Холмс, Роберт

Роберт Холмс

Роберт Холмс (англ. Sir Robert Holmes; ок. 1622, Маллоу, графство Корк — 18 ноября 1692) — английский военно-морской и государственный деятель времён Реставрации, адмирал. Активный участник Второй и Третьей англо-голландских войн, совершил на службе Королевской африканской компании две морские экспедиции в Западную Африку в 1661 и 1664 годах.

Биография

Роберт Холмс родился в семье мелкого дворянина в южной Ирландии. В юности участвовал в Гражданской войне в Англии на стороне роялистов, служил в кавалерии. После поражения королевских войск эмигрировал вместе со своим полковым начальником, принцем Рупрехтом Пфальцским, герцогом Камберлендом, на европейский континент.

В 1648 году, после того, как часть британского королевского флота перешла на сторону жившего в изгнании короля, Роберт Холмс, бывший уже армейским капитаном, поступает на морскую службу. В 1649—1952 годах он совершает полные приключений, организованные принцем Рупрехтом плавания на королевском фрегате «Кинсейл» по Средиземному морю и к берегам Западной Африки, где был захвачен в плен туземцами, а также к Карибскому морю. В результате военных стычек, мятежей на кораблях и штормов число матросов экспедиции сильно сократилось. Сам же Роберт Холмс вернулся во Францию во главе эскадры из 4 судов. Позднее Холмс, как и многие английские и ирландские офицеры-эмигранты, сражались как наёмники в различных европейских армиях — он воевал во Фландрии, Германии и Франции. Перед самой Реставрацией он служит курьером между королём Карлом II и Эдвардом Монтегю, лордом Сандвичем.

После того, как Карл II взошёл на престол Англии, Роберт Холмс назначается комендантом Сэндаунского замка в чине капитана. Затем он получает под команду от герцога Йоркского один из патрульных военных кораблей.

В 1661 году Роберт Холмс назначается командующим экспедицией к берегам Гамбии в Западной Африке, организованной Королевской африканской компанией, возглавляемой герцогом Йоркским. Кроме флагмана «Генриетта», в состав эскадры вошли королевские суда «Эмити», «София», «Гриффин» и «Кинсейл». Целью экспедиции было разведать путь к месторождениям золота и основание форта для нужд компании. Роберт Холмс действительно основывает форт на острове Дог-Айленд в устье реки Гамбия, однако в остальном натолкнулся на решительное сопротивление голландцев, контролировавших уже торговлю с негритянскими племенами западноафриканского побережья. Проникнув выше по реке, Холмс захватывает укреплённый форт, принадлежавший герцогству Курляндскому, однако находившемуся под голландским управлением. Само это плаванье не принесло доходов пославшей Холмса компании, однако возвысило его самого как умелого моряка-флотоводца и дипломата. Вскоре после возвращения он получает под своё командование флагманский корабль «Король Чарльз» (утратил его после скандала со шведским послом), а затем — только спущенный на воду корабль «Резерв» и 800 фунтов стерлингов в подарок от короля.

В 1664 году Роберт Холмс отправляется в свою вторую африканскую экспедицию, во время которой он захватывает ряд голландских судов и фортов в Африке, что послужило поводом для развязывания Второй англо-голландской войны. Подписанное же королём Карлом II предписание требовало от Роберта Холмса «выступать защитником интересов Королевской компании, и всё, что стоит на этом пути должно быть уничтожено, захвачено или потоплено». Начиная с конца декабря 1663 года Холмс захватывает ряд голландских, португальских и африканских судов у берегов Западной Африки, в том числе в марте 1664 флагман голландской Вест-Индской компании «Goulden Lyon of Flushing», доставлявший ранее немало неприятностей англичанам, и привёл его в Англию, где этот корабль вошёл в состав английского флота. В январе 1664 он захватывает голландский форт Горей, в апреле — форт Анте на Золотом Берегу, а 1 мая — административный центр Нидерландов в Западной Африке — Кейп Код. Позднее, однако в августе того же года, голландский флот под командованием адмирала Михиеля де Рюйтера сумел вернуть всё захваченное англичанами, за исключением Кейп-Кода. После возвращения в Англию Роберт Холмс был дважды (в январе и феврале 1665) заключён в Тауэр, так как привезённая им добыча из Африки показалась слишком малой представителям Королевской компании. Освобождён от преследований и полностью реабилитирован он был лишь после фактического объявления Нидерландами войны англичанам 22 февраля 1665 года.

