Ходжаев, Файзулла Губайдуллаевич

Файзулла Губайдуллаевич Ходжаев узб. Fayzullo Ubaydulloyevich Xojayev<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Председатель ЦИК СССР от Узбекской ССР
21 мая 1925 года — 17 июня 1937 года
Предшественник:	должность учреждена
Преемник:	должность упразднена
Председатель Совета Народных Назиров БНСР
2 сентября 1920 года — 27 октября 1924 года
Предшественник:	должность учреждена
Преемник:	должность упразднена
Председатель Совета Народных Комиссаров Узбекской ССР
27 октября 1924 года — 17 июня 1937 года
Предшественник:	должность учреждена
Преемник:	Абдулла Каримович Каримов
Рождение:	1896(1896) Бухара, Бухарский эмират, Российская империя
Смерть:	15 марта 1938(1938-03-15) Москва, РСФСР
Награды:

Файзулла́ Губайдулла́евич Ходжа́ев (узб. Fayzullo Ubaydulloyevich Xo'jayev, 1896 — 15 марта 1938, также именовался Файзулла Ходжаоглы, в некоторых русских документах — Файзулла Убайдуллаевич (Губайдуллаевич) Ходжаев) — узбекский советский партийный и государственный деятель.

Биография

Файзулла Ходжаев родился в 1896 году в Бухаре в семье купца. Этнический узбек.

В 1913 году примкнул к джадидскому движению. Файзулла Ходжаев являлся в 1916—1920 годах одним из лидеров младобухарской партии (с 1917 — член нелегального ЦК), выступившей против монархического режима в эмирате. Организовал демонстрацию с требованием конституции и реформ, после её разгона бежал из Старой Бухары, работал в Новой Бухаре и в Ташкенте. Одним из его ближайших друзей и сподвижников в партии младобухарцев был поэт и историк А. Фитрат.

В начале Октябрьской революции в России в качестве представителя Революционного комитета участвовал в «Колесовских событиях» — выступлении против эмира Бухары. После поражения выступления бежал в Туркестан, приговорён эмирским правительством к смертной казни.

По дороге в Москву арестован правительством атамана Дутова, заключён в Оренбургскую тюрьму. По освобождении работал в Москве.

В конце 1919 года приехал в Ташкент, где организовал бюро младобухарцев-революционеров. Являлся редактором газеты «Учкун», устанавливал связи с революционным подпольем в Бухаре, снабжал его революционной литературой.

На вершине власти

С помощью советских войск младобухарцы добились свержения эмира в ходе вооруженного Чарджуйского восстания 20 сентября 1920 года. Незадолго до этих событий 24-летний Ходжаев был назначен председателем революционного комитета, а в сентябре 1920 году вступил в РКП(б). Ходжаев возглавлял правительство Бухарской Народной Советской Республики в качестве Председателя Совета народных назиров (сентябрь 1920 — декабрь 1924) до момента её вхождения в состав Узбекской ССР, участвовал в разгроме повстанческих отрядов в Узбекистане. С 1922 года — член Среднеазиатского бюро ЦК ВКП(б).

С образованием Узбекской ССР назначен председателем Ревкома УзССР, а 17 февраля 1925 года постановлением I Учредительного съезда Советов УзССР утвержден Председателем Совета народных комиссаров Узбекской ССР и членом президиума ЦИК УзССР. С присоединением Узбекистана к Союзу ССР первая сессия ЦИК СССР третьего созыва избрала (21 мая 1925 года) Ходжаева одним из Председателей ЦИК СССР.

В 1920-30-е годы Ходжаев являлся одним из руководителей Узбекской ССР и узбекских коммунистов, но не избирался в высшие партийные органы ВКП(б), а также не был членом ЦК партии.
9 ноября 1934 г. согласно постановлению Политбюро ЦК ВКП(б) Ходжаев вошёл в состав Политкомиссии ЦК для «борьбы с байско-кулацким сопротивлением» (другими членами комиссии были Куйбышев и Икрамов)

Конец

После VII съезда КП(б) Узбекской ССР Ходжаев был смещен (17 июня 1937 года) со всех государственных и партийных должностей, исключён из ВКП(б) и арестован в Ташкенте 9 июля 1937 года. На допросах подвергался пыткам и избиениям.
В марте 1938 года Ходжаев оказался одним из обвиняемых на Третьем Московском процессе вместе с Н.И. Бухариным, А.И. Рыковым и другими видными советскими коммунистами. Ходжаев был признан виновным в организации троцкистского заговора, направленного на свержение советской власти в Узбекистане, а также в шпионаже в пользу Германии, Японии, Польши и США и приговорен к высшей мере наказания 13 марта 1938 года. Расстрелян на полигоне «Коммунарка» 15 марта 1938 года.

