Холокост в Латвии

Холокост в Латвии — систематическое преследование и истребление немецкими нацистами и местными коллаборационистами еврейского населения во время оккупации Латвии Германией (1941—1945 годы), часть общей политики нацистов и их союзников по уничтожению евреев.

Всего в Латвии погибло около 70 тысяч латвийских евреев и 20 тысяч евреев, привезённых из других стран. Историки считают что Холокост пережили от 300 до 1000 латвийских евреев, помимо тех, кто находился в Советской армии или в эвакуации в СССР. Из живших до войны в Латвии евреев было убито 89,5 %.

Евреи в довоенной Латвии

Согласно предвоенной переписи населения в 1935 году в Латвии проживало 93 479 евреев, в том числе 43 672 — в Риге. Существовали еврейские партии, культурные, религиозные, медицинские, образовательные и другие национальные организации. Выпускались печатные издания на языках идиш и иврит, евреи избирались в латвийский парламент — Сейм. Членом правительства Латвийской Республики был известный еврейский общественный деятель и учёный-правовед Пауль Минц.

В 1940 году после включения Латвии в состав СССР еврейские организации были закрыты. Советские власти негативно относились к языку иврит и любым проявлениям религиозных традиций. Евреи понесли также существенные экономические потери — частные предприятия были национализированы.

14 июня 1941 года власти осуществили масштабные репрессии, выслав в отдалённые районы СССР в основном в так называемые исправительно-трудовые лагеря и на «спецпоселение» по разным данным от 14 428 до 14 476 человек, в том числе было около 12-13% евреев. На 1771 репрессированного еврея имеются персональные архивные документы. Высланы были члены сионистских и других некоммунистических организаций, религиозные деятели и предприниматели. Около половины заключенных в лагерях умерли от голода, болезней и непосильных работ. Выжившие были спасены от последующего уничтожения немецкими оккупантами и их пособниками. Иногда в источниках встречается ошибочная оценочная цифра в 5000 депортированных евреев, однако и по достоверным архивным данным евреи были относительно наиболее пострадавшей от депортаций этнической группой, учитывая, что их доля в населении Латвии была всего по разным данным от 1,93 до 4,8 %.

Во время войны

Оккупация

На момент нападения Германии на СССР в Латвии проживало 90 тысяч евреев. После нападения Германии на СССР 22 июня 1941 года и отступления Красной армии тысячи еврейских беженцев устремились на восток. Однако около 5 тысяч из них погибли в ходе военных действий и около 15-16 тысяч сумели добраться до неоккупированных территорий СССР. Остальные евреи Латвии остались под немецкой оккупацией и почти все погибли.

Организованно эвакуировались лишь небольшая часть евреев, поскольку транспорт предоставлялся только для выезда коммунистического, комсомольского и государственного руководства. Остальные уходили стихийно, своими силами. Существует ряд свидетельств, что советские войска блокировали беженцев из Латвии на старой советско-латвийской границе и заставляли их вернуться.

Рига была оккупирована 1 июля, а вся территория Латвии — к 8 июля 1941 года. На территории Латвии оккупационные власти создали генеральный комиссариат «Латвия» (нем. Generalbezirk Lettland) в составе рейхскомиссариата Остланд. Штаб-квартира главы Остланда Генриха Лозе находилась в Риге. Генеральный комиссариат возглавил Отто-Генрих Дрехслер. Комиссариат разделялся на 6 округов во главе с гебитскомиссарами. Главой полиции безопасности и СД генерального комиссариата «Латвия» в августе 1941 года был назначен оберфюрер СС Вальтер Шрёдер (нем.) С осени 1941 года массовыми акциями уничтожения в регионе в целом и в Латвии, в частности, руководил Высший фюрер СС и полиции обергруппенфюрер СС Фридрих Еккельн. Назначая Еккельна на работу в рейхскомиссариат Остланд, Гитлер отдал единственное прямое указание — уничтожить евреев в рижском гетто.

Уничтожение евреев в Прибалтике было возложено на Айнзатцгруппу А под командованием генерал-майора полиции и бригадефюрера СС Вальтера Шталекера. Айнзатцкоманда 2 действовала на территории Латвии, а её подразделения базировались в Лиепае, Риге, Шауляе. В конце 1941 года команда была реорганизована и разделена на территориальные команды полиции безопасности и СД генерального округа «Латвия».

Для осуществления ряда задач, включая уничтожение евреев, оккупанты создали полицейские и военные формирования из местных жителей, в частности вспомогательную полицию (англ.), полицейские батальоны и Латышский добровольческий легион СС. Все они подчинялись немецкой полиции безопасности и СД. Помимо этих официальных структур под контролем немецких спецслужб летом 1941 года действовали так называемые группы «самоохраны» (латыш. Pašaizsardzības spēki), которые обычно возглавляли либо бывшие офицеры латвийской армии, либо руководители закрытой в июне 1940 года военизированной организации айзсаргов. В рамках генерального комиссариата было создано также марионеточное Латвийское самоуправление во главе с Оскарсом Данкерсом.

Ход уничтожения

Погромы и массовые расстрелы 1941 года

См. также: Массовое убийство в Елгаве

Убийства латвийских евреев начались сразу после вступления на территорию Латвии немецкой армии: уже 23 июня в городке Гробиня членами подразделения (EK 1a) айнзатцгруппы A были убиты 6 евреев. Уничтожение еврейского населения продолжалось весь 1941 год и к началу 1942 года большинство латвийских евреев были убиты. В расстрелах также принимали активное участие латышские коллаборационисты.

Погромы, избиения и издевательства над евреями начались 1 июля, когда немецкая армия вступила в Ригу. Массовые убийства начались с погрома в Риге 4 июля 1941 года, когда коллаборационистами было уничтожено 20 синагог и убито около 2 тысяч евреев. В первые дни оккупации в Риге проводились так называемые «ночные акции», когда группы вооруженных людей врывались в еврейские квартиры, грабили, уводили мужчин, которых чаще всего расстреливали в Бикерниекском лесу. До 11 июля коллаборационисты из так называемой «самоохраны» и просоединившиеся к ним убили около 7 тысяч евреев. 8 июля, когда вермахт оккупировал всю территорию Латвии, «самодеятельность» латышских вооружённых отрядов была прекращена, в дальнейшем они были расформированы, а желающие вступили во «вспомогательную полицию» (шуцманшафт) под контролем и руководством немецких властей.

С середины июля началось истребление евреев в провинции. Шталекер составил отчёт, в котором указал число евреев убитых айнзатцгруппой с конца июня по 15 октября. В частности, в отчёте было указано, что местные коллаборационисты оказывают большую помощь в уничтожении евреев. В приложении № 8 к отчёту были приведены цифры, согласно которым за указанный период в Риге и её окрестностях, Елгаве, Лиепае, Валмиере и Даугавпилсе убито 31 868 евреев. Массовые расстрелы рижских евреев производились в июле-сентябре в Бикерниеках, 30 ноября и 8 декабря — в Румбуле. До конца 1941 года было убито около 62 тысяч евреев Латвии.