С началом военных действий Холмс командует 58-пушечным фрегатом «Ревендж». После того, как в битве при Лоустофте погиб контр-адмирал Роберт Сенсам и Р.Холмсу было отказано в замещении его должности, он отказывается от командования своим судном. Несмотря на скандал, король был милостив к этому моряку, и 27 марта назначает его капитаном спущенного со стапелей 27 марта 1666 64-пушечного корабля «Дефьянс» с одновременным возведением в рыцари. Судно входило в т. н. Красную эскадру и было её флагманом. занимавшимся слежением за голландским флотом и перехватом французских судов, шедших в Нидерланды. Во время ужасающего по потерям Четырёхдневного сражения 7 июня 1666 года Роберт Холмс особо отличился своей храбростью, за что получил звание контр-адмирала «красной эскадры». Его корабль настолько пострадал от вражеских пушек, что капитан вынужден был перенести свой флаг командора на 72-пушечный, также обгоревший и со сбитыми мачтами корабль «Генри», возглавлявший британскую т. н. Белую эскадру. Капитан «Генри», контр-адмирал и личный враг Роберта Холмса сэр Джон Гарман (получивший звание Р.Сенсама, на которое претендовал Холмс), был в этом сражении изранен.

В ходе дальнейших военных событий Роберт Холмс нажил себе новых врагов на королевском флоте, так как (по его мнению) сэр Джереми Смит был в обход заслуг Холмса назначен адмиралом Синей эскадры, а сэр Эдвард Спрадж — её вице-адмиралом. Эти ссоры, закулисные интриги и бесконечные взаимные упрёки были обычным явлением в борьбе за большую власть и влияние в руководстве британского флота XVII столетия.

9 августа 1666 года Роберт Холмс совершил наиболее известное из своих военных деяний, прославившее его под названием «пламя радости Холмса». В нарушение приказа командования, пославшего его для высадки десантов на островах Влиланд и Терсхеллинг, Холмс внезапным ударом с использованием брандеров уничтожил более 150 голландских торговых судов, стоявших на якоре перед Терсхеллингом, а также сжёг городок Вест-Терсхеллинг. Это был сильнейший удар, нанесённый англичанами голландскому флоту в течение всей морской войны. Холмс же потерял при этом всего 12 моряков. Будучи после этого в особой милости у короля, он возглавляет английскую эскадру, стоящую в Портсмуте и на острове Уайт. Зимой 1666/1667 вновь разгорелась ссора между Робертом Холмсом и сэром Джереми Смитом, закончившаяся дуэлью между ними.

После окончания войны с голландцами Роберт Холмс покупает у лорда Коулпеппера должность губернатора острова Уайт. При этом он становится вице-адмиралом острова Уайт, Ньюпорта и Гэмпшира, комендантом крепостей Сэндвич и Ярмут. В 1669 году Холмс избирается от Винчестера в английский Парламент, где примыкает к королевской фракции.

В 1672 году Роберт Холмс получает указание напасть со своей портсмутской эскадрой на морской караван голландских торговых судов, следовавших под охраной на родину. В завязавшейся при этом битве англичане понесли от «торговцев» неожиданно серьёзные потери, добыча же оказалась незначительной. Через несколько дней после этого было объявлено о новой, Третьей англо-голландской войне. В ней Роберт Холмс, не получив эскадры, участвует командующим своим кораблём в морской битве при Солебее. Битва эта была жесточайшей, стоившей жизни многим друзьям адмирала. После окончания военных действий в 1672 году Роберт Холмс, несмотря на многочисленные представления своих влиятельных друзей (в том числе принца Рупрехта) был отстранён от командования в военно-морских силах. В то же время он получил от короля Карла в подарок многочисленные земельные владения как в Англии, так и в Ирландии. В должности губернатора острова Уайт много внимания уделял укреплению крепостей на острове.

Будучи вплоть до своей смерти губернатором острова Уайт, Роберт Холмс оказывал пассивное сопротивление голландскому вторжению в ноябре 1688 года, приведшему к свержению короля Якова II и воцарению в Англии Вильгельма III Оранского и его супруги, Марии II Стюарт. Несмотря на то, что в парламенте Р.Холмс голосовал против признания Вильгельма королём, как губернатор он верно ему служил до самой своей смерти. В конце жизни адмирал много болеет из-за ранений, полученных им в битве при Солебее.

Наследницей Роберта Холмса стала его незаконнорожденная дочь Мэри (род. 1678, от неустановленной матери), вышедшая замуж, по желанию отца, за своего двоюродного брата Генри. Их сын Томас Холмс в 1760 году становится первым лордом Килмаллоком.

