Леже, Надя
Поделись знанием:
– Ах, мерзкие, – с отвращением сказал он.
При свете искр Болховитинов увидел молодое лицо Щербинина со свечой и в переднем углу еще спящего человека. Это был Коновницын.
Когда сначала синим и потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо.
– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.
Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.
В ночь 11 го октября он лежал, облокотившись на руку, и думал об этом.
В соседней комнате зашевелилось, и послышались шаги Толя, Коновницына и Болховитинова.
– Эй, кто там? Войдите, войди! Что новенького? – окликнул их фельдмаршал.
Пока лакей зажигал свечу, Толь рассказывал содержание известий.
– Кто привез? – спросил Кутузов с лицом, поразившим Толя, когда загорелась свеча, своей холодной строгостью.
– Не может быть сомнения, ваша светлость.
– Позови, позови его сюда!
Кутузов сидел, спустив одну ногу с кровати и навалившись большим животом на другую, согнутую ногу. Он щурил свой зрячий глаз, чтобы лучше рассмотреть посланного, как будто в его чертах он хотел прочесть то, что занимало его.
– Скажи, скажи, дружок, – сказал он Болховитинову своим тихим, старческим голосом, закрывая распахнувшуюся на груди рубашку. – Подойди, подойди поближе. Какие ты привез мне весточки? А? Наполеон из Москвы ушел? Воистину так? А?
Болховитинов подробно доносил сначала все то, что ему было приказано.
– Говори, говори скорее, не томи душу, – перебил его Кутузов.
Болховитинов рассказал все и замолчал, ожидая приказания. Толь начал было говорить что то, но Кутузов перебил его. Он хотел сказать что то, но вдруг лицо его сщурилось, сморщилось; он, махнув рукой на Толя, повернулся в противную сторону, к красному углу избы, черневшему от образов.
– Господи, создатель мой! Внял ты молитве нашей… – дрожащим голосом сказал он, сложив руки. – Спасена Россия. Благодарю тебя, господи! – И он заплакал.
Со времени этого известия и до конца кампании вся деятельность Кутузова заключается только в том, чтобы властью, хитростью, просьбами удерживать свои войска от бесполезных наступлений, маневров и столкновений с гибнущим врагом. Дохтуров идет к Малоярославцу, но Кутузов медлит со всей армией и отдает приказания об очищении Калуги, отступление за которую представляется ему весьма возможным.
Кутузов везде отступает, но неприятель, не дожидаясь его отступления, бежит назад, в противную сторону.
Историки Наполеона описывают нам искусный маневр его на Тарутино и Малоярославец и делают предположения о том, что бы было, если бы Наполеон успел проникнуть в богатые полуденные губернии.
Но не говоря о том, что ничто не мешало Наполеону идти в эти полуденные губернии (так как русская армия давала ему дорогу), историки забывают то, что армия Наполеона не могла быть спасена ничем, потому что она в самой себе несла уже тогда неизбежные условия гибели. Почему эта армия, нашедшая обильное продовольствие в Москве и не могшая удержать его, а стоптавшая его под ногами, эта армия, которая, придя в Смоленск, не разбирала продовольствия, а грабила его, почему эта армия могла бы поправиться в Калужской губернии, населенной теми же русскими, как и в Москве, и с тем же свойством огня сжигать то, что зажигают?
Армия не могла нигде поправиться. Она, с Бородинского сражения и грабежа Москвы, несла в себе уже как бы химические условия разложения.
Люди этой бывшей армии бежали с своими предводителями сами не зная куда, желая (Наполеон и каждый солдат) только одного: выпутаться лично как можно скорее из того безвыходного положения, которое, хотя и неясно, они все сознавали.
Только поэтому, на совете в Малоярославце, когда, притворяясь, что они, генералы, совещаются, подавая разные мнения, последнее мнение простодушного солдата Мутона, сказавшего то, что все думали, что надо только уйти как можно скорее, закрыло все рты, и никто, даже Наполеон, не мог сказать ничего против этой всеми сознаваемой истины.
Но хотя все и знали, что надо было уйти, оставался еще стыд сознания того, что надо бежать. И нужен был внешний толчок, который победил бы этот стыд. И толчок этот явился в нужное время. Это было так называемое у французов le Hourra de l'Empereur [императорское ура].
На другой день после совета Наполеон, рано утром, притворяясь, что хочет осматривать войска и поле прошедшего и будущего сражения, с свитой маршалов и конвоя ехал по середине линии расположения войск. Казаки, шнырявшие около добычи, наткнулись на самого императора и чуть чуть не поймали его. Ежели казаки не поймали в этот раз Наполеона, то спасло его то же, что губило французов: добыча, на которую и в Тарутине и здесь, оставляя людей, бросались казаки. Они, не обращая внимания на Наполеона, бросились на добычу, и Наполеон успел уйти.
Когда вот вот les enfants du Don [сыны Дона] могли поймать самого императора в середине его армии, ясно было, что нечего больше делать, как только бежать как можно скорее по ближайшей знакомой дороге. Наполеон, с своим сорокалетним брюшком, не чувствуя в себе уже прежней поворотливости и смелости, понял этот намек. И под влиянием страха, которого он набрался от казаков, тотчас же согласился с Мутоном и отдал, как говорят историки, приказание об отступлении назад на Смоленскую дорогу.
То, что Наполеон согласился с Мутоном и что войска пошли назад, не доказывает того, что он приказал это, но что силы, действовавшие на всю армию, в смысле направления ее по Можайской дороге, одновременно действовали и на Наполеона.
