендибак».

• Мари (англ. The Marish) — плодородные, но болотистые сельскохозяйственные земли, располагавшиеся вдоль Брендивайна. Мари были заселены Хватами, пришедшими туда из Дунланда, примерно через тридцать лет после основания Шира. Мари играли очень важную роль в Шире во времена Букки, первого Тана Ширского. Горендад, один из его потомков, перешёл Брендивайн и основал Бэкланд. Фермер Мэггот также жил в Марях на ферме Бамфёрлонг.
• Крепь (англ. Stock) — главный город Марей, место расположения «Золотого насеста», таверны, славившейся своим великолепным пивом. Дорога в Крепь шла на восток из Тукборо в Западной Чети через Зелёные холмы и, проходя мимо Йейла доходила до Крепи.
• Йейл (англ. The Yale) — низко расположенные сельскохозяйственные земли, располагавшиеся между Дорогой в Крепь и Восточной дорогой. Там жило семейство Боффин, и несколько Боффинов в составленном Толкином их генеалогическом древе (удалённом из Приложения С перед публикацией «Властелина Колец») происходило именно из Йейла.
• Скарка (англ. Scary) — деревня в северной части Восточной Чети у южного подножия Скарийских Холмов (англ. Hills of Scary). От Скарки шла дорога на юг, которая пересекала Водью у Овчинного брода (англ. Budgeford) и вливалась в Большую Восточную дорогу у Белооземи. Во время Войны Кольца припасы были сосредоточены в каменоломне к востоку от Скарки Людьми Предводителя, а после Очищения Шира хоббиты использовали эти запасы на празднике Середины Лета.
• Залесье (англ. Woody End) — поросшая лесом возвышенность недалеко от деревни Талка (англ. Woodhall). Фродо и его друзья по пути в Бэкланд встретили там отряд Гилдора.

Бэкланд (Бакленд)

Бэкланд (правильнее — Бакленд (англ. Buckland), в переводе Григорьевой/Грушецкого — Заскочье) — область к востоку от Берендуина, изначально не бывшая частью Шира. Она была отгорожена от соседнего с ней Старого Леса «Заплотом» (англ. High Hay) — высокой изгородью, которая формировала восточную границу Бэкланда, проходя от Брендивайнского моста на севере до места впадения Ивлинки в Берендуин у деревушки Заплотов Конец (англ. Haysend). Главным входом в Бэкланд с севера были ворота в Заплоте, которые по-разному именовали Вратами Бэкланда, Северными Воротами и Заплотовыми Воротами, расположенные «там, где Заплот спускался к берегу реки, прямо у моста» и открывавшиеся на Восточную дорогу, проходившую из Шира в Пригорье.

В отличие от прочих хоббитов, жители Бэкланда готовились к встречам с опасностями и были менее наивными, чем ширские хоббиты. По ночам они закрывали Заплотовые Ворота и запирали двери своих домов, а при звуках Рога Бэкланда готовы были броситься с оружием в бой. Большинство жителей Бэкланда изначально происходили от Хватов и были единственными хоббитами, использовавшими лодки.

• Брендинорье (англ. Bucklebury) — главный город Бэкланда. Хозяин Брендинорья, наследственный вождь из семьи Брендибаков, жил именно там, в Бренди Холле.
• Брендинорский паром (англ. Bucklebury Ferry) — паром-плот примерно в десяти милях к северу от моста — предоставлял ещё одну возможность пересечения Брендивайна, двигаясь из Шира в Бэкланд (изначально Толкин описывал это расстояние равным двадцати милям, но в более поздних изданиях эта ошибка была исправлена). Перевозчика на нём не было, и хоббиты использовали его по необходимости. По дороге в новый дом в Кривражках Фродо, Сэм, Мерри и Пиппин пересекли реку на пароме, лишь немного опередив Чёрных Всадников, которым пришлось ехать кругом через Брендивайнский мост, поскольку на западном берегу реки не было никаких лодок.
• Кривражки (англ. Crickhollow) — деревня в Бэкланде, в которую переселился Фродо после продажи Бэг Энда. Мериадок Брендибак и Фредегар Болджер подготовили дом якобы к тому, что Фродо будет жить там, удалившись от дел на покой, однако покупка дома была лишь уловкой, позволившей Фродо и Сэму беспрепятственно покинуть Шир. В этом доме некоторое время после возвращения в Шир жили Мерри и Пиппин.

Западный Кром

Западный Кром (англ. Westmarch, также переводилось как Западные Пределы) — территория к западу от исторического Шира, дарованная хоббитам после Войны Кольца королём Элессаром.

После событий Войны Кольца, в начале Четвёртой Эпохи, король Элессар даровал хоббитам право самоуправления в рамках Воссоединённого королевства, запретив людям входить в Шир без разрешения.

Он также присоединил к Ширу новую область: полоску земли от исторической западной границы Шира, Дальних Увалов, до Башенных Холмов. Эта область между увалами и холмами стала известна как Западный Кром. Как и Бэкланд, он не входил ни в одну из Четей.

Старшая дочь мэра Сэмуайза Гэмджи, Эланор Прекрасная, вышла замуж за Фастреда из Травхольма, после чего они переехали в Западный Кром и поселились в Недовышках (англ. Undertowers). После ухода мастера Сэмуайза в Серые Гавани, они и их дети стали известны под именем Фербернов (англ. Fairbairns) Башенных и Стражей Западного Крома. Алая книга Фродо и Бильбо Бэггинсов перешла к ним на хранение и стала известна под названием Алая Книга Западного Крома.

