Хопкинс, Мириам

Мириам Хопкинс
Miriam Hopkins
Студийная фотография 1932 года
Дата рождения:	18 октября 1902(1902-10-18)
Место рождения:	Бейнбридж, Джорджия, США
Дата смерти:	9 октября 1972(1972-10-09) (69 лет)
Место смерти:	Нью-Йорк, США
Профессия:	актриса
Карьера:	1928—1969

Ми́риам Хо́пкинс (англ. Miriam Hopkins, урождённая Эллен Мириам Хопкинс (англ. Ellen Miriam Hopkins), 18 октября 1902 — 9 октября 1972) — американская актриса 1930-х годов.

Биография

Мириам родилась 18 октября 1902 года в городе Бейнбридж, штат Джорджия, в состоятельной семье. Получив хорошее образование, в юности она серьёзно занималась танцами, но на первых же ученических гастролях повредила лодыжку и не смогла продолжать карьеру танцовщицы.

В 1921 году Мириам подалась в Нью-Йорк, на первых порах выступала на Бродвее в качестве хористки и к середине 1920-х сделала неплохую театральную карьеру. В мае 1926 года она вышла замуж за актёра Брендона Питерса и в 1928 году впервые появилась на киноэкране в короткометражке «Домашняя девушка».

Первые роли

Через два года студия «Paramount Pictures» подписала с Мириам контракт, и в том же 1930 году она полноценно дебютировала в кино, получив главную роль в комедии «Непостоянная». Она миновала обычную для многих начинающих актрис участь первые годы сниматься на эпизодических ролях в проходных фильмах, и в следующем году снялась сразу в трёх масштабных картинах.

Первым фильмом 1931 года для Мириам стала музыкальная романтическая комедия Эрнста Любича «Улыбающийся лейтенант», где её партнерами были кинозвезды Морис Шевалье и Клодетт Колбер. Затем последовали драма «24 часа» и триллер Рубена Мамуляна «Доктор Джекилл и мистер Хайд». В экранизации романа Стивенсона Мириам появилась в роли певички Иви Пирсон.

Признание

В июне 1931 года Мириам ушла от Питерса и сочеталась браком со сценаристом Остином Паркером, однако уже через год их союз распался. Первая настоящая слава пришла к актрисе в 1932 году, после того, как она блистательно исполнила роль воровки-карманницы Лили в комедии Любича «Неприятности в раю». В 1933 Любич пригласил Мириам в комедию «Решение жить», где помимо неё снялись Гэри Купер и Фредерик Марч, далее последовала роль в драме «История Тэмпл Дрейк» по роману Уильяма Фолкнера «Святилище», и обе эти работы оказались не менее удачными.

Развитие её карьеры достигло апогея в 1935 году, когда Мириам сыграла главную роль в драме «Бекки Шарп» по прославленному роману Теккерея «Ярмарка тщеславия» и получила свою единственную номинацию на премию «Оскар» (её обошла Бетт Дэвис, получив награду за фильм «Опасная»). Далее Мириам перешла на студию «Samuel Goldwyn Productions», и после фильмов «Берег варваров» (1935) и «Эти трое» (1936) её слава начала клониться к закату.

Закат карьеры

Несмотря на то, что Хопкинс была невероятно гармонична на экране, в жизни она отличалась довольно эгоистичным характером. Известно, что на площадке она вела себя не слишком порядочно по отношению к своим партнерам, старалась перетянуть на себя акцент в совместных сценах с другими актёрами, требовала для себя более выгодных ракурсов. Все это в конечном итоге испортило её репутацию. В сентябре 1937 года она вышла замуж за режиссёра Анатоля Литвака — киевского эмигранта, сделавшего карьеру в Америке, — и он снял её в фильме «Женщина, которую я люблю».

В те годы удача отвернулась от Мириам. Актрисе все реже предлагали работу (в 1938 году она вообще не снималась), а очередной брак не принёс счастья. В 1939 году она развелась с Литваком и перешла на киностудию «Warner Bros.», однако там её тоже снимали очень редко. После драмы 1943 года «Старое знакомство» — вторая главная роль досталась Бетт Дэвис, и киностудия в рекламных целях распространяла не лишённые основания слухи о склоках между актрисами — Мириам надолго пропала из виду.

В 1945 году она сочеталась четвёртым браком с неким Раймондом Броком (через шесть лет они развелись), а в в 1949 году состоялось её возвращение в Голливуд. Мириам сыграла второстепенную роль в мелодраме Уильяма Уайлера «Наследница», но не осталась в тени Оливии де Хэвилленд и Монтгомери Клифта, которые исполнили ведущие роли, и была номинирована на получение премии «Золотой глобус» как лучшая актриса второго плана.

