Холокост в Венгрии

См. также: Венгрия во Второй мировой войне и Будапештское гетто

Холокост в Венгрии — преследование и уничтожение евреев в Венгрии в период Второй мировой войны немецкими нацистами и их венгерскими союзниками. Погибло более 70 процентов венгерских евреев.

Антисемитизм в Венгрии в XIX веке

Антисемитские настроения в Венгрии были чрезвычайно сильны в XIX веке особенно во время революции 1848 года в виде массовых погромов. Венгерский парламент стал трибуной антисемитизма. Пиком антисемитских настроений стал кровавый навет в Тисаэсларе и погромы 1883—1884 годов. К середине 1890-х эта волна сошла на нет и в начале XX века историк Hиколай Борецкий-Бергфельд оптимистично писал, что антисемитской буре «не удалось оставить здесь глубоких „идейных“ следов».

Антисемитская политика режима Хорти

После Первой мировой войны, когда от Венгрии был отторгнут ряд территорий, еврейское население страны уменьшилось и составило к 1920 году 473 тысячи человек.

В Венгрии с 1920 г. существовал авторитарный режим Миклоша Хорти. Этот режим начал осуществлять антисемитскую политику в 1938 году, когда был принят «Первый еврейский закон», устанавливавший квоту на максимальную долю еврейского населения в трудовой занятости в 20 %. В 1939 г. был принят «Второй еврейский закон», ещё более урезавший квоты еврейского населения в трудовой занятости и предпринимательстве. К тому же принятый закон определял еврейство как расу, а не как религию, что меняло статус евреев, принявших ранее христианство.

После вступления Венгрии во Вторую мировую войну в июле 1941 года венгерское правительство переложило ответственность за 18 000 евреев, живущих в Карпатской Рутении, на германские вооружённые силы. Эти евреи, не будучи гражданами Венгрии, были сосланы в район под Каменец-Подольским. 16 000 из них было расстреляно частями местной Айнзатцгруппы.

Через полгода после событий под Каменец-Подольским в качестве репрессалии за ведение партизанских действий венгерские войска убили 3 000 пленных сербов и евреев, содержащихся около Нови-Сада.

В августе 1941 был принят «Третий еврейский закон», который налагал запрет на бракосочетания и половые контакты между евреями и венграми.

К весне 1944 года погибло около 63 тысячи евреев (8 % еврейского населения).

«Трудовые батальоны»

С 1941 года евреи принудительно вербовались в рабочие отряды (так называемые «трудовые батальоны»). Кроме евреев Венгрии в эти части были включены также евреи из оккупированных Венгрией областей Словакии, Румынии и Югославии. «Трудовые батальоны» были отправлены на принудительные работы на Восточный фронт в составе венгерской армии, а их семьи оставались в качестве заложников. Из призванных в эти подразделения 50 тысяч евреев около 40 тысяч погибло, причём эти части использовались как «смертники» (например для проходов по минным полям) и возвращение их на родину не планировалось. Ряд источников считают, что попавшие в плен в СССР евреи были из числа венгерских «трудовых батальонов». В частности, такие сведения с разными цифрами (от 10 тысяч и более) приводятся в немецкой исторической литературе. Многие из них погибли в советском плену и, согласно официальной позиции израильского Национального мемориала Холокоста и героизма «Яд ва-Шем», считаются жертвами Холокоста.

Немецкая оккупация

19 марта 1944 года Германия начала операцию «Маргарете». Германские войска оккупировали Венгрию. После этого евреи были заключены в гетто. В частности, 15 июня 1944 года министр внутренних дел Венгрии издал приказ о создании гетто в Будапеште. Согласно приказу, под гетто было выделено 2000 домов, помеченных желтыми звездами и огороженных стеной. Всего в гетто планировалось переселить 220 тыс. евреев. 25 июня для евреев Будапешта был введен комендантский час.

Немцы начали отправку евреев в лагеря смерти на территории Польши. Вопросом депортации евреев занимался Адольф Эйхман. В период с 15 мая по 9 июля было депортировано 437 402 евреев, все из которых, за исключением 15 000 человек, были отправлены в Освенцим.

В августе 1944 года Хорти назначил на пост премьер-министра антифашистски настроенного генерала Гезу Лакатоша. Лакатош приказал венгерской полиции предотвратить все попытки депортации венгерских граждан. В то же время, продолжили существование созданные ранее «трудовые лагеря» для евреев, где те подвергались жестокому обращению и уничтожению.