Население

Шир полностью населён хоббитами, разговаривающими на Всеобщем Языке, распространённом на всём Средиземье. Государственная религия отсутствует. Местное население сохраняет остатки родовой структуры — живёт преимущественно большими и крепкими семьями, группируясь по родственному признаку.

Моноэтническое население сложилось в результате переселения трёх основных племён хоббитов в западную часть Эриадора в середине Третьей Эпохи и более поздней эмиграции с юга в Мари и Бэкланд и смешивалось только с хоббитами, жившими в Пригорье. Несмотря на небольшие размеры страны и родство его жителей, между ними существуют определённые местные различия языкового и культурно-бытового характера.

Основание Шира

Шир был основан в 1601 году Третьей Эпохи хоббитами под управлением братьев Марчо и Бланко, получивших ленную грамоту от короля Арнора; собственное летосчисление Шира ведётся от этой даты. Хотя жители обязаны были следить за мостами и дорогами, а также оказывать содействие королевским гонцам, другой помощи Арнору они практически не оказывали. Однако, согласно летописям Шира, на последнюю битву Арнора с Ангмаром из Шира было выслано 200 лучников, хотя в людских и эльфийских летописях факт участия в бою хоббитов не подтверждается. А после падения Арнора, формально оставаясь в составе Гондора (на основании гондорско-арнорской унии 1940 года Т. Э.), Шир фактически провозгласил независимость.

Государственное устройство и управление Шира. Вооруженные силы

Шир состоит из четвертей, или четей: Северной, Западной, Восточной и Южной. Кроме того, в 1462 г. Л.Ш. (42 год Ч.Э.) в его состав отдельными частями вошли Бэкланд (местность за рекой Брендивайн) и Западный Кром (см. Регионы Шира). Главой Шира являлся тан; хотя эта должность была формально выборной, фактически существовала аристократическая республика, так как танами автоматически становились представители наиболее знатных семейств; с 1979 по 2340 гг. Т. Э. танами становились представители рода Старобаков, а затем — Туков. Тан, который первоначально должен был замещать короля во внутренних делах Шира, постепенно стал номинальным главой страны; он созывал сходы, был воеводой дружины и ополчения хоббитов.

К концу Третьей Эпохи должность тана стала формальной. Реальной властью обладал мэр Мичел Делвинга, избиравшийся раз в 7 лет на ярмарке в Белых Увалах. На мэре лежали обязанности почтмейстера, начальника полиции и многочисленные церемониальные функции.

Жизнь в Шире основывалась на Правилах — своде основных законов, восходящих ко временам основания государства. Предводителем (фактически — диктатором) Лотто в 3019 году Т. Э. была предпринята попытка изменения и ужесточения Правил, которая провалилась в результате возвращения в Шир хоббитов из Братства Кольца.

Так как хоббиты не были воинственным народом, то военное дело в удалённом от очагов напряжённости в Средиземье Шире было не на высоте. Постоянная армия отсутствовала, а в случае опасности созывалось легковооружённое ополчение; это делалось в 2747 году Т. Э., во время вторжения орков, во время Долгой Зимы 2758 года, когда волки перешли Брендивайн, и 2—3 ноября 3019 года Т. Э., во время восстания в Шире против Предводителя и Сарумана. Как уже сказано, во время войны Арнора с Ангмаром на помощь королю также отправлялся отряд лучников, но ни один источник людей этого не подтверждает.

Полиция в Шире состоит из так называемых шеррифов, подчинявшихся мэру. Внутри страны их было 12, по три на четь; значительно большее количество несло пограничную и таможенную службу. В правление Лотто численность полиции была увеличена в несколько раз, но после битвы при Байуотере она вновь была сокращена.

Охрану внешних рубежей Шира, особенно на севере и востоке, фактически несли Следопыты Севера, но никаких отношений с местными властями они не имели.

В 3019 году Т. Э., после воссоединения Западных Королевств, Шир был принят под покровительство королём Элессаром, а в 1427 году по летосчислению Шира (7 год Четвёртой эпохи) королевским эдиктом Шир был объявлен Свободной Землёй под покровительством Скипетра Севера, причём людям запрещалось появляться в Шире. Непонятным остаётся, сохранилась ли после этого должность тана.

Экономика, торговля и внешние отношения

Благоприятный климат и трудолюбие жителей делали Шир страной с достаточно эффективным хозяйством. Основу экономики составляли сельское хозяйство фермерского типа (земледелие, животноводство), в меньшей степени — охота. Рыболовство было развито мало, и им занимались прежде всего жители Бэкланда. Ремёсла, несмотря на довольно широкое распространение, обслуживали прежде всего нужды местного населения. Промышленность была представлена мелкими пищевыми предприятиями; только при диктатуре Лотто была предпринята попытка её развития.

