Королевство Хорватия

Хорватское Королевство/Королевство Хорватия
Hrvatsko kraljevstvo/Kraljevina Hrvatska
925 — 1102
Герб
Хорватия в X веке
Столица	Биоград-на-Мору Шибеник Книн
Крупнейшие города	Задар Сплит Трогир
Форма правления	Монархия
Династия	Трпимировичи Арпады

К:Появились в 925 годуК:Исчезли в 1102 году

Королевство Хорватия — независимое государство приблизительно с 925 года по 1102 год. Существовавшее с середины IX века княжество Хорватия стало королевством после принятия в 925 году Томиславом I титула короля. Правителями хорватского королевства были в основном представители династии Трпимировичей.

Независимость Хорватии пресеклась в 1102 году, когда королевство вошло в союз с Венгрией, была заключена личная уния двух государств. После потери суверенитета Хорватия всё же пользовалась в составе объединённого королевства значительной автономией и сохранила свои важнейшие органы власти: парламент (сабор) и пост королевского наместника (бана), которые несли ответственность перед королями Венгрии и Хорватии. Хорватия сохраняла свою автономию, находясь в союзе с Венгрией вплоть до распада Австро-Венгрии в 1918 году.

Границы государства часто менялись, но в период наибольшего расцвета территория Хорватии покрывала почти всю современную Хорватию, а также большую часть Боснии и Герцеговины.

Предыстория

Переселение хорватов на Адриатику шло в течение VII века. Византийский император Ираклий I не противодействовал экспансии на Балканы хорватов и сербов, занятый борьбой с Сасанидами на востоке и аварами на Балканах и полагая славянские племена союзниками в борьбе против Аварского каганата.

В VII веке возникло первое хорватское государственное образование — Приморская Хорватия. С IX века ей управляли князья из рода Трпимировичей.

Князья Хорватии из рода Трпимировичей

• Трпимир I — князь Далмации и Хорватии (845—864)
• Здеслав (864), свергнут Домагоем
• Домагой (864—876)
• Сын Домагоя, имя неизвестно (876—878), свергнут Здеславом
• Здеслав (вторично, 878—879), свергнут Бранимиром
• Бранимир (879—892), первый независимый князь
• Мунцимир (892—910), с Божьей помощью князь хорватов
• Томислав I (910—925), первый король Хорватии

Возникновение королевства

Томислав является основателем династии хорватских королей Трпимировичей. В течение 5 лет (923—928) Томислав объединил в составе Хорватии Паннонию и Далмацию, а в 925 году он принял титул короля Хорватии. Римский папа Иоанн X прислал Томиславу письмо (сохранилась копия этого письма XVI века), в котором назвал его «Rex Chroatorum» (король хорватов).

Земля королевства была разделена на 11 «жупаний» (областей) и Бановину (то есть, владение бана). Крупнейшими из земель, входивших в состав Хорватии были Паннония, Далмация, Босния и Славония. У каждой области была своя столица.

Вскоре после образования королевства Томислав вступил в конфликт с царем Болгарии Симеоном Великим. Король заключил союз с Византийской империей, которая разрешила Хорватии пользоваться византийскими городами, находившимися в Далмации до той поры, пока Томислав будет воевать с Симеоном. В 926 году Симеон Болгарский предпринял попытку разорвать хорватско-византийский договор, для чего он послал огромную армию во главе с герцогом Алогоботуром против Томислава, но армия болгар была побеждена хорватами в битве на боснийских холмах. Согласно трактату Константина Барянородного «Об управлении империей» армия Томислава насчитывала 100 тысяч пехотинцев, около 60 тысяч конного войска, 80 больших и 100 маленьких военных судов. Король Томислав умер в 928 году.

Сплитские соборы

В правление Томислава состоялись два Сплитских церковных собора в 925 и 927 годах. Именно на первый сплитский собор было направлено папское дипломатическое письмо, в котором он подтверждал королевский титул Томислава. Папа призывал латинизировать принятую в то время в Хорватии римскую литургию на славянском языке, взамен обещая дипломатическую помощь в разрешении конфликта с болгарами. Соборы согласились с папскими призывами о переводе богослужения на латынь, партия сторонников славянского богослужения во главе с епископом Нина Гргуром потерпела поражение. Другим решением соборов был перевод епархии Нина (приморской) и епархии Сисака (континентальной) под власть сплитского архиепископства, которое с церковной точки зрения подчинялось папе, но политически было зависимо от Византии, а не от Хорватии.. Решения собора, однако столкнулись с сопротивлением, славянская литургия продолжала служиться, во многом из-за того, что многие хорватские священники просто не владели латынью. Папа Николай II даже пригрозил отлучением от церкви всякому, кто рукоположит славянского священника, не знающего латынь, однако даже после этого использование славянской литургии продолжалось в отдельных частях Хорватии ещё долгое время.