Бывший член «Перконкруста» Мартиньш Вагуланс из Елгавы сформировал сеть «латышских СД» с отделениями в Елгавском районе, в Бауске, Тукумсе, Екабпилсе. В его формирование входили бывшие айзсарги и полицейские. К концу июля 100 человек под его руководством убили 300 евреев, из них 100 в Елгаве. В начале августа команда Вагуланса расстреляла 1550 евреев Елгавы, после чего, в отличие от команды Арайса, подразделение было расформировано, а его члены были включены во вспомогательные полицейские формирования «Шуцманшафт».

Дискриминация и создание гетто

13 августа 1941 года немецкие власти выпустили так называемые «Временные правила по обращению с евреями». В них описывались меры отношению к евреям, среди которых выделяли чистокровных евреев и их потомков до четвёртой доли крови, а также лиц принявших иудаизм или состоявших в официальном либо неофициальном браке с евреями. Согласно Правилам евреи были обязаны носить на одежде шестиконечную жёлтую звезду, им запрещалось хождение по тротуарам, пользование любым транспортом, посещение общественных мест, спортивных и культурных мероприятий, ритуальный убой скота, хранение радиоприёмников и пишущих машинок.

26 июля было создано гетто в Даугавпилсе. 23 августа по приказу Генриха Лозе было создано Рижское гетто. К 25 октября, когда было закончено принудительное перемещение евреев Риги в пределы гетто, и ворота закрылись, в гетто находились 29602 человека. Первоначально было огорожено колючей проволокой, затем — шестиметровым забором. Юденрат возглавлял адвокат М. Эльяшев. 26 ноября территория была разделена на две части, в одной из которых содержали трудоспособных жителей, владеющих рабочими специальностями, без членов семей. Гетто было создано также в Лиепае.

К октябрю 1941 года в Латвии уцелело 40 тысяч евреев, которые в основном находились в трёх гетто: рижском, даугавпилсском и лиепайском.

Уничтожение оставшихся евреев

По приказу Фридриха Еккельна 30 ноября и 8 декабря 1941 года было уничтожено 24—25 тысяч узников рижского гетто. Непосредственно расстрелами занималось всего 12 человек, привезённых Еккельном с Украины. 15 и 16 декабря 21-й полицейский батальон уничтожил узников лиепайского гетто — 2749 евреев.

Уничтожение иностранных евреев в Латвии

В конце 1941 начале 1942 года в Латвию было депортировано около 20 тысяч евреев из Германии, Австрии, Чехии и других европейских стран. Большинство из них попало в Рижское гетто. Все они были уничтожены нацистами. Некоторые источники полагают, что иностранных евреев было значительно больше — до 50 тысяч.

Концентрационные лагеря

Оккупационные власти организовали на территории Латвии ряд концентрационных лагерей, в частности Саласпилс, Юнгфернхоф и Кайзервальд.

Основные места захоронений

Всего в Латвии (по данным Чрезвычайной комиссии по расследованию нацистских преступлений) количество жертв в обследованных местах захоронений оценивается в 300 тысяч человек. В том числе:

1. Бикерниекский лес 46 500
2. Румбульский лес 38 000
3. Дрейлинский лес 13 000
4. Ж.д. станция «Шкиротава» 450
5. Зиепниеку — Калнс 39 500
6. Православное кладбище 1 500
7. Лютеранское кладбище 400
8. Кладбищенская ул. (Капу) 800
9. Бишу-Муйжа 4650
10. Канатная фабрика 13 900
11. Новое еврейское кладбище 14 500
12. Старое еврейское кладбище 6 000
13. Панцырские казармы «Яталаг-350» 15 000
14. Саласпилсские лагеря 101 100
15. Православное кладбище, ул. Варно, 500
16. Срочная тюрьма 3 500
17. Местечко Баложи 1 000

Нацистская пропаганда

Важную роль в политике и практике нацистов сыграла антисемитская пропаганда. Сразу же после начала оккупации по личному указанию Йозефа Геббельса в Латвию прибыла группа специалистов по пропаганде. Она называлась Riga-Gruppe и занялась организацией Совета газетных издателей для цензуры всех гражданских изданий. Нацисты привлекли к участию в пропагандистской кампании ряд профессиональных журналистов и публицистов-любителей.

Первые шаги в пропаганде антисемитизма начались уже в предрассветные часы 22 июня 1941 года, когда радиостанция в Кёнигсберге начала передачи на латышском языке, хотя они и прямо не призывали к убийствам евреев.

Уже после оккупации большие усилия прилагались, чтобы гибель жертв коммунистов приписать евреям. С этой целью евреев заставляли раскапывать захоронения, таким образом связывая их с убийствами. В первые недели оккупации главные новости в нацистских изданиях были фотографии, которые запечатлели победоносную немецкую армию и полусгнившие трупы с мест эксгумации.

Антиеврейские настроения нагнетались отзываясь о евреях как o чекистах и связывая их с коммунизмом. Доминирующей фразой в нацистской прессе Латвии являлось слово «жидобольшевизм» (латыш. žīdiskais boļševisms). С целью вызвать гнев населения к евреям, траурные объявления о жертвах советских репрессий сопровождались упоминаниями, что в их гибели виновны евреи. Использовались фразы наподобие (см. изображение) «..убит жидами и коммунистами».., «..в чека от рук убийц —жидов умер..». Тем не менее, число когда либо названных конкретных фамилий евреев из аппарата НКВД (Латвийской ССР), не превышало шести, включая А. Новикса, латыша из Резекне.

Роль коллаборационистов

Историки Латвии считают, что сотрудничество жителей Латвии с немецкой оккупационной властью в большой степени было вызвано предшествующей советской оккупацией и надеждой на воссоздание независимой Латвии. При этом особое внимание историками уделяется периоду от момента отхода частей Красной Армии до момента оккупации немецкими войсками.

Члены латвийских националистических организаций, бывшие на нелегальном положении заявили о себе сразу после отхода Красной Армии. Уже летом 1941 года по Латвии прокатились еврейские погромы. Также «одновременно были арестованы сотни представителей национальных меньшинств, особенно евреев, за „симпатии к большевикам“».

Часть историков считает, что в это время существовал вакуум власти, во время которого латышские самозащитники «без присутствия и ведома немцев расстреливали евреев». Так, доктор Арон Шнеер из Института Яд ва-Шем утверждает, что «с первых дней оккупации начался грабеж, издевательства и убийства евреев местными жителями, в основном латышами». Другие полагают, что националисты с самого начала действовали под контролем немецких спецслужб и никакого безвластия не было. По мнению профессора И. Фелдманисa, вторая точка зрения получает всё большее распространение среди историков.

