Холмский, Даниил Дмитриевич

Даниил Дмитриевич Холмский
Князь Даниил Холмский на Памятнике «1000-летие России» в Великом Новгороде
Дата смерти	1493(1493)
Принадлежность	Русское царство Русское царство
Звание	князь, воевода, боярин
Сражения/войны	Русско-казанская война 1467-1469, Московско-новгородская война (1471), Поход против Ахмат-хана на р. Оку (1472), Московско-новгородская война (1477—1478), Стояние на р. Угре (1480), Русско-казанская война (1487), Русско-литовская война (1487—1494)

Князь Даниил Дмитриевич Холмский (ум. в 1493 году) — боярин и воевода, один из самых выдающихся военачальников великого князя московского Ивана III Васильевича.

Биография

Сын удельного князя Дмитрия Юрьевича Холмского и потомок тверского княжеского рода. Братья — Михаил, Василий и Иван Холмские.

В 1460-х гг. Даниил перешёл на московскую службу. Впервые князь прославился блестящей победой московских войск над казанскими татарами под Муромом в 1468 году, опрокинув противника внезапной вылазкой из крепости. Несмотря на это, набеги казанских татар на русские границы не прекратились, и в следующем году московские войска выступили к Казани. В этом походе Даниил командовал авангардом русских войск, одержав победу над войсками казанского хана Ибрагима и вынудив его тем самым подписать мирный договор с Иваном III. Согласно этому договору, Казанское ханство обязывалось возвратить всех русских пленных и установить дружеские отношения с Московским княжеством.

В 1471 году Даниил Холмский принимает участие в походе московского войска Ивана III на Новгород, командуя Передовым полком. В ходе этого похода Холмский опустошил Новгородскую землю. Войска Холмского одержали победы над отрядами новгородцев у Коростыни и Старой Руссы. Город Русса был сожжён для предотвращения соединения новгородцев с союзным войском ливонских рыцарей, шедших на помощь Новгороду. Подойдя к реке Шелонь, Холмский 14 июля внезапной атакой разбил и обратил в бегство новгородское войско. В Шелонском сражении погибло около 12 тысяч новгородцев, 2 тысячи попало в плен.

Летом 1472 года Холмский во главе московской рати выступил навстречу татарским войскам хана Большой Орды Ахмата, захватившего и разрушившего городок Алексин. Хан, однако, не решился развивать успех и отступил в степи, не желая вступать в бой с московским войском.

В 1473 году во главе московского войска Даниил Холмский выступил на помощь Пскову, осаждённому ливонскими рыцарями. Смелыми и умелыми действиями Холмскому удалось склонить ливонского магистра к возобновлению мира, обязав их не вступать в псковские земли и давать свободный путь русским купцам. Этот мир позднее будет назван псковскими летописцами именем выдающегося полководца — «Данильев мир». За эту победу Холмский получил титул боярина.

Вскоре Холмский был оклеветан боярами и обвинён в намерении бежать с семьёй за границу. Благодаря поддержке духовенства и поручительству восьми знатнейших московских вельмож, выплативших 2000 рублей залога на случай его измены, Холмский был прощён великим князем.

Во время второго похода Ивана III на Новгород осенью 1477 года Даниил Холмский, будучи одним из воевод передового полка и главным руководителем этой части войска, прошёл по льду озера Ильмень и в одну ночь окружил и обложил Новгород, принудив его сдаться Ивану III.

Даниил Холмский принял активное участие в знаменитом «стоянии на реке Угре» в октябре-ноябре 1480 года, будучи фактическим руководителем обороны русских войск от сил хана Ахмата. Тем самым Холмский внёс большой вклад в дело окончательного свержения ордынского ига на Руси.

В 1487 году Холмский принял участие в походе московских войск на Казань, командуя большим полком «судовой рати». Казань была осаждена и взята 9 июля 1487 года. Все заслуги в этой победе принадлежат князю Холмскому. Результатом взятия Казани было свержение неугодного Ивану III хана и воцарение на казанском престоле московского ставленника Мухаммеда-Эмина. В 1492 году князь был воеводой в полках, посланных на помощь верховским князьям в ходе русско-литовской войны 1487—1494 годов. Князь Даниил Дмитриевич Холмский скончался в 1493 году.

