Ховрин, Николай Александрович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Ховрин Николай Александрович (7 октября 1891, Санкт-Петербург — 10 января 1972, Киев) — один из руководителей моряков Балтийского флота в Октябрьской революции 1917.



Биография

С 1912 матрос Балтийского флота. Член РСДРП с 1915.

Участвовал в Февральской революции 1917 года в Петрограде, член Гельсингфорсских комитета РСДРП(б) и Совета, один из инициаторов создания и член Центробалта. Делегат 7-й (Апрельской) Всероссийской конференции РСДРП(б) и II Всероссийского съезда Советов. Во время Октябрьского вооружённого восстания комиссар Центробалта в матросских отрядах, участник штурма Зимнего дворца и разгрома выступления Керенского — Краснова. Член Военно-морского революционного комитета. Комиссар матросского отряда, направленного 31 октября (13 ноября) на помощь революционной Москве, затем — на борьбу с Центральной Радой и калединщиной.

В 1918 командир Петроградского военного порта, затем участвовал в боях с петлюровцами и белогвардейцами на Украине, был командиром военного порта в Керчи.

С 1932 служил в ЭПРОН, участвовал в подъёме кораблей, затонувших во время Гражданской и Великой Отечественной войн, в том числе на Балтике, Чёрном море и на Днепре. Служил в Наркомате ВМФ, Советской Армии (полковник). С 1951 в отставке. Награждён орденом Ленина, 2 орденами Красного Знамени, орденами Отечественной войны 1-й степени, Красной Звезды и медалями.

В конце жизни поселился в Киеве.

Сочинения

  • [militera.lib.ru/memo/russian/hovrin_na/index.html Ховрин Н. А. Балтийцы идут на штурм! — М.: Воениздат, 1987.]

Напишите отзыв о статье "Ховрин, Николай Александрович"

Отрывок, характеризующий Ховрин, Николай Александрович

– От Дохтурова и от Алексея Петровича. Наполеон в Фоминском, – сказал Болховитинов, не видя в темноте того, кто спрашивал его, но по звуку голоса предполагая, что это был не Коновницын.
Разбуженный человек зевал и тянулся.
– Будить то мне его не хочется, – сказал он, ощупывая что то. – Больнёшенек! Может, так, слухи.
– Вот донесение, – сказал Болховитинов, – велено сейчас же передать дежурному генералу.
– Постойте, огня зажгу. Куда ты, проклятый, всегда засунешь? – обращаясь к денщику, сказал тянувшийся человек. Это был Щербинин, адъютант Коновницына. – Нашел, нашел, – прибавил он.
Денщик рубил огонь, Щербинин ощупывал подсвечник.
– Ах, мерзкие, – с отвращением сказал он.
При свете искр Болховитинов увидел молодое лицо Щербинина со свечой и в переднем углу еще спящего человека. Это был Коновницын.
Когда сначала синим и потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо.
– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.