Хомутов, Михаил Григорьевич

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Михаил Григорьевич Хомутов
Дата рождения

4 июля 1795(1795-07-04)

Место рождения

село Нижний Белоомут

Дата смерти

7 июля 1864(1864-07-07) (69 лет)

Место смерти

Санкт-Петербург

Принадлежность

Российская империя Российская империя

Род войск

кавалерия, казачьи войска

Годы службы

1844—1864

Звание

полный генерал

Командовал

Санкт-Петербургский уланский полк,
Донское казачье войско

Сражения/войны

Отечественная война 1812 года,
Заграничные походы 1813 и 1814 гг.,
Русско-турецкая война 1828—1829

Михаи́л Григо́рьевич Хомуто́в (1795—1864) — генерал от кавалерии и генерал-адъютант русской императорской армии, наказной атаман Донского казачьего войска (1848—1862).





Биография

Родился 4 июля 1795 года в селе Нижний Белоомут, недалеко от города Зарайска. Его родители — Григорий Аполлонович Хомутов (1754—1836, генерал-лейтенант, сенатор) и Екатерина Михайловна урождённая Похвиснева (1763—1824).

Воспитывался в Пажеском корпусе и 27 августа 1812 г. выпущен корнетом в Лейб-гвардии Гусарский полк, в рядах которого участвовал во многих главнейших сражениях Отечественной войны 1812 г.: при Малоярославце, Вязьме, Дорогобуже, Красном (19 декабря 1812 г. награждён за отличие золотой саблей с надписью «За храбрость».

В заграничных походах 1813 и 1814 гг. находился в сражениях при Лютцене (за отличие 20 апреля произведён в поручики и удостоен ордена св. Анны 4-й степени), Бауцене, Пирне, Кульме (20 августа 1813 г. за отличие получил орден св. Владимира 4-й степени с бантом), Лейпциге, Монмирале.

По окончании Наполеоновских войн Хомутов последовательно получил чины штабс-ротмистра (6 августа 1816 г.), ротмистра (2 апреля 1819 г.), полковника (20 февраля 1823 г.) и 19 марта 1826 г. назначен командиром Санкт-Петербургского уланского полка, с которым находился в Турецкой кампании 1828 и 1829 гг. и участвовал в осаде и взятии Силистрии (20 февраля 1829 г. за отличие получил орден св. Владимира 3-й степени), блокаде Шумлы (29 мая за отличие был удостоен ордена св. Анны 2-й степени с императорской короной), сражениях при Кулевчи и Сливно, занятии Адрианополя. За отличия в сражениях этой кампании он в числе прочих наград был пожалован 22 сентября 1829 г. в генерал-майоры, а за человеколюбие, выказанное по отношению к бедным румелийским семействам при переселении их в Россию, удостоен Высочайшего благоволения.

С 1829 по 1838 г. Хомутов последовательно состоял при начальнике 5-й уланской дивизии, командиром 1-й бригады 4-й уланской дивизии, 6-й уланской дивизии и, наконец, командиром одновременно Лейб-гвардии Гусарского Его Величества полка (с 23 сентября 1833 г.) и 2-й бригады 1-й гвардейской легкой кавалерийской дивизии (с 27 октября); 6 декабря 1833 получил орден св. Станислава 1-й степени, 1 декабря 1835 г. — орден св. Георгия 4-й степени за выслугу 25 лет в офицерских чинах и 6 декабря того же года — орден св. Анны 1-й степени с императорской короной.

Хомутов на Дону

В 1839 г. Хомутов был назначен начальником штаба войска Донского, 6 декабря 1840 г., произведён в генерал-лейтенанты. Неутомимо трудясь в течение восьми лет на пользу вверенного его управлению войска и награждённый орденами св. Владимира 2-й степени (17 мая 1845 г., «за труды по должности начальника штаба и в различных комиссиях и комитетах») и Белого Орла (2 мая 1848 г., «за формирование донских казачьих полков, назначенных на западную границу»), Хомутов, как видно из Высочайшего рескрипта, данного на его имя 3 июля 1848 г., был назначен исправляющим должность наказного атамана войска Донского, а через несколько месяцев утверждён в этой должности, причём оказался первым атаманом не донского происхождения.

Награждённый 6 декабря 1850 г. орденом св. Александра Невского (алмазные знаки к этому ордену были вручены 26 августа 1854 г.) и произведённый 26 ноября 1852 г. в генералы от кавалерии, а 6 декабря 1854 г. в генерал-адъютанты, Хомутов оставался в занимаемой им должности до 1862 г., когда последовало его назначение членом Государственного совета, с увольнением от должности наказнаго атамана.

В продолжение 23 лет, проведенных на Дону, Хомутов был также награждён орденами св. Владимира 1-й степени (8 сентября 1859 г.) и св. Андрея Первозванного (при назначении в Государственный совет 27 августа 1862 г.) и сделал очень много для экономической и особенно для интеллектуальной жизни этой области: он исходатайствовал сравнение донских офицеров в содержании с офицерами легкой регулярной кавалерии; значительно расширил курс преподавания в Новочеркасской гимназии, уравнял её в правах с губернскими гимназиями и учредил при ней особое отделение восточных языков; основал большое число мужских и женских станичных училищ, в окружной станице Усть-Медведицкой — гимназию, а в Новочеркасске — институт благородных девиц и областную женскую гимназию.