Когда человек находится в движении, он всегда придумывает себе цель этого движения. Для того чтобы идти тысячу верст, человеку необходимо думать, что что то хорошее есть за этими тысячью верст. Нужно представление об обетованной земле для того, чтобы иметь силы двигаться.
Обетованная земля при наступлении французов была Москва, при отступлении была родина. Но родина была слишком далеко, и для человека, идущего тысячу верст, непременно нужно сказать себе, забыв о конечной цели: «Нынче я приду за сорок верст на место отдыха и ночлега», и в первый переход это место отдыха заслоняет конечную цель и сосредоточивает на себе все желанья и надежды. Те стремления, которые выражаются в отдельном человеке, всегда увеличиваются в толпе.
Для французов, пошедших назад по старой Смоленской дороге, конечная цель родины была слишком отдалена, и ближайшая цель, та, к которой, в огромной пропорции усиливаясь в толпе, стремились все желанья и надежды, – была Смоленск. Не потому, чтобы люди знала, что в Смоленске было много провианту и свежих войск, не потому, чтобы им говорили это (напротив, высшие чины армии и сам Наполеон знали, что там мало провианта), но потому, что это одно могло им дать силу двигаться и переносить настоящие лишения. Они, и те, которые знали, и те, которые не знали, одинаково обманывая себя, как к обетованной земле, стремились к Смоленску.
Выйдя на большую дорогу, французы с поразительной энергией, с быстротою неслыханной побежали к своей выдуманной цели. Кроме этой причины общего стремления, связывавшей в одно целое толпы французов и придававшей им некоторую энергию, была еще другая причина, связывавшая их. Причина эта состояла в их количестве. Сама огромная масса их, как в физическом законе притяжения, притягивала к себе отдельные атомы людей. Они двигались своей стотысячной массой как целым государством.
Каждый человек из них желал только одного – отдаться в плен, избавиться от всех ужасов и несчастий. Но, с одной стороны, сила общего стремления к цели Смоленска увлекала каждою в одном и том же направлении; с другой стороны – нельзя было корпусу отдаться в плен роте, и, несмотря на то, что французы пользовались всяким удобным случаем для того, чтобы отделаться друг от друга и при малейшем приличном предлоге отдаваться в плен, предлоги эти не всегда случались. Самое число их и тесное, быстрое движение лишало их этой возможности и делало для русских не только трудным, но невозможным остановить это движение, на которое направлена была вся энергия массы французов. Механическое разрывание тела не могло ускорить дальше известного предела совершавшийся процесс разложения.
Ком снега невозможно растопить мгновенно. Существует известный предел времени, ранее которого никакие усилия тепла не могут растопить снега. Напротив, чем больше тепла, тем более крепнет остающийся снег.
Из русских военачальников никто, кроме Кутузова, не понимал этого. Когда определилось направление бегства французской армии по Смоленской дороге, тогда то, что предвидел Коновницын в ночь 11 го октября, начало сбываться. Все высшие чины армии хотели отличиться, отрезать, перехватить, полонить, опрокинуть французов, и все требовали наступления.
Кутузов один все силы свои (силы эти очень невелики у каждого главнокомандующего) употреблял на то, чтобы противодействовать наступлению.
Он не мог им сказать то, что мы говорим теперь: зачем сраженье, и загораживанье дороги, и потеря своих людей, и бесчеловечное добиванье несчастных? Зачем все это, когда от Москвы до Вязьмы без сражения растаяла одна треть этого войска? Но он говорил им, выводя из своей старческой мудрости то, что они могли бы понять, – он говорил им про золотой мост, и они смеялись над ним, клеветали его, и рвали, и метали, и куражились над убитым зверем.
Под Вязьмой Ермолов, Милорадович, Платов и другие, находясь в близости от французов, не могли воздержаться от желания отрезать и опрокинуть два французские корпуса. Кутузову, извещая его о своем намерении, они прислали в конверте, вместо донесения, лист белой бумаги.
И сколько ни старался Кутузов удержать войска, войска наши атаковали, стараясь загородить дорогу. Пехотные полки, как рассказывают, с музыкой и барабанным боем ходили в атаку и побили и потеряли тысячи людей.
Но отрезать – никого не отрезали и не опрокинули. И французское войско, стянувшись крепче от опасности, продолжало, равномерно тая, все тот же свой гибельный путь к Смоленску.
Бородинское сражение с последовавшими за ним занятием Москвы и бегством французов, без новых сражений, – есть одно из самых поучительных явлений истории.
Все историки согласны в том, что внешняя деятельность государств и народов, в их столкновениях между собой, выражается войнами; что непосредственно, вследствие больших или меньших успехов военных, увеличивается или уменьшается политическая сила государств и народов.
Как ни странны исторические описания того, как какой нибудь король или император, поссорившись с другим императором или королем, собрал войско, сразился с войском врага, одержал победу, убил три, пять, десять тысяч человек и вследствие того покорил государство и целый народ в несколько миллионов; как ни непонятно, почему поражение одной армии, одной сотой всех сил народа, заставило покориться народ, – все факты истории (насколько она нам известна) подтверждают справедливость того, что большие или меньшие успехи войска одного народа против войска другого народа суть причины или, по крайней мере, существенные признаки увеличения или уменьшения силы народов. Войско одержало победу, и тотчас же увеличились права победившего народа в ущерб побежденному. Войско понесло поражение, и тотчас же по степени поражения народ лишается прав, а при совершенном поражении своего войска совершенно покоряется.
