Хованский, Алексей Андреевич

Алексей Андреевич Хованский
учитель, филолог, редактор-издатель
Дата рождения:	1814(1814)
Место рождения:	с. Богородицкое, Пензенская губерния
Дата смерти:	29 января 1899(1899-01-29)
Место смерти:	Воронеж
Награды и премии:

Алексе́й Андре́евич Хова́нский (22 февраля, 1814, c. Хованщино, Сердобский уезд, Пензенская губерния — 29 января 1899, Воронеж) — педагог, филолог, переводчик, редактор-издатель первого русского научного языковедческого журнала «Филологические записки» и его специального приложения — сборника «Славянский вестник», кавалер орденов Св. Анны и Св. Владимира.

Биография

Алексей родился в семье дьякона Богородицкой церкви Андрея Хованского, то есть по происхождению принадлежал духовенству, одному из двух привилегированных сословий Российской империи. Существует несколько различных версий относительно даты его рождения. В статье П. Черняева «Два года из жизни А. А. Хованского», вышедшей в «Филологических записках» к 10-летию его кончины, автор полагает вероятными 1812, 1813 и 1815 годы, однако ещё при жизни редактора было принято считать таковым 1814-й.

Можно выделить четыре периода его сознательной жизни.

Юношеские годы Алексея Хованского прошли в Пензенском духовном училище и Саратовской духовной семинарии, где он получил образование и начал учительскую деятельность, будучи ещё семинаристом.

Второй период его жизни, с 1837 по 1845 год, составляет служба в Камышинском духовном и Петровском уездном училищах Саратовской губернии в должности учителя русского языка.

Третий период в жизни Хованского, с 1845 по 1866 год, был посвящён педагогической деятельности в воронежском Михайловском кадетском корпусе, где он преподавал русский язык и русскую словесность. В эти годы Хованский публиковал статьи и заметки в журнале «Москвитянин» М. П. Погодина и в газете «День» И. С. Аксакова. Заключительный этап — его редакторская деятельность. Во время работы в корпусе у Алексея Андреевича и «возникла мысль о созидании филологического журнала с определённой и ясной задачей: оказать помощь преподавателям русского языка и литературы в их повседневной работе, быть ближайшим посредником между преподавателями русского языка и словесности», «доставить [[]]полезный научный орган для своих читателей и особенно для учебных заведений и преподавателей», — возникла она по случайному поводу, после спора с директором о недостатках одного учебника грамматики. А. А. Хованский сам усердно занимался составлением такого учебника и, наконец, ввиду отсутствия в русской журналистике специального органа, посвящённого филологии, «дерзнул» (по словам Котляревского) издавать на скудные учительские средства собственный журнал с названием «Филологические Записки». Составив программу журнала, он поделился этой идеей со своими коллегами — П. В. Малыхиным и М. Ф. Де-Пуле и, получив их одобрение, приступил к реализации своего проекта.

В 1859 году Хованский добился разрешения Главного управления по делам печати на издание научно-педагогического журнала и 31 декабря 1860 года первый выпуск увидел свет. Редактор прилагал большие усилия, чтобы привлечь к сотрудничеству в журнале видных ученых. Стремление Хованского сплотить вокруг журнала значительные научные силы в полной мере увенчались успехом. Алексей Андреевич «собрал около себя и своего любимого детища и педагогов, и любителей просвещения, и ученых и где же? Не в северной столице, не в матушке-каменной Москве, с золотыми маковками, а в городе провинциальном, в Воронеже».

В 1867 году Хованский вышел в отставку и всецело посвятил себя учено-литературной деятельности, которая продолжалась до самой его смерти в 1899 г. Алексея Андреевича, посвятившего своему детищу 40 лет безупречного и кропотливого труда, без преувеличения можно считать заслуженнейшим редактором, когда либо являвшимся на ниве отечественной журналистики.

Впоследствии, когда «Филологические Записки» получили уже заслуженное признание, общественность России оценила создание такого журнала в провинции, как своеобразный подвиг его издателя и редактора:

Столь продолжительное и столь успешное издание научного журнала в провинциальном городе есть подвиг, к совершению которого может оказаться способною лишь мощная духом личность. Хованский заслужил к себе глубочайшее уважение прежде всего как редкий герой труда и активного терпения. Г. Недетовский

Научную деятельность в Воронеже Алексей Хованский организовал на полвека раньше, чем за это взялось государство. Можно утверждать, что наука началась в Воронеже именно с филологии, именно с его журнала. Самого Хованского можно считать, таким образом, основателем воронежской филологии, предтечей воронежской науки.