Особую роль в уничтожении евреев Латвии сыграли коллаборационисты из так называемой Команды Арайса, члены радикально-националистической организации «Перконкрустс», а также многие бывшие полицейские, военнослужащие латвийской армии, айзсарги и члены студенческих корпораций.

По мнению историка А. Эзергайлиса, ключевую роль в вовлечении новых участников в расстрельные команды сыграла алчность. В послевоенных свидетельствах, как самая распространённая причина присоединения называлась: «от друга услышал о работе». Никто не свидетельствовал, что делал это потому, что ненавидел евреев. С другой стороны, Эзергайлис приводит также цитаты ряда немецких чиновников, утверждавших, что коллаборационисты массово убивали евреев из ненависти к ним, но отмечает важный фактор немецкого влияния, отражённый прежде всего в докладах Шталекера. Израильский историк Даниэль Романовский пишет, что почти все руководители райотделов коллаборационистской латышской полиции были вовлечены в убийство евреев.

Латвийские историки также отмечают, что существует тенденция связывать преступления Холокоста с Латышским легионом СС. Однако, как пишет тот же Фелдманис, легион был создан в 1943 году, через год после того как почти евреи в Латвии были уже уничтожены. И сам легион в геноциде не участвовал, хотя в его ряды вступили часть тех, кто ранее убивал евреев.

Помощь евреям

На территории Латвии к моменту освобождения её от нацистской оккупации выжило по разным данным от 300 до 1000 евреев. Большинство из них уцелело благодаря помощи других жителей Латвии. Израильский Институт Катастрофы и героизма Яд ва-Шем }на 1 января 2016 года присвоил 135 жителям Латвии звание «праведника народов мира». Это неевреи, спасавшие евреев от нацистского геноцида с риском для себя и своих близких. Самым известным среди латвийских праведников является Жанис Липке, спасший вместе со своей женой Иоганной 56 евреев.

Из известных людей в спасении евреев участвовал актёр Янис Осис, который в своей квартире прятал учёного—медика В. Гольдберга, а также профессор архитектуры (во время оккупации бывшим деканом факультета архитектуры Латвийского университета) Артур Круминьш, семья которого в своей квартире в самом центре Риги с декабря 1941 года до октября 1944 укрывала евреев отца и сына Прессов.

После войны

С 26 января 1946 года в Риге прошёл судебный процесс над рядом немецких военных и полицейских начальников, виновных в массовых убийствах мирного населения СССР. Семь бывших немецких генералов и офицеров: Фридрих Еккельн, Зигфрид Руфф, Албрехт Дижон фон Мотетон, Фридрих Вертер, Бруно Павель, Ганс Кюппель и Александр Беккинг были приговорены к смертной казни и публично повешены в Риге 3 февраля 1946 года.

Ещё один крупный процесс прошёл в Риге в 1961 году. Тогда перед судом предстали 9 членов 18-го полицейского батальона, принимавших участие в массовых убийствах на территории Латвии, Белоруссии и Польши. Пятеро из них были приговорены к расстрелу.

Исследования Холокоста

Первая статья о Холокосте в Латвии была написана латышской писательницей Анной Саксе в декабре 1944 года, ещё во время войны. Первый случай публикации в СССР исследования на эту тему — глава «Гитлеровский оккупационный режим в Латвии» в труде по истории Второй мировой войны была написана историком Эдгаром Блюмфельдом в 1966 году (на русском вышла в 1970). Наконец уже к концу 1980-х годов была опубликована книга американского историка латышского происхождения Андриевса Эзергайлиса.

Эзергайлис разоблачает миф о союзе евреев с большевиками как продукт нацистской пропаганды, которая стремилась представить жестокость советского режима как оправдание для участия латышей в Холокосте.

Реальные научные исследования этой проблемы начались в Латвии после 1998 года Комиссией историков при Президенте Латвийской Республики. Членом комиссии является бывший узник «Рижского гетто» Маргерс Вестерманис.

Ряд выживших в Латвии евреев написали мемуары о тех событиях. Наиболее известными из авторов таких мемуаров являются Макс Кауфман, Фрида Михельсон, Альтер Ритов, Эльмар Ривош, Элла Медалье и Меир Левенштейн.

В современной Латвии

В отличие от других стран, отмечающих память жертв Холокоста 27 января, в Латвии «Днём памяти жертв геноцида еврейского народа» является 4 июля, поскольку в этот день в 1941 году в Латвии произошли массовые погромы. В этот день обычно приспускают государственные флаги, а президент страны принимает участие в траурных мероприятиях в местах массового уничтожения.

В 2004 году Латвия стала второй после Литвы из республик бывшего СССР, вступивших в члены Международной организации по сотрудничеству в увековечивании и изучении Холокоста (ITF).

В 2005 году Латвия принесла официальные извинения жертвам Холокоста. Выступая на мероприятии, посвященном 60-летию освобождения Освенцима, министр иностранных дел Артис Пабрикс выразил сожаление в связи с тем, что «Латвия не смогла уберечь людей, которые погибли на этой земле во время Холокоста». В январе 2007 года Пабрикс поддержал резолюцию Генеральной Ассамблеи ООН об осуждении отрицания Холокоста. А при обсуждении вопроса об уголовных наказаниях за отрицание Холокоста и советской оккупации Пабрикс сказал, что отрицать Холокост может только дурак, но высказался против того, чтобы наказывать людей за их взгляды.

В современной Латвии рассматривается вопрос о возврате еврейской общине утраченного в годы войны имущества, принадлежащего на начало 2011 года государству и местным самоуправлениям, либо денежных компенсаций.

Тем не менее, тема Холокоста остаётся одной из спорных и вызывающих дискуссии в современной Латвии. Главной проблемой национальной памяти в части Холокоста является участие латышей в геноциде евреев. Хотя в самом факте практически никто не сомневается, тем не менее, ведётся дискуссия по вопросам характера и масштаба вовлечения: было оно добровольным и спонтанным или латыши действовали под влиянием и руководством немцев, а также сколько латышей приняло в этом участие.

Известные жертвы

• Семён Дубнов — историк;
• Владимир Минц — врач;
• Сарра Рашина — музыкант;
• Израиль Мойша Килов — раввин.

См. также

• Ягуш, Вальтер

Литература

• Ezergailis A. [gramatas.lndb.lv/periodika2-viewer/view/index-dev.html?lang=de#issue:/g_001_0303033497%7CissueType:B The Holocaust in Latvia, 1941-1944: the missing center]. — Historical Institute of Latvia, 1996. — 465 p. — ISBN 9789984905433.
• Bernhard Press. [books.google.com/books?id=NOvWYblJMSUC The murder of the Jews in Latvia: 1941-1945]. — Northwestern University Press, 2000. — 222 p. — (Jewish lives). — ISBN 9780810117297.
• Бобе М. Евреи в Латвии / М. Баркаган. — Рига: Шамир, 2006. — 438 с. — ISBN 9984-9835-3-6.
• Залманович М. Катастрофа евреев Латвии (обзорная лекция) // М. Баркаган Уничтожение евреев Латвии 1941-1945 : сборник. — Рига: Шамир, 2008. — ISBN 978-9984-9835-6-1.