(перенаправлено с «Ходасевич-Леже, Надежда Петровна»)
| Надя Леже | ||
| Имя при рождении: |
Надежда Петровна Ходасевич | |
|---|---|---|
| Дата рождения: | ||
| Место рождения: |
деревня Осетище, | |
| Дата смерти: | ||
| Место смерти: | ||
| Подданство: | ||
| Гражданство: | ||
| Жанр: | ||
| Учёба: |
Государственные свободные мастерские, «Свомас» (Смоленск); | |
| Стиль: | ||
| Влияние: | ||
| Награды: |
| |
 Работы на Викискладе | ||
Наде́жда Петро́вна Ходасе́вич-Леже́ (фр. Nadia Khodossievitch Léger, польск. Nadieżda Wanda Chodasiewicz-Grabowska / также Nadia Léger, Nadia Khodasevich Leger, / Khodasievitch / Chodasiewitch ; 4 октября 1904, деревня Осетище, Витебской губернии — 7 ноября 1982, Грас, Приморские Альпы[1]), российская и французская художница, живописец, график, мозаичист XX века, двоюродная сестра поэта Владислава Ходасевича[2][3][неавторитетный источник? 3258 дней], ассистентка и (в последние годы его жизни) жена художника Фернана Леже, создательница крупнейшего мемориального музея Леже</span>rufr.
Содержание
Биография
Родители будущей художницы происходили из Борисовского уезда Белоруссии. Мать, Мария, родилась в селе Зембине[4]. Отец, Пётр, — в [www.google.com/maps/place/%D0%9C%D1%83%D0%B6%D0%B0%D0%BD%D0%BA%D0%B0,+%D0%91%D0%B5%D0%BB%D0%B0%D1%80%D1%83%D1%81%D1%8C/@54.2920399,28.8057232,14z/data=!4m2!3m1!1s0x46daf224ee1124d7:0x683590afa354888 Мужанке]. Отец был «сидельцем», то есть, продавцом водки в казённой лавке. Семья была многодетной[5] и бедной. Мечты юной Нади о профессии художника родные воспринимали как нелепую блажь[6].
Смоленск — Варшава
В 1919 году Надя приезжает в Смоленск, и поступает в Государственные свободные мастерские, «Свомас». Здесь она столкнулась с отчаянно смелыми идеями переустройства мира силами искусства. В смоленском Свомас действовал филиал Витебского УНОВИС, созданный и возглавленный ведущим авангардистом Казимиром Малевичем. Юную художницу поразила новизна системы восприятия мира в новом искусстве, о которой ей рассказали её наставники, ученики Малевича, живописец-авангардист и теоретик Владислав Стржеминский и его жена, скульптор-конструктивист Катаржина Кобро.
Через короткое время Надя Ходасевич оказалась в Варшаве, где её без экзаменов приняли в число студентов Варшавской Академии художеств. Она живет в монастырском приюте, подрабатывает модисткой. В Академии Надя познакомилась со своим сверстником, художником Станиславом Грабовским (1901, Лиепая — 1957, Шартр)[8][9][10], сыном зажиточного польского чиновника. Станислав и Надя, несмотря на протесты родителей жениха, решили пожениться. Жизнь в Варшаве в консервативной семье родителей мужа тяготила и мало вязалась с авангардистскими идеалами молодых супругов. Они отправляются в Париж, чтобы продолжить обучение.
Париж
В следующем, 1924 году пара приезжает в Париж. Надя завершает своё обучение, стажируясь в Академии современного искусства, возглавляемой Фернаном Леже.[11] Однако, совместная жизнь со Станиславом Грабовским не задалась и в Париже. В 1927 году, вскоре после рождения дочери Ванды, супруги расходятся.
Семья Грабовского продолжает материально поддерживать Надю и её дочь. В 1929—1930 годах значительную сумму из денег, присланных польскими Грабовскими, Надя вкладывает в издание французско-польского авангардного журнала «L’Art Contemporain — Sztuka Współczesna»[12]; она выступает под именем Ванды Ходасевич-Грабовской (Nadieżda Wanda Chodasiewicz-Grabowska) и публикует в иллюстративной части журнала свою лаконичную абстрактную работу в духе Г. Арпа, чей текст представлен на страницах того же номера. Всего за 2 года вышло 3 номера[13].
В начале 30-х Надя, во многом благодаря Владиславу Стржеминскому, поддерживает контакты с польским авангардом. Кроме того, она участвует в выставке объединения «Круг и квадрат»</span>ruen («Cercle et Carré»), проходившей в парижской галерее «23»[14].
В начале Второй мировой войны Надя вступила в Движение Сопротивления; в оккупированном Париже участвовала в подпольной работе. В 1944 году вступила в Союз советских патриотов и Союз помощи бывшим военнопленным. В 1945-м организовала аукцион живописи; предоставила свои работы и убедила участвовать в аукционе знаменитостей: Пикассо, Брака[15]. Собранные средства были отправлены в пользу советских военнопленных и депортированных.
Леже
Через некоторое время после смерти первой жены, Жанны Лои[16], Фернан Леже стал оказывать бывшей слушательнице Академии, а теперь его личной ассистентке, Наде Ходасевич-Грабовской знаки особого внимания. Фернан Леже и Надя поженились 21 февраля 1952 года. Регистрация состоялась в мэрии Монружа.[17] После скромной свадьбы супруги Леже поселились в небольшом доме с прилегающим к нему садом в юго-западном пригороде Парижа, в Жиф-сюр-Иветт.[18]
17 августа 1955 года Фернана Леже не стало. Он умер на 75 году жизни, оставив жене значительное наследство, в том числе дом близ средиземноморского Антиба в окрестностях городка Бьот[19], и коллекцию созданных им произведений искусства.