После этого она время от времени появлялась в сериалах на телевидении и очень редко в кино. Последние отблески славы пережила только в 1960-х — в 1961 году появившись в картине «Детский час» с Одри Хепбёрн и в 1966 году сыграв одну из второстепенных ролей в драме «Погоня», где главные роли играли звезды нового поколения Марлон Брандо, Джейн Фонда и Роберт Редфорд.

Мириам Хопкинс скончалась 9 октября 1972 года от сердечного приступа в возрасте 69 лет.

Интересные факты

• В 1932 году Мириам усыновила ребёнка — мальчика по имени Майкл.
• Вместе с Полетт Годдар актриса претендовала на роль Скарлетт в «Унесённых ветром», но в итоге в фильме с блеском снялась Вивьен Ли.
• Мириам была удостоена двух звёзд на Голливудской аллее славы — за вклад в развитие кинематографа и работы на телевидении.
• Мужем М. Хопкинс был известный режиссёр и кинопродюсер российского происхождения Анатоль Литвак.
• Х. Л. Борхес: «Грета Гарбо уникальна. Я был также влюблён в Кэтрин Хепбёрн и в актрису, о которой забыли, в Мириам Хопкинс».

Фильмография

Год	На русском	На языке оригинала	Роль
1969	Жестокое вторжение	Savage Intruder	Кэтрин Паркер
1966	Погоня	The Chase	Миссис Ривз
1964	Фанни Хилл	Fanny Hill	Миссис Мод Браун
1961	Детский час	The Children’s Hour	Миссис Лили Мортар
1952	Сестра Керри	Carrie	Джули Херствуд
		The Outcasts of Poker Flat	Герцогиня
1951	Брачный сезон	The Mating Season	Фрэн Карлтон
1949	Наследница	The Heiress	Лавиния Пеннимен
1943	Старое знакомство	Old Acquaintance	Милли Дрейк
1942		A Gentleman After Dark	Фло Мелтон
1940	Вирджиния-сити	Virginia City	Джулия Хейн
	Рыжеволосая леди	Lady with Red Hair	Миссис Лесли Картер
1939	Старая дева	The Old Maid	Делия Ловелл Ральстон
1937	Умница	Wise Girl	Сюзи Флетчер
	Женщина преследует мужчину	Woman Chases Man	Вирджиния Трэвис
	Женщина, которую я люблю	The Woman I Love	Мадам Элен Мори
1936	Люди — не боги	Men Are Not Gods	Энн Уильямс
	Эти трое	These Three	Марта Доби
1935	Роскошная жизнь	Splendor	Филлис Лорримор
	Берег варваров	Barbary Coast	Мэри Ратледж
	Бекки Шарп	Becky Sharp	Бекки Шарп
1934	Самая богатая девушка в мире	The Richest Girl in the World	Дороти Хантер
	Не любит	She Loves Me Not	Кудряшка Флагг
	Всё обо мне	All of Me	Лидия Дарроу
1933	Решение жить	Design for Living	Гильда Фаррелл
	Возвращение незнакомца	The Stranger’s Return	Луиза Старр
	История Тэмпл Дрейк	The Story of Temple Drake	Тэмпл Дрейк
1932	Неприятности в раю	Trouble in Paradise	Лили
	Мир и плоть	World and the Flesh	Мария Яская
	Танцующие в темноте	Dancers in the Dark	Глория Бишоп
	Два сорта женщины	Two Kinds of Women	Эмма Крулл
1931	Доктор Джекилл и мистер Хайд	Dr. Jekyll and Mr. Hyde	Иви Пирсон
	24 часа	24 Hours	Рози Дугган
	Улыбающийся лейтенант	The Smiling Lieutenant	Принцесса Анна
1930	Непостоянная	Fast and Loose	Марион Ленокс
1928	Домашняя девушка	The Home Girl	?

Номинации

• 1936 Премия «Оскар» — лучшая актриса (за фильм «Бекки Шарп»)
• 1950 Премия «Золотой глобус» — лучшая актриса второго плана (за фильм «Наследница»)

Ссылки

• [ibdb.com/person.php?id=45564 Мириам Хопкинс] (англ.) на сайте Internet Broadway Database