Мемуары

• Gertrude Schneider, ed., The Unfinished Road: Jewish Survivors of Latvia Look Back (New York: Praeger Publishers, 1991

Ссылки

• [www.rgm.lv/ Музей рижского гетто и Холокоста в Латвии]
• [muse.jhu.edu/journals/holocaust_and_genocide_studies/v017/17.1anders.html Anders, Edward, and Dubrovskis, Juris, «Who Died in the Holocaust? Recovering Names from Official Records», Holocaust and Genocide Studies 17.1 (2003) 114—138]
• Дубровский Ю. [rus.delfi.lv/news/daily/versions/holokost-v-latvijskih-uchebnikah-istorii-opyt-manipulyacii.d?id=9754023 Холокост в латвийских учебниках истории. Опыт манипуляции]. DELFI (8 декабря 2004). Проверено 10 мая 2011. [www.webcitation.org/67ai02oln Архивировано из первоисточника 12 мая 2012].
• [izrus.co.il/diasporaIL/article/2011-11-30/16294.html Кровавый ноябрь: евреи сражались за латышей, латыши их истребили]. izrus.co.il. Проверено 3 декабря 2011.
• Калганов А. [nvo.ng.ru/spforces/2000-05-12/7_2783.html Дело № 2783: Военные преступления не забыты] // Независимое военное обозрение, 12 мая 2000
• [www.lechaim.ru/ARHIV/104/koval.htm Личное свидетельство] // Лехаим, декабрь 2000
• Dribins, Leo. [www.mfa.gov.lv/en/ministry/publications/4299/ The History of the Jewish Community in Latvia] (англ.). Ministry of Foreign Affairs of the Republic of Latvia. Проверено 10 октября 2014.
• [www.mfa.gov.lv/en/policy/information-on-the-history-of-latvia/briefing-papers-of-the-museum-of-the-occupation-of-latvia/the-holocaust-in-german-occupied-latvia The Holocaust in German-Occupied Latvia] (англ.). Ministry of Foreign Affairs of Latvia. Проверено 31 июля 2015.

Отрывок, характеризующий Холокост в Латвии

Все это должно быть исполнено в порядке (le tout se fera avec ordre et methode), сохраняя по возможности войска в резерве.
В императорском лагере, близ Можайска, 6 го сентября, 1812 года».
Диспозиция эта, весьма неясно и спутанно написанная, – ежели позволить себе без религиозного ужаса к гениальности Наполеона относиться к распоряжениям его, – заключала в себе четыре пункта – четыре распоряжения. Ни одно из этих распоряжений не могло быть и не было исполнено.
В диспозиции сказано, первое: чтобы устроенные на выбранном Наполеоном месте батареи с имеющими выравняться с ними орудиями Пернетти и Фуше, всего сто два орудия, открыли огонь и засыпали русские флеши и редут снарядами. Это не могло быть сделано, так как с назначенных Наполеоном мест снаряды не долетали до русских работ, и эти сто два орудия стреляли по пустому до тех пор, пока ближайший начальник, противно приказанию Наполеона, не выдвинул их вперед.
Второе распоряжение состояло в том, чтобы Понятовский, направясь на деревню в лес, обошел левое крыло русских. Это не могло быть и не было сделано потому, что Понятовский, направясь на деревню в лес, встретил там загораживающего ему дорогу Тучкова и не мог обойти и не обошел русской позиции.
Третье распоряжение: Генерал Компан двинется в лес, чтоб овладеть первым укреплением. Дивизия Компана не овладела первым укреплением, а была отбита, потому что, выходя из леса, она должна была строиться под картечным огнем, чего не знал Наполеон.
Четвертое: Вице король овладеет деревнею (Бородиным) и перейдет по своим трем мостам, следуя на одной высоте с дивизиями Марана и Фриана (о которых не сказано: куда и когда они будут двигаться), которые под его предводительством направятся к редуту и войдут в линию с прочими войсками.
Сколько можно понять – если не из бестолкового периода этого, то из тех попыток, которые деланы были вице королем исполнить данные ему приказания, – он должен был двинуться через Бородино слева на редут, дивизии же Морана и Фриана должны были двинуться одновременно с фронта.
Все это, так же как и другие пункты диспозиции, не было и не могло быть исполнено. Пройдя Бородино, вице король был отбит на Колоче и не мог пройти дальше; дивизии же Морана и Фриана не взяли редута, а были отбиты, и редут уже в конце сражения был захвачен кавалерией (вероятно, непредвиденное дело для Наполеона и неслыханное). Итак, ни одно из распоряжений диспозиции не было и не могло быть исполнено. Но в диспозиции сказано, что по вступлении таким образом в бой будут даны приказания, соответственные действиям неприятеля, и потому могло бы казаться, что во время сражения будут сделаны Наполеоном все нужные распоряжения; но этого не было и не могло быть потому, что во все время сражения Наполеон находился так далеко от него, что (как это и оказалось впоследствии) ход сражения ему не мог быть известен и ни одно распоряжение его во время сражения не могло быть исполнено.


