Хомут (упряжь)

Хому́т является важной составной частью конской упряжи. Он используется для распределения нагрузки на шею и плечи лошади и передачи усилия по перемещению того или иного сельскохозяйственного орудия, например, сохи, плуга, бороны или повозки. Хомут даёт возможность лошади вкладывать всю свою силу в перемещение груза или другую работу. По существу, он позволяет животному использовать заднюю часть корпуса и задние ноги для толкания груза, в отличие от применения ярма или нагрудного ремня, когда приходится тянуть груз одними плечами. Хомут также лучше ярма, поскольку он уменьшает давление на трахею.

Со времени изобретения хомута лошади приобрели чрезвычайно важное значение для достижения успехов в сельском хозяйстве и в деле перевозки тяжёлых грузов. Когда лошадь запряжена с использованием хомута, она может обеспечить рабочую эффективность (измеряемую, например, в тонно-километрах за час) на 50% больше, чем вол, из-за большей скорости. Лошадь также в целом эффективнее из-за большей выносливости и способности работать большее количество часов в день. Хомут сыграл важную роль в экономическом развитии Европы. Замена волов на лошадей для пахоты привела к экономическому росту, становлению рыночных отношений, снижению зависимости от натурального сельского хозяйства, а также обеспечила развитие образования, искусства и ранних промышленных производств.

Конструкция

Хомут делается из пары изогнутых кусков дерева или металла, называемых клещами, к которым крепятся гужи. Клещи могут слегка раздвигаться, чтобы сквозь хомут легче проходила голова лошади при его надевании и снятии. После надевания хомута на шею лошади клещи стягиваются супонью, обеспечивая более удобное прилегание к телу лошади. Хомут имеет овальную, а не круглую, форму, что хорошо согласуется с формой тела лошади. Изготавливается хомут так, чтобы во всех точках соприкосновения с телом лошади контакт был плотным. Его конструкция является достаточно жёсткой, а на внутренней поверхности делается эластичная подкладка (хомутина), которая смягчает контакт хомута с телом животного. При правильном размере хомута и нормальном его положении на лошади между хомутиной и горлом животного должен быть зазор, так чтобы там могла проходить плашмя ладонь. При этом верхняя часть хомута располагается несколько впереди холки, а между хомутом и гребнем шеи должны умещаться два пальца руки. Обеспечивая защиту дыхательных путей лошади, хомут даёт возможность животному использовать всю свою силу, чтобы тащить орудие труда или повозку с грузом.

История

Ошейник

Задолго до изобретения хомута для запряжки использовался менее эффективный ошейник, обхватывающий горло. Сведения о нём найдены во многих древних цивилизациях, они были доведены до европейской интеллектуальной сферы в начале XX века французским кавалерийским офицером Лефевром де Нёттисом. Такой способ упряжки был известен халдеям (III тысячелетие до н.э.), в Шумере и Ассирии (1400—800 до н.э.), в египетском Новом царстве (1570—1070 до н.э.), в Китае эпохи династии Шан (1600—1050 до н.э.), на минойском Крите (2700—1450 до н.э.), в классической Греции (550—323 до н.э. ) и Древнем Риме (510 до н.э.—476 г. н.э.). С этой древней упряжью животные тащили плуги и телеги. Ремни в виде плоской ленты обхватывали шею и грудь животного, нагрузка приходилась на верхнюю часть ошейника, над шеею, примерно также, как в ярме. Эти ремни прижимали грудино-головные мышцы лошади и трахею, что ограничивало её дыхание и снижало тяговое усилие. Получалось так, что чем сильнее лошадь тянула, тем хуже ей становилось дышать. По этой причине волы были предпочтительнее лошадей для тяжелой работы, так как из-за различий в анатомическом строении с лошадью они не имеют этой проблемы. В отличие от лошадей, их можно также запрягать с помощью ярма.

Нагрудный ремень (подперсье)

Конструкция упряжи в виде обхватывающего горло ошейника не менялась до появления в Китае в эпоху Сражающихся царств (481—221 до н. э.) нагрудного ремня или «подперсья». К VII веку он стал известен по всей Центральной Азии, а оттуда в VIII веке попал в Европу.