Владел землями в Суздальском, Дмитровском, Волоцком и Рузском уездах.

Семья и дети

Был женат на Василисе, дочери Ивана Ивановича Всеволожского. Их дети:

• Князь Семён Данилович Холмский «Мынинда» (ум. после 1511), воевода
• Князь Василий Данилович Холмский (ум. 1524), боярин и воевода
• дочь (в монашестве Марфа), жена князя Даниила Александровича Пенко (? — 1520)
• Анна, жена боярина Ивана Владимировича Головы Ховрина
• дочь, жена князя Ивана Васильевича Хованского

В искусстве

• Музыку к трагедии Н. Кукольника «Князь Даниил Дмитриевич Холмский» (1840) написал Михаил Глинка.

Ссылки

• [zw-observer.narod.ru/books/commander/author.html Н. С. Борисов Русские полководцы XIII—XVI вв.]
• Короленков А. В. [100.histrf.ru/commanders/kholmskiy-daniil-dmitrievich/ Холмский Даниил Дмитриевич]. Проект РВИО и ВГТРК [100.histrf.ru «100 великих полководцев»]. [www.webcitation.org/6HQX09k00 Архивировано из первоисточника 17 июня 2013].
• [www.rusgenealog.ru/index.php?id=gen_table&table_id=gen_rk_36 Холмские князья]

Отрывок, характеризующий Холмский, Даниил Дмитриевич

– С книгами графскими.
– Оставьте. Васильич уберет. Это не нужно.
В бричке все было полно людей; сомневались о том, куда сядет Петр Ильич.
– Он на козлы. Ведь ты на козлы, Петя? – кричала Наташа.
Соня не переставая хлопотала тоже; но цель хлопот ее была противоположна цели Наташи. Она убирала те вещи, которые должны были остаться; записывала их, по желанию графини, и старалась захватить с собой как можно больше.


