Хобсон, Мэри
| Мэри Хобсон | |
| Mary Hobson | |
 | |
| Гражданство: |
Великобритания |
|---|---|
| Годы творчества: |
с 1966 |
| Язык произведений: |
английский |
| Награды: |
премия «Подвижник», Золотая Пушкинская медаль, Griboedov Prize |
Мэри Хобсон (англ. Mary Hobson, род. 1926) — английская писательница, поэтесса, переводчик. Написала три романа, перевела комедию в стихах Александра Грибоедова «Горе от ума» и его переписку. Также переводит произведения Александра Пушкина. Удостоена Золотой Пушкинской медали и премии «Подвижник».
Содержание
Личная жизнь
Хобсон вышла замуж за джазового музыканта по имени Нил, у них родились четверо детей. В возрасте 25 лет у него случился церебральный паралич, сковавший всю правую сторону тела и лишивший его речи. Мэри ушла от него в пожилом возрасте, будучи старше 60 лет. Её сын Мэттью остался с отцом[1][2].
В 1999 году Мэттью погиб в автокатастрофе. Вместо того, чтобы замкнуться, Мэри стала жить более насыщенной жизнью, писать стихи и даже написала о нём поэму[1][2]. По убеждениям она атеистка, живёт в южной части Лондона, пишет стихи, и каждый год приезжает в Москву[1].
Карьера
Когда её муж проходил музыкальную терапию, в возрасте примерно 40 лет, Хобсон написала первый из трёх своих романов. Все они были впоследствии опубликованы издательством Heinemann Press[3]. Русский язык начала изучать[3] в возрасте 56 лет, чтобы прочитать в оригинале роман Толстого «Война и мир», — эту книгу в английском переводе ей подарила её дочь, когда Мэри лежала в больнице после операции, и она настолько потрясла её, что Мэри решила непременно получить полное и неискажённое представление об этом произведении. Первой преподавательницей русского стала для неё пожилая эмигрантка из России[1][2] Татьяна Борисовна Бер, которая привила своей ученице любовь к Александру Пушкину, предложив ей «Медного всадника».
В 62 года она поступила в Лондонский университет на отделение славистики и Восточной Европы[1][3]. Политически нестабильный 1991 год провела в Москве, изучая русский язык и литературу и проживая в хостеле[2]. Закончила обучение, будучи уже старше 60 лет[3].
Перевод «Горе от ума» Грибоедова был издан в 2005 году, и эта тема стала предметом её докторской диссертации. Кроме того, Хобсон перевела на английский письма Грибоедова, некоторые из которых сочла весьма скандальными. Докторскую степень она получила в возрасте 74 лет.
Перевод «Евгения Онегина» был издан в виде аудиокниги, в исполнении актёра Нэвилла Джейсона. После этого Хобсон получила известность, преимущественно в России, в качестве эксперта-пушкиниста. Перевод «Евгения Онегина» был представлен 16 февраля 2012 года в МГПУ.
В 2003 году начала изучать древнегреческий. По состоянию на март 2014 года Хобсон, которой уже далеко за 80, продолжает заниматься новыми проектами. В частности, она переводит на английский сказки Пушкина.
Работы
- Mary Hobson. This Place Is a Madhouse. William Heinemann, 1980. ISBN 978-0-434-34021-7
- Mary Hobson. Oh Lily. William Heinemann Ltd, 1981. ISBN 978-0-434-34020-0
- Mary Hobson. Poor Tom. David & Charles Publishers, 1982. ISBN 978-0-434-34022-4
- Переводы русской литературы
- Mary Hobson; Aleksandr Sergeyevich Griboyedov. Aleksandr Griboedov’s Woe from wit: a commentary and translation. Edwin Mellen Press; 2005. ISBN 978-0-7734-6146-8.
- Mary Hobson; Alexander Puskhin. Evgenii Onegin: A New Translation by Mary Hobson.