Его первое изображение в художественном произведении появилось на лаковой коробочке из древнего царства Чу. В этом типе конской упряжи давление переносится на грудину, линия тяги становится непосредственно связанной с костной системой лошади, что позволяет использовать почти полную силу лошади. Этот тип упряжи получил повсеместное распространение в Китае в эпоху династии Хань (202 до н. э.—220 г. н. э.), что нашло отражение в сотнях изображений в резьбе, каменных рельефах и кирпичных штампах, показывающих лошадей, запряжённых в колесницы. Этот тип упряжи стал известен в Центральной Азии и затем среди аваров, венгров, чехов, поляков и русских в течение VII—X вв. Первые изображения применения нагрудного ремня, найденные в Европе, относятся к VIII веку, а в IX веке он уже получил широкое распространение (например, он изображён на гобелене с погребальным кораблём Осеберга).

Проблема использования нагрудного ремня состояла в том, что дышла телег, колесниц и других транспортных средств прикреплялись к подпруге вокруг брюха лошади. Нагрудный ремень первоначально предохранял подпругу от смещения назад, к хвосту лошади, он не рассматривался как приспособление для толкания груза. В результате лошади продолжали тянуть груз, то есть по-прежнему животные использовались неэффективно.

Хомут

На следующей стадии эволюции упряжи после нагрудного ремня появился хомут в современном виде. Отработанный вариант хомута был сделан в Китае в 5 веке н.э., в эпоху Южных и Северных династий. Его первые, хотя и не вполне достоверные, изображения найдены на цветных формованных кирпичах эпохи Троецарствия (220—265 н.э.) в гробнице Бао Саньняна в Чжаохуа, провинция Сычуань. На этих рисунках изображён пышно подбитый хомут, совершенно не похожий на ярмо. Однако, первые настоящие изображения хомута в искусстве обнаружены в пещерных росписях в Дуньхуане (пещера 257) эпохи китайской династии Северная Вэй, которые датируются 477—499 г. н.э. На этой картине хорошо видны изогнутые перекладины, но художнику не удалось чётко показать мягкие подкладки под ними, отсутствие которых делает всю конструкцию бесполезной. Такая же базовая конструкция видна на другой китайской цветной фреске, датируемой 520—524 г. (с дышлом, выступающим за грудную клетку лошади для создания грудинной тяги), а также на фреске, датируемой ок. 600 г. (эпоха династии Суй). Последнее изображение (в пещере 302) представляет особый интерес, так как на нём хомут изображён не только более точно (такие же хомуты используются на севере и северо-западе Китая даже сегодня), но ещё и тем, что он используется на верблюдах, а не на лошадях. Китайцы часто использовали верблюдов со II века до н.э. и позже, на протяжении всей эпохи династии Хань, существовали даже военные корпуса на верблюдах на границе в Таримской впадине. Однако, адаптированный для верблюдов хомут не стал обычной практикой вплоть до VI века. В пещере 156 есть панорамная картина, изображающая китайского генерала и губернатора династии Тан Чжан Ичао, сидящего верхом на лошади в момент триумфа после отвоевания области Дуньхуан у Тибетского империи в 834 г. Согласно доказательства, представленным д-ром Чан Шухуном, датой картины является именно 851 г. н.э., но Нидэм замечает о существующем полном согласии среди историков о том, что картина могла быть написана в любое время в пределах от 840 до 860 г. Эта картина абсолютно точно изображает хомут, с хорошими мягкими подкладками, спускающимися низко на грудь и выступающими за поперечину.

Хомут в конце концов попал в Европу около 920 г., и получил повсеместное распространение в XII веке. Скандинавы одними из первых стали использовать хомуты, не ограничивающие дыхательных путей у лошади. До этого времени волы оставались главным тягловым животным в сельском хозяйстве, так как все предыдущие упряжи могли эффективно использоваться только на волах из-за особенностей их физического строения. Кроме того, ярмо, использовавшееся для запряжки волов, изготовлялось индивидуально для каждого животного. При этом иногда возникали проблемы при обработке земли. В зависимости от состояния почв, иногда требовалось до шестнадцати волов для эффективного использования одного тяжелого плуга. Это создавало проблемы для крестьян, которым не хватало капитала для содержания такого большого количества скота.

