Холевац, Вечеслав

Вечеслав Холевац хорв. Većeslav Holjevac<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Бюст Холеваца в Карловаце</td></tr>
Мэр Загреба
1952 — 1963
Предшественник:	Мирко Павлекович
Преемник:	Перо Прикер
Рождение:	22 августа 1917(1917-08-22) Карловац (город), Австро-Венгрия
Смерть:	11 июля 1970(1970-07-11) (52 года) Загреб, СФРЮ
Дети:	Татьяна Холевац
Партия:	КПХ
Награды:

Вечеслав Холевац (хорв. Većeslav Holjevac, 28 августа 1917, Карловац — 11 июля 1970, Загреб) — югославский политический, военный и партийный деятель, участник Народно-освободительной борьбы Югославии, Народный герой Югославии; в 1952—1963 годах занимал пост градоначальника Загреба. По продолжительности нахождения на этом посту (11 лет) занимает второе место после Адольфа Мошинского.

Биография

До войны

Холевац родился 22 августа 1917 года в Карловаце. Там он окончил шесть классов гимназии и позже присоединился к революционному рабочему движению. В 1939 году он вступил в Коммунистическую партию Югославии и на следующий год по рекомендации Ивана Маринковича был выбран в районный комитет Коммунистической партии Хорватии по Карловацу, Кордуну и Банье. Благодаря своей работе Холевац стал довольно известен в Карловаце. 27 марта 1941 года он организовал одну из самых успешных демонстраций в Хорватии.

Народно-освободительная борьба

Сразу после начала войны в Югославии Холевац занимался организацией молодёжных боевых бригад, которые начали свою деятельность в апреле 1941 года. Как один из организаторов восстания в Кордуне и член Военного комитета, Холевац принимал участие в мероприятиях по обеспечению партизанской армии вооружением для предстоящей борьбы. В июле 1941 года он становится одним из руководителей восстания в Кордуне. С первой группой кордунских партизан Холевац осуществил нападение на жандармский пост и в ходе боестолкновения был легко ранен.

В ноябре 1941 года Холевац с отрядом добровольцев участвовал в операции по освобождению партизана Марияна Чавича, находящегося под арестом в больнице Карловаца. Однако, спасти товарища не удалось, так как того уже перевели из больницы. В завязавшемся бою партизаны убили двух усташей и нескольких итальянских солдат, потеряв одно человека убитым и одного — раненым. Операция нанесла серьёзный ущерб репутации оккупационных сил.

В ноябре 2010 года группа граждан потребовала возбудить уголовное дело за это нападение на больницу.

В конце 1941 года Холевац был избран политическим комиссаром Народно-освободительного движения по Кордуну и Банье. После этого занимал посты политического комиссара, а затем — командира Второго (загребского) оперативного района. В конце 1942 года он был назначен на должность политического комиссара Первого хорватского корпуса и занимал этот пост до конца войны.

Вечеслав Холевац участвовал во многих сражениях в Хорватии, Боснии, Словении, а также в завершающих операциях по освобождению Истрии и Триеста. После освобождения Загреба восьмого мая он был командиром расквартированной в городе части, а затем — командиром военной администрации югославской армии в Истрии. В 1946—1948 годах Холевац был главой военной миссии СФРЮ в Берлине.

Послевоенная карьера

После демобилизации Холевац был министром новоосвобождённых районов, министром труда в союзном правительстве и министром транспорта Социалистической Республики Хорватии. В 1948—1952 годах состоял в Центральном комитете Коммунистической партии Хорватии, а в 1952—1963 годах занимал должность председателя Городского национального собрания Загреба и членом секретариата Городского комитета Союза коммунистов Хорватии. Во время его нахождения в должности на реке Сава было начато строительство Нового Загреба, было построено значительное количество важных сооружений, в том числе мост через Саву.

Своей сильной и независимой политикой Холевац противостоял союзному югославскому правительству, а после публикации «Декларации о названии и положении хорватского языка» в 1967 году был исключён из ЦК Союза коммунистов Хорватии.

Холевац также был членом четвёртого созыва Хорватского сабора и председателем Общества эмигрантов Хорватии; он написал книги «Хорваты за рубежом» и «Записки из родного города».

Вечеслав Холевац умер 11 июля 1970 года в Загребе после тяжёлой болезни. Он был похоронен в Гробнице народных героев на Загребском кладбище Мирогой.

Семья

Дочь Вечеслава Холеваца — Татьяна Холевац — председатель Скупщины Загреба. Она также участвовала как независимый кандидат на выборах главы города в 2005 году и набрала 6,97 % голосов, заняв четвёртое место.