Хомутов также улучшил пути сообщения в области Войска Донского, соорудил каменную Аксайско-Ольгинскую дамбу длиной в 8 верст, построил железную дорогу от Грушевских каменноугольных копей до Аксайской пристани на р. Дону, соорудил несколько церквей и много содействовал благоустройству Новочеркасска, где по его почину были построены дворец и несколько значимых общественных зданий, разведён большой городской сад и устроен водопровод; при этом все почти сооружения произведены были на войсковой капитал, накопившийся за годы управления Хомутова.

Умер в Санкт-Петербурге 7 июля 1864 г., похоронен в Фёдоровской церкви Александро-Невской лавры.

Награды

Источники

Предшественник:
Власов, Максим Григорьевич
наказной атаман Войска Донского
18481862
Преемник:
Граббе, Павел Христофорович

Напишите отзыв о статье "Хомутов, Михаил Григорьевич"

Отрывок, характеризующий Хомутов, Михаил Григорьевич

– Comment dites vous? [Как вы говорите?] – недоверчиво и быстро переспросил капитан.
– Unterkunft, – повторил Пьер.
– Onterkoff, – сказал капитан и несколько секунд смеющимися глазами смотрел на Пьера. – Les Allemands sont de fieres betes. N'est ce pas, monsieur Pierre? [Экие дурни эти немцы. Не правда ли, мосье Пьер?] – заключил он.
– Eh bien, encore une bouteille de ce Bordeau Moscovite, n'est ce pas? Morel, va nous chauffer encore une pelilo bouteille. Morel! [Ну, еще бутылочку этого московского Бордо, не правда ли? Морель согреет нам еще бутылочку. Морель!] – весело крикнул капитан.
Морель подал свечи и бутылку вина. Капитан посмотрел на Пьера при освещении, и его, видимо, поразило расстроенное лицо его собеседника. Рамбаль с искренним огорчением и участием в лице подошел к Пьеру и нагнулся над ним.
– Eh bien, nous sommes tristes, [Что же это, мы грустны?] – сказал он, трогая Пьера за руку. – Vous aurai je fait de la peine? Non, vrai, avez vous quelque chose contre moi, – переспрашивал он. – Peut etre rapport a la situation? [Может, я огорчил вас? Нет, в самом деле, не имеете ли вы что нибудь против меня? Может быть, касательно положения?]
Пьер ничего не отвечал, но ласково смотрел в глаза французу. Это выражение участия было приятно ему.
– Parole d'honneur, sans parler de ce que je vous dois, j'ai de l'amitie pour vous. Puis je faire quelque chose pour vous? Disposez de moi. C'est a la vie et a la mort. C'est la main sur le c?ur que je vous le dis, [Честное слово, не говоря уже про то, чем я вам обязан, я чувствую к вам дружбу. Не могу ли я сделать для вас что нибудь? Располагайте мною. Это на жизнь и на смерть. Я говорю вам это, кладя руку на сердце,] – сказал он, ударяя себя в грудь.
– Merci, – сказал Пьер. Капитан посмотрел пристально на Пьера так же, как он смотрел, когда узнал, как убежище называлось по немецки, и лицо его вдруг просияло.
– Ah! dans ce cas je bois a notre amitie! [А, в таком случае пью за вашу дружбу!] – весело крикнул он, наливая два стакана вина. Пьер взял налитой стакан и выпил его. Рамбаль выпил свой, пожал еще раз руку Пьера и в задумчиво меланхолической позе облокотился на стол.
– Oui, mon cher ami, voila les caprices de la fortune, – начал он. – Qui m'aurait dit que je serai soldat et capitaine de dragons au service de Bonaparte, comme nous l'appellions jadis. Et cependant me voila a Moscou avec lui. Il faut vous dire, mon cher, – продолжал он грустным я мерным голосом человека, который сбирается рассказывать длинную историю, – que notre nom est l'un des plus anciens de la France. [Да, мой друг, вот колесо фортуны. Кто сказал бы мне, что я буду солдатом и капитаном драгунов на службе у Бонапарта, как мы его, бывало, называли. Однако же вот я в Москве с ним. Надо вам сказать, мой милый… что имя наше одно из самых древних во Франции.]
И с легкой и наивной откровенностью француза капитан рассказал Пьеру историю своих предков, свое детство, отрочество и возмужалость, все свои родственныеимущественные, семейные отношения. «Ma pauvre mere [„Моя бедная мать“.] играла, разумеется, важную роль в этом рассказе.
– Mais tout ca ce n'est que la mise en scene de la vie, le fond c'est l'amour? L'amour! N'est ce pas, monsieur; Pierre? – сказал он, оживляясь. – Encore un verre. [Но все это есть только вступление в жизнь, сущность же ее – это любовь. Любовь! Не правда ли, мосье Пьер? Еще стаканчик.]
Пьер опять выпил и налил себе третий.
