Хонеккер, Эрих

Эрих Хонеккер
Генеральный секретарь ЦК СЕПГ
3 мая 1971 года — 13 октября 1989 года
Предшественник:	Вальтер Ульбрихт
Преемник:	Эгон Кренц
в 1971—1976 годах как Первый секретарь
Председатель Государственного совета ГДР
29 октября 1976 года — 13 октября 1989 года
Глава правительства:	Вилли Штоф
Предшественник:	Вальтер Ульбрихт
Преемник:	Эгон Кренц
Председатель Национального совета обороны ГДР
3 мая 1971 года — 13 октября 1989 года
Глава правительства:	Хорст Зиндерман Вилли Штоф
Предшественник:	Вальтер Ульбрихт
Преемник:	Эгон Кренц
Председатель Союза свободной немецкой молодёжи
7 марта 1946 года — 27 мая 1955 года
Предшественник:	должность учреждена
Преемник:	должность упразднена; Карл Намокель как первый секретарь центрального совета ССНМ
Рождение:	25 августа 1912(1912-08-25) Нойнкирхен, Рейнская провинция, Германская империя
Смерть:	29 мая 1994(1994-05-29) (81 год) Сантьяго, Чили
Место погребения:	Сантьяго
Отец:	Вильгельм Хонеккер
Мать:	Каролина Катарина Вайденхоф
Супруга:	Шарлотта Шануэль Эдит Бауман Маргот Файст
Дети:	дочери: Эрика (с Эдит Бауман) Соня (с Маргот Файст)
Партия:	КПГ (1930—1946) СЕПГ (1946—1989) КПГ (1990—1994)
Автограф:
Награды:	ГДР: СССР: Другие страны:

Э́рих Хо́неккер (нем. Erich Honecker; 25 августа 1912, Нойнкирхен — 29 мая 1994, Сантьяго-де-Чили) — немецкий государственный и политический деятель левого толка. На протяжении 18 лет занимал высшие государственные и партийные должности Германской Демократической Республики. С 3 мая 1971 года по 18 октября 1989 года являлся первым (впоследствии генеральным) секретарём Центрального комитета СЕПГ. Дважды Герой ГДР (1982, 1987), Герой Труда ГДР (1962), Герой Советского Союза (1982).

До Второй мировой войны Эрих Хонеккер являлся ответственным работником Коммунистической партии Германии и при национал-социалистах был приговорён судом к десяти годам тюремного заключения. Хонеккер основал молодёжную организацию Союз свободной немецкой молодёжи и в 1946—1955 годах являлся его председателем. В должности секретаря по безопасности ЦК СЕПГ являлся одним из организаторов строительства Берлинской стены и нёс ответственность за применение огнестрельного оружия в отношении лиц, пытавшихся нелегально пересечь внутригерманскую границу. В течение длительного времени занимал должности генерального секретаря ЦК СЕПГ, председателя Государственного совета ГДР и председателя Национального совета обороны ГДР. К крупным успехам Эриха Хонеккера относится международное признание ГДР и вступление страны в ООН в 1973 году.

В конце 1980-х годов как экономическая ситуация и отношения с Советским Союзом, так и внутриполитическое положение ГДР существенно ухудшились. Хонеккер выступал с оппозицией по отношению к проводимой Михаилом Горбачёвым перестройке в СССР и других странах Варшавского договора. В сентябре 1987 года Хонеккер получил соответствующее признание во время государственного визита в Федеративную Республику Германии и на приёме у федерального канцлера Гельмута Коля в Бонне. 18 октября 1989 года тяжёлобольной Хонеккер, под давлением Политбюро ЦК СЕПГ, был вынужден подать в отставку. В 1992 году в Берлине Эрих Хонеккер предстал перед судом по делу о нарушении прав человека в ГДР, процесс был прекращён в связи с болезнью обвиняемого. Хонеккер незамедлительно выехал к семье в Чили, где умер в мае 1994 года.

Биография

Детство и юность

Вильгельм Хонеккер (1881—1969), отец Эриха, был шахтёром и в 1905 году женился на Каролине Катарине Вайденхоф (1883—1963). В семье родилось шестеро детей: Катарина (Кете, 1906—1925), Вильгельм (Вилли, 1907—1944, погиб в Чопленах, Молдавия), Фрида (1909—1974), Эрих, Гертруда (1917—2010, в замужестве Гопштедтер) и Карл-Роберт (1923—1947).

Эрих Хонеккер родился в саарском Нойнкирхене на улице Макс-Браун-штрассе, вскоре семья Хонеккеров переехала в Вибельскирхен, ныне район Нойнкирхена, в дом по адресу Кухенбергштрассе, 88.

В десятилетнем возрасте летом 1922 года Эрих Хонеккер вступил в детскую коммунистическую группу в Вибельскирхене, в 14 лет стал членом Коммунистического союза молодёжи Германии. В 1930 году в 17 лет Хонеккер вступил в Коммунистическую партию Германии. В 1928 году Эрих Хонеккер был избран руководителем местной ячейки комсомольской организации и считался хорошим докладчиком.

По окончании школы Эриху Хонеккеру не удалось сразу найти, где учиться дальше, и он в течение двух лет работал в крестьянском хозяйстве в Померании. В 1928 году вернулся в Вибельскирхен и стал учиться у дяди на кровельщика, но прервал учёбу, когда в 1930 году по комсомольской путёвке был направлен в СССР на учёбу в Международной ленинской школе в Москве. Принимал участие в строительстве Магнитогорского металлургического комбината в составе интернациональных рабочих бригад.

Начало политической деятельности и участие в сопротивлении национал-социализму

С 1930 года Хонеккер состоял в КПГ. Его политическим наставником стал Отто Нибергаль, позднее избиравшийся депутатом в бундестаг от КПГ. Вернувшись из Москвы, Хонеккер был избран руководителем окружной комсомольской организации в Сааре. После прихода к власти национал-социалистов Коммунистическая партия Германии находилась на нелегальном положении, но Саар находился под мандатом Лиги Наций и не входил в состав Германской империи. Хонеккер некоторое время находился под арестом в Германии и был отпущен на свободу. В 1934 году он вернулся в Саар и работал вместе с Иоганнесом Гофманом в кампании против вхождения Саара в состав Германии. В 1934—1935 годах Хонеккер участвовал в антифашистской деятельности и находился в тесной взаимосвязи с тогда членом КПГ, а впоследствии СДПГ Гербертом Венером. По результатам плебисцита, проведённого 13 января 1935 года, Саар присоединился к Германии, и молодой партийный работник бежал во Францию.

Под именем Мартен Тяден 28 августа 1935 года Эрих Хонеккер нелегально прибыл в Берлин с печатным станком в багаже и вновь включился в антифашистскую борьбу. В декабре 1935 года Хонеккер был арестован гестапо и направлен на предварительное заключение в берлинскую тюрьму Моабит. В июне 1937 года Хонеккер был приговорён к десяти годам тюремного заключения и отбывал наказание в Бранденбургской тюрьме. Весной 1945 года за хорошее поведение Хонеккер был отправлен на строительные работы в берлинскую женскую тюрьму на улице Барнимштрассе. 6 марта 1945 года во время авианалёта Хонеккеру удалось бежать и спрятаться в квартире одной из тюремных надзирательниц. Через несколько дней по её совету Хонеккер вернулся в тюрьму. Надзирательнице и начальнику строительной команды удалось скрыть факт побега перед гестапо, и Хонеккера вернули в Бранденбург. 27 апреля после освобождения тюрьмы Красной армией Хонеккер направился в Берлин. Побег Хонеккера, не согласованный с товарищами в тюрьме, его исчезновение в Берлине, возвращение и его отсутствие в сплочённых рядах освобождённых коммунистов, отправившихся сразу на Берлин, как и связь с тюремной надзирательницей привели в будущем к сложностям в отношениях Хонеккера с товарищами по партии и по тюрьме. В своих воспоминаниях и интервью Хонеккер излагал иную версию произошедших событий, согласно которой он был освобождён советскими солдатами в апреле 1945 года.

Послевоенный период

По окончании войны Хонеккер был назначен секретарём по делам молодёжи в КПГ и председателем Центрального антифашистского молодёжного комитета. В мае 1945 года Ганс Мале, прибывший из СССР в составе первой группы Ульбрихта, случайно «открыл» Хонеккера и подключил его к работе группы. Вальдемар Шмидт познакомил Хонеккера с Вальтером Ульбрихтом. До начала лета решение в отношении дальнейшей работы Хонеккера не было принято, поскольку на него было наложено строгое взыскание по партийной линии. Обсуждался и его побег из тюрьмы в начале 1945 года. В 1946 году Хонеккер выступил одним из учредителей Союза свободной немецкой молодёжи, был избран его председателем и занимал эту должность до 1955 года. После объединения СДПГ и КПГ Хонеккер являлся членом СЕПГ с апреля 1946 года.

Карьера в ГДР

В октябре 1949 года был образована Германская Демократическая Республика, и политическая карьера Эриха Хонеккера резко устремилась вверх. Как председатель ССНМ, он с 1950 года организовал три фестиваля молодёжи в Германии в Берлине и спустя месяц после первого мероприятия был избран кандидатом в члены Политбюро ЦК СЕПГ. Хонеккер являлся ярым противником церковного движения среди молодёжи. После событий 17 июня 1953 года Хонеккер вместе с Германом Матерном открыто поддержал во внутрипартийной дискуссии сторону Вальтера Ульбрихта, в то время как большинство членов Политбюро с Рудольфом Гернштадтом во главе пытались добиться его отставки. 27 мая 1955 года Эрих Хонеккер передал свои полномочия лидера ССНМ Карлу Намокелю. В 1955—1957 годах Эрих Хонеккер находился на учёбе в Высшей партийной школе при ЦК КПСС в Москве, присутствовал на XX съезде КПСС и слышал доклад Н. С. Хрущёва, обличавший культ личности И. В. Сталина. По возвращении в ГДР Эрих Хонеккер в 1958 году был принят в члены Политбюро ЦК СЕПГ и отвечал за вопросы безопасности. В 1960 году Хонеккер вошёл в состав Национального совета обороны. Как секретарь по безопасности ЦК СЕПГ, Хонеккер стал одним из основных организаторов строительства Берлинской стены в августе 1961 года.