Хотя сельскохозяйственная продукция производилась по всему Ширу, в ней существовали определённые местные различия. Производство ячменя и пива было наиболее распространено в Северной Чети, тогда как в Южной Чети выращивался лучший виноград, изготавливаются хорошее вино и табак. Табак (или, как его называют сами хоббиты — трубочное зелье) являлся основным продуктом ширского экспорта. Его культивация началась в 2670 году Т.Э. в Южной чети неким Тобольдом, привезшим табак из Пригорья. Именно хоббиты первыми в Средиземье начали курить табак, а от них эта привычка распространилась среди других народов. Лучшими сортами ширского табака были «Старый Тоби», «Лист Долгой Долины» и «Южная Звезда». Кроме того, популярностью пользовалось за пределами Шира местное пиво. Основная часть экспорта проходила через селение Пригорье, находящееся в одном дне пути к востоку от Бэкланда. Неясно, какие товары ввозились в Шир; вероятно, это были ремесленные изделия, предметы роскоши и некоторые виды сырья.

Хотя через Шир проходил Западный Тракт, который вёл из Эсгарота в Линдон, сами хоббиты им практически не пользовались, отношений с эльфами Линдона не поддерживали, а эльфов, едущих на Запад, избегали. До объединения Запада Шир практически не имел дипломатических отношений ни с одним государством, и даже исторические связи с Пригорьем к концу Третьей Эпохи резко ослабли.

Наука

Как и во всём Средиземье, точные и естественные науки развиты очень слабо, хотя существует несколько работ обобщающего и прикладного характера, прежде всего, «Травник Шира» (автор — Мериадок Брендибак) — трактат, посвящённый табаку и курению.

Гораздо более распространены гуманитарные и исторические знания. Для хоббитов типично внимание к истории своих предков, поэтому в Шире широко распространены устные предания и рассказы, передававшиеся из поколения в поколение. Предметы материальной культуры, в том числе оружие, хранились в так называемом доме маттомов (импровизированном музее).

Всплеск интереса к изучению истории был вызван той ролью, которую хоббиты сыграли в событиях конца Третьей Эпохи; в начале Четвёртой Эпохи записываются многочисленные устные предания, создаются Летописи Шира и многочисленные исторические труды и хроники, в том числе Алая Книга Западного Крома. В этот период формируются библиотеки, важнейшие из которых — в Недовышках, Бренди Холле и Смеалищах.

Следует отметить также «Переводы с эльфийского» в трёх томах, выполненные Бильбо Бэггинсом, филологический трактат Мериадока Брендибака «Древние понятия и имена Шира» и его же трактат по хронологии «Летосчисление».

По существу, главными учёными Шира должны быть названы Бильбо Бэггинс, Фродо Бэггинс и другие хоббиты — члены Братства, а также некоторые их наследники.