Мемориал Фернана Леже
В память о муже в городке Бьот Надя взялась организовать Музей Леже с масштабной коллекцией его работ. 4 февраля 1957 года был заложен первый камень Музея Фернана Леже, проект для которого разработал архитектор Андрей Свечин</span>rufr[20]. В те же годы Надя обустраивает Музей-ферму Леже в деревне Лизор, в Нормандии, на родине художника.
В 1959 году Надя впервые после почти 40-летнего перерыва приехала на землю предков. (Родители умерли прежде: отец в 1922-м, мать — в 1952 году.) В 1963 году Надя Леже привезла работы мужа в Москву на выставку.
13 мая 1960 года состоялась церемония открытия Музея Леже в Бьоте. Почётными председателями на мероприятии были Жорж Брак, Пабло Пикассо и Марк Шагал.
В 1967 году Надя Леже и Жорж Бокье</span>rufr передали музей с расположенной в нём коллекцией работ Ф. Леже, а также участок земли, на котором он был построен, в дар Франции. Через 10 лет после основания, Музей Леже получил статус Национального музея Фернана Леже</span>rufr. 4 февраля 1969 Андре Мальро, министр по делам культуры Франции, выступил на его открытии.
В Музее представлены 348 произведений Фернана Леже: живопись, рисунки, мозаики, изделия из бронзы, керамика и гобелены а также работы самой дарительницы, Нади Леже; среди них — мозаичные портреты Чайковского, Толстого, Маяковского, Гагарина. Надя Леже и её муж Жорж Бокье</span>rufr (Georges Bauquier, 1910—1997) становятся пожизненными попечителями Музея Леже[21].
Надя Леже в СССР
Надя Леже стала популяризатором творчества Фернана Леже в СССР, — привозила его картины (и для выставок, и в подарок музеям) в Москву. Она устраивала выставки советских художников во Франции, принимала у себя советских режиссёров, артистов, была лично знакома с видными политиками, литераторами, деятелями искусства, среди которых Илья Эренбург, Любовь Орлова, Лиля Брик, Николай и Нина Черкасовы, К. Симонов и В. Серова, Родион Щедрин, А. Зархи, Сергей Юткевич. 10 апреля 1972 года советское правительство Указом Президиума Верховного Совета СССР наградило Надю Леже орденом Трудового Красного Знамени с формулировкой «за большой вклад в развитие советско-французского сотрудничества».
Мозаики Нади Леже в Дубне Московской области
Мозаичные портреты выдающихся личностей XX века[22] работы Нади Леже в сквере напротив ДК «Мир» (10 мозаик) и на площади Космонавтов около ДК «Октябрь» (4 мозаики)[23].
|
|
|
| Мозаичные портреты работы Нади Леже в сквере напротив ДК «Мир». Слева направо на фото: Фернан Леже, Максим Горький, Зоя Космодемьянская, Пётр Чайковский, Родион Щедрин. | Мозаичные портреты работы Нади Леже в сквере напротив ДК «Мир». Слева направо на фото: Майя Плисецкая, Дмитрий Шостакович, Владимир Маяковский, Леонид Коган, Лев Толстой. | Мозаичные портреты работы Нади Леже в сквере перед ДК «Октябрь». Слева направо на фото: Юрий Гагарин, Владимир Комаров, Георгий Добровольский, Владислав Волков. |
Надя Ходасевич-Леже умерла в 1982 году в Грасе (Приморские Альпы) и похоронена на Лазурном Берегу в селении Кальян департамента Вар</span>rufr.
Киновоплощения
Напишите отзыв о статье "Леже, Надя"
Ссылки
- [www.dommuseum.ru/index.php?m=dist&as=15660 Краткая биография на сайте Дома-музея Марины Цветаевой]
- [issuu.com/artaktivist/docs/calend2002/18 Краткая биография художницы в сборнике «Женщины-художники Беларуси»]
- [spadczyna.com/gallery/b_g_hodas_leger.htm Надзя Хадасевіч-Лежэ: Биография] с обильной фото-подборкой на странице белорусского историко-культурного сайта Spadczyna.com (белор.)
- [www.kubisme.info/kb913.html Биографические заметки на голландском языке]
Изображения в сети
- [msl.org.pl/static/upload/kolekcja_sztuki/9996/938-big.jpg Плоскостная композиция. Ваза, ок. 1926]
- [www.artnet.com/artists/nadia-khodasevich-leger/femme-%C3%A0-lenfant-g3HN0L6n46B4hQ5fNCuQ7Q2 Органичны и выразительны в творчестве Нади Леже упрощённые фигуры в монохромных техниках (Femme à l’enfant, 1965. Картон, тушь 80 × 65 см)]
- О степени включённости Нади Леже в художественную ткань современной ей Европы свидетельствуют многочисленные [www.artnet.com/artists/nadia-khodasevich-leger/past-auction-results акварели и гуаши 60-х годов], простодушно воспроизводящие супрематистские композиции Малевича и геометрические абстракции Кандинского полувековой давности.