Трудясь на пользу целой России, Хованский в то же время своею деятельностью много способствовал укреплению за нашимъ роднымъ Воронежемъ лестной репутации интеллигентного города. Всякий почти раз, когда в печати или в общежитии называют наш город интеллигентнымъ, обыкновенно ссылаются при этом главным образом на то, что здесь Алексей Андреевич Хованский издает «Филологические Записки». Двадцатипятилетие издания журнала «Фил. Зап.», 1887.

Личность Хованского

«Высокочтимый», «учитель учителей», «маститый руководитель», «учитель и друг», «неутомимый», «энергичный», «образцовый труженик», «глубокоуважаемый», «прекрасный человек», «редкий по своим духовным качествам», «бессребреник», «маститый старец», «духовный отец» и «добрый гений». Вот далеко не исчерпывающий список эпитетов, взятых из разных периодических изданий и писем семье А. Х. и редакции его журнала… «Говоровъ, издатель грамматики, къ его имени прiобщалъ „Domine“».

Академики Российской академии наук почитали «рядового учителя» Хованского за равного их званию: «Заслуги А. А. Хованского перед русской наукой велики. „Филологические Записки“ долгое время были единственным русским филологическим журналом. Здесь помещали свои труды светила русской науки».

По словам Ф. И. Буслаева, «Хованский был не просто издатель чужих работ, но настоящий редактор, то-есть такой специалист, который действительно редактировал то, что в своем журнале печатал, направляя своих сотрудников, исправляя и дополняя издаваемое им».

Церковные иерархи с большим почтением относились к А. А. Хованскому. Ректор Московской духовной академии Лаврентий (епископ Курский) так приветствовал его в минуты болезни: «Много Вы труда понесли, много пользы принесли учащемуся юношеству и учащим юношество, но… простите меня, мало награды получили. Молю Мздовоздаятеля, да будут велики Вам награды на небесех. Молю Врача душ и телес, да воздвигнет Вас от ложа болезненнаго цела и совершенна».

Педагогическая методика «Живое слово»

Главной задачей своей жизни Хованский считал «выработку метода для более разумного, более целесообразного и практичного ведения дела преподавания родного языка». Такую методику, составленную А. В. Барсовым на страницах «Филологических записок», он и предлагал в своем издании под именем «Живое слово»:

Чтобы более и более заинтересовать учащихся, – необходимо должно быть все передаваемо живымъ и увлекательнымъ словомъ. Живое, увлекательное слово (участие) – это великая сила, овладевающая вниманиемъ слушателей; сила двигающая чувствами и сердцами; – это, можно сказать, – душа въ педагогическомъ деле. Увлекательный и занимательный разсказъ въ каждомъ научномъ предмете можетъ играть важную роль… А. Хованский. Живое слово и живые факты, 1898.

Умственное развитие Хованский полагал в качестве более всего нужного в учебном деле фундамента, на котором прочно только и зиждутся дальнейшие знания учащегося юношества. Но одного умственного развития Хованский считал недостаточным: для полного образования учащихся необходимо и нравственное, духовное воспитание, что в особенности входило в число задач его «Методики».

Методика, по существу, развивала концепцию Иоганна Песталоцци, который многократно выступал против вбивания в головы детей знаний посредством механического запоминания, зубрёжки. Хованский полагал самой целесообразной формой обучения — эвристическую, когда все сообщается «путём наводящих вопросов».

Память

В Воронеже, на доме 44 по ул. К.Маркса (бывш. Старо-Московская), где некогда стоял дом, в котором располагалась редакция журнала «Филологическiя Записки» и жил сам издатель, стараниями возрожденного Фонда Хованского, в День славянской письменности (2011) была установлена памятная доска.

В РГАЛИ хранится целое собрание писем выдающихся деятелей науки о языке, таких как А. Н. Афанасьев, И. А. Бодуэн де Куртенэ, Ф. И. Буслаев, Г. Брокгауз, А. Н. Веселовский, П. П. Вяземский, А. Д. Галахов, А. Ф. Гильфердинг, Н. Н. Голицын, Я. К. Грот, В. И. Даль, М. Ф. Де-Пуле, М. П. Драгоманов, Н. И. Кареев, П. А. Лавровский, М. Н. Лонгинов, В. И. Межов, О. Ф. Миллер, П. О. Морозов, С. И. Пономарев, А. А. Потебня, А. И. Соболевский, И. И. Срезневский, М. И. Сухомлинов, Д. В. Цветаев, А. Шлейхер, И. В. Ягич и др., адресованных А. А. Хованскому в годы его жизни.