Многие историки говорят, что Бородинское сражение не выиграно французами потому, что у Наполеона был насморк, что ежели бы у него не было насморка, то распоряжения его до и во время сражения были бы еще гениальнее, и Россия бы погибла, et la face du monde eut ete changee. [и облик мира изменился бы.] Для историков, признающих то, что Россия образовалась по воле одного человека – Петра Великого, и Франция из республики сложилась в империю, и французские войска пошли в Россию по воле одного человека – Наполеона, такое рассуждение, что Россия осталась могущественна потому, что у Наполеона был большой насморк 26 го числа, такое рассуждение для таких историков неизбежно последовательно.
Ежели от воли Наполеона зависело дать или не дать Бородинское сражение и от его воли зависело сделать такое или другое распоряжение, то очевидно, что насморк, имевший влияние на проявление его воли, мог быть причиной спасения России и что поэтому тот камердинер, который забыл подать Наполеону 24 го числа непромокаемые сапоги, был спасителем России. На этом пути мысли вывод этот несомненен, – так же несомненен, как тот вывод, который, шутя (сам не зная над чем), делал Вольтер, говоря, что Варфоломеевская ночь произошла от расстройства желудка Карла IX. Но для людей, не допускающих того, чтобы Россия образовалась по воле одного человека – Петра I, и чтобы Французская империя сложилась и война с Россией началась по воле одного человека – Наполеона, рассуждение это не только представляется неверным, неразумным, но и противным всему существу человеческому. На вопрос о том, что составляет причину исторических событий, представляется другой ответ, заключающийся в том, что ход мировых событий предопределен свыше, зависит от совпадения всех произволов людей, участвующих в этих событиях, и что влияние Наполеонов на ход этих событий есть только внешнее и фиктивное.
Как ни странно кажется с первого взгляда предположение, что Варфоломеевская ночь, приказанье на которую отдано Карлом IX, произошла не по его воле, а что ему только казалось, что он велел это сделать, и что Бородинское побоище восьмидесяти тысяч человек произошло не по воле Наполеона (несмотря на то, что он отдавал приказания о начале и ходе сражения), а что ему казалось только, что он это велел, – как ни странно кажется это предположение, но человеческое достоинство, говорящее мне, что всякий из нас ежели не больше, то никак не меньше человек, чем великий Наполеон, велит допустить это решение вопроса, и исторические исследования обильно подтверждают это предположение.
В Бородинском сражении Наполеон ни в кого не стрелял и никого не убил. Все это делали солдаты. Стало быть, не он убивал людей.
Солдаты французской армии шли убивать русских солдат в Бородинском сражении не вследствие приказания Наполеона, но по собственному желанию. Вся армия: французы, итальянцы, немцы, поляки – голодные, оборванные и измученные походом, – в виду армии, загораживавшей от них Москву, чувствовали, что le vin est tire et qu'il faut le boire. [вино откупорено и надо выпить его.] Ежели бы Наполеон запретил им теперь драться с русскими, они бы его убили и пошли бы драться с русскими, потому что это было им необходимо.
Когда они слушали приказ Наполеона, представлявшего им за их увечья и смерть в утешение слова потомства о том, что и они были в битве под Москвою, они кричали «Vive l'Empereur!» точно так же, как они кричали «Vive l'Empereur!» при виде изображения мальчика, протыкающего земной шар палочкой от бильбоке; точно так же, как бы они кричали «Vive l'Empereur!» при всякой бессмыслице, которую бы им сказали. Им ничего больше не оставалось делать, как кричать «Vive l'Empereur!» и идти драться, чтобы найти пищу и отдых победителей в Москве. Стало быть, не вследствие приказания Наполеона они убивали себе подобных.
И не Наполеон распоряжался ходом сраженья, потому что из диспозиции его ничего не было исполнено и во время сражения он не знал про то, что происходило впереди его. Стало быть, и то, каким образом эти люди убивали друг друга, происходило не по воле Наполеона, а шло независимо от него, по воле сотен тысяч людей, участвовавших в общем деле. Наполеону казалось только, что все дело происходило по воле его. И потому вопрос о том, был ли или не был у Наполеона насморк, не имеет для истории большего интереса, чем вопрос о насморке последнего фурштатского солдата.
Тем более 26 го августа насморк Наполеона не имел значения, что показания писателей о том, будто вследствие насморка Наполеона его диспозиция и распоряжения во время сражения были не так хороши, как прежние, – совершенно несправедливы.
Выписанная здесь диспозиция нисколько не была хуже, а даже лучше всех прежних диспозиций, по которым выигрывались сражения. Мнимые распоряжения во время сражения были тоже не хуже прежних, а точно такие же, как и всегда. Но диспозиция и распоряжения эти кажутся только хуже прежних потому, что Бородинское сражение было первое, которого не выиграл Наполеон. Все самые прекрасные и глубокомысленные диспозиции и распоряжения кажутся очень дурными, и каждый ученый военный с значительным видом критикует их, когда сражение по ним не выиграно, и самью плохие диспозиции и распоряжения кажутся очень хорошими, и серьезные люди в целых томах доказывают достоинства плохих распоряжений, когда по ним выиграно сражение.
Диспозиция, составленная Вейротером в Аустерлицком сражении, была образец совершенства в сочинениях этого рода, но ее все таки осудили, осудили за ее совершенство, за слишком большую подробность.
Наполеон в Бородинском сражении исполнял свое дело представителя власти так же хорошо, и еще лучше, чем в других сражениях. Он не сделал ничего вредного для хода сражения; он склонялся на мнения более благоразумные; он не путал, не противоречил сам себе, не испугался и не убежал с поля сражения, а с своим большим тактом и опытом войны спокойно и достойно исполнял свою роль кажущегося начальствованья.