- Осведомлённость (точнее, отсутствие таковой) Нади Леже по поводу тотального нарушения прав человека в Советском Союзе засвидетельствована [www.artnet.com/artists/nadia-khodasevich-leger/portrait-de-staline-7zYUICuTakeikn5LpcKeww2 портретом И. Сталина] (бумага, смешанная техника, 40 × 30 см), созданным ею в 1977 году[24]
- [beautifulrus.com/nadezhda-khodasevitch-leger/ Фотогалерея]
- [spadczyna.com/gallery/hodas_leger/020.jpg Фото:] Надя Леже с Майей Плисецкой и Екатериной Фурцевой, 1968
- [www.istpravda.ru/upload/medialibrary/995/995517962c8994685cac92c2d36127ff.jpg Фото:] Надя Леже в ГМИИ им. Пушкина в сопровождении Е. Фурцевой и И. Антоновой, 1973
- [www.chayka.org/sites/default/files/france-w.jpg Фото:] Слева направо: Жорж Бокье (фр.), Лиля Брик, Надя Леже, Луи Арагон, Эльза Триоле, Василий Катанян. Франция, 1957
- [f12.ifotki.info/org/bb8f8c7bd90eb80ab92781bd4ea57afdbc5f6c136617480.jpg Позднее фото: Надя Леже работает над портретом мужа]
Примечания
- ↑ [catalogue.bnf.fr/ark:/12148/cb12349035m/PUBLIC Notice d'autorité personne / Léger, Nadia (1904—1982)]. BnF catalogue général. Проверено 20 августа 2015.
- ↑ Как написано в её многочисленных биографиях — «родилась в многодетной крестьянской семье». В крестьянской ли?! Её двоюродный брат Владислав Ходасевич везде писал себя дворянином. И нет причин ему не верить. Скорее всего и Надежда была из сильно обнищавшей дворянской семьи, которая жила в постоянной нужде и по быту ничем не отличалась от крестьянской. А «крестьянство» ей добавили для правильного происхождения её советские биографы 70-х годов.
— Владимир Казаков. «Беспокойное счастье Нади Ходасевич»
- ↑ Казаков, Владимир [www.postkomsg.com/history/196511/ Беспокойное счастье Нади Ходасевич]. Постоянный Комитет Союзного государства (19 августа 2013). Проверено 18 мая 2015.
- ↑ В Зембине, в [www.ekskursii.by/?museum=2103_Borisovskij_gosudarstvennyj_ob%27edinennyj_muzej Музее Народной славы] (филиале Борисовского районного музея), хранятся мозаики Нади Леже, изображающие Ленина, Пикассо, Гагарина и других знаменитостей ХХ века: Корбут, Виктор. [artbelarus.by/be/news/18.html Выставка «Десять веков искусства Беларуси»] (рус.). Советская Белоруссия №52 (24435) (20 марта 2014). Проверено 4 июля 2015.
- ↑ Источники, говоря о числе детей в семье Ходасевичей, называют цифру 9.
- ↑ Л. Дубенская. Рассказывает Надя Леже. М., 1978; С.23-28
- ↑ [www.belpost.by/stamps/information-page/2014-info/45-2014-09-29/ 75 лет со дня основания Национального художественного музея Республики Беларусь. Информационный листок № 45 (598)]. РУП «Белпочта» (2014.10.29). Проверено 20 августа 2015.
- ↑ Grabowski, Stanisław; Kolat-Ways, Irena. [www.worldcat.org/title/stanisaw-grabowski-1901-1957-malarstwo-rysunki-muzeum-sztuki-w-odzi-marzec-kwiecien-1988/oclc/18635409 Stanisław Grabowski, 1901-1957, malarstwo, rysunki]. — Łodz: Muzeum Sztuki w Łodzi, 1988. — 52 p.
- ↑ Краткая биография С. Грабовского на сайте посольства Польши в Риге: [polonika.lv/polacy-w-zyciu-artystycznym-lipawy-2/ Polacy w życiu artystycznym Lipawy. Część II / Поляки в художественной жизни Лиепаи]. Ambasada Rzeczypospolitej Polskiej w Rydze. (2012). Проверено 20 августа 2015. (польск.)
- ↑ [artyzm.com/obraz.php?id=13140 Станислав Грабовский. Сюрреалистическая композиция, 1928] холст, масло, 73 × 50 см, Национальный музей искусств, Варшава
- ↑ Леже вместе с Амеде Озанфаном открывают так называемую Академию современного искусства (Académie de l’Art moderne) в арендуемой Леже с 1913 студии, в доме № 86 по улице Нотр-Дам-де-Шан в Париже. В числе преподавателей академии — Александра Экстер и Мари Лорансен.
- ↑ [www.kubisme.info/kb913.html Wanda Khodossievitch - Nadia Grabowska - Nadia Léger (1904-1982)]. «Kubisme.info» (28 апреля 2015). Проверено 25 мая 2015. (нид.)
- ↑ Редактировал издание Ян Бржековскийrupl (Jan Brzękowski, 1903—1983), польский поэт, теоретик искусства и литератор, участвовавший в нескольких авангардных объединениях Польши.</span>
- ↑ Состав участников выставки: Василий Кандинский, Пит Мондриан, Хоакин Торрес Гарсиа, Хулио Гонзалес, Луиджи Руссоло, Ханс Арп, Софи Тойбер-Арп, Курт Швиттерс, Ле Корбюзье, Вилли Баумейстер и др.