В 1965 году полностью реабилитирован и восстановлен в партии как жертва сталинских репрессий.

Награды

• Орден Красного Знамени (1920 и 1922)
• Орден Красной Звезды I степени Бухарской НСР
• Орден Ленина

Ссылки

• [www.alexarapov.narod.ru/article17.html Арапов А.В.«Мы не войдем в историю…!?»/к политической биография Файзуллы Ходжаева (1896-1938)/]
• [web.archive.org/web/20040717193812/uz-left.narod.ru/txt/hodzhaev.htm Файзулла Ходжаев К истории революции в Бухаре и национального размежевания Средней Азии]
• [www.knowbysight.info/HHH/00744.asp Справочник по истории Коммунистической партии и Советского Союза 1898—1991]

Отрывок, характеризующий Ходжаев, Файзулла Губайдуллаевич

Но более всего во всех кружках говорили о государе Александре, передавали каждое его слово, движение и восторгались им.
Все только одного желали: под предводительством государя скорее итти против неприятеля. Под командою самого государя нельзя было не победить кого бы то ни было, так думали после смотра Ростов и большинство офицеров.
Все после смотра были уверены в победе больше, чем бы могли быть после двух выигранных сражений.


На другой день после смотра Борис, одевшись в лучший мундир и напутствуемый пожеланиями успеха от своего товарища Берга, поехал в Ольмюц к Болконскому, желая воспользоваться его лаской и устроить себе наилучшее положение, в особенности положение адъютанта при важном лице, казавшееся ему особенно заманчивым в армии. «Хорошо Ростову, которому отец присылает по 10 ти тысяч, рассуждать о том, как он никому не хочет кланяться и ни к кому не пойдет в лакеи; но мне, ничего не имеющему, кроме своей головы, надо сделать свою карьеру и не упускать случаев, а пользоваться ими».
В Ольмюце он не застал в этот день князя Андрея. Но вид Ольмюца, где стояла главная квартира, дипломатический корпус и жили оба императора с своими свитами – придворных, приближенных, только больше усилил его желание принадлежать к этому верховному миру.
Он никого не знал, и, несмотря на его щегольской гвардейский мундир, все эти высшие люди, сновавшие по улицам, в щегольских экипажах, плюмажах, лентах и орденах, придворные и военные, казалось, стояли так неизмеримо выше его, гвардейского офицерика, что не только не хотели, но и не могли признать его существование. В помещении главнокомандующего Кутузова, где он спросил Болконского, все эти адъютанты и даже денщики смотрели на него так, как будто желали внушить ему, что таких, как он, офицеров очень много сюда шляется и что они все уже очень надоели. Несмотря на это, или скорее вследствие этого, на другой день, 15 числа, он после обеда опять поехал в Ольмюц и, войдя в дом, занимаемый Кутузовым, спросил Болконского. Князь Андрей был дома, и Бориса провели в большую залу, в которой, вероятно, прежде танцовали, а теперь стояли пять кроватей, разнородная мебель: стол, стулья и клавикорды. Один адъютант, ближе к двери, в персидском халате, сидел за столом и писал. Другой, красный, толстый Несвицкий, лежал на постели, подложив руки под голову, и смеялся с присевшим к нему офицером. Третий играл на клавикордах венский вальс, четвертый лежал на этих клавикордах и подпевал ему. Болконского не было. Никто из этих господ, заметив Бориса, не изменил своего положения. Тот, который писал, и к которому обратился Борис, досадливо обернулся и сказал ему, что Болконский дежурный, и чтобы он шел налево в дверь, в приемную, коли ему нужно видеть его. Борис поблагодарил и пошел в приемную. В приемной было человек десять офицеров и генералов.
В то время, как взошел Борис, князь Андрей, презрительно прищурившись (с тем особенным видом учтивой усталости, которая ясно говорит, что, коли бы не моя обязанность, я бы минуты с вами не стал разговаривать), выслушивал старого русского генерала в орденах, который почти на цыпочках, на вытяжке, с солдатским подобострастным выражением багрового лица что то докладывал князю Андрею.