Переворот Салаши

В сентябре 1944 года советские войска пересекли венгерскую границу. 15 октября Хорти заявил о заключении перемирия с Советским Союзом, однако венгерские войска не прекратили ведение боевых действий. Германия провела операцию «Панцерфауст», в ходе которой отрядом СС был похищен и взят в заложники сын Миклоша Хорти. Это вынудило его аннулировать перемирие и передать власть Ференцу Салаши.

Салаши немедленно возобновил преследования евреев, почти прекратившиеся при его предшественнике Лакатоше. Но политика Салаши в отношении евреев была двойственной; по сравнению с бывшим премьером Дёме Стояи, он выдал евреев немцам для депортации в Германию лишь несколько десятков тысяч евреев. В то же время, он попустительствовал массовому убийству евреев формированиями собственной партии «Скрещённые стрелы», которые после этого присваивали имущество убитых.

Спасение евреев

Ряд иностранных дипломатов оказали существенную помощь в спасении венгерских евреев. Среди спасителей евреев известны Рауль Валленберг, Карл Лутц, Хосе Артуро Кастельянос, Джорджо Перласка и другие. Они выдавали евреям документы своих государств, защищали их от нацистов и спасли десятки тысяч человек. Венгерский сурдопедагог Дежё Канижаи укрывал еврейских детей в Еврейской школе для глухих.

На 1 января 2016 года 837 граждан Венгрии были признаны Праведниками мира за участие в спасении евреев от Холокоста. Корреспондент «The New York Times» Анна МакКормик писала в защиту Венгрии как последнего прибежища евреев в Европе: «до тех пор, пока венгры могли чувствовать себя хозяевами в своих же домах, они пытались укрыть евреев».

Число погибших

Из приблизительно 800 000 евреев, живших на территории Венгрии к 1941 году, только около 200 000 пережило Холокост. По другим данным, из 803—850 тысяч погибло около 565 тысяч. За 2 года в Венгрии было уничтожено по разным источникам от 500 тысяч до 600 тысяч евреев. Всего в Венгрии погибло примерно 70 % еврейского населения.

В современной Венгрии существует тенденция возлагать основную вину за Холокост на режим Салаши. Между тем, количество евреев, погибших при режиме Салаши (в основном городских жителей), в несколько раз меньше, чем число жертв «депортаций» и «трудовых лагерей» во время премьерства Дёме Стояи (в основном жителей села и небольших городов).

Уничтожение цыган

Тысячи цыган также были депортированы в лагеря смерти: от 28 до 33 тысяч человек из общей численности венгерских цыган, оцениваемой в 70—100 тысяч.

Послевоенная оценка

После прихода к власти просоветского режима М. Ракоши были развёрнуты репрессии против деятелей бывшего режима. Несмотря на то, что им нередко инкриминировалось, в том числе, и уничтожение евреев, официальная пропаганда избегала широко освещать Холокост, в особенности после начала «антисионистской» кампании конца 1940-х — начала 1950-х гг.

В период руководства Я. Кадара тема Холокоста также освещалась мало, поскольку режим старался поддерживать хорошие отношения как с СССР, так и с Израилем, с которым социалистическая Венгрия сохраняла дипломатические отношения.

В посткоммунистической Венгрии «Закон о компенсации» был принят в июне 1991 года. Впоследствии этот закон был дополнен другими нормативными актами. Одно из дополнений касалось евреев, которые лишились собственности в период 1939—1944.

В память о Холокосте в 2005 году на набережной Дуная в Будапеште установлен мемориал.

В декабре 2007 года правительство Венгрии подписало соглашение с Общественным фондом еврейского наследия в Венгрии («Мажок») о выплате в течение следующих пяти лет 21 млн долларов США для возмещения ущерба пострадавшим во время Холокоста. В 2012 году правительство Венгрии потребовало вернуть перечисленные деньги, поскольку отвечавшая за распределение средств американская организация Claims Conference не смогла доказать их целевое использование.

Летом 2009 года в Венгрии был отклонён, а 22 февраля 2010 года принят закон, предусматривающий уголовное преследование за отрицание Холокоста до 3 лет лишения свободы.

Он был впервые применён на практике 3 февраля 2013 года, когда суд Будапешта приговорил к 18 месяцам тюрьмы участника демонстрации, несшего плакат с отрицанием Холокоста.