- ↑ «Надя обошла многих художников, собрала целую коллекцию. Аукцион прошел успешно, деньги были собраны. И сумма оказалась весьма внушительной.» — [litrus.net/book/read/2928?p=5 Эльдар Александрович Рязанов : Первая встреча — последняя встреча]
- ↑ [www.grandpalais.fr/fr/system/files/field_press_file/dp_fernand_leger_reconstruire_le_reel.pdf Фернан Леже состоял в браке с Жанной Лои (Jeanne Augustine Adrienne Lohy) на протяжении 30 лет.] Они познакомились в кафе «Клозери де Лила» («La Closerie des Lilas») на бульваре Монпарнас в 1913 году, брак был заключён 2 декабря 1919. Жанна Лои умерла 1 декабря 1950.
- ↑ Л. Дубенская. Рассказывает Надя Леже. М., 1978; С.196
- ↑ В 1952 году Фернан Леже купил старую таверну Gros Tilleul с намерением устроить здесь свою студию.
- ↑ Купчая на дом была оформлена 17 июля 1955 года.
- ↑ Андрей Свечин французский архитектор русского происхождения. Помимо Музея Фернана Леже в Бьоте (1957—1960), он построил виллу Марку Шагалу, руководил реставрацией Православного собора в Ницце.
- ↑ В музее хранится самая большая в мире коллекция работ Леже. Здесь представлены различные периоды его жизни и, соответственно, различные этапы 50-летнего творческого пути художника, от первых неоимпрессионистских опытов и новаторских кубистических работ конца 1900-х годов, до возвращения к фигуративным формам в 1940-х.
- ↑ Verdet, André. [books.google.ru/books?id=U6FHAQAAIAAJ Nadia Léger : Mosaïques monumentales Portraits // Catalogue de l'exposition consacrée à Nadia Léger par le Théâtre 71 à Malakoff, du 7 au 22 janvier 1972]. — Paris: Imp. MERLE, 1972.
- ↑ О горькой судьбе подаренных Надей Леже Советскому Союзу мозаичных портретов: Зиновьева, Лариса [www.larisa-zinovyeva.com/mosaics-of-nadia-leger-in-dubna/ Надя Леже и её мозаики в Дубне или Грустная история о монументальном искусстве «разового использования»]. газета «Встреча», №50, 2009 г. Дубна. Проверено 11 мая 2015.
- ↑ Подробнее о политической наивности Нади Леже и её прекраснодушном восприятии ситуации послевоенного СССР: [www.e-reading.club/chapter.php/1037057/42/Katanyan_-_Lilya_Brik._Zhizn.html Разговоры с Лилей Брик в изложении Василия Катаняна] (Глава «Клан Леже» в книге «Лиля Брик. Жизнь»)
</ol>
Литература
- Дубенская, Любовь Александровна. [www.ozon.ru/context/detail/id/2616134/ Рассказывает Надя Леже]. — М.: Детская литература, 1978. — 288 p. — 50 000 экз.
- Pierre E Faniest; Jacques Jaubert. Léger, Nadia - et moi. — Châteauneuf-de-Grasse : Bergier. — 2002. — 253 p. — ISBN 2951677839.
- Катанян, Василий Васильевич. [zakharov.ru/knigi/katalog/lilya-brik-zhizn.html Лиля Брик. Жизнь]. — Москва: «Захаров», 2002. — 288 p. — ISBN 5815902276.
- Ходасевич-Леже, Надежда Александровна — Письма Надежды Ходасевич-Леже к министру культуры СССР Е. А. Фурцевой // Культурологические записки: [сборник статей] / Институт искусствознания. — М., 1997. — Вып. 6 : Художественная жизнь России 1970-х. 2000. С.318—327.
- [www.librairievo.com/livre/1486489-hommage-a-nadia-leger-retrospective-musee-national-fernand-leger-musee-national-fernand-leger Hommage à Nadia Léger : rétrospective]. — Musée National Fernand Léger, 1992. — ISBN 9782906169029. (фр.)
- Coulondre, Ariane; Gay, Diana; Maillard, Nelly. [www.librairievo.com/livre/1486489-hommage-a-nadia-leger-retrospective-musee-national-fernand-leger-musee-national-fernand-leger Musée national Fernand Léger, Biot / guide de visite]. — De Musée national Fernand Léger, 1992. — 64 p. — ISBN 9782854955071. (фр.)
- Czwiklitzer, Christophe. [www.amazon.fr/Suprematisme-Nadia-Khodossievitch-Leger-CZWIKLITZER-Christophe/dp/B000MXHPB2 Suprematisme de Nadia Khodossievitch-Leger]. — Editions Art-C.C. / Basler Druck und Verlag-Anst., 1972. — 235 p. (фр.)
- Nadia Léger: Evolution Premiere, 1920—1926. Paris: Societe Revues et Publications, 1971
- Marcelle Cahn, Mes souvenirs sur «Nadia Léger, Nadia Leger, évolution première, 1920—1926», Paris, Galerie Centre d’Art International, March 1971
Отрывок, характеризующий Леже, Надя
Денщик рубил огонь, Щербинин ощупывал подсвечник.– Ах, мерзкие, – с отвращением сказал он.
При свете искр Болховитинов увидел молодое лицо Щербинина со свечой и в переднем углу еще спящего человека. Это был Коновницын.
Когда сначала синим и потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо.
– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.
Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.
В ночь 11 го октября он лежал, облокотившись на руку, и думал об этом.
В соседней комнате зашевелилось, и послышались шаги Толя, Коновницына и Болховитинова.
– Эй, кто там? Войдите, войди! Что новенького? – окликнул их фельдмаршал.
Пока лакей зажигал свечу, Толь рассказывал содержание известий.