В ознаменование 200-летнего юбилея педагога и редактора под эгидой Фонда Хованского был осуществлен комплекс юбилейных мероприятий: выставки, презентации, научно-практическая конференция. Решением Попечительского совета были учреждены отличительные награды: медаль «Живое Слово» — для персонального награждения учителей и статуэтку — для педагогических и творческих коллективов. Медалью «Живое Слово» были награждены учителя и ученые, педагоги и деятели культуры.

Литература

• Энциклопедический Словарь Брокгауза и Ефрона
• Воронежская энциклопедия
• Слинько А. А. Воронежские «Филологические записки» // Очерки литературной жизни Воронежского края. Воронеж, 1970.

Отрывок, характеризующий Хованский, Алексей Андреевич

– И цепь сняли, видишь, назад прошли, – говорили они, указывая через вал.
– Свое дело гляди, – крикнул на них старый унтер офицер. – Назад прошли, значит, назади дело есть. – И унтер офицер, взяв за плечо одного из солдат, толкнул его коленкой. Послышался хохот.
– К пятому орудию накатывай! – кричали с одной стороны.
– Разом, дружнее, по бурлацки, – слышались веселые крики переменявших пушку.
– Ай, нашему барину чуть шляпку не сбила, – показывая зубы, смеялся на Пьера краснорожий шутник. – Эх, нескладная, – укоризненно прибавил он на ядро, попавшее в колесо и ногу человека.
– Ну вы, лисицы! – смеялся другой на изгибающихся ополченцев, входивших на батарею за раненым.
– Аль не вкусна каша? Ах, вороны, заколянились! – кричали на ополченцев, замявшихся перед солдатом с оторванной ногой.
– Тое кое, малый, – передразнивали мужиков. – Страсть не любят.
Пьер замечал, как после каждого попавшего ядра, после каждой потери все более и более разгоралось общее оживление.
Как из придвигающейся грозовой тучи, чаще и чаще, светлее и светлее вспыхивали на лицах всех этих людей (как бы в отпор совершающегося) молнии скрытого, разгорающегося огня.
Пьер не смотрел вперед на поле сражения и не интересовался знать о том, что там делалось: он весь был поглощен в созерцание этого, все более и более разгорающегося огня, который точно так же (он чувствовал) разгорался и в его душе.
В десять часов пехотные солдаты, бывшие впереди батареи в кустах и по речке Каменке, отступили. С батареи видно было, как они пробегали назад мимо нее, неся на ружьях раненых. Какой то генерал со свитой вошел на курган и, поговорив с полковником, сердито посмотрев на Пьера, сошел опять вниз, приказав прикрытию пехоты, стоявшему позади батареи, лечь, чтобы менее подвергаться выстрелам. Вслед за этим в рядах пехоты, правее батареи, послышался барабан, командные крики, и с батареи видно было, как ряды пехоты двинулись вперед.
Пьер смотрел через вал. Одно лицо особенно бросилось ему в глаза. Это был офицер, который с бледным молодым лицом шел задом, неся опущенную шпагу, и беспокойно оглядывался.
Ряды пехотных солдат скрылись в дыму, послышался их протяжный крик и частая стрельба ружей. Через несколько минут толпы раненых и носилок прошли оттуда. На батарею еще чаще стали попадать снаряды. Несколько человек лежали неубранные. Около пушек хлопотливее и оживленнее двигались солдаты. Никто уже не обращал внимания на Пьера. Раза два на него сердито крикнули за то, что он был на дороге. Старший офицер, с нахмуренным лицом, большими, быстрыми шагами переходил от одного орудия к другому. Молоденький офицерик, еще больше разрумянившись, еще старательнее командовал солдатами. Солдаты подавали заряды, поворачивались, заряжали и делали свое дело с напряженным щегольством. Они на ходу подпрыгивали, как на пружинах.
Грозовая туча надвинулась, и ярко во всех лицах горел тот огонь, за разгоранием которого следил Пьер. Он стоял подле старшего офицера. Молоденький офицерик подбежал, с рукой к киверу, к старшему.
– Имею честь доложить, господин полковник, зарядов имеется только восемь, прикажете ли продолжать огонь? – спросил он.
– Картечь! – не отвечая, крикнул старший офицер, смотревший через вал.
Вдруг что то случилось; офицерик ахнул и, свернувшись, сел на землю, как на лету подстреленная птица. Все сделалось странно, неясно и пасмурно в глазах Пьера.
Одно за другим свистели ядра и бились в бруствер, в солдат, в пушки. Пьер, прежде не слыхавший этих звуков, теперь только слышал одни эти звуки. Сбоку батареи, справа, с криком «ура» бежали солдаты не вперед, а назад, как показалось Пьеру.
Ядро ударило в самый край вала, перед которым стоял Пьер, ссыпало землю, и в глазах его мелькнул черный мячик, и в то же мгновенье шлепнуло во что то. Ополченцы, вошедшие было на батарею, побежали назад.
– Все картечью! – кричал офицер.
Унтер офицер подбежал к старшему офицеру и испуганным шепотом (как за обедом докладывает дворецкий хозяину, что нет больше требуемого вина) сказал, что зарядов больше не было.
– Разбойники, что делают! – закричал офицер, оборачиваясь к Пьеру. Лицо старшего офицера было красно и потно, нахмуренные глаза блестели. – Беги к резервам, приводи ящики! – крикнул он, сердито обходя взглядом Пьера и обращаясь к своему солдату.
– Я пойду, – сказал Пьер. Офицер, не отвечая ему, большими шагами пошел в другую сторону.
– Не стрелять… Выжидай! – кричал он.
Солдат, которому приказано было идти за зарядами, столкнулся с Пьером.
– Эх, барин, не место тебе тут, – сказал он и побежал вниз. Пьер побежал за солдатом, обходя то место, на котором сидел молоденький офицерик.
Одно, другое, третье ядро пролетало над ним, ударялось впереди, с боков, сзади. Пьер сбежал вниз. «Куда я?» – вдруг вспомнил он, уже подбегая к зеленым ящикам. Он остановился в нерешительности, идти ему назад или вперед. Вдруг страшный толчок откинул его назад, на землю. В то же мгновенье блеск большого огня осветил его, и в то же мгновенье раздался оглушающий, зазвеневший в ушах гром, треск и свист.
Пьер, очнувшись, сидел на заду, опираясь руками о землю; ящика, около которого он был, не было; только валялись зеленые обожженные доски и тряпки на выжженной траве, и лошадь, трепля обломками оглобель, проскакала от него, а другая, так же как и сам Пьер, лежала на земле и пронзительно, протяжно визжала.