Литература

• Richard Ollard: Man of War. Sir Robert Holmes and the Restoration Navy. London 1969
• J.D. Davies: Gentlemen and Tarpaulins. The Officers and Men of the Restoration Navy. OUP 1991, ISBN 0-19-820263-6

Отрывок, характеризующий Холмс, Роберт

– Отчего вы говорите, что этот молодой человек так богат? – спросила графиня, нагибаясь от девиц, которые тотчас же сделали вид, что не слушают. – Ведь у него только незаконные дети. Кажется… и Пьер незаконный.
Гостья махнула рукой.
– У него их двадцать незаконных, я думаю.
Княгиня Анна Михайловна вмешалась в разговор, видимо, желая выказать свои связи и свое знание всех светских обстоятельств.
– Вот в чем дело, – сказала она значительно и тоже полушопотом. – Репутация графа Кирилла Владимировича известна… Детям своим он и счет потерял, но этот Пьер любимый был.
– Как старик был хорош, – сказала графиня, – еще прошлого года! Красивее мужчины я не видывала.
– Теперь очень переменился, – сказала Анна Михайловна. – Так я хотела сказать, – продолжала она, – по жене прямой наследник всего именья князь Василий, но Пьера отец очень любил, занимался его воспитанием и писал государю… так что никто не знает, ежели он умрет (он так плох, что этого ждут каждую минуту, и Lorrain приехал из Петербурга), кому достанется это огромное состояние, Пьеру или князю Василию. Сорок тысяч душ и миллионы. Я это очень хорошо знаю, потому что мне сам князь Василий это говорил. Да и Кирилл Владимирович мне приходится троюродным дядей по матери. Он и крестил Борю, – прибавила она, как будто не приписывая этому обстоятельству никакого значения.
– Князь Василий приехал в Москву вчера. Он едет на ревизию, мне говорили, – сказала гостья.
– Да, но, entre nous, [между нами,] – сказала княгиня, – это предлог, он приехал собственно к графу Кирилле Владимировичу, узнав, что он так плох.
– Однако, ma chere, это славная штука, – сказал граф и, заметив, что старшая гостья его не слушала, обратился уже к барышням. – Хороша фигура была у квартального, я воображаю.
И он, представив, как махал руками квартальный, опять захохотал звучным и басистым смехом, колебавшим всё его полное тело, как смеются люди, всегда хорошо евшие и особенно пившие. – Так, пожалуйста же, обедать к нам, – сказал он.


Наступило молчание. Графиня глядела на гостью, приятно улыбаясь, впрочем, не скрывая того, что не огорчится теперь нисколько, если гостья поднимется и уедет. Дочь гостьи уже оправляла платье, вопросительно глядя на мать, как вдруг из соседней комнаты послышался бег к двери нескольких мужских и женских ног, грохот зацепленного и поваленного стула, и в комнату вбежала тринадцатилетняя девочка, запахнув что то короткою кисейною юбкою, и остановилась по средине комнаты. Очевидно было, она нечаянно, с нерассчитанного бега, заскочила так далеко. В дверях в ту же минуту показались студент с малиновым воротником, гвардейский офицер, пятнадцатилетняя девочка и толстый румяный мальчик в детской курточке.
Граф вскочил и, раскачиваясь, широко расставил руки вокруг бежавшей девочки.
– А, вот она! – смеясь закричал он. – Именинница! Ma chere, именинница!
– Ma chere, il y a un temps pour tout, [Милая, на все есть время,] – сказала графиня, притворяясь строгою. – Ты ее все балуешь, Elie, – прибавила она мужу.
– Bonjour, ma chere, je vous felicite, [Здравствуйте, моя милая, поздравляю вас,] – сказала гостья. – Quelle delicuse enfant! [Какое прелестное дитя!] – прибавила она, обращаясь к матери.
Черноглазая, с большим ртом, некрасивая, но живая девочка, с своими детскими открытыми плечиками, которые, сжимаясь, двигались в своем корсаже от быстрого бега, с своими сбившимися назад черными кудрями, тоненькими оголенными руками и маленькими ножками в кружевных панталончиках и открытых башмачках, была в том милом возрасте, когда девочка уже не ребенок, а ребенок еще не девушка. Вывернувшись от отца, она подбежала к матери и, не обращая никакого внимания на ее строгое замечание, спрятала свое раскрасневшееся лицо в кружевах материной мантильи и засмеялась. Она смеялась чему то, толкуя отрывисто про куклу, которую вынула из под юбочки.
– Видите?… Кукла… Мими… Видите.
И Наташа не могла больше говорить (ей всё смешно казалось). Она упала на мать и расхохоталась так громко и звонко, что все, даже чопорная гостья, против воли засмеялись.
– Ну, поди, поди с своим уродом! – сказала мать, притворно сердито отталкивая дочь. – Это моя меньшая, – обратилась она к гостье.
Наташа, оторвав на минуту лицо от кружевной косынки матери, взглянула на нее снизу сквозь слезы смеха и опять спрятала лицо.
Гостья, принужденная любоваться семейною сценой, сочла нужным принять в ней какое нибудь участие.
– Скажите, моя милая, – сказала она, обращаясь к Наташе, – как же вам приходится эта Мими? Дочь, верно?
Наташе не понравился тон снисхождения до детского разговора, с которым гостья обратилась к ней. Она ничего не ответила и серьезно посмотрела на гостью.
Между тем всё это молодое поколение: Борис – офицер, сын княгини Анны Михайловны, Николай – студент, старший сын графа, Соня – пятнадцатилетняя племянница графа, и маленький Петруша – меньшой сын, все разместились в гостиной и, видимо, старались удержать в границах приличия оживление и веселость, которыми еще дышала каждая их черта. Видно было, что там, в задних комнатах, откуда они все так стремительно прибежали, у них были разговоры веселее, чем здесь о городских сплетнях, погоде и comtesse Apraksine. [о графине Апраксиной.] Изредка они взглядывали друг на друга и едва удерживались от смеха.
Два молодые человека, студент и офицер, друзья с детства, были одних лет и оба красивы, но не похожи друг на друга. Борис был высокий белокурый юноша с правильными тонкими чертами спокойного и красивого лица; Николай был невысокий курчавый молодой человек с открытым выражением лица. На верхней губе его уже показывались черные волосики, и во всем лице выражались стремительность и восторженность.
Николай покраснел, как только вошел в гостиную. Видно было, что он искал и не находил, что сказать; Борис, напротив, тотчас же нашелся и рассказал спокойно, шутливо, как эту Мими куклу он знал еще молодою девицей с неиспорченным еще носом, как она в пять лет на его памяти состарелась и как у ней по всему черепу треснула голова. Сказав это, он взглянул на Наташу. Наташа отвернулась от него, взглянула на младшего брата, который, зажмурившись, трясся от беззвучного смеха, и, не в силах более удерживаться, прыгнула и побежала из комнаты так скоро, как только могли нести ее быстрые ножки. Борис не рассмеялся.
– Вы, кажется, тоже хотели ехать, maman? Карета нужна? – .сказал он, с улыбкой обращаясь к матери.
– Да, поди, поди, вели приготовить, – сказала она, уливаясь.
Борис вышел тихо в двери и пошел за Наташей, толстый мальчик сердито побежал за ними, как будто досадуя на расстройство, происшедшее в его занятиях.