Вернувшись после второй озабоченной поездки по линии, Наполеон сказал:
– Шахматы поставлены, игра начнется завтра.
Велев подать себе пуншу и призвав Боссе, он начал с ним разговор о Париже, о некоторых изменениях, которые он намерен был сделать в maison de l'imperatrice [в придворном штате императрицы], удивляя префекта своею памятливостью ко всем мелким подробностям придворных отношений.
Он интересовался пустяками, шутил о любви к путешествиям Боссе и небрежно болтал так, как это делает знаменитый, уверенный и знающий свое дело оператор, в то время как он засучивает рукава и надевает фартук, а больного привязывают к койке: «Дело все в моих руках и в голове, ясно и определенно. Когда надо будет приступить к делу, я сделаю его, как никто другой, а теперь могу шутить, и чем больше я шучу и спокоен, тем больше вы должны быть уверены, спокойны и удивлены моему гению».
Окончив свой второй стакан пунша, Наполеон пошел отдохнуть пред серьезным делом, которое, как ему казалось, предстояло ему назавтра.
Он так интересовался этим предстоящим ему делом, что не мог спать и, несмотря на усилившийся от вечерней сырости насморк, в три часа ночи, громко сморкаясь, вышел в большое отделение палатки. Он спросил о том, не ушли ли русские? Ему отвечали, что неприятельские огни всё на тех же местах. Он одобрительно кивнул головой.
Дежурный адъютант вошел в палатку.
– Eh bien, Rapp, croyez vous, que nous ferons do bonnes affaires aujourd'hui? [Ну, Рапп, как вы думаете: хороши ли будут нынче наши дела?] – обратился он к нему.
– Sans aucun doute, Sire, [Без всякого сомнения, государь,] – отвечал Рапп.
Наполеон посмотрел на него.
– Vous rappelez vous, Sire, ce que vous m'avez fait l'honneur de dire a Smolensk, – сказал Рапп, – le vin est tire, il faut le boire. [Вы помните ли, сударь, те слова, которые вы изволили сказать мне в Смоленске, вино откупорено, надо его пить.]
Наполеон нахмурился и долго молча сидел, опустив голову на руку.
– Cette pauvre armee, – сказал он вдруг, – elle a bien diminue depuis Smolensk. La fortune est une franche courtisane, Rapp; je le disais toujours, et je commence a l'eprouver. Mais la garde, Rapp, la garde est intacte? [Бедная армия! она очень уменьшилась от Смоленска. Фортуна настоящая распутница, Рапп. Я всегда это говорил и начинаю испытывать. Но гвардия, Рапп, гвардия цела?] – вопросительно сказал он.
– Oui, Sire, [Да, государь.] – отвечал Рапп.
Наполеон взял пастильку, положил ее в рот и посмотрел на часы. Спать ему не хотелось, до утра было еще далеко; а чтобы убить время, распоряжений никаких нельзя уже было делать, потому что все были сделаны и приводились теперь в исполнение.
– A t on distribue les biscuits et le riz aux regiments de la garde? [Роздали ли сухари и рис гвардейцам?] – строго спросил Наполеон.
– Oui, Sire. [Да, государь.]
– Mais le riz? [Но рис?]
Рапп отвечал, что он передал приказанья государя о рисе, но Наполеон недовольно покачал головой, как будто он не верил, чтобы приказание его было исполнено. Слуга вошел с пуншем. Наполеон велел подать другой стакан Раппу и молча отпивал глотки из своего.
– У меня нет ни вкуса, ни обоняния, – сказал он, принюхиваясь к стакану. – Этот насморк надоел мне. Они толкуют про медицину. Какая медицина, когда они не могут вылечить насморка? Корвизар дал мне эти пастильки, но они ничего не помогают. Что они могут лечить? Лечить нельзя. Notre corps est une machine a vivre. Il est organise pour cela, c'est sa nature; laissez y la vie a son aise, qu'elle s'y defende elle meme: elle fera plus que si vous la paralysiez en l'encombrant de remedes. Notre corps est comme une montre parfaite qui doit aller un certain temps; l'horloger n'a pas la faculte de l'ouvrir, il ne peut la manier qu'a tatons et les yeux bandes. Notre corps est une machine a vivre, voila tout. [Наше тело есть машина для жизни. Оно для этого устроено. Оставьте в нем жизнь в покое, пускай она сама защищается, она больше сделает одна, чем когда вы ей будете мешать лекарствами. Наше тело подобно часам, которые должны идти известное время; часовщик не может открыть их и только ощупью и с завязанными глазами может управлять ими. Наше тело есть машина для жизни. Вот и все.] – И как будто вступив на путь определений, definitions, которые любил Наполеон, он неожиданно сделал новое определение. – Вы знаете ли, Рапп, что такое военное искусство? – спросил он. – Искусство быть сильнее неприятеля в известный момент. Voila tout. [Вот и все.]
Рапп ничего не ответил.
– Demainnous allons avoir affaire a Koutouzoff! [Завтра мы будем иметь дело с Кутузовым!] – сказал Наполеон. – Посмотрим! Помните, в Браунау он командовал армией и ни разу в три недели не сел на лошадь, чтобы осмотреть укрепления. Посмотрим!
Он поглядел на часы. Было еще только четыре часа. Спать не хотелось, пунш был допит, и делать все таки было нечего. Он встал, прошелся взад и вперед, надел теплый сюртук и шляпу и вышел из палатки. Ночь была темная и сырая; чуть слышная сырость падала сверху. Костры не ярко горели вблизи, во французской гвардии, и далеко сквозь дым блестели по русской линии. Везде было тихо, и ясно слышались шорох и топот начавшегося уже движения французских войск для занятия позиции.
Наполеон прошелся перед палаткой, посмотрел на огни, прислушался к топоту и, проходя мимо высокого гвардейца в мохнатой шапке, стоявшего часовым у его палатки и, как черный столб, вытянувшегося при появлении императора, остановился против него.
– С которого года в службе? – спросил он с той привычной аффектацией грубой и ласковой воинственности, с которой он всегда обращался с солдатами. Солдат отвечал ему.
– Ah! un des vieux! [А! из стариков!] Получили рис в полк?
– Получили, ваше величество.
Наполеон кивнул головой и отошел от него.

В половине шестого Наполеон верхом ехал к деревне Шевардину.
Начинало светать, небо расчистило, только одна туча лежала на востоке. Покинутые костры догорали в слабом свете утра.
Вправо раздался густой одинокий пушечный выстрел, пронесся и замер среди общей тишины. Прошло несколько минут. Раздался второй, третий выстрел, заколебался воздух; четвертый, пятый раздались близко и торжественно где то справа.
Еще не отзвучали первые выстрелы, как раздались еще другие, еще и еще, сливаясь и перебивая один другой.
Наполеон подъехал со свитой к Шевардинскому редуту и слез с лошади. Игра началась.