Генеральный секретарь

Если Вальтер Ульбрихт считал приоритетной экономическую политику в новой экономической системе планирования и руководства, то Эрих Хонеккер провозгласил главной задачей «единство экономической и социальной политики». Заручившись поддержкой советского руководства во главе с Л. И. Брежневым, Хонеккер вынудил Ульбрихта выйти в отставку и 3 мая 1971 года стал его преемником на посту первого секретаря (с 1976 года — генерального секретаря) ЦК СЕПГ. В смене власти большую роль сыграли экономические проблемы и недовольство работников производственных предприятий. В 1971 году Хонеккер сменил Ульбрихта также на посту председателя Национального совета обороны, а 29 октября 1976 года Народная палата ГДР избрала Хонеккера председателем Государственного совета ГДР. Вилли Штоф, который занимал эту должность с 1973 года, вернулся к своей прежней должности председателя Совета Министров ГДР. Эрих Хонеккер тем самым оказался на вершине власти в ГДР. С этого момента Хонеккер вместе с секретарём ЦК по экономическим вопросам Гюнтером Миттагом и министром государственной безопасности Эрихом Мильке принимал все ключевые решения. До 1989 года «малая стратегическая клика» в составе этих трёх человек стояла на вершине правящего класса в ГДР, монополизировавшей власть элиты из 520 постепенно стареющих государственных и партийных чиновников. По оценке историка Мартина Заброва, Хонеккер, Миттаг и Мильке обрели «полноту власти, как ни один другой правитель в новейшей истории Германии, включая Людендорфа и Гитлера», в связи с чем Забров именует его «диктатором». Хонеккер всегда оперативно отвечал на обращения граждан, поэтому Забров по аналогии с просвещённым абсолютизмом называет его «верховным благодетелем своего государства».

Ближайшим соратником Хонеккера являлся секретарь ЦК СЕПГ по агитации и пропаганде Иоахим Герман. С ним Хонеккер проводил ежедневные совещания по вопросам работы партии со средствами массовой информации, на которых определялись макет выпуска Neues Deutschland и последовательность сообщений в новостной телевизионной программе Aktuelle Kamera. На плохие новости о состоянии экономики Хонеккер, например, отреагировал в 1978 году закрытием Института исследований общественного мнения. Большое значение Хонеккер также придавал сфере деятельности органов государственной безопасности и еженедельно после заседания Политбюро ЦК СЕПГ совещался с Эрихом Мильке.

Во время пребывания Хонеккера у власти был заключён Основополагающий договор с ФРГ, ГДР приняла участие в работе Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе и стала полноправным членом ООН. Эти дипломатические успехи считаются наиболее крупными внешнеполитическими достижениями Хонеккера.

Во время визита в Японию в мае 1981 года Университет Нихон присвоил Хонеккеру звание почётного доктора. 31 декабря 1982 года печник Пауль Эслинг попытался протаранить кортеж автомобилей Хонеккера, что было представлено в западных СМИ как покушение на убийство. В 1985 году Международный олимпийский комитет наградил Эриха Хонеккера Олимпийским орденом в золоте.

Во внутриполитическом положении поначалу наметились тенденции к либерализации, прежде всего, в области культуры и искусства, которые в меньшей степени были обусловлены кадровыми переменами в руководстве, а скорее объяснялись пропагандистскими целями в рамках подготовки к проведению в ГДР X Всемирного фестиваля молодёжи и студентов. Спустя некоторое время был лишён гражданства критик режима Вольф Бирман, а министерство госбезопасности ГДР подавляло внутриполитические волнения. Хонеккер сделал ставку на оборудование внутригерманской границы автоматическими пружинными ружьями и беспощадное применение огнестрельного оружия при попытках несанкционированного перехода границы. В 1974 году Хонеккер заявил по этому поводу, что «товарищей, успешно применивших огнестрельное оружие, следует поощрять». В экономике Хонеккер следовал курсу на государственную собственность и централизацию. Сложная экономическая ситуация вынуждала для поддержания жизненных стандартов брать в ФРГ миллиардные кредиты. Несмотря на экономические проблемы в 1980-е годы международные позиции Хонеккера укреплялись, о чём свидетельствовал приём у федерального канцлера Гельмута Коля в Бонне во время государственного визита Хонеккера в Федеративную Республику Германии 7 сентября 1987 года. Во время своей поездки по ФРГ Эрих Хонеккер побывал в Дюссельдорфе, Вуппертале, Эссене, Трире, Баварии, а 10 сентября посетил родной город в Сааре, где произнёс эмоциональную речь о том, что наступит день, когда границы перестанут разделять людей в Германии. Эта поездка планировалась с 1983 года, но постоянно блокировалась советским руководством, не питавшим доверия к особым отношениям между двумя германскими государствами. В 1988 году Хонеккер побывал с государственным визитом в Париже. Его заветной мечтой, которой так и не было суждено осуществиться, был официальный визит в США. В этой связи в последние годы существования ГДР Хонеккер стремился улучшить отношения со Всемирным сионистским конгрессом, который мог бы ему помочь открыть дверь в США.

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 25 августа 1982 года за личный вклад в дело борьбы с фашизмом в годы Второй мировой войны и в связи с 70-летием со дня рождения Хонеккеру Эриху было присвоено звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда». В 1983 году под Берлином был построен бункер «Харнекоп», предназначавшийся для укрытия руководства ГДР и советских военных советников в случае ядерной угрозы. Большая часть конструктивных узлов была предварительно апробирована на Семипалатинском полигоне. К 1985 году в тюрьмах ГДР содержалось около 50 тысяч человек, арестованных за попытку побега в ФРГ.

Болезнь и отставка

На встрече руководства Организации Варшавского договора в Бухаресте 7-8 июля 1989 года в рамках Политико-консультационного комитета стран Совета экономической взаимопомощи СССР официально отказался от доктрины Брежнева об ограниченном суверенитете стран-участниц и провозгласил свободу выбора. Как указывалось в итоговом документе, взаимоотношения между странами впредь будут развиваться на основе равенства, независимости и права каждой отдельно взятой страны самостоятельно вырабатывать свой политический курс, стратегию и тактику без какого-либо вмешательства извне. Гарантии Советского Союза в отношении существования стран Варшавского договора тем самым были поставлены под сомнение. Хонеккер был вынужден прервать своё участие в совещании, вечером 7 июля 1989 года его с жёлчными коликами положили в румынскую правительственную клинику, позднее он вылетел в Берлин. После предварительной стабилизации состояния здоровья 16 и 18 августа 1989 года Хонеккеру были проведёны операции по удалению воспалившегося жёлчного пузыря и на прободившейся части толстого кишечника. По данным уролога Петера Альтхауса, в ходе операции было обнаружено, но ввиду плохого состояния пациента не было удалёно предположительно раковое образование в правой почке, о чём Хонеккеру не было сообщено. По другим данным, опухоль просто просмотрели. В последующее время до сентября 1989 года Хонеккер не исполнял свои должностные обязанности, его замещало Политбюро, информация к Хонеккеру поступала практически только через Гюнтера Миттага и Иоахима Германа. В августе 1989 года Хонеккер появился лишь на нескольких запланированных встречах. Так, 14 августа 1989 года по случаю сдачи первого рабочего образца 32-битного процессора на Эрфуртском комбинате микроэлектроники Хонеккер заявил: «Ни осёл, ни бык не могут остановить прогресс социализма».

Тем не менее, волна протестных демонстраций в городах ГДР нарастала, а количество «беглецов из Республики» через посольства ГДР в Чехословакии и Венгрии и границы «братских социалистических стран» постоянно увеличивалось и составляло несколько десятков тысяч человек в месяц. 19 августа 1989 года правительство ВНР открыло пропускной пункт на границе с Австрией близ Шопрона, а с 11 сентября 1989 года открыло границу с Австрией на всей её протяжённости. Десятки тысяч граждан ГДР выехали в ФРГ через Австрию. ЧССР заявила, что не в состоянии справиться с потоком беженцев из ГДР. 3 октября 1989 года ГДР фактически закрыла границы со своими восточными соседями, отменив безвизовый режим пересечения государственной границы с ЧССР, а на следующий день эта мера была применёна в отношении транзитного сообщения через Болгарию и Румынию. ГДР оказалась изолированной железным занавесом не только от стран Запада, но и от большинства стран Восточного блока. Как следствие, граждане ГДР вышли на акции протеста и угрожали забастовками в пограничных районах С ЧССР.

Напряжённость в отношениях между Эрихом Хонеккером и генеральным секретарём ЦК КПСС и президентом СССР М. С. Горбачёвым продолжалась уже в течение нескольких лет. Хонеккер считал горбачёвскую перестройку и сотрудничество СССР с Западом ошибкой, а себя — обманутым. Он пытался предотвратить публикацию и распространение официальной информации, поступавшей из СССР, в особенности, касательно перестройки. 6-7 октября 1989 года в ГДР состоялись праздничные мероприятия по случаю 40-й годовщины образования ГДР, присутствовавшего на них М. С. Горбачёва в ГДР приветствовали возгласами «Горби, Горби, помоги нам!». В конфиденциальной беседе, состоявшейся между двумя генеральными секретарями, Хонеккер рассказывал об успехах своей страны, но Горбачёв знал, что в действительности ГДР угрожало банкротство.