Отрывок, характеризующий Шир

– А! Граф Ростов! – радостно заговорил Пьер. – Так вы его сын, Илья. Я, можете себе представить, в первую минуту не узнал вас. Помните, как мы на Воробьевы горы ездили c m me Jacquot… [мадам Жако…] давно.
– Вы ошибаетесь, – неторопливо, с смелою и несколько насмешливою улыбкой проговорил Борис. – Я Борис, сын княгини Анны Михайловны Друбецкой. Ростова отца зовут Ильей, а сына – Николаем. И я m me Jacquot никакой не знал.
Пьер замахал руками и головой, как будто комары или пчелы напали на него.
– Ах, ну что это! я всё спутал. В Москве столько родных! Вы Борис…да. Ну вот мы с вами и договорились. Ну, что вы думаете о булонской экспедиции? Ведь англичанам плохо придется, ежели только Наполеон переправится через канал? Я думаю, что экспедиция очень возможна. Вилльнев бы не оплошал!
Борис ничего не знал о булонской экспедиции, он не читал газет и о Вилльневе в первый раз слышал.
– Мы здесь в Москве больше заняты обедами и сплетнями, чем политикой, – сказал он своим спокойным, насмешливым тоном. – Я ничего про это не знаю и не думаю. Москва занята сплетнями больше всего, – продолжал он. – Теперь говорят про вас и про графа.
Пьер улыбнулся своей доброю улыбкой, как будто боясь за своего собеседника, как бы он не сказал чего нибудь такого, в чем стал бы раскаиваться. Но Борис говорил отчетливо, ясно и сухо, прямо глядя в глаза Пьеру.
– Москве больше делать нечего, как сплетничать, – продолжал он. – Все заняты тем, кому оставит граф свое состояние, хотя, может быть, он переживет всех нас, чего я от души желаю…
– Да, это всё очень тяжело, – подхватил Пьер, – очень тяжело. – Пьер всё боялся, что этот офицер нечаянно вдастся в неловкий для самого себя разговор.
– А вам должно казаться, – говорил Борис, слегка краснея, но не изменяя голоса и позы, – вам должно казаться, что все заняты только тем, чтобы получить что нибудь от богача.
«Так и есть», подумал Пьер.
– А я именно хочу сказать вам, чтоб избежать недоразумений, что вы очень ошибетесь, ежели причтете меня и мою мать к числу этих людей. Мы очень бедны, но я, по крайней мере, за себя говорю: именно потому, что отец ваш богат, я не считаю себя его родственником, и ни я, ни мать никогда ничего не будем просить и не примем от него.
Пьер долго не мог понять, но когда понял, вскочил с дивана, ухватил Бориса за руку снизу с свойственною ему быстротой и неловкостью и, раскрасневшись гораздо более, чем Борис, начал говорить с смешанным чувством стыда и досады.
– Вот это странно! Я разве… да и кто ж мог думать… Я очень знаю…
Но Борис опять перебил его:
– Я рад, что высказал всё. Может быть, вам неприятно, вы меня извините, – сказал он, успокоивая Пьера, вместо того чтоб быть успокоиваемым им, – но я надеюсь, что не оскорбил вас. Я имею правило говорить всё прямо… Как же мне передать? Вы приедете обедать к Ростовым?
И Борис, видимо свалив с себя тяжелую обязанность, сам выйдя из неловкого положения и поставив в него другого, сделался опять совершенно приятен.
– Нет, послушайте, – сказал Пьер, успокоиваясь. – Вы удивительный человек. То, что вы сейчас сказали, очень хорошо, очень хорошо. Разумеется, вы меня не знаете. Мы так давно не видались…детьми еще… Вы можете предполагать во мне… Я вас понимаю, очень понимаю. Я бы этого не сделал, у меня недостало бы духу, но это прекрасно. Я очень рад, что познакомился с вами. Странно, – прибавил он, помолчав и улыбаясь, – что вы во мне предполагали! – Он засмеялся. – Ну, да что ж? Мы познакомимся с вами лучше. Пожалуйста. – Он пожал руку Борису. – Вы знаете ли, я ни разу не был у графа. Он меня не звал… Мне его жалко, как человека… Но что же делать?
– И вы думаете, что Наполеон успеет переправить армию? – спросил Борис, улыбаясь.
Пьер понял, что Борис хотел переменить разговор, и, соглашаясь с ним, начал излагать выгоды и невыгоды булонского предприятия.
Лакей пришел вызвать Бориса к княгине. Княгиня уезжала. Пьер обещался приехать обедать затем, чтобы ближе сойтись с Борисом, крепко жал его руку, ласково глядя ему в глаза через очки… По уходе его Пьер долго еще ходил по комнате, уже не пронзая невидимого врага шпагой, а улыбаясь при воспоминании об этом милом, умном и твердом молодом человеке.
Как это бывает в первой молодости и особенно в одиноком положении, он почувствовал беспричинную нежность к этому молодому человеку и обещал себе непременно подружиться с ним.
Князь Василий провожал княгиню. Княгиня держала платок у глаз, и лицо ее было в слезах.
– Это ужасно! ужасно! – говорила она, – но чего бы мне ни стоило, я исполню свой долг. Я приеду ночевать. Его нельзя так оставить. Каждая минута дорога. Я не понимаю, чего мешкают княжны. Может, Бог поможет мне найти средство его приготовить!… Adieu, mon prince, que le bon Dieu vous soutienne… [Прощайте, князь, да поддержит вас Бог.]
– Adieu, ma bonne, [Прощайте, моя милая,] – отвечал князь Василий, повертываясь от нее.
– Ах, он в ужасном положении, – сказала мать сыну, когда они опять садились в карету. – Он почти никого не узнает.
– Я не понимаю, маменька, какие его отношения к Пьеру? – спросил сын.
– Всё скажет завещание, мой друг; от него и наша судьба зависит…
– Но почему вы думаете, что он оставит что нибудь нам?
– Ах, мой друг! Он так богат, а мы так бедны!
– Ну, это еще недостаточная причина, маменька.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Как он плох! – восклицала мать.


Когда Анна Михайловна уехала с сыном к графу Кириллу Владимировичу Безухому, графиня Ростова долго сидела одна, прикладывая платок к глазам. Наконец, она позвонила.
– Что вы, милая, – сказала она сердито девушке, которая заставила себя ждать несколько минут. – Не хотите служить, что ли? Так я вам найду место.
Графиня была расстроена горем и унизительною бедностью своей подруги и поэтому была не в духе, что выражалось у нее всегда наименованием горничной «милая» и «вы».
– Виновата с, – сказала горничная.
– Попросите ко мне графа.
Граф, переваливаясь, подошел к жене с несколько виноватым видом, как и всегда.
– Ну, графинюшка! Какое saute au madere [сотэ на мадере] из рябчиков будет, ma chere! Я попробовал; не даром я за Тараску тысячу рублей дал. Стоит!
Он сел подле жены, облокотив молодецки руки на колена и взъерошивая седые волосы.
– Что прикажете, графинюшка?
– Вот что, мой друг, – что это у тебя запачкано здесь? – сказала она, указывая на жилет. – Это сотэ, верно, – прибавила она улыбаясь. – Вот что, граф: мне денег нужно.
Лицо ее стало печально.
– Ах, графинюшка!…
И граф засуетился, доставая бумажник.
– Мне много надо, граф, мне пятьсот рублей надо.
И она, достав батистовый платок, терла им жилет мужа.
– Сейчас, сейчас. Эй, кто там? – крикнул он таким голосом, каким кричат только люди, уверенные, что те, кого они кличут, стремглав бросятся на их зов. – Послать ко мне Митеньку!
Митенька, тот дворянский сын, воспитанный у графа, который теперь заведывал всеми его делами, тихими шагами вошел в комнату.
– Вот что, мой милый, – сказал граф вошедшему почтительному молодому человеку. – Принеси ты мне… – он задумался. – Да, 700 рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для графини.
– Да, Митенька, пожалуйста, чтоб чистенькие, – сказала графиня, грустно вздыхая.
– Ваше сиятельство, когда прикажете доставить? – сказал Митенька. – Изволите знать, что… Впрочем, не извольте беспокоиться, – прибавил он, заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать, что всегда было признаком начинавшегося гнева. – Я было и запамятовал… Сию минуту прикажете доставить?
– Да, да, то то, принеси. Вот графине отдай.
– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.
– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…


Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
Один из говоривших был штатский, с морщинистым, желчным и бритым худым лицом, человек, уже приближавшийся к старости, хотя и одетый, как самый модный молодой человек; он сидел с ногами на отоманке с видом домашнего человека и, сбоку запустив себе далеко в рот янтарь, порывисто втягивал дым и жмурился. Это был старый холостяк Шиншин, двоюродный брат графини, злой язык, как про него говорили в московских гостиных. Он, казалось, снисходил до своего собеседника. Другой, свежий, розовый, гвардейский офицер, безупречно вымытый, застегнутый и причесанный, держал янтарь у середины рта и розовыми губами слегка вытягивал дымок, выпуская его колечками из красивого рта. Это был тот поручик Берг, офицер Семеновского полка, с которым Борис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую графиню, называя Берга ее женихом. Граф сидел между ними и внимательно слушал. Самое приятное для графа занятие, за исключением игры в бостон, которую он очень любил, было положение слушающего, особенно когда ему удавалось стравить двух говорливых собеседников.
– Ну, как же, батюшка, mon tres honorable [почтеннейший] Альфонс Карлыч, – говорил Шиншин, посмеиваясь и соединяя (в чем и состояла особенность его речи) самые народные русские выражения с изысканными французскими фразами. – Vous comptez vous faire des rentes sur l'etat, [Вы рассчитываете иметь доход с казны,] с роты доходец получать хотите?
– Нет с, Петр Николаич, я только желаю показать, что в кавалерии выгод гораздо меньше против пехоты. Вот теперь сообразите, Петр Николаич, мое положение…
Берг говорил всегда очень точно, спокойно и учтиво. Разговор его всегда касался только его одного; он всегда спокойно молчал, пока говорили о чем нибудь, не имеющем прямого к нему отношения. И молчать таким образом он мог несколько часов, не испытывая и не производя в других ни малейшего замешательства. Но как скоро разговор касался его лично, он начинал говорить пространно и с видимым удовольствием.
– Сообразите мое положение, Петр Николаич: будь я в кавалерии, я бы получал не более двухсот рублей в треть, даже и в чине поручика; а теперь я получаю двести тридцать, – говорил он с радостною, приятною улыбкой, оглядывая Шиншина и графа, как будто для него было очевидно, что его успех всегда будет составлять главную цель желаний всех остальных людей.
– Кроме того, Петр Николаич, перейдя в гвардию, я на виду, – продолжал Берг, – и вакансии в гвардейской пехоте гораздо чаще. Потом, сами сообразите, как я мог устроиться из двухсот тридцати рублей. А я откладываю и еще отцу посылаю, – продолжал он, пуская колечко.
– La balance у est… [Баланс установлен…] Немец на обухе молотит хлебец, comme dit le рroverbe, [как говорит пословица,] – перекладывая янтарь на другую сторону ртa, сказал Шиншин и подмигнул графу.
Граф расхохотался. Другие гости, видя, что Шиншин ведет разговор, подошли послушать. Берг, не замечая ни насмешки, ни равнодушия, продолжал рассказывать о том, как переводом в гвардию он уже выиграл чин перед своими товарищами по корпусу, как в военное время ротного командира могут убить, и он, оставшись старшим в роте, может очень легко быть ротным, и как в полку все любят его, и как его папенька им доволен. Берг, видимо, наслаждался, рассказывая всё это, и, казалось, не подозревал того, что у других людей могли быть тоже свои интересы. Но всё, что он рассказывал, было так мило степенно, наивность молодого эгоизма его была так очевидна, что он обезоруживал своих слушателей.
– Ну, батюшка, вы и в пехоте, и в кавалерии, везде пойдете в ход; это я вам предрекаю, – сказал Шиншин, трепля его по плечу и спуская ноги с отоманки.
Берг радостно улыбнулся. Граф, а за ним и гости вышли в гостиную.