Из молодежи, не считая старшей дочери графини (которая была четырьмя годами старше сестры и держала себя уже, как большая) и гостьи барышни, в гостиной остались Николай и Соня племянница. Соня была тоненькая, миниатюрненькая брюнетка с мягким, отененным длинными ресницами взглядом, густой черною косой, два раза обвившею ее голову, и желтоватым оттенком кожи на лице и в особенности на обнаженных худощавых, но грациозных мускулистых руках и шее. Плавностью движений, мягкостью и гибкостью маленьких членов и несколько хитрою и сдержанною манерой она напоминала красивого, но еще не сформировавшегося котенка, который будет прелестною кошечкой. Она, видимо, считала приличным выказывать улыбкой участие к общему разговору; но против воли ее глаза из под длинных густых ресниц смотрели на уезжавшего в армию cousin [двоюродного брата] с таким девическим страстным обожанием, что улыбка ее не могла ни на мгновение обмануть никого, и видно было, что кошечка присела только для того, чтоб еще энергичнее прыгнуть и заиграть с своим соusin, как скоро только они так же, как Борис с Наташей, выберутся из этой гостиной.
– Да, ma chere, – сказал старый граф, обращаясь к гостье и указывая на своего Николая. – Вот его друг Борис произведен в офицеры, и он из дружбы не хочет отставать от него; бросает и университет и меня старика: идет в военную службу, ma chere. А уж ему место в архиве было готово, и всё. Вот дружба то? – сказал граф вопросительно.
– Да ведь война, говорят, объявлена, – сказала гостья.
– Давно говорят, – сказал граф. – Опять поговорят, поговорят, да так и оставят. Ma chere, вот дружба то! – повторил он. – Он идет в гусары.
Гостья, не зная, что сказать, покачала головой.
– Совсем не из дружбы, – отвечал Николай, вспыхнув и отговариваясь как будто от постыдного на него наклепа. – Совсем не дружба, а просто чувствую призвание к военной службе.
Он оглянулся на кузину и на гостью барышню: обе смотрели на него с улыбкой одобрения.
– Нынче обедает у нас Шуберт, полковник Павлоградского гусарского полка. Он был в отпуску здесь и берет его с собой. Что делать? – сказал граф, пожимая плечами и говоря шуточно о деле, которое, видимо, стоило ему много горя.
– Я уж вам говорил, папенька, – сказал сын, – что ежели вам не хочется меня отпустить, я останусь. Но я знаю, что я никуда не гожусь, кроме как в военную службу; я не дипломат, не чиновник, не умею скрывать того, что чувствую, – говорил он, всё поглядывая с кокетством красивой молодости на Соню и гостью барышню.