По итогам кризисного заседания Политбюро ЦК СЕПГ, состоявшегося 10-11 октября 1989 года, Хонеккеру было поручено до конца недели составить доклад о текущем положении дел, запланированный государственный визит в Данию был отменён, вопреки сопротивлению Хонеккера Эгону Кренцу удалось настоять на публикации официального сообщения. По инициативе Кренца в последующие дни проходили встречи, на которых зондировалась почва для отставки Хонеккера. Кренц заручился поддержкой армии и МГБ ГДР и организовал встречу между Горбачёвым и членом Политбюро Гарри Тишем, который в ходе своего визита в Москву накануне заседания Политбюро ЦК СЕПГ проинформировал президента СССР о готовящемся смещении Хонеккера. Горбачёв пожелал ему удачи, что стало нужным сигналом для Кренца и людей в его окружении. Главный идеолог СЕПГ Курт Хагер также вылетел в Москву и 12 октября 1989 года обсуждал с Горбачёвым условия отставки Хонеккера.

Заседание Политбюро ЦК СЕПГ, запланированное на конец ноября 1989 года, было перенесёно на конец недели, в повестку дня был включён пункт о составе Политбюро. Вечером 16 октября Кренц и Мильке по телефону пытались добиться поддержки по вопросу смещения Хонеккера у остальных членов Политбюро. В начале заседания Политбюро 17 октября 1989 года Хонеккер по установленному порядку спросил о наличии предложений по повестке дня. Вилли Штоф предложил первым пунктом повестки дня вопрос об освобождении товарища Хонеккера от полномочий генерального секретаря и избрании генеральным секретарём Эгона Кренца. После секундного замешательства Хонеккер открыл прения. Все присутствовавшие на заседании по очереди высказались, но никто не заступился за Хонеккера. Гюнтер Шабовски даже предложил снять Хонеккера с постов председателя в Государственном совете и Национальном совете обороны. От Хонеккера отвернулся даже его друг юности Гюнтер Миттаг. Альфред Нойман предложил также освободить от должностей Миттага и Иоахима Германа. Эрих Мильке обвинил Хонеккера во всех бедах, свалившихся на ГДР, и угрожал ему имевшейся у него компрометирующей информацией в случае, если Хонеккер не согласится уйти в отставку.

Единогласное решение Политбюро было принято спустя три часа. По установленному порядку Хонеккер проголосовал за свою собственную отставку. ЦК СЕПГ было предложено освободить от должностей Хонеккера, Миттага и Германа. На следующем заседании ЦК СЕПГ присутствовало 106 членов и кандидатов в ЦК СЕПГ, среди 16 отсутствовавших была и Маргот Хонеккер. ЦК СЕПГ выполнил рекомендацию Политбюро. Единственный голос против подала бывший ректор Высшей партийной школы имени Карла Маркса 81-летняя Ханна Вольф. В официальном заявлении говорилось, что ЦК СЕПГ выполнил просьбу Эриха Хонеккера об освобождении его от должности генерального секретаря, председателя Государственного совета ГДР и председателя Национального совета обороны ГДР по состоянию здоровья. Эгон Кренц был единогласно избран новым генеральным секретарём. 20 октября 1989 года в отставку со всех постов ушла Маргот Хонеккер.

Уголовное преследование и выезд в Москву

В середине ноября 1989 года в Народной палате ГДР был сформирован комитет по расследованию случаев коррупции и злоупотребления должностными полномочиями. 1 декабря 1989 года председатель комитета выступил 1 декабря 1989 с докладом, в котором обвинил бывшее руководство СЕПГ в серьёзных злоупотреблениях властью в личных целях. С 1978 года Эрих Хонеккер получал ежегодно 20 тыс. марок через Архитектурную академию ГДР. Прокуратура ГДР начала следственные действия против 30 бывших руководителей СЕПГ высшего звена, из которых десять являлись членами Политбюро ЦК СЕПГ. Большинство подозреваемых оказались в заключении, 3 декабря 1989 года были арестованы соседи Хонеккера по Вандлицу Гюнтер Миттаг и Гарри Тиш, которым вменялось личное обогащение и хищение народного имущества. В тот же день Эриха Хонеккера исключили из состава ЦК СЕПГ. В 1992 году он вступил в новую Коммунистическую партию Германии, в которой состоял до своей смерти.

5 декабря 1989 года начались следственные действия в отношении Хонеккера, подозревавшегося в злоупотреблениях политической и экономической властью в интересах личного обогащения и обогащения других лиц на посту председателя Государственного совета ГДР и Национального совета обороны ГДР и генерального секретаря ЦК СЕПГ. Следствие было поручено Ведомству по национальной безопасности ГДР, преемнику Министерства государственной безопасности ГДР, которое разработало план мероприятий в следственном процессе против Эриха Хонеккера. Затем дело Хонеккера вёл отдел по экономическим преступлениям генеральной прокуратуры ГДР. Во время обыска в доме Хонеккера у него была конфискована ценная коллекция служебного и охотничьего оружия, его личный банковский счёт на 218 тыс. марок ГДР был заблокирован. Хонеккер назначил своими представителями Вольфганга Фогеля и Фридриха Вольффа. Народная палата ГДР приняла решение о переоборудовании лесного посёлка в Вандлице, где проживало руководство ГДР, в санаторий. О срочном выселении из дома в Вандлице Хонеккерам было сообщено 22 декабря 1989 года, и уже 3 января 1990 года они покинули свой дом.

После нового обследования врачебной комиссией 6 января 1990 года Хонеккер узнал из сообщения в новостной программе телевидения ГДР о том, что у него рак почки, в связи с чем он не может быть помещён под арест. 10 января 1990 года в клинике Шарите доктор Альхаус провёл Хонеккеру операцию по удалению раковой опухоли в почке. 29 января 1990 года Хонеккер был вновь арестован и помещён в следственный изолятор в берлинском Руммельсбурге, но уже 30 января был вновь отпущен на свободу по решению городского суда. У Хонеккеров в это время не было жилья.

Адвокат Фогель по поручению Хонеккера обратился за помощью в Евангелическую церковь Берлина-Бранденбурга. Пастор Уве Хольмер, руководивший монастырским лечебным учреждением в Лобетале, предложил чете Хонеккеров кров в своём пасторском доме, и в тот же день Альтхаус отвёз Хонеккеров туда. Уже на следующий день помощь, оказанная Хонеккерам церковью, подверглась критике, выступавшие на демонстрациях, состоявшихся по этому поводу, отмечали, что именно Хонеккеры ущемляли в правах христиан, не вписывавшихся в рамки, установленные режимом СЕПГ. В марте 1990 года Хонеккеры выехали в дом отдыха в Линдове, но из-за политических протестов были вынуждены вернуться в дом Хольмеров уже на следующий день. Позднее Хонеккеры перебрались в советский военный госпиталь в Белице. В ходе следующего обследования для определения состояния здоровья Хонеккера с целью установления возможности его нахождения в тюрьме врачи обнаружили у Хонеккера злокачественную опухоль в печени. 2 октября 1990 года, накануне объединения Германии дело Хонеккера было передано Генеральной прокуратурой ГДР в Генеральную прокуратуру ФРГ. 30 ноября 1990 года участковый суд Тиргартена выдал новый ордер на арест Хонеккера, подозревавшегося в выдаче приказов о применении огнестрельного оружия на внутригерманской границе в 1961 году и подтверждении приказа в 1974 году. Тем не менее, Хонеккер не был арестован, поскольку находился под охраной в Белицком советском госпитале. 13 марта 1991 года супруги Хонеккеры вылетели на советском военном самолёте c аэродрома Шперенберг в Москву, где он стал «личным гостем» президента М. С. Горбачёва.

Экстрадиция в Германию

Ведомство федерального канцлера было проинформировано советскими дипломатами о предстоящем выезде Хонеккеров в Москву. Официально Федеральное правительство ограничилось протестом, ссылаясь на наличие ордера на арест и соответственно на нарушение Советским Союзом суверенитета ФРГ и норм международного права. На этот момент времени Договор об окончательном урегулировании в отношении Германии, закреплявший полный суверенитет Германии, ещё не был ратифицирован Верховным Советом СССР. Договор официально вступил в силу только 15 марта 1991 года, после того, как он вместе с ратификационной грамотой был получен министром иностранных дел ФРГ. С этого момента давление на Москву по делу Хонеккера усилилось.

Ухудшение отношений между Горбачёвым и Хонеккером продолжалось уже в течение нескольких лет. СССР, как и другие страны Восточного блока, находились в процессе распада. Августовский путч ослабил позиции Горбачёва. Президент РСФСР Б. Н. Ельцин запретил КПСС, генеральным секретарём которой являлся М. С. Горбачёв. 25 декабря 1991 года Горбачёв ушёл в отставку с поста президента СССР. В декабре 1991 года правительство РСФСР потребовало от Хонеккеров покинуть страну под угрозой экстрадиции. 11 декабря 1991 года Хонеккеры нашли убежище в посольстве Чили в Москве. По воспоминаниям Маргот Хонеккер, убежище Хонеккерам также были готовы предоставить Северная Корея и Сирия, но они больше верили в защиту со стороны Чили. После военного путча 1973 года ГДР предоставила убежище многим чилийцам, в том числе послу Клодомиро Альмейде, а дочь Хонеккеров Соня была замужем за чилийцем. В Чили в это время у власти находилась лево-буржуазная коалиция, федеральное правительство ФРГ заявило, что если Россия и Чили хотят претендовать на звание правовых государств, то Хонеккер, в соответствии с ордером на арест, должен быть выдан в ФРГ.