Было то время перед званым обедом, когда собравшиеся гости не начинают длинного разговора в ожидании призыва к закуске, а вместе с тем считают необходимым шевелиться и не молчать, чтобы показать, что они нисколько не нетерпеливы сесть за стол. Хозяева поглядывают на дверь и изредка переглядываются между собой. Гости по этим взглядам стараются догадаться, кого или чего еще ждут: важного опоздавшего родственника или кушанья, которое еще не поспело.
Пьер приехал перед самым обедом и неловко сидел посредине гостиной на первом попавшемся кресле, загородив всем дорогу. Графиня хотела заставить его говорить, но он наивно смотрел в очки вокруг себя, как бы отыскивая кого то, и односложно отвечал на все вопросы графини. Он был стеснителен и один не замечал этого. Большая часть гостей, знавшая его историю с медведем, любопытно смотрели на этого большого толстого и смирного человека, недоумевая, как мог такой увалень и скромник сделать такую штуку с квартальным.
– Вы недавно приехали? – спрашивала у него графиня.
– Oui, madame, [Да, сударыня,] – отвечал он, оглядываясь.
– Вы не видали моего мужа?
– Non, madame. [Нет, сударыня.] – Он улыбнулся совсем некстати.
– Вы, кажется, недавно были в Париже? Я думаю, очень интересно.
– Очень интересно..
Графиня переглянулась с Анной Михайловной. Анна Михайловна поняла, что ее просят занять этого молодого человека, и, подсев к нему, начала говорить об отце; но так же, как и графине, он отвечал ей только односложными словами. Гости были все заняты между собой. Les Razoumovsky… ca a ete charmant… Vous etes bien bonne… La comtesse Apraksine… [Разумовские… Это было восхитительно… Вы очень добры… Графиня Апраксина…] слышалось со всех сторон. Графиня встала и пошла в залу.
– Марья Дмитриевна? – послышался ее голос из залы.
– Она самая, – послышался в ответ грубый женский голос, и вслед за тем вошла в комнату Марья Дмитриевна.
Все барышни и даже дамы, исключая самых старых, встали. Марья Дмитриевна остановилась в дверях и, с высоты своего тучного тела, высоко держа свою с седыми буклями пятидесятилетнюю голову, оглядела гостей и, как бы засучиваясь, оправила неторопливо широкие рукава своего платья. Марья Дмитриевна всегда говорила по русски.
– Имениннице дорогой с детками, – сказала она своим громким, густым, подавляющим все другие звуки голосом. – Ты что, старый греховодник, – обратилась она к графу, целовавшему ее руку, – чай, скучаешь в Москве? Собак гонять негде? Да что, батюшка, делать, вот как эти пташки подрастут… – Она указывала на девиц. – Хочешь – не хочешь, надо женихов искать.
– Ну, что, казак мой? (Марья Дмитриевна казаком называла Наташу) – говорила она, лаская рукой Наташу, подходившую к ее руке без страха и весело. – Знаю, что зелье девка, а люблю.
Она достала из огромного ридикюля яхонтовые сережки грушками и, отдав их именинно сиявшей и разрумянившейся Наташе, тотчас же отвернулась от нее и обратилась к Пьеру.
– Э, э! любезный! поди ка сюда, – сказала она притворно тихим и тонким голосом. – Поди ка, любезный…
И она грозно засучила рукава еще выше.
Пьер подошел, наивно глядя на нее через очки.
– Подойди, подойди, любезный! Я и отцу то твоему правду одна говорила, когда он в случае был, а тебе то и Бог велит.
Она помолчала. Все молчали, ожидая того, что будет, и чувствуя, что было только предисловие.
– Хорош, нечего сказать! хорош мальчик!… Отец на одре лежит, а он забавляется, квартального на медведя верхом сажает. Стыдно, батюшка, стыдно! Лучше бы на войну шел.
Она отвернулась и подала руку графу, который едва удерживался от смеха.
– Ну, что ж, к столу, я чай, пора? – сказала Марья Дмитриевна.
Впереди пошел граф с Марьей Дмитриевной; потом графиня, которую повел гусарский полковник, нужный человек, с которым Николай должен был догонять полк. Анна Михайловна – с Шиншиным. Берг подал руку Вере. Улыбающаяся Жюли Карагина пошла с Николаем к столу. За ними шли еще другие пары, протянувшиеся по всей зале, и сзади всех по одиночке дети, гувернеры и гувернантки. Официанты зашевелились, стулья загремели, на хорах заиграла музыка, и гости разместились. Звуки домашней музыки графа заменились звуками ножей и вилок, говора гостей, тихих шагов официантов.
На одном конце стола во главе сидела графиня. Справа Марья Дмитриевна, слева Анна Михайловна и другие гостьи. На другом конце сидел граф, слева гусарский полковник, справа Шиншин и другие гости мужского пола. С одной стороны длинного стола молодежь постарше: Вера рядом с Бергом, Пьер рядом с Борисом; с другой стороны – дети, гувернеры и гувернантки. Граф из за хрусталя, бутылок и ваз с фруктами поглядывал на жену и ее высокий чепец с голубыми лентами и усердно подливал вина своим соседям, не забывая и себя. Графиня так же, из за ананасов, не забывая обязанности хозяйки, кидала значительные взгляды на мужа, которого лысина и лицо, казалось ей, своею краснотой резче отличались от седых волос. На дамском конце шло равномерное лепетанье; на мужском всё громче и громче слышались голоса, особенно гусарского полковника, который так много ел и пил, всё более и более краснея, что граф уже ставил его в пример другим гостям. Берг с нежной улыбкой говорил с Верой о том, что любовь есть чувство не земное, а небесное. Борис называл новому своему приятелю Пьеру бывших за столом гостей и переглядывался с Наташей, сидевшей против него. Пьер мало говорил, оглядывал новые лица и много ел. Начиная от двух супов, из которых он выбрал a la tortue, [черепаховый,] и кулебяки и до рябчиков он не пропускал ни одного блюда и ни одного вина, которое дворецкий в завернутой салфеткою бутылке таинственно высовывал из за плеча соседа, приговаривая или «дрей мадера», или «венгерское», или «рейнвейн». Он подставлял первую попавшуюся из четырех хрустальных, с вензелем графа, рюмок, стоявших перед каждым прибором, и пил с удовольствием, всё с более и более приятным видом поглядывая на гостей. Наташа, сидевшая против него, глядела на Бориса, как глядят девочки тринадцати лет на мальчика, с которым они в первый раз только что поцеловались и в которого они влюблены. Этот самый взгляд ее иногда обращался на Пьера, и ему под взглядом этой смешной, оживленной девочки хотелось смеяться самому, не зная чему.
Николай сидел далеко от Сони, подле Жюли Карагиной, и опять с той же невольной улыбкой что то говорил с ней. Соня улыбалась парадно, но, видимо, мучилась ревностью: то бледнела, то краснела и всеми силами прислушивалась к тому, что говорили между собою Николай и Жюли. Гувернантка беспокойно оглядывалась, как бы приготавливаясь к отпору, ежели бы кто вздумал обидеть детей. Гувернер немец старался запомнить вое роды кушаний, десертов и вин с тем, чтобы описать всё подробно в письме к домашним в Германию, и весьма обижался тем, что дворецкий, с завернутою в салфетку бутылкой, обносил его. Немец хмурился, старался показать вид, что он и не желал получить этого вина, но обижался потому, что никто не хотел понять, что вино нужно было ему не для того, чтобы утолить жажду, не из жадности, а из добросовестной любознательности.