После появления хомута в Европе и повсеместного его распространения к 1000 году, использование лошадей для пахоты получило широкое распространение. Лошади работают примерно на 50 процентов быстрее, чем волы. Использование лошадей (и небольшое усовершенствование плуга) позволило крестьянам производить излишки продукции. Профицит создал им товар для торговли на рынках на перекрёстках дорог. Довольно быстро рынки превратились в города. Таким образом, хомут сыграл ключевую роль в прекращении феодальных порядков и начало роста Европы.

Значение хомута

Создание хомута устранило физические ограничения старой упряжи по применению животных в процессе производства, позволило лошадям показать все свои возможности и прикладывать всю свою силу при пахоте и перевозке грузов. Изначально конструкция старой упряжи заставляла лошадь буквально тащить рабочую нагрузку, тогда как внедрение хомута позволило ей толкать груз, повышая эффективность и производительность труда.

В сочетании с подковой, тяжёлым плугом и другими усовершенствованиями сельскохозяйственного производства, эффективность труда европейского крестьянина резко увеличилась, что обусловило быстрое развитие общества в Европе. Излишки продовольствия создавали предпосылки для специализации труда, крестьяне теперь могли переменить профессию и приобрести другие навыки, например, покупка и продажа товаров, что привело к появлению купечества в европейском обществе. Хомут был один из факторов упадка феодального строя и завершения эпохи Средневековья.

Эксперимент по оценке эффективности упряжи

В 1910 году кавалерийский офицер из Франции Лефевр де Нёттес провёл эксперимент по оценке эффективности разной упряжи. Он сравнивал три вида упряжи: древнюю упряжь — ошейник, опоясывающий горло, более позднюю упряжь с нагрудным ремнём и, наконец, совершенную средневековую упряжь с хомутом. В своем эксперименте он обнаружил, что пара лошадей, использующая ошейники, опоясывающие горло, смогла потянуть максимальный груз весом около 1100 фунтов (0,5 тонны). В то же время, одна лошадь с более совершенным хомутом смогла сдвинуть с места груз весом более 1,5 тонн.

См. также

• Конская упряжь
• Упряжка
• Ярмо

Ссылки

• [zooschool.ru/horses/14.shtml Упряжь, повозки, конные орудия и запряжка технического оснащения в конеиспользовании]
• [www.evpatoriya-mdm.ru/melc/upyaj.html Конская упряжь (сбруя).]
• [horses.arbatzoo.ru/664.html Лошадиный словарик]
• Bolich, Susan, The History of Farming Machinery, Oxford University Press, 2005
• Needham, Joseph, Science and Civilization in China: Volume 4, Physics and Physical Technology, Part 2, Mechanical Engineering. Taipei: Caves Books Ltd.,1986 ISBN 0-521-07060-0
• Riddle, John M., A History of the Middle Ages, 300-1500, Rowman & Littlefield, 2008
• Wigelsworth, Jeffrey R., Science and technology in medieval European life, Greenwood Publishing Group, 2006

Отрывок, характеризующий Хомут (упряжь)