Награды

23 июля 1951 года Холевац был награждён орденом Народного героя. Также награждён орденами Партизанской памяти, Партизанской звезды, За Храбрость и другими югославскими орденами.

Память

В честь Вечеслава Холеваца названа одна из крупных улиц Загреба. В Загребе Народному герою поставлен памятник, а в родном Карловаце установлен бюст. В 2008 году Холевацу было посмертно присвоено звание Почётного гражданина Загреба.

Литература

• Звонимир Милчец. [www.zagreb.hr/default.aspx?id=15573 Загребские градоначальники — от Камауфа до Бандича] (хорв.). Zagreb.hr. — Официальный сайт Загреба. Проверено 27 апреля 2012. [www.webcitation.org/67hai5jh1 Архивировано из первоисточника 16 мая 2012].
• Народни хероји Југославије. — Београд: Младост, 1975.

Отрывок, характеризующий Холевац, Вечеслав

– Смотрите! Анна Михайловна наша в токе какой!
– Карагины, Жюли и Борис с ними. Сейчас видно жениха с невестой. – Друбецкой сделал предложение!
– Как же, нынче узнал, – сказал Шиншин, входивший в ложу Ростовых.
Наташа посмотрела по тому направлению, по которому смотрел отец, и увидала, Жюли, которая с жемчугами на толстой красной шее (Наташа знала, обсыпанной пудрой) сидела с счастливым видом, рядом с матерью.
Позади их с улыбкой, наклоненная ухом ко рту Жюли, виднелась гладко причесанная, красивая голова Бориса. Он исподлобья смотрел на Ростовых и улыбаясь говорил что то своей невесте.
«Они говорят про нас, про меня с ним!» подумала Наташа. «И он верно успокоивает ревность ко мне своей невесты: напрасно беспокоятся! Ежели бы они знали, как мне ни до кого из них нет дела».
Сзади сидела в зеленой токе, с преданным воле Божией и счастливым, праздничным лицом, Анна Михайловна. В ложе их стояла та атмосфера – жениха с невестой, которую так знала и любила Наташа. Она отвернулась и вдруг всё, что было унизительного в ее утреннем посещении, вспомнилось ей.
«Какое право он имеет не хотеть принять меня в свое родство? Ах лучше не думать об этом, не думать до его приезда!» сказала она себе и стала оглядывать знакомые и незнакомые лица в партере. Впереди партера, в самой середине, облокотившись спиной к рампе, стоял Долохов с огромной, кверху зачесанной копной курчавых волос, в персидском костюме. Он стоял на самом виду театра, зная, что он обращает на себя внимание всей залы, так же свободно, как будто он стоял в своей комнате. Около него столпившись стояла самая блестящая молодежь Москвы, и он видимо первенствовал между ними.
Граф Илья Андреич, смеясь, подтолкнул краснеющую Соню, указывая ей на прежнего обожателя.
– Узнала? – спросил он. – И откуда он взялся, – обратился граф к Шиншину, – ведь он пропадал куда то?
– Пропадал, – отвечал Шиншин. – На Кавказе был, а там бежал, и, говорят, у какого то владетельного князя был министром в Персии, убил там брата шахова: ну с ума все и сходят московские барыни! Dolochoff le Persan, [Персианин Долохов,] да и кончено. У нас теперь нет слова без Долохова: им клянутся, на него зовут как на стерлядь, – говорил Шиншин. – Долохов, да Курагин Анатоль – всех у нас барынь с ума свели.
В соседний бенуар вошла высокая, красивая дама с огромной косой и очень оголенными, белыми, полными плечами и шеей, на которой была двойная нитка больших жемчугов, и долго усаживалась, шумя своим толстым шелковым платьем.
Наташа невольно вглядывалась в эту шею, плечи, жемчуги, прическу и любовалась красотой плеч и жемчугов. В то время как Наташа уже второй раз вглядывалась в нее, дама оглянулась и, встретившись глазами с графом Ильей Андреичем, кивнула ему головой и улыбнулась. Это была графиня Безухова, жена Пьера. Илья Андреич, знавший всех на свете, перегнувшись, заговорил с ней.
– Давно пожаловали, графиня? – заговорил он. – Приду, приду, ручку поцелую. А я вот приехал по делам и девочек своих с собой привез. Бесподобно, говорят, Семенова играет, – говорил Илья Андреич. – Граф Петр Кириллович нас никогда не забывал. Он здесь?
– Да, он хотел зайти, – сказала Элен и внимательно посмотрела на Наташу.
Граф Илья Андреич опять сел на свое место.
– Ведь хороша? – шопотом сказал он Наташе.
– Чудо! – сказала Наташа, – вот влюбиться можно! В это время зазвучали последние аккорды увертюры и застучала палочка капельмейстера. В партере прошли на места запоздавшие мужчины и поднялась занавесь.
Как только поднялась занавесь, в ложах и партере всё замолкло, и все мужчины, старые и молодые, в мундирах и фраках, все женщины в драгоценных каменьях на голом теле, с жадным любопытством устремили всё внимание на сцену. Наташа тоже стала смотреть.