– Кто привез? – спросил Кутузов с лицом, поразившим Толя, когда загорелась свеча, своей холодной строгостью.
– Не может быть сомнения, ваша светлость.
– Позови, позови его сюда!
Кутузов сидел, спустив одну ногу с кровати и навалившись большим животом на другую, согнутую ногу. Он щурил свой зрячий глаз, чтобы лучше рассмотреть посланного, как будто в его чертах он хотел прочесть то, что занимало его.
– Скажи, скажи, дружок, – сказал он Болховитинову своим тихим, старческим голосом, закрывая распахнувшуюся на груди рубашку. – Подойди, подойди поближе. Какие ты привез мне весточки? А? Наполеон из Москвы ушел? Воистину так? А?
Болховитинов подробно доносил сначала все то, что ему было приказано.
– Говори, говори скорее, не томи душу, – перебил его Кутузов.
Болховитинов рассказал все и замолчал, ожидая приказания. Толь начал было говорить что то, но Кутузов перебил его. Он хотел сказать что то, но вдруг лицо его сщурилось, сморщилось; он, махнув рукой на Толя, повернулся в противную сторону, к красному углу избы, черневшему от образов.
– Господи, создатель мой! Внял ты молитве нашей… – дрожащим голосом сказал он, сложив руки. – Спасена Россия. Благодарю тебя, господи! – И он заплакал.
Со времени этого известия и до конца кампании вся деятельность Кутузова заключается только в том, чтобы властью, хитростью, просьбами удерживать свои войска от бесполезных наступлений, маневров и столкновений с гибнущим врагом. Дохтуров идет к Малоярославцу, но Кутузов медлит со всей армией и отдает приказания об очищении Калуги, отступление за которую представляется ему весьма возможным.
Кутузов везде отступает, но неприятель, не дожидаясь его отступления, бежит назад, в противную сторону.
Историки Наполеона описывают нам искусный маневр его на Тарутино и Малоярославец и делают предположения о том, что бы было, если бы Наполеон успел проникнуть в богатые полуденные губернии.
Но не говоря о том, что ничто не мешало Наполеону идти в эти полуденные губернии (так как русская армия давала ему дорогу), историки забывают то, что армия Наполеона не могла быть спасена ничем, потому что она в самой себе несла уже тогда неизбежные условия гибели. Почему эта армия, нашедшая обильное продовольствие в Москве и не могшая удержать его, а стоптавшая его под ногами, эта армия, которая, придя в Смоленск, не разбирала продовольствия, а грабила его, почему эта армия могла бы поправиться в Калужской губернии, населенной теми же русскими, как и в Москве, и с тем же свойством огня сжигать то, что зажигают?
Армия не могла нигде поправиться. Она, с Бородинского сражения и грабежа Москвы, несла в себе уже как бы химические условия разложения.
Люди этой бывшей армии бежали с своими предводителями сами не зная куда, желая (Наполеон и каждый солдат) только одного: выпутаться лично как можно скорее из того безвыходного положения, которое, хотя и неясно, они все сознавали.
Только поэтому, на совете в Малоярославце, когда, притворяясь, что они, генералы, совещаются, подавая разные мнения, последнее мнение простодушного солдата Мутона, сказавшего то, что все думали, что надо только уйти как можно скорее, закрыло все рты, и никто, даже Наполеон, не мог сказать ничего против этой всеми сознаваемой истины.
Но хотя все и знали, что надо было уйти, оставался еще стыд сознания того, что надо бежать. И нужен был внешний толчок, который победил бы этот стыд. И толчок этот явился в нужное время. Это было так называемое у французов le Hourra de l'Empereur [императорское ура].
На другой день после совета Наполеон, рано утром, притворяясь, что хочет осматривать войска и поле прошедшего и будущего сражения, с свитой маршалов и конвоя ехал по середине линии расположения войск. Казаки, шнырявшие около добычи, наткнулись на самого императора и чуть чуть не поймали его. Ежели казаки не поймали в этот раз Наполеона, то спасло его то же, что губило французов: добыча, на которую и в Тарутине и здесь, оставляя людей, бросались казаки. Они, не обращая внимания на Наполеона, бросились на добычу, и Наполеон успел уйти.
Когда вот вот les enfants du Don [сыны Дона] могли поймать самого императора в середине его армии, ясно было, что нечего больше делать, как только бежать как можно скорее по ближайшей знакомой дороге. Наполеон, с своим сорокалетним брюшком, не чувствуя в себе уже прежней поворотливости и смелости, понял этот намек. И под влиянием страха, которого он набрался от казаков, тотчас же согласился с Мутоном и отдал, как говорят историки, приказание об отступлении назад на Смоленскую дорогу.
То, что Наполеон согласился с Мутоном и что войска пошли назад, не доказывает того, что он приказал это, но что силы, действовавшие на всю армию, в смысле направления ее по Можайской дороге, одновременно действовали и на Наполеона.
Когда человек находится в движении, он всегда придумывает себе цель этого движения. Для того чтобы идти тысячу верст, человеку необходимо думать, что что то хорошее есть за этими тысячью верст. Нужно представление об обетованной земле для того, чтобы иметь силы двигаться.
Обетованная земля при наступлении французов была Москва, при отступлении была родина. Но родина была слишком далеко, и для человека, идущего тысячу верст, непременно нужно сказать себе, забыв о конечной цели: «Нынче я приду за сорок верст на место отдыха и ночлега», и в первый переход это место отдыха заслоняет конечную цель и сосредоточивает на себе все желанья и надежды. Те стремления, которые выражаются в отдельном человеке, всегда увеличиваются в толпе.