Отрывок, характеризующий Хопкинс, Мириам

Весь глубокомысленный план о том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с армией, был подобен тому плану огородника, который, выгоняя из огорода потоптавшую его гряды скотину, забежал бы к воротам и стал бы по голове бить эту скотину. Одно, что можно бы было сказать в оправдание огородника, было бы то, что он очень рассердился. Но это нельзя было даже сказать про составителей проекта, потому что не они пострадали от потоптанных гряд.
Но, кроме того, что отрезывание Наполеона с армией было бессмысленно, оно было невозможно.
Невозможно это было, во первых, потому что, так как из опыта видно, что движение колонн на пяти верстах в одном сражении никогда не совпадает с планами, то вероятность того, чтобы Чичагов, Кутузов и Витгенштейн сошлись вовремя в назначенное место, была столь ничтожна, что она равнялась невозможности, как то и думал Кутузов, еще при получении плана сказавший, что диверсии на большие расстояния не приносят желаемых результатов.
Во вторых, невозможно было потому, что, для того чтобы парализировать ту силу инерции, с которой двигалось назад войско Наполеона, надо было без сравнения большие войска, чем те, которые имели русские.
В третьих, невозможно это было потому, что военное слово отрезать не имеет никакого смысла. Отрезать можно кусок хлеба, но не армию. Отрезать армию – перегородить ей дорогу – никак нельзя, ибо места кругом всегда много, где можно обойти, и есть ночь, во время которой ничего не видно, в чем могли бы убедиться военные ученые хоть из примеров Красного и Березины. Взять же в плен никак нельзя без того, чтобы тот, кого берут в плен, на это не согласился, как нельзя поймать ласточку, хотя и можно взять ее, когда она сядет на руку. Взять в плен можно того, кто сдается, как немцы, по правилам стратегии и тактики. Но французские войска совершенно справедливо не находили этого удобным, так как одинаковая голодная и холодная смерть ожидала их на бегстве и в плену.
В четвертых же, и главное, это было невозможно потому, что никогда, с тех пор как существует мир, не было войны при тех страшных условиях, при которых она происходила в 1812 году, и русские войска в преследовании французов напрягли все свои силы и не могли сделать большего, не уничтожившись сами.
В движении русской армии от Тарутина до Красного выбыло пятьдесят тысяч больными и отсталыми, то есть число, равное населению большого губернского города. Половина людей выбыла из армии без сражений.
И об этом то периоде кампании, когда войска без сапог и шуб, с неполным провиантом, без водки, по месяцам ночуют в снегу и при пятнадцати градусах мороза; когда дня только семь и восемь часов, а остальное ночь, во время которой не может быть влияния дисциплины; когда, не так как в сраженье, на несколько часов только люди вводятся в область смерти, где уже нет дисциплины, а когда люди по месяцам живут, всякую минуту борясь с смертью от голода и холода; когда в месяц погибает половина армии, – об этом то периоде кампании нам рассказывают историки, как Милорадович должен был сделать фланговый марш туда то, а Тормасов туда то и как Чичагов должен был передвинуться туда то (передвинуться выше колена в снегу), и как тот опрокинул и отрезал, и т. д., и т. д.
Русские, умиравшие наполовину, сделали все, что можно сделать и должно было сделать для достижения достойной народа цели, и не виноваты в том, что другие русские люди, сидевшие в теплых комнатах, предполагали сделать то, что было невозможно.
Все это странное, непонятное теперь противоречие факта с описанием истории происходит только оттого, что историки, писавшие об этом событии, писали историю прекрасных чувств и слов разных генералов, а не историю событий.
Для них кажутся очень занимательны слова Милорадовича, награды, которые получил тот и этот генерал, и их предположения; а вопрос о тех пятидесяти тысячах, которые остались по госпиталям и могилам, даже не интересует их, потому что не подлежит их изучению.
А между тем стоит только отвернуться от изучения рапортов и генеральных планов, а вникнуть в движение тех сотен тысяч людей, принимавших прямое, непосредственное участие в событии, и все, казавшиеся прежде неразрешимыми, вопросы вдруг с необыкновенной легкостью и простотой получают несомненное разрешение.
Цель отрезывания Наполеона с армией никогда не существовала, кроме как в воображении десятка людей. Она не могла существовать, потому что она была бессмысленна, и достижение ее было невозможно.
Цель народа была одна: очистить свою землю от нашествия. Цель эта достигалась, во первых, сама собою, так как французы бежали, и потому следовало только не останавливать это движение. Во вторых, цель эта достигалась действиями народной войны, уничтожавшей французов, и, в третьих, тем, что большая русская армия шла следом за французами, готовая употребить силу в случае остановки движения французов.
Русская армия должна была действовать, как кнут на бегущее животное. И опытный погонщик знал, что самое выгодное держать кнут поднятым, угрожая им, а не по голове стегать бегущее животное.



Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.
После смерти князя Андрея Наташа и княжна Марья одинаково чувствовали это. Они, нравственно согнувшись и зажмурившись от грозного, нависшего над ними облака смерти, не смели взглянуть в лицо жизни. Они осторожно берегли свои открытые раны от оскорбительных, болезненных прикосновений. Все: быстро проехавший экипаж по улице, напоминание об обеде, вопрос девушки о платье, которое надо приготовить; еще хуже, слово неискреннего, слабого участия болезненно раздражало рану, казалось оскорблением и нарушало ту необходимую тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их воображении страшному, строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные дали, которые на мгновение открылись перед ними.
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.

Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.