На сцене были ровные доски по средине, с боков стояли крашеные картины, изображавшие деревья, позади было протянуто полотно на досках. В середине сцены сидели девицы в красных корсажах и белых юбках. Одна, очень толстая, в шелковом белом платье, сидела особо на низкой скамеечке, к которой был приклеен сзади зеленый картон. Все они пели что то. Когда они кончили свою песню, девица в белом подошла к будочке суфлера, и к ней подошел мужчина в шелковых, в обтяжку, панталонах на толстых ногах, с пером и кинжалом и стал петь и разводить руками.
Мужчина в обтянутых панталонах пропел один, потом пропела она. Потом оба замолкли, заиграла музыка, и мужчина стал перебирать пальцами руку девицы в белом платье, очевидно выжидая опять такта, чтобы начать свою партию вместе с нею. Они пропели вдвоем, и все в театре стали хлопать и кричать, а мужчина и женщина на сцене, которые изображали влюбленных, стали, улыбаясь и разводя руками, кланяться.
После деревни и в том серьезном настроении, в котором находилась Наташа, всё это было дико и удивительно ей. Она не могла следить за ходом оперы, не могла даже слышать музыку: она видела только крашеные картоны и странно наряженных мужчин и женщин, при ярком свете странно двигавшихся, говоривших и певших; она знала, что всё это должно было представлять, но всё это было так вычурно фальшиво и ненатурально, что ей становилось то совестно за актеров, то смешно на них. Она оглядывалась вокруг себя, на лица зрителей, отыскивая в них то же чувство насмешки и недоумения, которое было в ней; но все лица были внимательны к тому, что происходило на сцене и выражали притворное, как казалось Наташе, восхищение. «Должно быть это так надобно!» думала Наташа. Она попеременно оглядывалась то на эти ряды припомаженных голов в партере, то на оголенных женщин в ложах, в особенности на свою соседку Элен, которая, совершенно раздетая, с тихой и спокойной улыбкой, не спуская глаз, смотрела на сцену, ощущая яркий свет, разлитый по всей зале и теплый, толпою согретый воздух. Наташа мало по малу начинала приходить в давно не испытанное ею состояние опьянения. Она не помнила, что она и где она и что перед ней делается. Она смотрела и думала, и самые странные мысли неожиданно, без связи, мелькали в ее голове. То ей приходила мысль вскочить на рампу и пропеть ту арию, которую пела актриса, то ей хотелось зацепить веером недалеко от нее сидевшего старичка, то перегнуться к Элен и защекотать ее.
В одну из минут, когда на сцене всё затихло, ожидая начала арии, скрипнула входная дверь партера, на той стороне где была ложа Ростовых, и зазвучали шаги запоздавшего мужчины. «Вот он Курагин!» прошептал Шиншин. Графиня Безухова улыбаясь обернулась к входящему. Наташа посмотрела по направлению глаз графини Безуховой и увидала необыкновенно красивого адъютанта, с самоуверенным и вместе учтивым видом подходящего к их ложе. Это был Анатоль Курагин, которого она давно видела и заметила на петербургском бале. Он был теперь в адъютантском мундире с одной эполетой и эксельбантом. Он шел сдержанной, молодецкой походкой, которая была бы смешна, ежели бы он не был так хорош собой и ежели бы на прекрасном лице не было бы такого выражения добродушного довольства и веселия. Несмотря на то, что действие шло, он, не торопясь, слегка побрякивая шпорами и саблей, плавно и высоко неся свою надушенную красивую голову, шел по ковру коридора. Взглянув на Наташу, он подошел к сестре, положил руку в облитой перчатке на край ее ложи, тряхнул ей головой и наклонясь спросил что то, указывая на Наташу.
– Mais charmante! [Очень мила!] – сказал он, очевидно про Наташу, как не столько слышала она, сколько поняла по движению его губ. Потом он прошел в первый ряд и сел подле Долохова, дружески и небрежно толкнув локтем того Долохова, с которым так заискивающе обращались другие. Он, весело подмигнув, улыбнулся ему и уперся ногой в рампу.