Венгерский Холокост в искусстве

• Без судьбы
• Вкус солнечного света
• Пятая печать

Отрывок, характеризующий Холокост в Венгрии

Охотники отбили лисицу и долго, не тороча, стояли пешие. Около них на чумбурах стояли лошади с своими выступами седел и лежали собаки. Охотники махали руками и что то делали с лисицей. Оттуда же раздался звук рога – условленный сигнал драки.
– Это Илагинский охотник что то с нашим Иваном бунтует, – сказал стремянный Николая.
Николай послал стремяного подозвать к себе сестру и Петю и шагом поехал к тому месту, где доезжачие собирали гончих. Несколько охотников поскакало к месту драки.
Николай слез с лошади, остановился подле гончих с подъехавшими Наташей и Петей, ожидая сведений о том, чем кончится дело. Из за опушки выехал дравшийся охотник с лисицей в тороках и подъехал к молодому барину. Он издалека снял шапку и старался говорить почтительно; но он был бледен, задыхался, и лицо его было злобно. Один глаз был у него подбит, но он вероятно и не знал этого.
– Что у вас там было? – спросил Николай.
– Как же, из под наших гончих он травить будет! Да и сука то моя мышастая поймала. Поди, судись! За лисицу хватает! Я его лисицей ну катать. Вот она, в тороках. А этого хочешь?… – говорил охотник, указывая на кинжал и вероятно воображая, что он всё еще говорит с своим врагом.
Николай, не разговаривая с охотником, попросил сестру и Петю подождать его и поехал на то место, где была эта враждебная, Илагинская охота.
Охотник победитель въехал в толпу охотников и там, окруженный сочувствующими любопытными, рассказывал свой подвиг.
Дело было в том, что Илагин, с которым Ростовы были в ссоре и процессе, охотился в местах, по обычаю принадлежавших Ростовым, и теперь как будто нарочно велел подъехать к острову, где охотились Ростовы, и позволил травить своему охотнику из под чужих гончих.
Николай никогда не видал Илагина, но как и всегда в своих суждениях и чувствах не зная середины, по слухам о буйстве и своевольстве этого помещика, всей душой ненавидел его и считал своим злейшим врагом. Он озлобленно взволнованный ехал теперь к нему, крепко сжимая арапник в руке, в полной готовности на самые решительные и опасные действия против своего врага.
Едва он выехал за уступ леса, как он увидал подвигающегося ему навстречу толстого барина в бобровом картузе на прекрасной вороной лошади, сопутствуемого двумя стремянными.
Вместо врага Николай нашел в Илагине представительного, учтивого барина, особенно желавшего познакомиться с молодым графом. Подъехав к Ростову, Илагин приподнял бобровый картуз и сказал, что очень жалеет о том, что случилось; что велит наказать охотника, позволившего себе травить из под чужих собак, просит графа быть знакомым и предлагает ему свои места для охоты.
Наташа, боявшаяся, что брат ее наделает что нибудь ужасное, в волнении ехала недалеко за ним. Увидав, что враги дружелюбно раскланиваются, она подъехала к ним. Илагин еще выше приподнял свой бобровый картуз перед Наташей и приятно улыбнувшись, сказал, что графиня представляет Диану и по страсти к охоте и по красоте своей, про которую он много слышал.
Илагин, чтобы загладить вину своего охотника, настоятельно просил Ростова пройти в его угорь, который был в версте, который он берег для себя и в котором было, по его словам, насыпано зайцев. Николай согласился, и охота, еще вдвое увеличившаяся, тронулась дальше.
Итти до Илагинского угоря надо было полями. Охотники разровнялись. Господа ехали вместе. Дядюшка, Ростов, Илагин поглядывали тайком на чужих собак, стараясь, чтобы другие этого не замечали, и с беспокойством отыскивали между этими собаками соперниц своим собакам.
Ростова особенно поразила своей красотой небольшая чистопсовая, узенькая, но с стальными мышцами, тоненьким щипцом (мордой) и на выкате черными глазами, краснопегая сучка в своре Илагина. Он слыхал про резвость Илагинских собак, и в этой красавице сучке видел соперницу своей Милке.
В середине степенного разговора об урожае нынешнего года, который завел Илагин, Николай указал ему на его краснопегую суку.
– Хороша у вас эта сучка! – сказал он небрежным тоном. – Резва?
– Эта? Да, эта – добрая собака, ловит, – равнодушным голосом сказал Илагин про свою краснопегую Ерзу, за которую он год тому назад отдал соседу три семьи дворовых. – Так и у вас, граф, умолотом не хвалятся? – продолжал он начатый разговор. И считая учтивым отплатить молодому графу тем же, Илагин осмотрел его собак и выбрал Милку, бросившуюся ему в глаза своей шириной.
– Хороша у вас эта чернопегая – ладна! – сказал он.
– Да, ничего, скачет, – отвечал Николай. «Вот только бы побежал в поле матёрый русак, я бы тебе показал, какая эта собака!» подумал он, и обернувшись к стремянному сказал, что он дает рубль тому, кто подозрит, т. е. найдет лежачего зайца.
– Я не понимаю, – продолжал Илагин, – как другие охотники завистливы на зверя и на собак. Я вам скажу про себя, граф. Меня веселит, знаете, проехаться; вот съедешься с такой компанией… уже чего же лучше (он снял опять свой бобровый картуз перед Наташей); а это, чтобы шкуры считать, сколько привез – мне всё равно!
– Ну да.
– Или чтоб мне обидно было, что чужая собака поймает, а не моя – мне только бы полюбоваться на травлю, не так ли, граф? Потом я сужу…
– Ату – его, – послышался в это время протяжный крик одного из остановившихся борзятников. Он стоял на полубугре жнивья, подняв арапник, и еще раз повторил протяжно: – А – ту – его! (Звук этот и поднятый арапник означали то, что он видит перед собой лежащего зайца.)
– А, подозрил, кажется, – сказал небрежно Илагин. – Что же, потравим, граф!