– Продай матушку, – ударяя на последнем слоге, говорил другой солдат, обращаясь к немцу, который, опустив глаза, сердито и испуганно шел широким шагом.
– Эк убралась как! То то черти!
– Вот бы тебе к ним стоять, Федотов.
– Видали, брат!
– Куда вы? – спрашивал пехотный офицер, евший яблоко, тоже полуулыбаясь и глядя на красивую девушку.
Немец, закрыв глаза, показывал, что не понимает.
– Хочешь, возьми себе, – говорил офицер, подавая девушке яблоко. Девушка улыбнулась и взяла. Несвицкий, как и все, бывшие на мосту, не спускал глаз с женщин, пока они не проехали. Когда они проехали, опять шли такие же солдаты, с такими же разговорами, и, наконец, все остановились. Как это часто бывает, на выезде моста замялись лошади в ротной повозке, и вся толпа должна была ждать.
– И что становятся? Порядку то нет! – говорили солдаты. – Куда прешь? Чорт! Нет того, чтобы подождать. Хуже того будет, как он мост подожжет. Вишь, и офицера то приперли, – говорили с разных сторон остановившиеся толпы, оглядывая друг друга, и всё жались вперед к выходу.
Оглянувшись под мост на воды Энса, Несвицкий вдруг услышал еще новый для него звук, быстро приближающегося… чего то большого и чего то шлепнувшегося в воду.
– Ишь ты, куда фатает! – строго сказал близко стоявший солдат, оглядываясь на звук.
– Подбадривает, чтобы скорей проходили, – сказал другой неспокойно.
Толпа опять тронулась. Несвицкий понял, что это было ядро.
– Эй, казак, подавай лошадь! – сказал он. – Ну, вы! сторонись! посторонись! дорогу!
Он с большим усилием добрался до лошади. Не переставая кричать, он тронулся вперед. Солдаты пожались, чтобы дать ему дорогу, но снова опять нажали на него так, что отдавили ему ногу, и ближайшие не были виноваты, потому что их давили еще сильнее.
– Несвицкий! Несвицкий! Ты, г'ожа! – послышался в это время сзади хриплый голос.
Несвицкий оглянулся и увидал в пятнадцати шагах отделенного от него живою массой двигающейся пехоты красного, черного, лохматого, в фуражке на затылке и в молодецки накинутом на плече ментике Ваську Денисова.
– Вели ты им, чег'тям, дьяволам, дать дог'огу, – кричал. Денисов, видимо находясь в припадке горячности, блестя и поводя своими черными, как уголь, глазами в воспаленных белках и махая невынутою из ножен саблей, которую он держал такою же красною, как и лицо, голою маленькою рукой.
– Э! Вася! – отвечал радостно Несвицкий. – Да ты что?
– Эскадг'ону пг'ойти нельзя, – кричал Васька Денисов, злобно открывая белые зубы, шпоря своего красивого вороного, кровного Бедуина, который, мигая ушами от штыков, на которые он натыкался, фыркая, брызгая вокруг себя пеной с мундштука, звеня, бил копытами по доскам моста и, казалось, готов был перепрыгнуть через перила моста, ежели бы ему позволил седок. – Что это? как баг'аны! точь в точь баг'аны! Пг'очь… дай дог'огу!… Стой там! ты повозка, чог'т! Саблей изг'ублю! – кричал он, действительно вынимая наголо саблю и начиная махать ею.
Солдаты с испуганными лицами нажались друг на друга, и Денисов присоединился к Несвицкому.
– Что же ты не пьян нынче? – сказал Несвицкий Денисову, когда он подъехал к нему.
– И напиться то вг'емени не дадут! – отвечал Васька Денисов. – Целый день то туда, то сюда таскают полк. Дг'аться – так дг'аться. А то чог'т знает что такое!
– Каким ты щеголем нынче! – оглядывая его новый ментик и вальтрап, сказал Несвицкий.
Денисов улыбнулся, достал из ташки платок, распространявший запах духов, и сунул в нос Несвицкому.
– Нельзя, в дело иду! выбг'ился, зубы вычистил и надушился.
Осанистая фигура Несвицкого, сопровождаемая казаком, и решительность Денисова, махавшего саблей и отчаянно кричавшего, подействовали так, что они протискались на ту сторону моста и остановили пехоту. Несвицкий нашел у выезда полковника, которому ему надо было передать приказание, и, исполнив свое поручение, поехал назад.
Расчистив дорогу, Денисов остановился у входа на мост. Небрежно сдерживая рвавшегося к своим и бившего ногой жеребца, он смотрел на двигавшийся ему навстречу эскадрон.
По доскам моста раздались прозрачные звуки копыт, как будто скакало несколько лошадей, и эскадрон, с офицерами впереди по четыре человека в ряд, растянулся по мосту и стал выходить на ту сторону.
Остановленные пехотные солдаты, толпясь в растоптанной у моста грязи, с тем особенным недоброжелательным чувством отчужденности и насмешки, с каким встречаются обыкновенно различные роды войск, смотрели на чистых, щеголеватых гусар, стройно проходивших мимо их.
– Нарядные ребята! Только бы на Подновинское!
– Что от них проку! Только напоказ и водят! – говорил другой.
– Пехота, не пыли! – шутил гусар, под которым лошадь, заиграв, брызнула грязью в пехотинца.
– Прогонял бы тебя с ранцем перехода два, шнурки то бы повытерлись, – обтирая рукавом грязь с лица, говорил пехотинец; – а то не человек, а птица сидит!
– То то бы тебя, Зикин, на коня посадить, ловок бы ты был, – шутил ефрейтор над худым, скрюченным от тяжести ранца солдатиком.
– Дубинку промеж ног возьми, вот тебе и конь буде, – отозвался гусар.