– Oh! les femmes, les femmes! [О! женщины, женщины!] – и капитан, замаслившимися глазами глядя на Пьера, начал говорить о любви и о своих любовных похождениях. Их было очень много, чему легко было поверить, глядя на самодовольное, красивое лицо офицера и на восторженное оживление, с которым он говорил о женщинах. Несмотря на то, что все любовные истории Рамбаля имели тот характер пакостности, в котором французы видят исключительную прелесть и поэзию любви, капитан рассказывал свои истории с таким искренним убеждением, что он один испытал и познал все прелести любви, и так заманчиво описывал женщин, что Пьер с любопытством слушал его.
Очевидно было, что l'amour, которую так любил француз, была ни та низшего и простого рода любовь, которую Пьер испытывал когда то к своей жене, ни та раздуваемая им самим романтическая любовь, которую он испытывал к Наташе (оба рода этой любви Рамбаль одинаково презирал – одна была l'amour des charretiers, другая l'amour des nigauds) [любовь извозчиков, другая – любовь дурней.]; l'amour, которой поклонялся француз, заключалась преимущественно в неестественности отношений к женщине и в комбинация уродливостей, которые придавали главную прелесть чувству.
Так капитан рассказал трогательную историю своей любви к одной обворожительной тридцатипятилетней маркизе и в одно и то же время к прелестному невинному, семнадцатилетнему ребенку, дочери обворожительной маркизы. Борьба великодушия между матерью и дочерью, окончившаяся тем, что мать, жертвуя собой, предложила свою дочь в жены своему любовнику, еще и теперь, хотя уж давно прошедшее воспоминание, волновала капитана. Потом он рассказал один эпизод, в котором муж играл роль любовника, а он (любовник) роль мужа, и несколько комических эпизодов из souvenirs d'Allemagne, где asile значит Unterkunft, где les maris mangent de la choux croute и где les jeunes filles sont trop blondes. [воспоминаний о Германии, где мужья едят капустный суп и где молодые девушки слишком белокуры.]
Наконец последний эпизод в Польше, еще свежий в памяти капитана, который он рассказывал с быстрыми жестами и разгоревшимся лицом, состоял в том, что он спас жизнь одному поляку (вообще в рассказах капитана эпизод спасения жизни встречался беспрестанно) и поляк этот вверил ему свою обворожительную жену (Parisienne de c?ur [парижанку сердцем]), в то время как сам поступил во французскую службу. Капитан был счастлив, обворожительная полька хотела бежать с ним; но, движимый великодушием, капитан возвратил мужу жену, при этом сказав ему: «Je vous ai sauve la vie et je sauve votre honneur!» [Я спас вашу жизнь и спасаю вашу честь!] Повторив эти слова, капитан протер глаза и встряхнулся, как бы отгоняя от себя охватившую его слабость при этом трогательном воспоминании.
Слушая рассказы капитана, как это часто бывает в позднюю вечернюю пору и под влиянием вина, Пьер следил за всем тем, что говорил капитан, понимал все и вместе с тем следил за рядом личных воспоминаний, вдруг почему то представших его воображению. Когда он слушал эти рассказы любви, его собственная любовь к Наташе неожиданно вдруг вспомнилась ему, и, перебирая в своем воображении картины этой любви, он мысленно сравнивал их с рассказами Рамбаля. Следя за рассказом о борьбе долга с любовью, Пьер видел пред собою все малейшие подробности своей последней встречи с предметом своей любви у Сухаревой башни. Тогда эта встреча не произвела на него влияния; он даже ни разу не вспомнил о ней. Но теперь ему казалось, что встреча эта имела что то очень значительное и поэтическое.
«Петр Кирилыч, идите сюда, я узнала», – слышал он теперь сказанные сю слова, видел пред собой ее глаза, улыбку, дорожный чепчик, выбившуюся прядь волос… и что то трогательное, умиляющее представлялось ему во всем этом.
Окончив свой рассказ об обворожительной польке, капитан обратился к Пьеру с вопросом, испытывал ли он подобное чувство самопожертвования для любви и зависти к законному мужу.
Вызванный этим вопросом, Пьер поднял голову и почувствовал необходимость высказать занимавшие его мысли; он стал объяснять, как он несколько иначе понимает любовь к женщине. Он сказал, что он во всю свою жизнь любил и любит только одну женщину и что эта женщина никогда не может принадлежать ему.
– Tiens! [Вишь ты!] – сказал капитан.
Потом Пьер объяснил, что он любил эту женщину с самых юных лет; но не смел думать о ней, потому что она была слишком молода, а он был незаконный сын без имени. Потом же, когда он получил имя и богатство, он не смел думать о ней, потому что слишком любил ее, слишком высоко ставил ее над всем миром и потому, тем более, над самим собою. Дойдя до этого места своего рассказа, Пьер обратился к капитану с вопросом: понимает ли он это?