В ходе ультразвукового обследования, проведённого Хонеккеру в феврале 1992 года, было обнаружено очаговое поражение печени с метастазами. Данные этого обследования опровергла компьютерная томограмма, проведённая спустя три недели, в связи с чем распространились слухи о симулянтстве Хонеккера. Министр юстиции России спустя три дня заявил для немецкого телевидения, что Хонеккер будет выдан в Германию сразу после того, как покинет посольство Чили. 7 марта 1992 года стало известно о том, что правительство Чили скорректировало свою позицию по делу Хонеккера, посол Альмейда был вызван для консультаций в Сантьяго, где были возмущены его попытками манипулирования информацией о смертельной болезни Хонеккера для того, чтобы добиться для него разрешения на въезд в Чили. Альмейда был снят с должности. 18 марта 1992 года группа врачей из российского парламента провела акцию протеста и заявила о фальсификации результатов обследования Хонеккера в марте, но в глазах общественности хорошее на его возраст общее состояние Хонеккера свидетельствовало против его заболевания раком. В июне 1992 года президент Чили Патрисио Эйлвин заверил федерального канцлера Гельмута Коля в том, что Хонеккер покинет посольство Чили в Москве. Российская сторона также не видела оснований для того, чтобы уклониться от своего решения о возвращении Хонеккера в Германию, принятого в декабре 1991 года. 29 июля 1992 года Эрих Хонеккер вылетел в Берлин, где в аэропорту Тегель был арестован и препровождён в тюрьму Моабит. Маргот Хонеккер прямым рейсом «Аэрофлота» вылетела из Москвы в Чили, где её приняла дочь Соня.

Уголовное преследование и выезд в Чили

29 июля 1992 года Хонеккер был помещён в больницу берлинской тюрьмы Моабит. 12 мая 1992 года против него было выдвинуто обвинение в преднамеренном убийстве в общей сложности 68 человек, совершённом в период с 1961 по 1989 годы на должности председателя Государственного совета ГДР и Национального совета обороны ГДР вместе с несколькими другими обвиняемыми, в частности, с Эрихом Мильке, Вилли Штофом, Хайнцем Кесслером, Фрицем Штрелецем и Гансом Альбрехтом. Эрих Хонеккер как председатель Национального совета обороны ГДР лично отдавал приказ об инженерно-техническом усовершенствовании пограничных сооружений вокруг Западного Берлина и заградительных сооружений на границе с ФРГ с целью предотвращения их перехода. 12 ноября 1992 года Хонеккеру было предъявлено обвинение в злоупотреблении доверием и нанесении ущерба социалистической собственности. Речь шла об элитном посёлке Вандлиц.

По мнению многих юристов исход ожидавшегося процесса оставался неопределённым ввиду того, что оставалось неясным, по какому законодательству выносить приговор бывшему главе уже не существующей ГДР. В своём заявлении в суде 3 декабря 1992 года Эрих Хонеккер признал за собой политическую ответственность за смерти у Берлинской стены и на внутригерманской границе, но не юридическую и не моральную вину. В отношении строительства Берлинской стены Хонеккер заявил о том, что в условиях ужесточившейся холодной войны руководство СЕПГ в 1961 году пришло к выводу о том, что иной возможности предотвратить начало Третьей Мировой войны, которая бы принесла миллионы жертв, не было, и напомнил об единогласной поддержке этого совместно принятого решения руководствами всех стран социалистического лагеря. Он также отметил чисто политические мотивы судебного процесса и предложил сравнить 49 жертв Берлинской стены, убийство которых ему вменялось, с числом жертв войны во Вьетнаме, которую вели США, или показателями самоубийств в западных странах. ГДР, по его мнению, доказала, что социализм возможен и может быть лучше капитализма. Критику за преследования, которым граждане ГДР подвергались со стороны МГБ ГДР, Хонеккер сравнил с журналистскими сенсациями и разоблачениями на Западе.

К этому времени Хонеккер уже был тяжело болен. Компьютерная томография, проведённая 4 августа 1992 года, подтвердила результаты ультразвукового обследования в Москве: в правой доли печени шёл объёмный процесс размером в пять сантиметров, который предположительно являлся метастазами от раковой опухоли почки, которая была удалёна Хонеккеру в январе 1990 года в клинике Шарите. Адвокаты Хонеккера подали ходатайство о выделении и прекращении рассмотрения дела Хонеккера и его освобождении из-под ареста. Хонеккер страдал от неизлечимой болезни, которая приведёт его к смерти в результате отказа печени или метастазирования других органов. Хонеккеру оставалось жить не более двух лет, которые по оценкам мог продлиться судебный процесс. После нескольких отклонённых ходатайств и обращения Хонеккера в Конституционный суд Германии о защите его достоинства Суд земли Берлин прекратил производство в отношении Эриха Хонеккера 13 января 1993 года. Хонеккер был освобождён из заключения, продлившегося 169 дней, что вызвало протесты жертв режима в ГДР. Хонеккер сразу вылетел к семье в Сантьяго. 29 мая 1994 года Хонеккер умер в возрасте 81 года и был похоронен в Сантьяго.

Личная жизнь

Эрих Хонеккер был женат трижды. После своего освобождения в 1945 году Хонеккер женился на тюремной надзирательнице Шарлотте Шануэль, которая умерла в 1947 году. В 1947—1953 годах Хонеккер был женат на активистке ССНМ Эдит Бауман, у них родилась дочь Эрика (род. 1950, дочь Анке). Хонеккер развёлся с Эдит Бауман в 1953 году, после того, как в декабре 1952 года у депутата Народной палаты ГДР Маргот Файст родилась их общая дочь Соня. В том же году Маргот стала третьей женой Эриха Хонеккера. В браке дочери Сони с Леонардо Яньесом Бетанкуром в 1974 году родился внук Эриха Хонеккера Роберто Яньес Бетанкур. Супруга Хонеккера Маргот, дочь Соня и Леонардо Яньес Бетанкур, которые развелись в 1993 году, внук Роберто в настоящее время проживают в чилийской столице. Ещё одна внучка Мариана умерла в 1988 году в двухлетнем возрасте.

Хонеккер был страстным охотником, он увлёкся охотой ещё в бытность председателем ССНМ, когда Клемент Готвальд подарил ему охотничье ружьё.

Награды

• Дважды Герой ГДР (1982, 1987);
• Герой Труда ГДР (1962);
• пять орденов Карла Маркса (1969, 1972, 1977, 1982, 1985);
• Герой Советского Союза (1982);
• три ордена Ленина (СССР, 1972, 1982, 1987);
• орден Октябрьской Революции (СССР);
• орден «Победа социализма» (Румыния, 1987);
• почётный гражданин города Магнитогорска.

Литература

• Нефёдов В. В. Э. Хонеккер и культурная политика СЕПГ. // XXI век: итоги прошлого и проблемы настоящего, вып.11. Пенза, 2008. — С. 3—8.
• Нефёдов В. В. Роль Э. Хонеккера в культурной политике СЕПГ (до 1971 г.). // Философия в XXI веке. — Вып. 16. — Воронеж, 2008. — С. 118—126.
• Нефёдов В. В. Эрих Хонеккер и культурная политика в ГДР с 1971 по 1989 гг. // Софист: социолог, философ, историк. Сб-к научн. трудов. — Вып. 3. — М., 2008. — С. 194—199.
• Петелин Б. В., Степанов Г. В. Эрих Хонеккер // Вопросы истории. — 2013. — № 9. — С. 117—128.

Ссылки

 [www.warheroes.ru/hero/hero.asp?Hero_id=2158 Хонеккер, Эрих]. Сайт «Герои Страны».

• [dic.academic.ru/dic.nsf/bse/147799/Хонеккер Большая советская энциклопедия].

Отрывок, характеризующий Хонеккер, Эрих

Княжна Марья сообщила Пьеру свой план о том, как она, только что приедут Ростовы, сблизится с будущей невесткой и постарается приучить к ней старого князя.