Для французов, пошедших назад по старой Смоленской дороге, конечная цель родины была слишком отдалена, и ближайшая цель, та, к которой, в огромной пропорции усиливаясь в толпе, стремились все желанья и надежды, – была Смоленск. Не потому, чтобы люди знала, что в Смоленске было много провианту и свежих войск, не потому, чтобы им говорили это (напротив, высшие чины армии и сам Наполеон знали, что там мало провианта), но потому, что это одно могло им дать силу двигаться и переносить настоящие лишения. Они, и те, которые знали, и те, которые не знали, одинаково обманывая себя, как к обетованной земле, стремились к Смоленску.
Выйдя на большую дорогу, французы с поразительной энергией, с быстротою неслыханной побежали к своей выдуманной цели. Кроме этой причины общего стремления, связывавшей в одно целое толпы французов и придававшей им некоторую энергию, была еще другая причина, связывавшая их. Причина эта состояла в их количестве. Сама огромная масса их, как в физическом законе притяжения, притягивала к себе отдельные атомы людей. Они двигались своей стотысячной массой как целым государством.
Каждый человек из них желал только одного – отдаться в плен, избавиться от всех ужасов и несчастий. Но, с одной стороны, сила общего стремления к цели Смоленска увлекала каждою в одном и том же направлении; с другой стороны – нельзя было корпусу отдаться в плен роте, и, несмотря на то, что французы пользовались всяким удобным случаем для того, чтобы отделаться друг от друга и при малейшем приличном предлоге отдаваться в плен, предлоги эти не всегда случались. Самое число их и тесное, быстрое движение лишало их этой возможности и делало для русских не только трудным, но невозможным остановить это движение, на которое направлена была вся энергия массы французов. Механическое разрывание тела не могло ускорить дальше известного предела совершавшийся процесс разложения.
Ком снега невозможно растопить мгновенно. Существует известный предел времени, ранее которого никакие усилия тепла не могут растопить снега. Напротив, чем больше тепла, тем более крепнет остающийся снег.
Из русских военачальников никто, кроме Кутузова, не понимал этого. Когда определилось направление бегства французской армии по Смоленской дороге, тогда то, что предвидел Коновницын в ночь 11 го октября, начало сбываться. Все высшие чины армии хотели отличиться, отрезать, перехватить, полонить, опрокинуть французов, и все требовали наступления.
Кутузов один все силы свои (силы эти очень невелики у каждого главнокомандующего) употреблял на то, чтобы противодействовать наступлению.
Он не мог им сказать то, что мы говорим теперь: зачем сраженье, и загораживанье дороги, и потеря своих людей, и бесчеловечное добиванье несчастных? Зачем все это, когда от Москвы до Вязьмы без сражения растаяла одна треть этого войска? Но он говорил им, выводя из своей старческой мудрости то, что они могли бы понять, – он говорил им про золотой мост, и они смеялись над ним, клеветали его, и рвали, и метали, и куражились над убитым зверем.
Под Вязьмой Ермолов, Милорадович, Платов и другие, находясь в близости от французов, не могли воздержаться от желания отрезать и опрокинуть два французские корпуса. Кутузову, извещая его о своем намерении, они прислали в конверте, вместо донесения, лист белой бумаги.
И сколько ни старался Кутузов удержать войска, войска наши атаковали, стараясь загородить дорогу. Пехотные полки, как рассказывают, с музыкой и барабанным боем ходили в атаку и побили и потеряли тысячи людей.
Но отрезать – никого не отрезали и не опрокинули. И французское войско, стянувшись крепче от опасности, продолжало, равномерно тая, все тот же свой гибельный путь к Смоленску.
Бородинское сражение с последовавшими за ним занятием Москвы и бегством французов, без новых сражений, – есть одно из самых поучительных явлений истории.
Все историки согласны в том, что внешняя деятельность государств и народов, в их столкновениях между собой, выражается войнами; что непосредственно, вследствие больших или меньших успехов военных, увеличивается или уменьшается политическая сила государств и народов.
Как ни странны исторические описания того, как какой нибудь король или император, поссорившись с другим императором или королем, собрал войско, сразился с войском врага, одержал победу, убил три, пять, десять тысяч человек и вследствие того покорил государство и целый народ в несколько миллионов; как ни непонятно, почему поражение одной армии, одной сотой всех сил народа, заставило покориться народ, – все факты истории (насколько она нам известна) подтверждают справедливость того, что большие или меньшие успехи войска одного народа против войска другого народа суть причины или, по крайней мере, существенные признаки увеличения или уменьшения силы народов. Войско одержало победу, и тотчас же увеличились права победившего народа в ущерб побежденному. Войско понесло поражение, и тотчас же по степени поражения народ лишается прав, а при совершенном поражении своего войска совершенно покоряется.
Категории:
- Родившиеся 4 октября
- Родившиеся в 1904 году
- Персоналии по алфавиту
- Родившиеся в Витебской губернии
- Умершие 7 ноября
- Умершие в 1982 году
- Умершие в Грасе
- Умершие во Франции
- Художники по алфавиту
- Художники XX века
- Художники России
- Художники Польши
- Художники Франции
- Кавалеры ордена Трудового Красного Знамени
- Художники-абстракционисты
- Художники-супрематисты
- Художники геометрической абстракции
- Художники-абстракционисты Франции
- Художницы России XX века
- Художники-мозаичисты
- Художники русского авангарда