Остальная пехота поспешно проходила по мосту, спираясь воронкой у входа. Наконец повозки все прошли, давка стала меньше, и последний батальон вступил на мост. Одни гусары эскадрона Денисова оставались по ту сторону моста против неприятеля. Неприятель, вдалеке видный с противоположной горы, снизу, от моста, не был еще виден, так как из лощины, по которой текла река, горизонт оканчивался противоположным возвышением не дальше полуверсты. Впереди была пустыня, по которой кое где шевелились кучки наших разъездных казаков. Вдруг на противоположном возвышении дороги показались войска в синих капотах и артиллерия. Это были французы. Разъезд казаков рысью отошел под гору. Все офицеры и люди эскадрона Денисова, хотя и старались говорить о постороннем и смотреть по сторонам, не переставали думать только о том, что было там, на горе, и беспрестанно всё вглядывались в выходившие на горизонт пятна, которые они признавали за неприятельские войска. Погода после полудня опять прояснилась, солнце ярко спускалось над Дунаем и окружающими его темными горами. Было тихо, и с той горы изредка долетали звуки рожков и криков неприятеля. Между эскадроном и неприятелями уже никого не было, кроме мелких разъездов. Пустое пространство, саженей в триста, отделяло их от него. Неприятель перестал стрелять, и тем яснее чувствовалась та строгая, грозная, неприступная и неуловимая черта, которая разделяет два неприятельские войска.
«Один шаг за эту черту, напоминающую черту, отделяющую живых от мертвых, и – неизвестность страдания и смерть. И что там? кто там? там, за этим полем, и деревом, и крышей, освещенной солнцем? Никто не знает, и хочется знать; и страшно перейти эту черту, и хочется перейти ее; и знаешь, что рано или поздно придется перейти ее и узнать, что там, по той стороне черты, как и неизбежно узнать, что там, по ту сторону смерти. А сам силен, здоров, весел и раздражен и окружен такими здоровыми и раздраженно оживленными людьми». Так ежели и не думает, то чувствует всякий человек, находящийся в виду неприятеля, и чувство это придает особенный блеск и радостную резкость впечатлений всему происходящему в эти минуты.
На бугре у неприятеля показался дымок выстрела, и ядро, свистя, пролетело над головами гусарского эскадрона. Офицеры, стоявшие вместе, разъехались по местам. Гусары старательно стали выравнивать лошадей. В эскадроне всё замолкло. Все поглядывали вперед на неприятеля и на эскадронного командира, ожидая команды. Пролетело другое, третье ядро. Очевидно, что стреляли по гусарам; но ядро, равномерно быстро свистя, пролетало над головами гусар и ударялось где то сзади. Гусары не оглядывались, но при каждом звуке пролетающего ядра, будто по команде, весь эскадрон с своими однообразно разнообразными лицами, сдерживая дыханье, пока летело ядро, приподнимался на стременах и снова опускался. Солдаты, не поворачивая головы, косились друг на друга, с любопытством высматривая впечатление товарища. На каждом лице, от Денисова до горниста, показалась около губ и подбородка одна общая черта борьбы, раздраженности и волнения. Вахмистр хмурился, оглядывая солдат, как будто угрожая наказанием. Юнкер Миронов нагибался при каждом пролете ядра. Ростов, стоя на левом фланге на своем тронутом ногами, но видном Грачике, имел счастливый вид ученика, вызванного перед большою публикой к экзамену, в котором он уверен, что отличится. Он ясно и светло оглядывался на всех, как бы прося обратить внимание на то, как он спокойно стоит под ядрами. Но и в его лице та же черта чего то нового и строгого, против его воли, показывалась около рта.