На мужском конце стола разговор всё более и более оживлялся. Полковник рассказал, что манифест об объявлении войны уже вышел в Петербурге и что экземпляр, который он сам видел, доставлен ныне курьером главнокомандующему.
– И зачем нас нелегкая несет воевать с Бонапартом? – сказал Шиншин. – II a deja rabattu le caquet a l'Autriche. Je crains, que cette fois ce ne soit notre tour. [Он уже сбил спесь с Австрии. Боюсь, не пришел бы теперь наш черед.]
Полковник был плотный, высокий и сангвинический немец, очевидно, служака и патриот. Он обиделся словами Шиншина.
– А затэ м, мы лосты вый государ, – сказал он, выговаривая э вместо е и ъ вместо ь . – Затэм, что импэ ратор это знаэ т. Он в манифэ стэ сказал, что нэ можэ т смотрэт равнодушно на опасности, угрожающие России, и что бэ зопасност империи, достоинство ее и святост союзов , – сказал он, почему то особенно налегая на слово «союзов», как будто в этом была вся сущность дела.
И с свойственною ему непогрешимою, официальною памятью он повторил вступительные слова манифеста… «и желание, единственную и непременную цель государя составляющее: водворить в Европе на прочных основаниях мир – решили его двинуть ныне часть войска за границу и сделать к достижению „намерения сего новые усилия“.
– Вот зачэм, мы лосты вый государ, – заключил он, назидательно выпивая стакан вина и оглядываясь на графа за поощрением.
– Connaissez vous le proverbe: [Знаете пословицу:] «Ерема, Ерема, сидел бы ты дома, точил бы свои веретена», – сказал Шиншин, морщась и улыбаясь. – Cela nous convient a merveille. [Это нам кстати.] Уж на что Суворова – и того расколотили, a plate couture, [на голову,] а где y нас Суворовы теперь? Je vous demande un peu, [Спрашиваю я вас,] – беспрестанно перескакивая с русского на французский язык, говорил он.
– Мы должны и драться до послэ днэ капли кров, – сказал полковник, ударяя по столу, – и умэ р р рэ т за своэ го импэ ратора, и тогда всэ й будэ т хорошо. А рассуждать как мо о ожно (он особенно вытянул голос на слове «можно»), как мо о ожно менше, – докончил он, опять обращаясь к графу. – Так старые гусары судим, вот и всё. А вы как судитэ , молодой человек и молодой гусар? – прибавил он, обращаясь к Николаю, который, услыхав, что дело шло о войне, оставил свою собеседницу и во все глаза смотрел и всеми ушами слушал полковника.
– Совершенно с вами согласен, – отвечал Николай, весь вспыхнув, вертя тарелку и переставляя стаканы с таким решительным и отчаянным видом, как будто в настоящую минуту он подвергался великой опасности, – я убежден, что русские должны умирать или побеждать, – сказал он, сам чувствуя так же, как и другие, после того как слово уже было сказано, что оно было слишком восторженно и напыщенно для настоящего случая и потому неловко.
– C'est bien beau ce que vous venez de dire, [Прекрасно! прекрасно то, что вы сказали,] – сказала сидевшая подле него Жюли, вздыхая. Соня задрожала вся и покраснела до ушей, за ушами и до шеи и плеч, в то время как Николай говорил. Пьер прислушался к речам полковника и одобрительно закивал головой.
– Вот это славно, – сказал он.
– Настоящэ й гусар, молодой человэк, – крикнул полковник, ударив опять по столу.
– О чем вы там шумите? – вдруг послышался через стол басистый голос Марьи Дмитриевны. – Что ты по столу стучишь? – обратилась она к гусару, – на кого ты горячишься? верно, думаешь, что тут французы перед тобой?
– Я правду говору, – улыбаясь сказал гусар.
– Всё о войне, – через стол прокричал граф. – Ведь у меня сын идет, Марья Дмитриевна, сын идет.
– А у меня четыре сына в армии, а я не тужу. На всё воля Божья: и на печи лежа умрешь, и в сражении Бог помилует, – прозвучал без всякого усилия, с того конца стола густой голос Марьи Дмитриевны.
– Это так.
И разговор опять сосредоточился – дамский на своем конце стола, мужской на своем.
– А вот не спросишь, – говорил маленький брат Наташе, – а вот не спросишь!
– Спрошу, – отвечала Наташа.
Лицо ее вдруг разгорелось, выражая отчаянную и веселую решимость. Она привстала, приглашая взглядом Пьера, сидевшего против нее, прислушаться, и обратилась к матери:
– Мама! – прозвучал по всему столу ее детски грудной голос.
– Что тебе? – спросила графиня испуганно, но, по лицу дочери увидев, что это была шалость, строго замахала ей рукой, делая угрожающий и отрицательный жест головой.
Разговор притих.
– Мама! какое пирожное будет? – еще решительнее, не срываясь, прозвучал голосок Наташи.
Графиня хотела хмуриться, но не могла. Марья Дмитриевна погрозила толстым пальцем.
– Казак, – проговорила она с угрозой.
Большинство гостей смотрели на старших, не зная, как следует принять эту выходку.
– Вот я тебя! – сказала графиня.
– Мама! что пирожное будет? – закричала Наташа уже смело и капризно весело, вперед уверенная, что выходка ее будет принята хорошо.
Соня и толстый Петя прятались от смеха.
– Вот и спросила, – прошептала Наташа маленькому брату и Пьеру, на которого она опять взглянула.
– Мороженое, только тебе не дадут, – сказала Марья Дмитриевна.
Наташа видела, что бояться нечего, и потому не побоялась и Марьи Дмитриевны.
– Марья Дмитриевна? какое мороженое! Я сливочное не люблю.
– Морковное.
– Нет, какое? Марья Дмитриевна, какое? – почти кричала она. – Я хочу знать!
Марья Дмитриевна и графиня засмеялись, и за ними все гости. Все смеялись не ответу Марьи Дмитриевны, но непостижимой смелости и ловкости этой девочки, умевшей и смевшей так обращаться с Марьей Дмитриевной.
Наташа отстала только тогда, когда ей сказали, что будет ананасное. Перед мороженым подали шампанское. Опять заиграла музыка, граф поцеловался с графинюшкою, и гости, вставая, поздравляли графиню, через стол чокались с графом, детьми и друг с другом. Опять забегали официанты, загремели стулья, и в том же порядке, но с более красными лицами, гости вернулись в гостиную и кабинет графа.