Во втором часу заложенные и уложенные четыре экипажа Ростовых стояли у подъезда. Подводы с ранеными одна за другой съезжали со двора.
Коляска, в которой везли князя Андрея, проезжая мимо крыльца, обратила на себя внимание Сони, устраивавшей вместе с девушкой сиденья для графини в ее огромной высокой карете, стоявшей у подъезда.
– Это чья же коляска? – спросила Соня, высунувшись в окно кареты.
– А вы разве не знали, барышня? – отвечала горничная. – Князь раненый: он у нас ночевал и тоже с нами едут.
– Да кто это? Как фамилия?
– Самый наш жених бывший, князь Болконский! – вздыхая, отвечала горничная. – Говорят, при смерти.
Соня выскочила из кареты и побежала к графине. Графиня, уже одетая по дорожному, в шали и шляпе, усталая, ходила по гостиной, ожидая домашних, с тем чтобы посидеть с закрытыми дверями и помолиться перед отъездом. Наташи не было в комнате.
– Maman, – сказала Соня, – князь Андрей здесь, раненый, при смерти. Он едет с нами.
Графиня испуганно открыла глаза и, схватив за руку Соню, оглянулась.
– Наташа? – проговорила она.
И для Сони и для графини известие это имело в первую минуту только одно значение. Они знали свою Наташу, и ужас о том, что будет с нею при этом известии, заглушал для них всякое сочувствие к человеку, которого они обе любили.
– Наташа не знает еще; но он едет с нами, – сказала Соня.
– Ты говоришь, при смерти?
Соня кивнула головой.
Графиня обняла Соню и заплакала.
«Пути господни неисповедимы!» – думала она, чувствуя, что во всем, что делалось теперь, начинала выступать скрывавшаяся прежде от взгляда людей всемогущая рука.
– Ну, мама, все готово. О чем вы?.. – спросила с оживленным лицом Наташа, вбегая в комнату.
– Ни о чем, – сказала графиня. – Готово, так поедем. – И графиня нагнулась к своему ридикюлю, чтобы скрыть расстроенное лицо. Соня обняла Наташу и поцеловала ее.
Наташа вопросительно взглянула на нее.
– Что ты? Что такое случилось?
– Ничего… Нет…
– Очень дурное для меня?.. Что такое? – спрашивала чуткая Наташа.
Соня вздохнула и ничего не ответила. Граф, Петя, m me Schoss, Мавра Кузминишна, Васильич вошли в гостиную, и, затворив двери, все сели и молча, не глядя друг на друга, посидели несколько секунд.
Граф первый встал и, громко вздохнув, стал креститься на образ. Все сделали то же. Потом граф стал обнимать Мавру Кузминишну и Васильича, которые оставались в Москве, и, в то время как они ловили его руку и целовали его в плечо, слегка трепал их по спине, приговаривая что то неясное, ласково успокоительное. Графиня ушла в образную, и Соня нашла ее там на коленях перед разрозненно по стене остававшимися образами. (Самые дорогие по семейным преданиям образа везлись с собою.)
На крыльце и на дворе уезжавшие люди с кинжалами и саблями, которыми их вооружил Петя, с заправленными панталонами в сапоги и туго перепоясанные ремнями и кушаками, прощались с теми, которые оставались.
Как и всегда при отъездах, многое было забыто и не так уложено, и довольно долго два гайдука стояли с обеих сторон отворенной дверцы и ступенек кареты, готовясь подсадить графиню, в то время как бегали девушки с подушками, узелками из дому в кареты, и коляску, и бричку, и обратно.
– Век свой все перезабудут! – говорила графиня. – Ведь ты знаешь, что я не могу так сидеть. – И Дуняша, стиснув зубы и не отвечая, с выражением упрека на лице, бросилась в карету переделывать сиденье.
– Ах, народ этот! – говорил граф, покачивая головой.
Старый кучер Ефим, с которым одним только решалась ездить графиня, сидя высоко на своих козлах, даже не оглядывался на то, что делалось позади его. Он тридцатилетним опытом знал, что не скоро еще ему скажут «с богом!» и что когда скажут, то еще два раза остановят его и пошлют за забытыми вещами, и уже после этого еще раз остановят, и графиня сама высунется к нему в окно и попросит его Христом богом ехать осторожнее на спусках. Он знал это и потому терпеливее своих лошадей (в особенности левого рыжего – Сокола, который бил ногой и, пережевывая, перебирал удила) ожидал того, что будет. Наконец все уселись; ступеньки собрались и закинулись в карету, дверка захлопнулась, послали за шкатулкой, графиня высунулась и сказала, что должно. Тогда Ефим медленно снял шляпу с своей головы и стал креститься. Форейтор и все люди сделали то же.
– С богом! – сказал Ефим, надев шляпу. – Вытягивай! – Форейтор тронул. Правый дышловой влег в хомут, хрустнули высокие рессоры, и качнулся кузов. Лакей на ходу вскочил на козлы. Встряхнуло карету при выезде со двора на тряскую мостовую, так же встряхнуло другие экипажи, и поезд тронулся вверх по улице. В каретах, коляске и бричке все крестились на церковь, которая была напротив. Остававшиеся в Москве люди шли по обоим бокам экипажей, провожая их.
Наташа редко испытывала столь радостное чувство, как то, которое она испытывала теперь, сидя в карете подле графини и глядя на медленно подвигавшиеся мимо нее стены оставляемой, встревоженной Москвы. Она изредка высовывалась в окно кареты и глядела назад и вперед на длинный поезд раненых, предшествующий им. Почти впереди всех виднелся ей закрытый верх коляски князя Андрея. Она не знала, кто был в ней, и всякий раз, соображая область своего обоза, отыскивала глазами эту коляску. Она знала, что она была впереди всех.
В Кудрине, из Никитской, от Пресни, от Подновинского съехалось несколько таких же поездов, как был поезд Ростовых, и по Садовой уже в два ряда ехали экипажи и подводы.
Объезжая Сухареву башню, Наташа, любопытно и быстро осматривавшая народ, едущий и идущий, вдруг радостно и удивленно вскрикнула:
– Батюшки! Мама, Соня, посмотрите, это он!
– Кто? Кто?
– Смотрите, ей богу, Безухов! – говорила Наташа, высовываясь в окно кареты и глядя на высокого толстого человека в кучерском кафтане, очевидно, наряженного барина по походке и осанке, который рядом с желтым безбородым старичком в фризовой шинели подошел под арку Сухаревой башни.
– Ей богу, Безухов, в кафтане, с каким то старым мальчиком! Ей богу, – говорила Наташа, – смотрите, смотрите!