- Mary Hobson; Alexander Puskhin. «Friendship of Love.» In Love Poems. Alma Classics Ltd, 2013. ISBN 978-1-84749-300-2
Напишите отзыв о статье "Хобсон, Мэри"
Примечания
Отрывок, характеризующий Хобсон, Мэри
– Отступать! Все отступать! – прокричал он издалека. Солдаты засмеялись. Через минуту приехал адъютант с тем же приказанием.Это был князь Андрей. Первое, что он увидел, выезжая на то пространство, которое занимали пушки Тушина, была отпряженная лошадь с перебитою ногой, которая ржала около запряженных лошадей. Из ноги ее, как из ключа, лилась кровь. Между передками лежало несколько убитых. Одно ядро за другим пролетало над ним, в то время как он подъезжал, и он почувствовал, как нервическая дрожь пробежала по его спине. Но одна мысль о том, что он боится, снова подняла его. «Я не могу бояться», подумал он и медленно слез с лошади между орудиями. Он передал приказание и не уехал с батареи. Он решил, что при себе снимет орудия с позиции и отведет их. Вместе с Тушиным, шагая через тела и под страшным огнем французов, он занялся уборкой орудий.
– А то приезжало сейчас начальство, так скорее драло, – сказал фейерверкер князю Андрею, – не так, как ваше благородие.
Князь Андрей ничего не говорил с Тушиным. Они оба были и так заняты, что, казалось, и не видали друг друга. Когда, надев уцелевшие из четырех два орудия на передки, они двинулись под гору (одна разбитая пушка и единорог были оставлены), князь Андрей подъехал к Тушину.
– Ну, до свидания, – сказал князь Андрей, протягивая руку Тушину.
– До свидания, голубчик, – сказал Тушин, – милая душа! прощайте, голубчик, – сказал Тушин со слезами, которые неизвестно почему вдруг выступили ему на глаза.
Ветер стих, черные тучи низко нависли над местом сражения, сливаясь на горизонте с пороховым дымом. Становилось темно, и тем яснее обозначалось в двух местах зарево пожаров. Канонада стала слабее, но трескотня ружей сзади и справа слышалась еще чаще и ближе. Как только Тушин с своими орудиями, объезжая и наезжая на раненых, вышел из под огня и спустился в овраг, его встретило начальство и адъютанты, в числе которых были и штаб офицер и Жерков, два раза посланный и ни разу не доехавший до батареи Тушина. Все они, перебивая один другого, отдавали и передавали приказания, как и куда итти, и делали ему упреки и замечания. Тушин ничем не распоряжался и молча, боясь говорить, потому что при каждом слове он готов был, сам не зная отчего, заплакать, ехал сзади на своей артиллерийской кляче. Хотя раненых велено было бросать, много из них тащилось за войсками и просилось на орудия. Тот самый молодцоватый пехотный офицер, который перед сражением выскочил из шалаша Тушина, был, с пулей в животе, положен на лафет Матвевны. Под горой бледный гусарский юнкер, одною рукой поддерживая другую, подошел к Тушину и попросился сесть.
– Капитан, ради Бога, я контужен в руку, – сказал он робко. – Ради Бога, я не могу итти. Ради Бога!
Видно было, что юнкер этот уже не раз просился где нибудь сесть и везде получал отказы. Он просил нерешительным и жалким голосом.
– Прикажите посадить, ради Бога.
– Посадите, посадите, – сказал Тушин. – Подложи шинель, ты, дядя, – обратился он к своему любимому солдату. – А где офицер раненый?
– Сложили, кончился, – ответил кто то.
– Посадите. Садитесь, милый, садитесь. Подстели шинель, Антонов.
Юнкер был Ростов. Он держал одною рукой другую, был бледен, и нижняя челюсть тряслась от лихорадочной дрожи. Его посадили на Матвевну, на то самое орудие, с которого сложили мертвого офицера. На подложенной шинели была кровь, в которой запачкались рейтузы и руки Ростова.
– Что, вы ранены, голубчик? – сказал Тушин, подходя к орудию, на котором сидел Ростов.
– Нет, контужен.
– Отчего же кровь то на станине? – спросил Тушин.
– Это офицер, ваше благородие, окровянил, – отвечал солдат артиллерист, обтирая кровь рукавом шинели и как будто извиняясь за нечистоту, в которой находилось орудие.
Насилу, с помощью пехоты, вывезли орудия в гору, и достигши деревни Гунтерсдорф, остановились. Стало уже так темно, что в десяти шагах нельзя было различить мундиров солдат, и перестрелка стала стихать. Вдруг близко с правой стороны послышались опять крики и пальба. От выстрелов уже блестело в темноте. Это была последняя атака французов, на которую отвечали солдаты, засевшие в дома деревни. Опять всё бросилось из деревни, но орудия Тушина не могли двинуться, и артиллеристы, Тушин и юнкер, молча переглядывались, ожидая своей участи. Перестрелка стала стихать, и из боковой улицы высыпали оживленные говором солдаты.