Раздвинули бостонные столы, составили партии, и гости графа разместились в двух гостиных, диванной и библиотеке.
Граф, распустив карты веером, с трудом удерживался от привычки послеобеденного сна и всему смеялся. Молодежь, подстрекаемая графиней, собралась около клавикорд и арфы. Жюли первая, по просьбе всех, сыграла на арфе пьеску с вариациями и вместе с другими девицами стала просить Наташу и Николая, известных своею музыкальностью, спеть что нибудь. Наташа, к которой обратились как к большой, была, видимо, этим очень горда, но вместе с тем и робела.
– Что будем петь? – спросила она.
– «Ключ», – отвечал Николай.
– Ну, давайте скорее. Борис, идите сюда, – сказала Наташа. – А где же Соня?
Она оглянулась и, увидав, что ее друга нет в комнате, побежала за ней.
Вбежав в Сонину комнату и не найдя там свою подругу, Наташа пробежала в детскую – и там не было Сони. Наташа поняла, что Соня была в коридоре на сундуке. Сундук в коридоре был место печалей женского молодого поколения дома Ростовых. Действительно, Соня в своем воздушном розовом платьице, приминая его, лежала ничком на грязной полосатой няниной перине, на сундуке и, закрыв лицо пальчиками, навзрыд плакала, подрагивая своими оголенными плечиками. Лицо Наташи, оживленное, целый день именинное, вдруг изменилось: глаза ее остановились, потом содрогнулась ее широкая шея, углы губ опустились.
– Соня! что ты?… Что, что с тобой? У у у!…
И Наташа, распустив свой большой рот и сделавшись совершенно дурною, заревела, как ребенок, не зная причины и только оттого, что Соня плакала. Соня хотела поднять голову, хотела отвечать, но не могла и еще больше спряталась. Наташа плакала, присев на синей перине и обнимая друга. Собравшись с силами, Соня приподнялась, начала утирать слезы и рассказывать.
– Николенька едет через неделю, его… бумага… вышла… он сам мне сказал… Да я бы всё не плакала… (она показала бумажку, которую держала в руке: то были стихи, написанные Николаем) я бы всё не плакала, но ты не можешь… никто не может понять… какая у него душа.
И она опять принялась плакать о том, что душа его была так хороша.
– Тебе хорошо… я не завидую… я тебя люблю, и Бориса тоже, – говорила она, собравшись немного с силами, – он милый… для вас нет препятствий. А Николай мне cousin… надобно… сам митрополит… и то нельзя. И потом, ежели маменьке… (Соня графиню и считала и называла матерью), она скажет, что я порчу карьеру Николая, у меня нет сердца, что я неблагодарная, а право… вот ей Богу… (она перекрестилась) я так люблю и ее, и всех вас, только Вера одна… За что? Что я ей сделала? Я так благодарна вам, что рада бы всем пожертвовать, да мне нечем…