Женитьба на богатой невесте в Петербурге не удалась Борису и он с этой же целью приехал в Москву. В Москве Борис находился в нерешительности между двумя самыми богатыми невестами – Жюли и княжной Марьей. Хотя княжна Марья, несмотря на свою некрасивость, и казалась ему привлекательнее Жюли, ему почему то неловко было ухаживать за Болконской. В последнее свое свиданье с ней, в именины старого князя, на все его попытки заговорить с ней о чувствах, она отвечала ему невпопад и очевидно не слушала его.
Жюли, напротив, хотя и особенным, одной ей свойственным способом, но охотно принимала его ухаживанье.
Жюли было 27 лет. После смерти своих братьев, она стала очень богата. Она была теперь совершенно некрасива; но думала, что она не только так же хороша, но еще гораздо больше привлекательна, чем была прежде. В этом заблуждении поддерживало ее то, что во первых она стала очень богатой невестой, а во вторых то, что чем старее она становилась, тем она была безопаснее для мужчин, тем свободнее было мужчинам обращаться с нею и, не принимая на себя никаких обязательств, пользоваться ее ужинами, вечерами и оживленным обществом, собиравшимся у нее. Мужчина, который десять лет назад побоялся бы ездить каждый день в дом, где была 17 ти летняя барышня, чтобы не компрометировать ее и не связать себя, теперь ездил к ней смело каждый день и обращался с ней не как с барышней невестой, а как с знакомой, не имеющей пола.
Дом Карагиных был в эту зиму в Москве самым приятным и гостеприимным домом. Кроме званых вечеров и обедов, каждый день у Карагиных собиралось большое общество, в особенности мужчин, ужинающих в 12 м часу ночи и засиживающихся до 3 го часу. Не было бала, гулянья, театра, который бы пропускала Жюли. Туалеты ее были всегда самые модные. Но, несмотря на это, Жюли казалась разочарована во всем, говорила всякому, что она не верит ни в дружбу, ни в любовь, ни в какие радости жизни, и ожидает успокоения только там . Она усвоила себе тон девушки, понесшей великое разочарованье, девушки, как будто потерявшей любимого человека или жестоко обманутой им. Хотя ничего подобного с ней не случилось, на нее смотрели, как на такую, и сама она даже верила, что она много пострадала в жизни. Эта меланхолия, не мешавшая ей веселиться, не мешала бывавшим у нее молодым людям приятно проводить время. Каждый гость, приезжая к ним, отдавал свой долг меланхолическому настроению хозяйки и потом занимался и светскими разговорами, и танцами, и умственными играми, и турнирами буриме, которые были в моде у Карагиных. Только некоторые молодые люди, в числе которых был и Борис, более углублялись в меланхолическое настроение Жюли, и с этими молодыми людьми она имела более продолжительные и уединенные разговоры о тщете всего мирского, и им открывала свои альбомы, исписанные грустными изображениями, изречениями и стихами.
Жюли была особенно ласкова к Борису: жалела о его раннем разочаровании в жизни, предлагала ему те утешения дружбы, которые она могла предложить, сама так много пострадав в жизни, и открыла ему свой альбом. Борис нарисовал ей в альбом два дерева и написал: Arbres rustiques, vos sombres rameaux secouent sur moi les tenebres et la melancolie. [Сельские деревья, ваши темные сучья стряхивают на меня мрак и меланхолию.]
В другом месте он нарисовал гробницу и написал:
«La mort est secourable et la mort est tranquille
«Ah! contre les douleurs il n'y a pas d'autre asile».
[Смерть спасительна и смерть спокойна;
О! против страданий нет другого убежища.]
Жюли сказала, что это прелестно.
– II y a quelque chose de si ravissant dans le sourire de la melancolie, [Есть что то бесконечно обворожительное в улыбке меланхолии,] – сказала она Борису слово в слово выписанное это место из книги.
– C'est un rayon de lumiere dans l'ombre, une nuance entre la douleur et le desespoir, qui montre la consolation possible. [Это луч света в тени, оттенок между печалью и отчаянием, который указывает на возможность утешения.] – На это Борис написал ей стихи:
«Aliment de poison d'une ame trop sensible,
«Toi, sans qui le bonheur me serait impossible,
«Tendre melancolie, ah, viens me consoler,
«Viens calmer les tourments de ma sombre retraite
«Et mele une douceur secrete
«A ces pleurs, que je sens couler».
[Ядовитая пища слишком чувствительной души,
Ты, без которой счастье было бы для меня невозможно,
Нежная меланхолия, о, приди, меня утешить,
Приди, утиши муки моего мрачного уединения
И присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.
– Mon cher, – сказала Анна Михайловна сыну, – je sais de bonne source que le Prince Basile envoie son fils a Moscou pour lui faire epouser Julieie. [Мой милый, я знаю из верных источников, что князь Василий присылает своего сына в Москву, для того чтобы женить его на Жюли.] Я так люблю Жюли, что мне жалко бы было ее. Как ты думаешь, мой друг? – сказала Анна Михайловна.
Мысль остаться в дураках и даром потерять весь этот месяц тяжелой меланхолической службы при Жюли и видеть все расписанные уже и употребленные как следует в его воображении доходы с пензенских имений в руках другого – в особенности в руках глупого Анатоля, оскорбляла Бориса. Он поехал к Карагиным с твердым намерением сделать предложение. Жюли встретила его с веселым и беззаботным видом, небрежно рассказывала о том, как ей весело было на вчерашнем бале, и спрашивала, когда он едет. Несмотря на то, что Борис приехал с намерением говорить о своей любви и потому намеревался быть нежным, он раздражительно начал говорить о женском непостоянстве: о том, как женщины легко могут переходить от грусти к радости и что у них расположение духа зависит только от того, кто за ними ухаживает. Жюли оскорбилась и сказала, что это правда, что для женщины нужно разнообразие, что всё одно и то же надоест каждому.
– Для этого я бы советовал вам… – начал было Борис, желая сказать ей колкость; но в ту же минуту ему пришла оскорбительная мысль, что он может уехать из Москвы, не достигнув своей цели и даром потеряв свои труды (чего с ним никогда ни в чем не бывало). Он остановился в середине речи, опустил глаза, чтоб не видать ее неприятно раздраженного и нерешительного лица и сказал: – Я совсем не с тем, чтобы ссориться с вами приехал сюда. Напротив… – Он взглянул на нее, чтобы увериться, можно ли продолжать. Всё раздражение ее вдруг исчезло, и беспокойные, просящие глаза были с жадным ожиданием устремлены на него. «Я всегда могу устроиться так, чтобы редко видеть ее», подумал Борис. «А дело начато и должно быть сделано!» Он вспыхнул румянцем, поднял на нее глаза и сказал ей: – «Вы знаете мои чувства к вам!» Говорить больше не нужно было: лицо Жюли сияло торжеством и самодовольством; но она заставила Бориса сказать ей всё, что говорится в таких случаях, сказать, что он любит ее, и никогда ни одну женщину не любил более ее. Она знала, что за пензенские имения и нижегородские леса она могла требовать этого и она получила то, что требовала.
Жених с невестой, не поминая более о деревьях, обсыпающих их мраком и меланхолией, делали планы о будущем устройстве блестящего дома в Петербурге, делали визиты и приготавливали всё для блестящей свадьбы.


Граф Илья Андреич в конце января с Наташей и Соней приехал в Москву. Графиня всё была нездорова, и не могла ехать, – а нельзя было ждать ее выздоровления: князя Андрея ждали в Москву каждый день; кроме того нужно было закупать приданое, нужно было продавать подмосковную и нужно было воспользоваться присутствием старого князя в Москве, чтобы представить ему его будущую невестку. Дом Ростовых в Москве был не топлен; кроме того они приехали на короткое время, графини не было с ними, а потому Илья Андреич решился остановиться в Москве у Марьи Дмитриевны Ахросимовой, давно предлагавшей графу свое гостеприимство.
Поздно вечером четыре возка Ростовых въехали во двор Марьи Дмитриевны в старой Конюшенной. Марья Дмитриевна жила одна. Дочь свою она уже выдала замуж. Сыновья ее все были на службе.
Она держалась всё так же прямо, говорила также прямо, громко и решительно всем свое мнение, и всем своим существом как будто упрекала других людей за всякие слабости, страсти и увлечения, которых возможности она не признавала. С раннего утра в куцавейке, она занималась домашним хозяйством, потом ездила: по праздникам к обедни и от обедни в остроги и тюрьмы, где у нее бывали дела, о которых она никому не говорила, а по будням, одевшись, дома принимала просителей разных сословий, которые каждый день приходили к ней, и потом обедала; за обедом сытным и вкусным всегда бывало человека три четыре гостей, после обеда делала партию в бостон; на ночь заставляла себе читать газеты и новые книги, а сама вязала. Редко она делала исключения для выездов, и ежели выезжала, то ездила только к самым важным лицам в городе.
Она еще не ложилась, когда приехали Ростовы, и в передней завизжала дверь на блоке, пропуская входивших с холода Ростовых и их прислугу. Марья Дмитриевна, с очками спущенными на нос, закинув назад голову, стояла в дверях залы и с строгим, сердитым видом смотрела на входящих. Можно бы было подумать, что она озлоблена против приезжих и сейчас выгонит их, ежели бы она не отдавала в это время заботливых приказаний людям о том, как разместить гостей и их вещи.
– Графские? – сюда неси, говорила она, указывая на чемоданы и ни с кем не здороваясь. – Барышни, сюда налево. Ну, вы что лебезите! – крикнула она на девок. – Самовар чтобы согреть! – Пополнела, похорошела, – проговорила она, притянув к себе за капор разрумянившуюся с мороза Наташу. – Фу, холодная! Да раздевайся же скорее, – крикнула она на графа, хотевшего подойти к ее руке. – Замерз, небось. Рому к чаю подать! Сонюшка, bonjour, – сказала она Соне, этим французским приветствием оттеняя свое слегка презрительное и ласковое отношение к Соне.
Когда все, раздевшись и оправившись с дороги, пришли к чаю, Марья Дмитриевна по порядку перецеловала всех.
– Душой рада, что приехали и что у меня остановились, – говорила она. – Давно пора, – сказала она, значительно взглянув на Наташу… – старик здесь и сына ждут со дня на день. Надо, надо с ним познакомиться. Ну да об этом после поговорим, – прибавила она, оглянув Соню взглядом, показывавшим, что она при ней не желает говорить об этом. – Теперь слушай, – обратилась она к графу, – завтра что же тебе надо? За кем пошлешь? Шиншина? – она загнула один палец; – плаксу Анну Михайловну? – два. Она здесь с сыном. Женится сын то! Потом Безухова чтоль? И он здесь с женой. Он от нее убежал, а она за ним прискакала. Он обедал у меня в середу. Ну, а их – она указала на барышень – завтра свожу к Иверской, а потом и к Обер Шельме заедем. Ведь, небось, всё новое делать будете? С меня не берите, нынче рукава, вот что! Намедни княжна Ирина Васильевна молодая ко мне приехала: страх глядеть, точно два боченка на руки надела. Ведь нынче, что день – новая мода. Да у тебя то у самого какие дела? – обратилась она строго к графу.
– Всё вдруг подошло, – отвечал граф. – Тряпки покупать, а тут еще покупатель на подмосковную и на дом. Уж ежели милость ваша будет, я времечко выберу, съезжу в Маринское на денек, вам девчат моих прикину.
– Хорошо, хорошо, у меня целы будут. У меня как в Опекунском совете. Я их и вывезу куда надо, и побраню, и поласкаю, – сказала Марья Дмитриевна, дотрогиваясь большой рукой до щеки любимицы и крестницы своей Наташи.
На другой день утром Марья Дмитриевна свозила барышень к Иверской и к m me Обер Шальме, которая так боялась Марьи Дмитриевны, что всегда в убыток уступала ей наряды, только бы поскорее выжить ее от себя. Марья Дмитриевна заказала почти всё приданое. Вернувшись она выгнала всех кроме Наташи из комнаты и подозвала свою любимицу к своему креслу.
– Ну теперь поговорим. Поздравляю тебя с женишком. Подцепила молодца! Я рада за тебя; и его с таких лет знаю (она указала на аршин от земли). – Наташа радостно краснела. – Я его люблю и всю семью его. Теперь слушай. Ты ведь знаешь, старик князь Николай очень не желал, чтоб сын женился. Нравный старик! Оно, разумеется, князь Андрей не дитя, и без него обойдется, да против воли в семью входить нехорошо. Надо мирно, любовно. Ты умница, сумеешь обойтись как надо. Ты добренько и умненько обойдись. Вот всё и хорошо будет.
Наташа молчала, как думала Марья Дмитриевна от застенчивости, но в сущности Наташе было неприятно, что вмешивались в ее дело любви князя Андрея, которое представлялось ей таким особенным от всех людских дел, что никто, по ее понятиям, не мог понимать его. Она любила и знала одного князя Андрея, он любил ее и должен был приехать на днях и взять ее. Больше ей ничего не нужно было.
– Ты видишь ли, я его давно знаю, и Машеньку, твою золовку, люблю. Золовки – колотовки, ну а уж эта мухи не обидит. Она меня просила ее с тобой свести. Ты завтра с отцом к ней поедешь, да приласкайся хорошенько: ты моложе ее. Как твой то приедет, а уж ты и с сестрой и с отцом знакома, и тебя полюбили. Так или нет? Ведь лучше будет?
– Лучше, – неохотно отвечала Наташа.