Вернувшись от князя Андрея в Горки, Пьер, приказав берейтору приготовить лошадей и рано утром разбудить его, тотчас же заснул за перегородкой, в уголке, который Борис уступил ему.
Когда Пьер совсем очнулся на другое утро, в избе уже никого не было. Стекла дребезжали в маленьких окнах. Берейтор стоял, расталкивая его.
– Ваше сиятельство, ваше сиятельство, ваше сиятельство… – упорно, не глядя на Пьера и, видимо, потеряв надежду разбудить его, раскачивая его за плечо, приговаривал берейтор.
– Что? Началось? Пора? – заговорил Пьер, проснувшись.
– Изволите слышать пальбу, – сказал берейтор, отставной солдат, – уже все господа повышли, сами светлейшие давно проехали.
Пьер поспешно оделся и выбежал на крыльцо. На дворе было ясно, свежо, росисто и весело. Солнце, только что вырвавшись из за тучи, заслонявшей его, брызнуло до половины переломленными тучей лучами через крыши противоположной улицы, на покрытую росой пыль дороги, на стены домов, на окна забора и на лошадей Пьера, стоявших у избы. Гул пушек яснее слышался на дворе. По улице прорысил адъютант с казаком.
– Пора, граф, пора! – прокричал адъютант.
Приказав вести за собой лошадь, Пьер пошел по улице к кургану, с которого он вчера смотрел на поле сражения. На кургане этом была толпа военных, и слышался французский говор штабных, и виднелась седая голова Кутузова с его белой с красным околышем фуражкой и седым затылком, утонувшим в плечи. Кутузов смотрел в трубу вперед по большой дороге.
Войдя по ступенькам входа на курган, Пьер взглянул впереди себя и замер от восхищенья перед красотою зрелища. Это была та же панорама, которою он любовался вчера с этого кургана; но теперь вся эта местность была покрыта войсками и дымами выстрелов, и косые лучи яркого солнца, поднимавшегося сзади, левее Пьера, кидали на нее в чистом утреннем воздухе пронизывающий с золотым и розовым оттенком свет и темные, длинные тени. Дальние леса, заканчивающие панораму, точно высеченные из какого то драгоценного желто зеленого камня, виднелись своей изогнутой чертой вершин на горизонте, и между ними за Валуевым прорезывалась большая Смоленская дорога, вся покрытая войсками. Ближе блестели золотые поля и перелески. Везде – спереди, справа и слева – виднелись войска. Все это было оживленно, величественно и неожиданно; но то, что более всего поразило Пьера, – это был вид самого поля сражения, Бородина и лощины над Колочею по обеим сторонам ее.
Над Колочею, в Бородине и по обеим сторонам его, особенно влево, там, где в болотистых берегах Во йна впадает в Колочу, стоял тот туман, который тает, расплывается и просвечивает при выходе яркого солнца и волшебно окрашивает и очерчивает все виднеющееся сквозь него. К этому туману присоединялся дым выстрелов, и по этому туману и дыму везде блестели молнии утреннего света – то по воде, то по росе, то по штыкам войск, толпившихся по берегам и в Бородине. Сквозь туман этот виднелась белая церковь, кое где крыши изб Бородина, кое где сплошные массы солдат, кое где зеленые ящики, пушки. И все это двигалось или казалось движущимся, потому что туман и дым тянулись по всему этому пространству. Как в этой местности низов около Бородина, покрытых туманом, так и вне его, выше и особенно левее по всей линии, по лесам, по полям, в низах, на вершинах возвышений, зарождались беспрестанно сами собой, из ничего, пушечные, то одинокие, то гуртовые, то редкие, то частые клубы дымов, которые, распухая, разрастаясь, клубясь, сливаясь, виднелись по всему этому пространству.
Эти дымы выстрелов и, странно сказать, звуки их производили главную красоту зрелища.
Пуфф! – вдруг виднелся круглый, плотный, играющий лиловым, серым и молочно белым цветами дым, и бумм! – раздавался через секунду звук этого дыма.
«Пуф пуф» – поднимались два дыма, толкаясь и сливаясь; и «бум бум» – подтверждали звуки то, что видел глаз.
Пьер оглядывался на первый дым, который он оставил округлым плотным мячиком, и уже на месте его были шары дыма, тянущегося в сторону, и пуф… (с остановкой) пуф пуф – зарождались еще три, еще четыре, и на каждый, с теми же расстановками, бум… бум бум бум – отвечали красивые, твердые, верные звуки. Казалось то, что дымы эти бежали, то, что они стояли, и мимо них бежали леса, поля и блестящие штыки. С левой стороны, по полям и кустам, беспрестанно зарождались эти большие дымы с своими торжественными отголосками, и ближе еще, по низам и лесам, вспыхивали маленькие, не успевавшие округляться дымки ружей и точно так же давали свои маленькие отголоски. Трах та та тах – трещали ружья хотя и часто, но неправильно и бедно в сравнении с орудийными выстрелами.
Пьеру захотелось быть там, где были эти дымы, эти блестящие штыки и пушки, это движение, эти звуки. Он оглянулся на Кутузова и на его свиту, чтобы сверить свое впечатление с другими. Все точно так же, как и он, и, как ему казалось, с тем же чувством смотрели вперед, на поле сражения. На всех лицах светилась теперь та скрытая теплота (chaleur latente) чувства, которое Пьер замечал вчера и которое он понял совершенно после своего разговора с князем Андреем.
– Поезжай, голубчик, поезжай, Христос с тобой, – говорил Кутузов, не спуская глаз с поля сражения, генералу, стоявшему подле него.
Выслушав приказание, генерал этот прошел мимо Пьера, к сходу с кургана.
– К переправе! – холодно и строго сказал генерал в ответ на вопрос одного из штабных, куда он едет. «И я, и я», – подумал Пьер и пошел по направлению за генералом.
Генерал садился на лошадь, которую подал ему казак. Пьер подошел к своему берейтору, державшему лошадей. Спросив, которая посмирнее, Пьер взлез на лошадь, схватился за гриву, прижал каблуки вывернутых ног к животу лошади и, чувствуя, что очки его спадают и что он не в силах отвести рук от гривы и поводьев, поскакал за генералом, возбуждая улыбки штабных, с кургана смотревших на него.