– Очень хорошо, извольте подождать, – сказал он генералу тем французским выговором по русски, которым он говорил, когда хотел говорить презрительно, и, заметив Бориса, не обращаясь более к генералу (который с мольбою бегал за ним, прося еще что то выслушать), князь Андрей с веселой улыбкой, кивая ему, обратился к Борису.
Борис в эту минуту уже ясно понял то, что он предвидел прежде, именно то, что в армии, кроме той субординации и дисциплины, которая была написана в уставе, и которую знали в полку, и он знал, была другая, более существенная субординация, та, которая заставляла этого затянутого с багровым лицом генерала почтительно дожидаться, в то время как капитан князь Андрей для своего удовольствия находил более удобным разговаривать с прапорщиком Друбецким. Больше чем когда нибудь Борис решился служить впредь не по той писанной в уставе, а по этой неписанной субординации. Он теперь чувствовал, что только вследствие того, что он был рекомендован князю Андрею, он уже стал сразу выше генерала, который в других случаях, во фронте, мог уничтожить его, гвардейского прапорщика. Князь Андрей подошел к нему и взял за руку.
– Очень жаль, что вчера вы не застали меня. Я целый день провозился с немцами. Ездили с Вейротером поверять диспозицию. Как немцы возьмутся за аккуратность – конца нет!
Борис улыбнулся, как будто он понимал то, о чем, как об общеизвестном, намекал князь Андрей. Но он в первый раз слышал и фамилию Вейротера и даже слово диспозиция.
– Ну что, мой милый, всё в адъютанты хотите? Я об вас подумал за это время.
– Да, я думал, – невольно отчего то краснея, сказал Борис, – просить главнокомандующего; к нему было письмо обо мне от князя Курагина; я хотел просить только потому, – прибавил он, как бы извиняясь, что, боюсь, гвардия не будет в деле.
– Хорошо! хорошо! мы обо всем переговорим, – сказал князь Андрей, – только дайте доложить про этого господина, и я принадлежу вам.
В то время как князь Андрей ходил докладывать про багрового генерала, генерал этот, видимо, не разделявший понятий Бориса о выгодах неписанной субординации, так уперся глазами в дерзкого прапорщика, помешавшего ему договорить с адъютантом, что Борису стало неловко. Он отвернулся и с нетерпением ожидал, когда возвратится князь Андрей из кабинета главнокомандующего.
– Вот что, мой милый, я думал о вас, – сказал князь Андрей, когда они прошли в большую залу с клавикордами. – К главнокомандующему вам ходить нечего, – говорил князь Андрей, – он наговорит вам кучу любезностей, скажет, чтобы приходили к нему обедать («это было бы еще не так плохо для службы по той субординации», подумал Борис), но из этого дальше ничего не выйдет; нас, адъютантов и ординарцев, скоро будет батальон. Но вот что мы сделаем: у меня есть хороший приятель, генерал адъютант и прекрасный человек, князь Долгоруков; и хотя вы этого можете не знать, но дело в том, что теперь Кутузов с его штабом и мы все ровно ничего не значим: всё теперь сосредоточивается у государя; так вот мы пойдемте ка к Долгорукову, мне и надо сходить к нему, я уж ему говорил про вас; так мы и посмотрим; не найдет ли он возможным пристроить вас при себе, или где нибудь там, поближе .к солнцу.
Князь Андрей всегда особенно оживлялся, когда ему приходилось руководить молодого человека и помогать ему в светском успехе. Под предлогом этой помощи другому, которую он по гордости никогда не принял бы для себя, он находился вблизи той среды, которая давала успех и которая притягивала его к себе. Он весьма охотно взялся за Бориса и пошел с ним к князю Долгорукову.