На другой день, по совету Марьи Дмитриевны, граф Илья Андреич поехал с Наташей к князю Николаю Андреичу. Граф с невеселым духом собирался на этот визит: в душе ему было страшно. Последнее свидание во время ополчения, когда граф в ответ на свое приглашение к обеду выслушал горячий выговор за недоставление людей, было памятно графу Илье Андреичу. Наташа, одевшись в свое лучшее платье, была напротив в самом веселом расположении духа. «Не может быть, чтобы они не полюбили меня, думала она: меня все всегда любили. И я так готова сделать для них всё, что они пожелают, так готова полюбить его – за то, что он отец, а ее за то, что она сестра, что не за что им не полюбить меня!»
Они подъехали к старому, мрачному дому на Вздвиженке и вошли в сени.
– Ну, Господи благослови, – проговорил граф, полу шутя, полу серьезно; но Наташа заметила, что отец ее заторопился, входя в переднюю, и робко, тихо спросил, дома ли князь и княжна. После доклада о их приезде между прислугой князя произошло смятение. Лакей, побежавший докладывать о них, был остановлен другим лакеем в зале и они шептали о чем то. В залу выбежала горничная девушка, и торопливо тоже говорила что то, упоминая о княжне. Наконец один старый, с сердитым видом лакей вышел и доложил Ростовым, что князь принять не может, а княжна просит к себе. Первая навстречу гостям вышла m lle Bourienne. Она особенно учтиво встретила отца с дочерью и проводила их к княжне. Княжна с взволнованным, испуганным и покрытым красными пятнами лицом выбежала, тяжело ступая, навстречу к гостям, и тщетно пытаясь казаться свободной и радушной. Наташа с первого взгляда не понравилась княжне Марье. Она ей показалась слишком нарядной, легкомысленно веселой и тщеславной. Княжна Марья не знала, что прежде, чем она увидала свою будущую невестку, она уже была дурно расположена к ней по невольной зависти к ее красоте, молодости и счастию и по ревности к любви своего брата. Кроме этого непреодолимого чувства антипатии к ней, княжна Марья в эту минуту была взволнована еще тем, что при докладе о приезде Ростовых, князь закричал, что ему их не нужно, что пусть княжна Марья принимает, если хочет, а чтоб к нему их не пускали. Княжна Марья решилась принять Ростовых, но всякую минуту боялась, как бы князь не сделал какую нибудь выходку, так как он казался очень взволнованным приездом Ростовых.
– Ну вот, я вам, княжна милая, привез мою певунью, – сказал граф, расшаркиваясь и беспокойно оглядываясь, как будто он боялся, не взойдет ли старый князь. – Уж как я рад, что вы познакомились… Жаль, жаль, что князь всё нездоров, – и сказав еще несколько общих фраз он встал. – Ежели позволите, княжна, на четверть часика вам прикинуть мою Наташу, я бы съездил, тут два шага, на Собачью Площадку, к Анне Семеновне, и заеду за ней.
Илья Андреич придумал эту дипломатическую хитрость для того, чтобы дать простор будущей золовке объясниться с своей невесткой (как он сказал это после дочери) и еще для того, чтобы избежать возможности встречи с князем, которого он боялся. Он не сказал этого дочери, но Наташа поняла этот страх и беспокойство своего отца и почувствовала себя оскорбленною. Она покраснела за своего отца, еще более рассердилась за то, что покраснела и смелым, вызывающим взглядом, говорившим про то, что она никого не боится, взглянула на княжну. Княжна сказала графу, что очень рада и просит его только пробыть подольше у Анны Семеновны, и Илья Андреич уехал.
M lle Bourienne, несмотря на беспокойные, бросаемые на нее взгляды княжны Марьи, желавшей с глазу на глаз поговорить с Наташей, не выходила из комнаты и держала твердо разговор о московских удовольствиях и театрах. Наташа была оскорблена замешательством, происшедшим в передней, беспокойством своего отца и неестественным тоном княжны, которая – ей казалось – делала милость, принимая ее. И потом всё ей было неприятно. Княжна Марья ей не нравилась. Она казалась ей очень дурной собою, притворной и сухою. Наташа вдруг нравственно съёжилась и приняла невольно такой небрежный тон, который еще более отталкивал от нее княжну Марью. После пяти минут тяжелого, притворного разговора, послышались приближающиеся быстрые шаги в туфлях. Лицо княжны Марьи выразило испуг, дверь комнаты отворилась и вошел князь в белом колпаке и халате.
– Ах, сударыня, – заговорил он, – сударыня, графиня… графиня Ростова, коли не ошибаюсь… прошу извинить, извинить… не знал, сударыня. Видит Бог не знал, что вы удостоили нас своим посещением, к дочери зашел в таком костюме. Извинить прошу… видит Бог не знал, – повторил он так не натурально, ударяя на слово Бог и так неприятно, что княжна Марья стояла, опустив глаза, не смея взглянуть ни на отца, ни на Наташу. Наташа, встав и присев, тоже не знала, что ей делать. Одна m lle Bourienne приятно улыбалась.
– Прошу извинить, прошу извинить! Видит Бог не знал, – пробурчал старик и, осмотрев с головы до ног Наташу, вышел. M lle Bourienne первая нашлась после этого появления и начала разговор про нездоровье князя. Наташа и княжна Марья молча смотрели друг на друга, и чем дольше они молча смотрели друг на друга, не высказывая того, что им нужно было высказать, тем недоброжелательнее они думали друг о друге.
Когда граф вернулся, Наташа неучтиво обрадовалась ему и заторопилась уезжать: она почти ненавидела в эту минуту эту старую сухую княжну, которая могла поставить ее в такое неловкое положение и провести с ней полчаса, ничего не сказав о князе Андрее. «Ведь я не могла же начать первая говорить о нем при этой француженке», думала Наташа. Княжна Марья между тем мучилась тем же самым. Она знала, что ей надо было сказать Наташе, но она не могла этого сделать и потому, что m lle Bourienne мешала ей, и потому, что она сама не знала, отчего ей так тяжело было начать говорить об этом браке. Когда уже граф выходил из комнаты, княжна Марья быстрыми шагами подошла к Наташе, взяла ее за руки и, тяжело вздохнув, сказала: «Постойте, мне надо…» Наташа насмешливо, сама не зная над чем, смотрела на княжну Марью.
– Милая Натали, – сказала княжна Марья, – знайте, что я рада тому, что брат нашел счастье… – Она остановилась, чувствуя, что она говорит неправду. Наташа заметила эту остановку и угадала причину ее.
– Я думаю, княжна, что теперь неудобно говорить об этом, – сказала Наташа с внешним достоинством и холодностью и с слезами, которые она чувствовала в горле.
«Что я сказала, что я сделала!» подумала она, как только вышла из комнаты.
Долго ждали в этот день Наташу к обеду. Она сидела в своей комнате и рыдала, как ребенок, сморкаясь и всхлипывая. Соня стояла над ней и целовала ее в волосы.
– Наташа, об чем ты? – говорила она. – Что тебе за дело до них? Всё пройдет, Наташа.
– Нет, ежели бы ты знала, как это обидно… точно я…
– Не говори, Наташа, ведь ты не виновата, так что тебе за дело? Поцелуй меня, – сказала Соня.
Наташа подняла голову, и в губы поцеловав свою подругу, прижала к ней свое мокрое лицо.
– Я не могу сказать, я не знаю. Никто не виноват, – говорила Наташа, – я виновата. Но всё это больно ужасно. Ах, что он не едет!…
Она с красными глазами вышла к обеду. Марья Дмитриевна, знавшая о том, как князь принял Ростовых, сделала вид, что она не замечает расстроенного лица Наташи и твердо и громко шутила за столом с графом и другими гостями.