Пьер, не помня себя от страха, вскочил и побежал назад на батарею, как на единственное убежище от всех ужасов, окружавших его.
В то время как Пьер входил в окоп, он заметил, что на батарее выстрелов не слышно было, но какие то люди что то делали там. Пьер не успел понять того, какие это были люди. Он увидел старшего полковника, задом к нему лежащего на валу, как будто рассматривающего что то внизу, и видел одного, замеченного им, солдата, который, прорываясь вперед от людей, державших его за руку, кричал: «Братцы!» – и видел еще что то странное.
Но он не успел еще сообразить того, что полковник был убит, что кричавший «братцы!» был пленный, что в глазах его был заколон штыком в спину другой солдат. Едва он вбежал в окоп, как худощавый, желтый, с потным лицом человек в синем мундире, со шпагой в руке, набежал на него, крича что то. Пьер, инстинктивно обороняясь от толчка, так как они, не видав, разбежались друг против друга, выставил руки и схватил этого человека (это был французский офицер) одной рукой за плечо, другой за гордо. Офицер, выпустив шпагу, схватил Пьера за шиворот.
Несколько секунд они оба испуганными глазами смотрели на чуждые друг другу лица, и оба были в недоумении о том, что они сделали и что им делать. «Я ли взят в плен или он взят в плен мною? – думал каждый из них. Но, очевидно, французский офицер более склонялся к мысли, что в плен взят он, потому что сильная рука Пьера, движимая невольным страхом, все крепче и крепче сжимала его горло. Француз что то хотел сказать, как вдруг над самой головой их низко и страшно просвистело ядро, и Пьеру показалось, что голова французского офицера оторвана: так быстро он согнул ее.
Пьер тоже нагнул голову и отпустил руки. Не думая более о том, кто кого взял в плен, француз побежал назад на батарею, а Пьер под гору, спотыкаясь на убитых и раненых, которые, казалось ему, ловят его за ноги. Но не успел он сойти вниз, как навстречу ему показались плотные толпы бегущих русских солдат, которые, падая, спотыкаясь и крича, весело и бурно бежали на батарею. (Это была та атака, которую себе приписывал Ермолов, говоря, что только его храбрости и счастью возможно было сделать этот подвиг, и та атака, в которой он будто бы кидал на курган Георгиевские кресты, бывшие у него в кармане.)
Французы, занявшие батарею, побежали. Наши войска с криками «ура» так далеко за батарею прогнали французов, что трудно было остановить их.
С батареи свезли пленных, в том числе раненого французского генерала, которого окружили офицеры. Толпы раненых, знакомых и незнакомых Пьеру, русских и французов, с изуродованными страданием лицами, шли, ползли и на носилках неслись с батареи. Пьер вошел на курган, где он провел более часа времени, и из того семейного кружка, который принял его к себе, он не нашел никого. Много было тут мертвых, незнакомых ему. Но некоторых он узнал. Молоденький офицерик сидел, все так же свернувшись, у края вала, в луже крови. Краснорожий солдат еще дергался, но его не убирали.
Пьер побежал вниз.
«Нет, теперь они оставят это, теперь они ужаснутся того, что они сделали!» – думал Пьер, бесцельно направляясь за толпами носилок, двигавшихся с поля сражения.
Но солнце, застилаемое дымом, стояло еще высоко, и впереди, и в особенности налево у Семеновского, кипело что то в дыму, и гул выстрелов, стрельба и канонада не только не ослабевали, но усиливались до отчаянности, как человек, который, надрываясь, кричит из последних сил.