– Кто там кланяется? Юнкег' Миг'онов! Hexoг'oшo, на меня смотг'ите! – закричал Денисов, которому не стоялось на месте и который вертелся на лошади перед эскадроном.
Курносое и черноволосатое лицо Васьки Денисова и вся его маленькая сбитая фигурка с его жилистою (с короткими пальцами, покрытыми волосами) кистью руки, в которой он держал ефес вынутой наголо сабли, было точно такое же, как и всегда, особенно к вечеру, после выпитых двух бутылок. Он был только более обыкновенного красен и, задрав свою мохнатую голову кверху, как птицы, когда они пьют, безжалостно вдавив своими маленькими ногами шпоры в бока доброго Бедуина, он, будто падая назад, поскакал к другому флангу эскадрона и хриплым голосом закричал, чтоб осмотрели пистолеты. Он подъехал к Кирстену. Штаб ротмистр, на широкой и степенной кобыле, шагом ехал навстречу Денисову. Штаб ротмистр, с своими длинными усами, был серьезен, как и всегда, только глаза его блестели больше обыкновенного.
– Да что? – сказал он Денисову, – не дойдет дело до драки. Вот увидишь, назад уйдем.
– Чог'т их знает, что делают – проворчал Денисов. – А! Г'остов! – крикнул он юнкеру, заметив его веселое лицо. – Ну, дождался.
И он улыбнулся одобрительно, видимо радуясь на юнкера.
Ростов почувствовал себя совершенно счастливым. В это время начальник показался на мосту. Денисов поскакал к нему.
– Ваше пг'евосходительство! позвольте атаковать! я их опг'окину.
– Какие тут атаки, – сказал начальник скучливым голосом, морщась, как от докучливой мухи. – И зачем вы тут стоите? Видите, фланкеры отступают. Ведите назад эскадрон.
Эскадрон перешел мост и вышел из под выстрелов, не потеряв ни одного человека. Вслед за ним перешел и второй эскадрон, бывший в цепи, и последние казаки очистили ту сторону.
Два эскадрона павлоградцев, перейдя мост, один за другим, пошли назад на гору. Полковой командир Карл Богданович Шуберт подъехал к эскадрону Денисова и ехал шагом недалеко от Ростова, не обращая на него никакого внимания, несмотря на то, что после бывшего столкновения за Телянина, они виделись теперь в первый раз. Ростов, чувствуя себя во фронте во власти человека, перед которым он теперь считал себя виноватым, не спускал глаз с атлетической спины, белокурого затылка и красной шеи полкового командира. Ростову то казалось, что Богданыч только притворяется невнимательным, и что вся цель его теперь состоит в том, чтоб испытать храбрость юнкера, и он выпрямлялся и весело оглядывался; то ему казалось, что Богданыч нарочно едет близко, чтобы показать Ростову свою храбрость. То ему думалось, что враг его теперь нарочно пошлет эскадрон в отчаянную атаку, чтобы наказать его, Ростова. То думалось, что после атаки он подойдет к нему и великодушно протянет ему, раненому, руку примирения.
Знакомая павлоградцам, с высокоподнятыми плечами, фигура Жеркова (он недавно выбыл из их полка) подъехала к полковому командиру. Жерков, после своего изгнания из главного штаба, не остался в полку, говоря, что он не дурак во фронте лямку тянуть, когда он при штабе, ничего не делая, получит наград больше, и умел пристроиться ординарцем к князю Багратиону. Он приехал к своему бывшему начальнику с приказанием от начальника ариергарда.