В этот вечер Ростовы поехали в оперу, на которую Марья Дмитриевна достала билет.
Наташе не хотелось ехать, но нельзя было отказаться от ласковости Марьи Дмитриевны, исключительно для нее предназначенной. Когда она, одетая, вышла в залу, дожидаясь отца и поглядевшись в большое зеркало, увидала, что она хороша, очень хороша, ей еще более стало грустно; но грустно сладостно и любовно.
«Боже мой, ежели бы он был тут; тогда бы я не так как прежде, с какой то глупой робостью перед чем то, а по новому, просто, обняла бы его, прижалась бы к нему, заставила бы его смотреть на меня теми искательными, любопытными глазами, которыми он так часто смотрел на меня и потом заставила бы его смеяться, как он смеялся тогда, и глаза его – как я вижу эти глаза! думала Наташа. – И что мне за дело до его отца и сестры: я люблю его одного, его, его, с этим лицом и глазами, с его улыбкой, мужской и вместе детской… Нет, лучше не думать о нем, не думать, забыть, совсем забыть на это время. Я не вынесу этого ожидания, я сейчас зарыдаю», – и она отошла от зеркала, делая над собой усилия, чтоб не заплакать. – «И как может Соня так ровно, так спокойно любить Николиньку, и ждать так долго и терпеливо»! подумала она, глядя на входившую, тоже одетую, с веером в руках Соню.
«Нет, она совсем другая. Я не могу»!
Наташа чувствовала себя в эту минуту такой размягченной и разнеженной, что ей мало было любить и знать, что она любима: ей нужно теперь, сейчас нужно было обнять любимого человека и говорить и слышать от него слова любви, которыми было полно ее сердце. Пока она ехала в карете, сидя рядом с отцом, и задумчиво глядела на мелькавшие в мерзлом окне огни фонарей, она чувствовала себя еще влюбленнее и грустнее и забыла с кем и куда она едет. Попав в вереницу карет, медленно визжа колесами по снегу карета Ростовых подъехала к театру. Поспешно выскочили Наташа и Соня, подбирая платья; вышел граф, поддерживаемый лакеями, и между входившими дамами и мужчинами и продающими афиши, все трое пошли в коридор бенуара. Из за притворенных дверей уже слышались звуки музыки.
– Nathalie, vos cheveux, [Натали, твои волосы,] – прошептала Соня. Капельдинер учтиво и поспешно проскользнул перед дамами и отворил дверь ложи. Музыка ярче стала слышна в дверь, блеснули освещенные ряды лож с обнаженными плечами и руками дам, и шумящий и блестящий мундирами партер. Дама, входившая в соседний бенуар, оглянула Наташу женским, завистливым взглядом. Занавесь еще не поднималась и играли увертюру. Наташа, оправляя платье, прошла вместе с Соней и села, оглядывая освещенные ряды противуположных лож. Давно не испытанное ею ощущение того, что сотни глаз смотрят на ее обнаженные руки и шею, вдруг и приятно и неприятно охватило ее, вызывая целый рой соответствующих этому ощущению воспоминаний, желаний и волнений.
Две замечательно хорошенькие девушки, Наташа и Соня, с графом Ильей Андреичем, которого давно не видно было в Москве, обратили на себя общее внимание. Кроме того все знали смутно про сговор Наташи с князем Андреем, знали, что с тех пор Ростовы жили в деревне, и с любопытством смотрели на невесту одного из лучших женихов России.
Наташа похорошела в деревне, как все ей говорили, а в этот вечер, благодаря своему взволнованному состоянию, была особенно хороша. Она поражала полнотой жизни и красоты, в соединении с равнодушием ко всему окружающему. Ее черные глаза смотрели на толпу, никого не отыскивая, а тонкая, обнаженная выше локтя рука, облокоченная на бархатную рампу, очевидно бессознательно, в такт увертюры, сжималась и разжималась, комкая афишу.
– Посмотри, вот Аленина – говорила Соня, – с матерью кажется!
– Батюшки! Михаил Кирилыч то еще потолстел, – говорил старый граф.
– Смотрите! Анна Михайловна наша в токе какой!
– Карагины, Жюли и Борис с ними. Сейчас видно жениха с невестой. – Друбецкой сделал предложение!
– Как же, нынче узнал, – сказал Шиншин, входивший в ложу Ростовых.
Наташа посмотрела по тому направлению, по которому смотрел отец, и увидала, Жюли, которая с жемчугами на толстой красной шее (Наташа знала, обсыпанной пудрой) сидела с счастливым видом, рядом с матерью.
Позади их с улыбкой, наклоненная ухом ко рту Жюли, виднелась гладко причесанная, красивая голова Бориса. Он исподлобья смотрел на Ростовых и улыбаясь говорил что то своей невесте.
«Они говорят про нас, про меня с ним!» подумала Наташа. «И он верно успокоивает ревность ко мне своей невесты: напрасно беспокоятся! Ежели бы они знали, как мне ни до кого из них нет дела».
Сзади сидела в зеленой токе, с преданным воле Божией и счастливым, праздничным лицом, Анна Михайловна. В ложе их стояла та атмосфера – жениха с невестой, которую так знала и любила Наташа. Она отвернулась и вдруг всё, что было унизительного в ее утреннем посещении, вспомнилось ей.
«Какое право он имеет не хотеть принять меня в свое родство? Ах лучше не думать об этом, не думать до его приезда!» сказала она себе и стала оглядывать знакомые и незнакомые лица в партере. Впереди партера, в самой середине, облокотившись спиной к рампе, стоял Долохов с огромной, кверху зачесанной копной курчавых волос, в персидском костюме. Он стоял на самом виду театра, зная, что он обращает на себя внимание всей залы, так же свободно, как будто он стоял в своей комнате. Около него столпившись стояла самая блестящая молодежь Москвы, и он видимо первенствовал между ними.
Граф Илья Андреич, смеясь, подтолкнул краснеющую Соню, указывая ей на прежнего обожателя.
– Узнала? – спросил он. – И откуда он взялся, – обратился граф к Шиншину, – ведь он пропадал куда то?
– Пропадал, – отвечал Шиншин. – На Кавказе был, а там бежал, и, говорят, у какого то владетельного князя был министром в Персии, убил там брата шахова: ну с ума все и сходят московские барыни! Dolochoff le Persan, [Персианин Долохов,] да и кончено. У нас теперь нет слова без Долохова: им клянутся, на него зовут как на стерлядь, – говорил Шиншин. – Долохов, да Курагин Анатоль – всех у нас барынь с ума свели.
В соседний бенуар вошла высокая, красивая дама с огромной косой и очень оголенными, белыми, полными плечами и шеей, на которой была двойная нитка больших жемчугов, и долго усаживалась, шумя своим толстым шелковым платьем.
Наташа невольно вглядывалась в эту шею, плечи, жемчуги, прическу и любовалась красотой плеч и жемчугов. В то время как Наташа уже второй раз вглядывалась в нее, дама оглянулась и, встретившись глазами с графом Ильей Андреичем, кивнула ему головой и улыбнулась. Это была графиня Безухова, жена Пьера. Илья Андреич, знавший всех на свете, перегнувшись, заговорил с ней.
– Давно пожаловали, графиня? – заговорил он. – Приду, приду, ручку поцелую. А я вот приехал по делам и девочек своих с собой привез. Бесподобно, говорят, Семенова играет, – говорил Илья Андреич. – Граф Петр Кириллович нас никогда не забывал. Он здесь?
– Да, он хотел зайти, – сказала Элен и внимательно посмотрела на Наташу.
Граф Илья Андреич опять сел на свое место.
– Ведь хороша? – шопотом сказал он Наташе.
– Чудо! – сказала Наташа, – вот влюбиться можно! В это время зазвучали последние аккорды увертюры и застучала палочка капельмейстера. В партере прошли на места запоздавшие мужчины и поднялась занавесь.
Как только поднялась занавесь, в ложах и партере всё замолкло, и все мужчины, старые и молодые, в мундирах и фраках, все женщины в драгоценных каменьях на голом теле, с жадным любопытством устремили всё внимание на сцену. Наташа тоже стала смотреть.