Главное действие Бородинского сражения произошло на пространстве тысячи сажен между Бородиным и флешами Багратиона. (Вне этого пространства с одной стороны была сделана русскими в половине дня демонстрация кавалерией Уварова, с другой стороны, за Утицей, было столкновение Понятовского с Тучковым; но это были два отдельные и слабые действия в сравнении с тем, что происходило в середине поля сражения.) На поле между Бородиным и флешами, у леса, на открытом и видном с обеих сторон протяжении, произошло главное действие сражения, самым простым, бесхитростным образом.
Сражение началось канонадой с обеих сторон из нескольких сотен орудий.
Потом, когда дым застлал все поле, в этом дыму двинулись (со стороны французов) справа две дивизии, Дессе и Компана, на флеши, и слева полки вице короля на Бородино.
От Шевардинского редута, на котором стоял Наполеон, флеши находились на расстоянии версты, а Бородино более чем в двух верстах расстояния по прямой линии, и поэтому Наполеон не мог видеть того, что происходило там, тем более что дым, сливаясь с туманом, скрывал всю местность. Солдаты дивизии Дессе, направленные на флеши, были видны только до тех пор, пока они не спустились под овраг, отделявший их от флеш. Как скоро они спустились в овраг, дым выстрелов орудийных и ружейных на флешах стал так густ, что застлал весь подъем той стороны оврага. Сквозь дым мелькало там что то черное – вероятно, люди, и иногда блеск штыков. Но двигались ли они или стояли, были ли это французы или русские, нельзя было видеть с Шевардинского редута.
Солнце взошло светло и било косыми лучами прямо в лицо Наполеона, смотревшего из под руки на флеши. Дым стлался перед флешами, и то казалось, что дым двигался, то казалось, что войска двигались. Слышны были иногда из за выстрелов крики людей, но нельзя было знать, что они там делали.
Наполеон, стоя на кургане, смотрел в трубу, и в маленький круг трубы он видел дым и людей, иногда своих, иногда русских; но где было то, что он видел, он не знал, когда смотрел опять простым глазом.
Он сошел с кургана и стал взад и вперед ходить перед ним.
Изредка он останавливался, прислушивался к выстрелам и вглядывался в поле сражения.
Не только с того места внизу, где он стоял, не только с кургана, на котором стояли теперь некоторые его генералы, но и с самых флешей, на которых находились теперь вместе и попеременно то русские, то французские, мертвые, раненые и живые, испуганные или обезумевшие солдаты, нельзя было понять того, что делалось на этом месте. В продолжение нескольких часов на этом месте, среди неумолкаемой стрельбы, ружейной и пушечной, то появлялись одни русские, то одни французские, то пехотные, то кавалерийские солдаты; появлялись, падали, стреляли, сталкивались, не зная, что делать друг с другом, кричали и бежали назад.
С поля сражения беспрестанно прискакивали к Наполеону его посланные адъютанты и ординарцы его маршалов с докладами о ходе дела; но все эти доклады были ложны: и потому, что в жару сражения невозможно сказать, что происходит в данную минуту, и потому, что многие адъютапты не доезжали до настоящего места сражения, а передавали то, что они слышали от других; и еще потому, что пока проезжал адъютант те две три версты, которые отделяли его от Наполеона, обстоятельства изменялись и известие, которое он вез, уже становилось неверно. Так от вице короля прискакал адъютант с известием, что Бородино занято и мост на Колоче в руках французов. Адъютант спрашивал у Наполеона, прикажет ли он пореходить войскам? Наполеон приказал выстроиться на той стороне и ждать; но не только в то время как Наполеон отдавал это приказание, но даже когда адъютант только что отъехал от Бородина, мост уже был отбит и сожжен русскими, в той самой схватке, в которой участвовал Пьер в самом начале сраженья.