Генерал, за которым скакал Пьер, спустившись под гору, круто повернул влево, и Пьер, потеряв его из вида, вскакал в ряды пехотных солдат, шедших впереди его. Он пытался выехать из них то вправо, то влево; но везде были солдаты, с одинаково озабоченными лицами, занятыми каким то невидным, но, очевидно, важным делом. Все с одинаково недовольно вопросительным взглядом смотрели на этого толстого человека в белой шляпе, неизвестно для чего топчущего их своею лошадью.
– Чего ездит посерёд батальона! – крикнул на него один. Другой толконул прикладом его лошадь, и Пьер, прижавшись к луке и едва удерживая шарахнувшуюся лошадь, выскакал вперед солдат, где было просторнее.
Впереди его был мост, а у моста, стреляя, стояли другие солдаты. Пьер подъехал к ним. Сам того не зная, Пьер заехал к мосту через Колочу, который был между Горками и Бородиным и который в первом действии сражения (заняв Бородино) атаковали французы. Пьер видел, что впереди его был мост и что с обеих сторон моста и на лугу, в тех рядах лежащего сена, которые он заметил вчера, в дыму что то делали солдаты; но, несмотря на неумолкающую стрельбу, происходившую в этом месте, он никак не думал, что тут то и было поле сражения. Он не слыхал звуков пуль, визжавших со всех сторон, и снарядов, перелетавших через него, не видал неприятеля, бывшего на той стороне реки, и долго не видал убитых и раненых, хотя многие падали недалеко от него. С улыбкой, не сходившей с его лица, он оглядывался вокруг себя.
– Что ездит этот перед линией? – опять крикнул на него кто то.
– Влево, вправо возьми, – кричали ему. Пьер взял вправо и неожиданно съехался с знакомым ему адъютантом генерала Раевского. Адъютант этот сердито взглянул на Пьера, очевидно, сбираясь тоже крикнуть на него, но, узнав его, кивнул ему головой.
– Вы как тут? – проговорил он и поскакал дальше.
Пьер, чувствуя себя не на своем месте и без дела, боясь опять помешать кому нибудь, поскакал за адъютантом.
– Это здесь, что же? Можно мне с вами? – спрашивал он.
– Сейчас, сейчас, – отвечал адъютант и, подскакав к толстому полковнику, стоявшему на лугу, что то передал ему и тогда уже обратился к Пьеру.
– Вы зачем сюда попали, граф? – сказал он ему с улыбкой. – Все любопытствуете?
– Да, да, – сказал Пьер. Но адъютант, повернув лошадь, ехал дальше.
– Здесь то слава богу, – сказал адъютант, – но на левом фланге у Багратиона ужасная жарня идет.
– Неужели? – спросил Пьер. – Это где же?
– Да вот поедемте со мной на курган, от нас видно. А у нас на батарее еще сносно, – сказал адъютант. – Что ж, едете?
– Да, я с вами, – сказал Пьер, глядя вокруг себя и отыскивая глазами своего берейтора. Тут только в первый раз Пьер увидал раненых, бредущих пешком и несомых на носилках. На том самом лужке с пахучими рядами сена, по которому он проезжал вчера, поперек рядов, неловко подвернув голову, неподвижно лежал один солдат с свалившимся кивером. – А этого отчего не подняли? – начал было Пьер; но, увидав строгое лицо адъютанта, оглянувшегося в ту же сторону, он замолчал.
Пьер не нашел своего берейтора и вместе с адъютантом низом поехал по лощине к кургану Раевского. Лошадь Пьера отставала от адъютанта и равномерно встряхивала его.
– Вы, видно, не привыкли верхом ездить, граф? – спросил адъютант.
– Нет, ничего, но что то она прыгает очень, – с недоуменьем сказал Пьер.
– Ээ!.. да она ранена, – сказал адъютант, – правая передняя, выше колена. Пуля, должно быть. Поздравляю, граф, – сказал он, – le bapteme de feu [крещение огнем].
Проехав в дыму по шестому корпусу, позади артиллерии, которая, выдвинутая вперед, стреляла, оглушая своими выстрелами, они приехали к небольшому лесу. В лесу было прохладно, тихо и пахло осенью. Пьер и адъютант слезли с лошадей и пешком вошли на гору.
– Здесь генерал? – спросил адъютант, подходя к кургану.
– Сейчас были, поехали сюда, – указывая вправо, отвечали ему.
Адъютант оглянулся на Пьера, как бы не зная, что ему теперь с ним делать.
– Не беспокойтесь, – сказал Пьер. – Я пойду на курган, можно?
– Да пойдите, оттуда все видно и не так опасно. А я заеду за вами.
Пьер пошел на батарею, и адъютант поехал дальше. Больше они не видались, и уже гораздо после Пьер узнал, что этому адъютанту в этот день оторвало руку.
Курган, на который вошел Пьер, был то знаменитое (потом известное у русских под именем курганной батареи, или батареи Раевского, а у французов под именем la grande redoute, la fatale redoute, la redoute du centre [большого редута, рокового редута, центрального редута] место, вокруг которого положены десятки тысяч людей и которое французы считали важнейшим пунктом позиции.
Редут этот состоял из кургана, на котором с трех сторон были выкопаны канавы. В окопанном канавами место стояли десять стрелявших пушек, высунутых в отверстие валов.
В линию с курганом стояли с обеих сторон пушки, тоже беспрестанно стрелявшие. Немного позади пушек стояли пехотные войска. Входя на этот курган, Пьер никак не думал, что это окопанное небольшими канавами место, на котором стояло и стреляло несколько пушек, было самое важное место в сражении.
Пьеру, напротив, казалось, что это место (именно потому, что он находился на нем) было одно из самых незначительных мест сражения.
Войдя на курган, Пьер сел в конце канавы, окружающей батарею, и с бессознательно радостной улыбкой смотрел на то, что делалось вокруг него. Изредка Пьер все с той же улыбкой вставал и, стараясь не помешать солдатам, заряжавшим и накатывавшим орудия, беспрестанно пробегавшим мимо него с сумками и зарядами, прохаживался по батарее. Пушки с этой батареи беспрестанно одна за другой стреляли, оглушая своими звуками и застилая всю окрестность пороховым дымом.
В противность той жуткости, которая чувствовалась между пехотными солдатами прикрытия, здесь, на батарее, где небольшое количество людей, занятых делом, бело ограничено, отделено от других канавой, – здесь чувствовалось одинаковое и общее всем, как бы семейное оживление.
Появление невоенной фигуры Пьера в белой шляпе сначала неприятно поразило этих людей. Солдаты, проходя мимо его, удивленно и даже испуганно косились на его фигуру. Старший артиллерийский офицер, высокий, с длинными ногами, рябой человек, как будто для того, чтобы посмотреть на действие крайнего орудия, подошел к Пьеру и любопытно посмотрел на него.
Молоденький круглолицый офицерик, еще совершенный ребенок, очевидно, только что выпущенный из корпуса, распоряжаясь весьма старательно порученными ему двумя пушками, строго обратился к Пьеру.
– Господин, позвольте вас попросить с дороги, – сказал он ему, – здесь нельзя.
Солдаты неодобрительно покачивали головами, глядя на Пьера. Но когда все убедились, что этот человек в белой шляпе не только не делал ничего дурного, но или смирно сидел на откосе вала, или с робкой улыбкой, учтиво сторонясь перед солдатами, прохаживался по батарее под выстрелами так же спокойно, как по бульвару, тогда понемногу чувство недоброжелательного недоуменья к нему стало переходить в ласковое и шутливое участие, подобное тому, которое солдаты имеют к своим животным: собакам, петухам, козлам и вообще животным, живущим при воинских командах. Солдаты эти сейчас же мысленно приняли Пьера в свою семью, присвоили себе и дали ему прозвище. «Наш барин» прозвали его и про него ласково смеялись между собой.
Одно ядро взрыло землю в двух шагах от Пьера. Он, обчищая взбрызнутую ядром землю с платья, с улыбкой оглянулся вокруг себя.
– И как это вы не боитесь, барин, право! – обратился к Пьеру краснорожий широкий солдат, оскаливая крепкие белые зубы.
– А ты разве боишься? – спросил Пьер.
– А то как же? – отвечал солдат. – Ведь она не помилует. Она шмякнет, так кишки вон. Нельзя не бояться, – сказал он, смеясь.
Несколько солдат с веселыми и ласковыми лицами остановились подле Пьера. Они как будто не ожидали того, чтобы он говорил, как все, и это открытие обрадовало их.
– Наше дело солдатское. А вот барин, так удивительно. Вот так барин!
– По местам! – крикнул молоденький офицер на собравшихся вокруг Пьера солдат. Молоденький офицер этот, видимо, исполнял свою должность в первый или во второй раз и потому с особенной отчетливостью и форменностью обращался и с солдатами и с начальником.
Перекатная пальба пушек и ружей усиливалась по всему полю, в особенности влево, там, где были флеши Багратиона, но из за дыма выстрелов с того места, где был Пьер, нельзя было почти ничего видеть. Притом, наблюдения за тем, как бы семейным (отделенным от всех других) кружком людей, находившихся на батарее, поглощали все внимание Пьера. Первое его бессознательно радостное возбуждение, произведенное видом и звуками поля сражения, заменилось теперь, в особенности после вида этого одиноко лежащего солдата на лугу, другим чувством. Сидя теперь на откосе канавы, он наблюдал окружавшие его лица.
К десяти часам уже человек двадцать унесли с батареи; два орудия были разбиты, чаще и чаще на батарею попадали снаряды и залетали, жужжа и свистя, дальние пули. Но люди, бывшие на батарее, как будто не замечали этого; со всех сторон слышался веселый говор и шутки.