– Да, подъехать надо… да – что ж, вместе? – отвечал Николай, вглядываясь в Ерзу и в красного Ругая дядюшки, в двух своих соперников, с которыми еще ни разу ему не удалось поровнять своих собак. «Ну что как с ушей оборвут мою Милку!» думал он, рядом с дядюшкой и Илагиным подвигаясь к зайцу.
– Матёрый? – спрашивал Илагин, подвигаясь к подозрившему охотнику, и не без волнения оглядываясь и подсвистывая Ерзу…
– А вы, Михаил Никанорыч? – обратился он к дядюшке.
Дядюшка ехал насупившись.
– Что мне соваться, ведь ваши – чистое дело марш! – по деревне за собаку плачены, ваши тысячные. Вы померяйте своих, а я посмотрю!
– Ругай! На, на, – крикнул он. – Ругаюшка! – прибавил он, невольно этим уменьшительным выражая свою нежность и надежду, возлагаемую на этого красного кобеля. Наташа видела и чувствовала скрываемое этими двумя стариками и ее братом волнение и сама волновалась.
Охотник на полугорке стоял с поднятым арапником, господа шагом подъезжали к нему; гончие, шедшие на самом горизонте, заворачивали прочь от зайца; охотники, не господа, тоже отъезжали. Всё двигалось медленно и степенно.
– Куда головой лежит? – спросил Николай, подъезжая шагов на сто к подозрившему охотнику. Но не успел еще охотник отвечать, как русак, чуя мороз к завтрашнему утру, не вылежал и вскочил. Стая гончих на смычках, с ревом, понеслась под гору за зайцем; со всех сторон борзые, не бывшие на сворах, бросились на гончих и к зайцу. Все эти медленно двигавшиеся охотники выжлятники с криком: стой! сбивая собак, борзятники с криком: ату! направляя собак – поскакали по полю. Спокойный Илагин, Николай, Наташа и дядюшка летели, сами не зная как и куда, видя только собак и зайца, и боясь только потерять хоть на мгновение из вида ход травли. Заяц попался матёрый и резвый. Вскочив, он не тотчас же поскакал, а повел ушами, прислушиваясь к крику и топоту, раздавшемуся вдруг со всех сторон. Он прыгнул раз десять не быстро, подпуская к себе собак, и наконец, выбрав направление и поняв опасность, приложил уши и понесся во все ноги. Он лежал на жнивьях, но впереди были зеленя, по которым было топко. Две собаки подозрившего охотника, бывшие ближе всех, первые воззрились и заложились за зайцем; но еще далеко не подвинулись к нему, как из за них вылетела Илагинская краснопегая Ерза, приблизилась на собаку расстояния, с страшной быстротой наддала, нацелившись на хвост зайца и думая, что она схватила его, покатилась кубарем. Заяц выгнул спину и наддал еще шибче. Из за Ерзы вынеслась широкозадая, чернопегая Милка и быстро стала спеть к зайцу.
– Милушка! матушка! – послышался торжествующий крик Николая. Казалось, сейчас ударит Милка и подхватит зайца, но она догнала и пронеслась. Русак отсел. Опять насела красавица Ерза и над самым хвостом русака повисла, как будто примеряясь как бы не ошибиться теперь, схватить за заднюю ляжку.
– Ерзанька! сестрица! – послышался плачущий, не свой голос Илагина. Ерза не вняла его мольбам. В тот самый момент, как надо было ждать, что она схватит русака, он вихнул и выкатил на рубеж между зеленями и жнивьем. Опять Ерза и Милка, как дышловая пара, выровнялись и стали спеть к зайцу; на рубеже русаку было легче, собаки не так быстро приближались к нему.
– Ругай! Ругаюшка! Чистое дело марш! – закричал в это время еще новый голос, и Ругай, красный, горбатый кобель дядюшки, вытягиваясь и выгибая спину, сравнялся с первыми двумя собаками, выдвинулся из за них, наддал с страшным самоотвержением уже над самым зайцем, сбил его с рубежа на зеленя, еще злей наддал другой раз по грязным зеленям, утопая по колена, и только видно было, как он кубарем, пачкая спину в грязь, покатился с зайцем. Звезда собак окружила его. Через минуту все стояли около столпившихся собак. Один счастливый дядюшка слез и отпазанчил. Потряхивая зайца, чтобы стекала кровь, он тревожно оглядывался, бегая глазами, не находя положения рукам и ногам, и говорил, сам не зная с кем и что.
«Вот это дело марш… вот собака… вот вытянул всех, и тысячных и рублевых – чистое дело марш!» говорил он, задыхаясь и злобно оглядываясь, как будто ругая кого то, как будто все были его враги, все его обижали, и только теперь наконец ему удалось оправдаться. «Вот вам и тысячные – чистое дело марш!»
– Ругай, на пазанку! – говорил он, кидая отрезанную лапку с налипшей землей; – заслужил – чистое дело марш!
– Она вымахалась, три угонки дала одна, – говорил Николай, тоже не слушая никого, и не заботясь о том, слушают ли его, или нет.
– Да это что же в поперечь! – говорил Илагинский стремянный.
– Да, как осеклась, так с угонки всякая дворняшка поймает, – говорил в то же время Илагин, красный, насилу переводивший дух от скачки и волнения. В то же время Наташа, не переводя духа, радостно и восторженно визжала так пронзительно, что в ушах звенело. Она этим визгом выражала всё то, что выражали и другие охотники своим единовременным разговором. И визг этот был так странен, что она сама должна бы была стыдиться этого дикого визга и все бы должны были удивиться ему, ежели бы это было в другое время.
Дядюшка сам второчил русака, ловко и бойко перекинул его через зад лошади, как бы упрекая всех этим перекидыванием, и с таким видом, что он и говорить ни с кем не хочет, сел на своего каураго и поехал прочь. Все, кроме его, грустные и оскорбленные, разъехались и только долго после могли притти в прежнее притворство равнодушия. Долго еще они поглядывали на красного Ругая, который с испачканной грязью, горбатой спиной, побрякивая железкой, с спокойным видом победителя шел за ногами лошади дядюшки.
«Что ж я такой же, как и все, когда дело не коснется до травли. Ну, а уж тут держись!» казалось Николаю, что говорил вид этой собаки.
Когда, долго после, дядюшка подъехал к Николаю и заговорил с ним, Николай был польщен тем, что дядюшка после всего, что было, еще удостоивает говорить с ним.