На сцене были ровные доски по средине, с боков стояли крашеные картины, изображавшие деревья, позади было протянуто полотно на досках. В середине сцены сидели девицы в красных корсажах и белых юбках. Одна, очень толстая, в шелковом белом платье, сидела особо на низкой скамеечке, к которой был приклеен сзади зеленый картон. Все они пели что то. Когда они кончили свою песню, девица в белом подошла к будочке суфлера, и к ней подошел мужчина в шелковых, в обтяжку, панталонах на толстых ногах, с пером и кинжалом и стал петь и разводить руками.
Мужчина в обтянутых панталонах пропел один, потом пропела она. Потом оба замолкли, заиграла музыка, и мужчина стал перебирать пальцами руку девицы в белом платье, очевидно выжидая опять такта, чтобы начать свою партию вместе с нею. Они пропели вдвоем, и все в театре стали хлопать и кричать, а мужчина и женщина на сцене, которые изображали влюбленных, стали, улыбаясь и разводя руками, кланяться.
После деревни и в том серьезном настроении, в котором находилась Наташа, всё это было дико и удивительно ей. Она не могла следить за ходом оперы, не могла даже слышать музыку: она видела только крашеные картоны и странно наряженных мужчин и женщин, при ярком свете странно двигавшихся, говоривших и певших; она знала, что всё это должно было представлять, но всё это было так вычурно фальшиво и ненатурально, что ей становилось то совестно за актеров, то смешно на них. Она оглядывалась вокруг себя, на лица зрителей, отыскивая в них то же чувство насмешки и недоумения, которое было в ней; но все лица были внимательны к тому, что происходило на сцене и выражали притворное, как казалось Наташе, восхищение. «Должно быть это так надобно!» думала Наташа. Она попеременно оглядывалась то на эти ряды припомаженных голов в партере, то на оголенных женщин в ложах, в особенности на свою соседку Элен, которая, совершенно раздетая, с тихой и спокойной улыбкой, не спуская глаз, смотрела на сцену, ощущая яркий свет, разлитый по всей зале и теплый, толпою согретый воздух. Наташа мало по малу начинала приходить в давно не испытанное ею состояние опьянения. Она не помнила, что она и где она и что перед ней делается. Она смотрела и думала, и самые странные мысли неожиданно, без связи, мелькали в ее голове. То ей приходила мысль вскочить на рампу и пропеть ту арию, которую пела актриса, то ей хотелось зацепить веером недалеко от нее сидевшего старичка, то перегнуться к Элен и защекотать ее.
В одну из минут, когда на сцене всё затихло, ожидая начала арии, скрипнула входная дверь партера, на той стороне где была ложа Ростовых, и зазвучали шаги запоздавшего мужчины. «Вот он Курагин!» прошептал Шиншин. Графиня Безухова улыбаясь обернулась к входящему. Наташа посмотрела по направлению глаз графини Безуховой и увидала необыкновенно красивого адъютанта, с самоуверенным и вместе учтивым видом подходящего к их ложе. Это был Анатоль Курагин, которого она давно видела и заметила на петербургском бале. Он был теперь в адъютантском мундире с одной эполетой и эксельбантом. Он шел сдержанной, молодецкой походкой, которая была бы смешна, ежели бы он не был так хорош собой и ежели бы на прекрасном лице не было бы такого выражения добродушного довольства и веселия. Несмотря на то, что действие шло, он, не торопясь, слегка побрякивая шпорами и саблей, плавно и высоко неся свою надушенную красивую голову, шел по ковру коридора. Взглянув на Наташу, он подошел к сестре, положил руку в облитой перчатке на край ее ложи, тряхнул ей головой и наклонясь спросил что то, указывая на Наташу.
– Mais charmante! [Очень мила!] – сказал он, очевидно про Наташу, как не столько слышала она, сколько поняла по движению его губ. Потом он прошел в первый ряд и сел подле Долохова, дружески и небрежно толкнув локтем того Долохова, с которым так заискивающе обращались другие. Он, весело подмигнув, улыбнулся ему и уперся ногой в рампу.
– Как похожи брат с сестрой! – сказал граф. – И как хороши оба!
Шиншин вполголоса начал рассказывать графу какую то историю интриги Курагина в Москве, к которой Наташа прислушалась именно потому, что он сказал про нее charmante.
Первый акт кончился, в партере все встали, перепутались и стали ходить и выходить.
Борис пришел в ложу Ростовых, очень просто принял поздравления и, приподняв брови, с рассеянной улыбкой, передал Наташе и Соне просьбу его невесты, чтобы они были на ее свадьбе, и вышел. Наташа с веселой и кокетливой улыбкой разговаривала с ним и поздравляла с женитьбой того самого Бориса, в которого она была влюблена прежде. В том состоянии опьянения, в котором она находилась, всё казалось просто и естественно.
Голая Элен сидела подле нее и одинаково всем улыбалась; и точно так же улыбнулась Наташа Борису.
Ложа Элен наполнилась и окружилась со стороны партера самыми знатными и умными мужчинами, которые, казалось, наперерыв желали показать всем, что они знакомы с ней.
Курагин весь этот антракт стоял с Долоховым впереди у рампы, глядя на ложу Ростовых. Наташа знала, что он говорил про нее, и это доставляло ей удовольствие. Она даже повернулась так, чтобы ему виден был ее профиль, по ее понятиям, в самом выгодном положении. Перед началом второго акта в партере показалась фигура Пьера, которого еще с приезда не видали Ростовы. Лицо его было грустно, и он еще потолстел, с тех пор как его последний раз видела Наташа. Он, никого не замечая, прошел в первые ряды. Анатоль подошел к нему и стал что то говорить ему, глядя и указывая на ложу Ростовых. Пьер, увидав Наташу, оживился и поспешно, по рядам, пошел к их ложе. Подойдя к ним, он облокотился и улыбаясь долго говорил с Наташей. Во время своего разговора с Пьером, Наташа услыхала в ложе графини Безуховой мужской голос и почему то узнала, что это был Курагин. Она оглянулась и встретилась с ним глазами. Он почти улыбаясь смотрел ей прямо в глаза таким восхищенным, ласковым взглядом, что казалось странно быть от него так близко, так смотреть на него, быть так уверенной, что нравишься ему, и не быть с ним знакомой.
Во втором акте были картины, изображающие монументы и была дыра в полотне, изображающая луну, и абажуры на рампе подняли, и стали играть в басу трубы и контрабасы, и справа и слева вышло много людей в черных мантиях. Люди стали махать руками, и в руках у них было что то вроде кинжалов; потом прибежали еще какие то люди и стали тащить прочь ту девицу, которая была прежде в белом, а теперь в голубом платье. Они не утащили ее сразу, а долго с ней пели, а потом уже ее утащили, и за кулисами ударили три раза во что то металлическое, и все стали на колена и запели молитву. Несколько раз все эти действия прерывались восторженными криками зрителей.
Во время этого акта Наташа всякий раз, как взглядывала в партер, видела Анатоля Курагина, перекинувшего руку через спинку кресла и смотревшего на нее. Ей приятно было видеть, что он так пленен ею, и не приходило в голову, чтобы в этом было что нибудь дурное.
Когда второй акт кончился, графиня Безухова встала, повернулась к ложе Ростовых (грудь ее совершенно была обнажена), пальчиком в перчатке поманила к себе старого графа, и не обращая внимания на вошедших к ней в ложу, начала любезно улыбаясь говорить с ним.
– Да познакомьте же меня с вашими прелестными дочерьми, – сказала она, – весь город про них кричит, а я их не знаю.
Наташа встала и присела великолепной графине. Наташе так приятна была похвала этой блестящей красавицы, что она покраснела от удовольствия.
– Я теперь тоже хочу сделаться москвичкой, – говорила Элен. – И как вам не совестно зарыть такие перлы в деревне!
Графиня Безухая, по справедливости, имела репутацию обворожительной женщины. Она могла говорить то, чего не думала, и в особенности льстить, совершенно просто и натурально.
– Нет, милый граф, вы мне позвольте заняться вашими дочерьми. Я хоть теперь здесь не надолго. И вы тоже. Я постараюсь повеселить ваших. Я еще в Петербурге много слышала о вас, и хотела вас узнать, – сказала она Наташе с своей однообразно красивой улыбкой. – Я слышала о вас и от моего пажа – Друбецкого. Вы слышали, он женится? И от друга моего мужа – Болконского, князя Андрея Болконского, – сказала она с особенным ударением, намекая этим на то, что она знала отношения его к Наташе. – Она попросила, чтобы лучше познакомиться, позволить одной из барышень посидеть остальную часть спектакля в ее ложе, и Наташа перешла к ней.
В третьем акте был на сцене представлен дворец, в котором горело много свечей и повешены были картины, изображавшие рыцарей с бородками. В середине стояли, вероятно, царь и царица. Царь замахал правою рукою, и, видимо робея, дурно пропел что то, и сел на малиновый трон. Девица, бывшая сначала в белом, потом в голубом, теперь была одета в одной рубашке с распущенными волосами и стояла около трона. Она о чем то горестно пела, обращаясь к царице; но царь строго махнул рукой, и с боков вышли мужчины с голыми ногами и женщины с голыми ногами, и стали танцовать все вместе. Потом скрипки заиграли очень тонко и весело, одна из девиц с голыми толстыми ногами и худыми руками, отделившись от других, отошла за кулисы, поправила корсаж, вышла на середину и стала прыгать и скоро бить одной ногой о другую. Все в партере захлопали руками и закричали браво. Потом один мужчина стал в угол. В оркестре заиграли громче в цимбалы и трубы, и один этот мужчина с голыми ногами стал прыгать очень высоко и семенить ногами. (Мужчина этот был Duport, получавший 60 тысяч в год за это искусство.) Все в партере, в ложах и райке стали хлопать и кричать изо всех сил, и мужчина остановился и стал улыбаться и кланяться на все стороны. Потом танцовали еще другие, с голыми ногами, мужчины и женщины, потом опять один из царей закричал что то под музыку, и все стали петь. Но вдруг сделалась буря, в оркестре послышались хроматические гаммы и аккорды уменьшенной септимы, и все побежали и потащили опять одного из присутствующих за кулисы, и занавесь опустилась. Опять между зрителями поднялся страшный шум и треск, и все с восторженными лицами стали кричать: Дюпора! Дюпора! Дюпора! Наташа уже не находила этого странным. Она с удовольствием, радостно улыбаясь, смотрела вокруг себя.
– N'est ce pas qu'il est admirable – Duport? [Неправда ли, Дюпор восхитителен?] – сказала Элен, обращаясь к ней.
– Oh, oui, [О, да,] – отвечала Наташа.


В антракте в ложе Элен пахнуло холодом, отворилась дверь и, нагибаясь и стараясь не зацепить кого нибудь, вошел Анатоль.
– Позвольте мне вам представить брата, – беспокойно перебегая глазами с Наташи на Анатоля, сказала Элен. Наташа через голое плечо оборотила к красавцу свою хорошенькую головку и улыбнулась. Анатоль, который вблизи был так же хорош, как и издали, подсел к ней и сказал, что давно желал иметь это удовольствие, еще с Нарышкинского бала, на котором он имел удовольствие, которое не забыл, видеть ее. Курагин с женщинами был гораздо умнее и проще, чем в мужском обществе. Он говорил смело и просто, и Наташу странно и приятно поразило то, что не только не было ничего такого страшного в этом человеке, про которого так много рассказывали, но что напротив у него была самая наивная, веселая и добродушная улыбка.