Когда ввечеру Илагин распростился с Николаем, Николай оказался на таком далеком расстоянии от дома, что он принял предложение дядюшки оставить охоту ночевать у него (у дядюшки), в его деревеньке Михайловке.
– И если бы заехали ко мне – чистое дело марш! – сказал дядюшка, еще бы того лучше; видите, погода мокрая, говорил дядюшка, отдохнули бы, графинечку бы отвезли в дрожках. – Предложение дядюшки было принято, за дрожками послали охотника в Отрадное; а Николай с Наташей и Петей поехали к дядюшке.
Человек пять, больших и малых, дворовых мужчин выбежало на парадное крыльцо встречать барина. Десятки женщин, старых, больших и малых, высунулись с заднего крыльца смотреть на подъезжавших охотников. Присутствие Наташи, женщины, барыни верхом, довело любопытство дворовых дядюшки до тех пределов, что многие, не стесняясь ее присутствием, подходили к ней, заглядывали ей в глаза и при ней делали о ней свои замечания, как о показываемом чуде, которое не человек, и не может слышать и понимать, что говорят о нем.
– Аринка, глянь ка, на бочькю сидит! Сама сидит, а подол болтается… Вишь рожок!
– Батюшки светы, ножик то…
– Вишь татарка!
– Как же ты не перекувыркнулась то? – говорила самая смелая, прямо уж обращаясь к Наташе.
Дядюшка слез с лошади у крыльца своего деревянного заросшего садом домика и оглянув своих домочадцев, крикнул повелительно, чтобы лишние отошли и чтобы было сделано всё нужное для приема гостей и охоты.