Хорватия в X веке

В X веке система государственного управления подверглась существенным изменениям. Удельные наместники (жупаны) были заменены коронными чиновниками. Земли жупанов король взял в личное подчинение, по существу создав феодальную систему. Ранее свободные крестьяне теперь стали зависимыми. Крестьяне перестали также формировать войско, что нанесло сокрушительный удар по военной аристократии.

Королю Томиславу наследовал его младший брат, Трпимир II (прав. 928—935). После смерти своего принципиального врага, болгарского царя Симеона I, Константинополь перестал нуждаться в хорватской военной помощи и потребовал чтобы богатые адриатические города вернулись под номинальное управление Византии и платили налоги в императорскую, а не хорватскую казну. Борьба за возврат далматинских городов под власть хорватских королей станет главной задачей Хорватии на последующие десятилетия.

В царствование Трпимира продолжался церковный конфликт между сторонниками латинизации литургии и сторонниками славянского богослужения. Папа Лев VI утвердил решение о ликвидации Нинской епархии и переводе епископа Гргура, главного сторонника славянской литургии, в маленький город Скрадин.

Согласно трактату «Об управлении империей» императора Константина VII Багрянородного при Трпимире II Хорватия обладала торговым флотом, который позволял ей вести торговлю по всей Адриатике.

Сын Трпимира II, Крешимир I (прав. 935—945) поддерживал хорошие отношения с Византией и Римом и стабильность в стране, но после его смерти разгорелся первый гражданский конфликт в истории королевства. Сын Крешимира Мирослав Крешимирович (прав. 945—949) был убит своим советником, баном Прбиной. Это вызвало междоусобную борьбу в Хорватии, во время которой экономическая и военная мощь страны ослабла настолько, что сербский правитель Часлав Клонимирович без труда аннексировал часть Пагании и Боснии, а также острова Брач, Хвар и Вис.

Все же королю Михаилу Крешимиру (прав. 949—969) удалось стабилизировать ситуацию внутри Хорватии и восстановить контроль над частью потерянных земель. Он поддерживал хорошие отношения с далматинскими городами-государствами и вел активную религиозную политику, в которой ему активно помогала жена, Елена Задарская. По её распоряжению были построены церкви святого Стефана Первомученика и Богородицы в городе Солине. Михайлу Крешимиру наследовал его сын Степан Држислав (прав. 969—997). Правление Држислава стало длиннейшим в хорватской истории, 28 лет. Ему удалось восстановить отношения с Византией и улучшить их. Улучшение отношений с Византией произошло на фоне нового конфликта империи с болгарами и традиционной попыткой Константинополя заручиться поддержкой хорватов. Империя вновь согласилась с тем, что адриатические города будут перечислять налоги в хорватскую казну, что привело к резкому улучшению финансовой ситуации в королевстве. В 988 году император Василий II прислал королю Хорватии королевские знаки отличия.

Хорватия в XI веке

Смутное время

После смерти Држислава на трон взошёл его старший сын Светослав Суронья, однако его братья Крешимир и Гоислав подняли мятеж, спровоцировав крупнейшую в истории королевства Хорватия гражданскую войну. Братья заручились поддержкой болгарского царя Самуила, который в 998 году занял и разорил всю Южную Далмацию вплоть до Задара, включая крупные портовые города Трогир и Сплит, после чего вернулся через Боснию в Болгарию. Всю завоёванную территорию он передал под власть братьев Крешимира и Гоислава. Светослав вытался заручиться поддержкой Венецианской республики, в 1000 году дож Пьетро II Орсеоло привел венецианский флот в восточную Адриатику и начал захватывать города. Венецианцами были взяты острова в заливе Кварнер, столица Хорватии — Биоград-на-Мору, а затем все крупнейшие города Хорватии — Трогир, Задар, Сплит. Также венецианцы провели успешные морские кампании в Пагании, установили контроль над Корчулой и Ластовом и потребовали наделения дожа титулом «герцога Далмации». Однако после смерти Пьетро Орсеоло Светослав Суронья был свергнут братьями и был вынужден бежать с сыном из страны.

Крешимир III вначале правил в соуправлении с братом Гоиславом (1000—1020). Они предприняли попытку вернуть далматинские города. До 1018 года им сопутствовал успех, однако вскоре потерпел поражение от венецианцев, на помощь которым пришли ломбардцы. В 1020 году Крешимир при невыясненных обстоятельствах убил брата Гоислава, что вызвало недовольство в народа и у Римского папы, который отказался признать братоубийцу законным королём. Причина убийства была неясна, выдвигались предположения, что у братьев разошлись взгляды на будущую политическую ориентацию Хорватии, Крешимир III полностью поддерживал папский престол, Гоислав предпочитал покровительство Византии.

Папский легат Мейнард был направлен в Хорватию для расследования убийства, в 1027 году Крешимир поклялся в своей невиновности, но ему никто не поверил. Конфликтной ситуацией в стране решил воспользоваться сын Светослава Суроньи Степан Светославич. Степан не добился трона, однако с помощью венгерских войск утвердился в Славонии, которая с этого момента и до 1074 года будет называться хорватской землей лишь формально, управляемая династией Светославичей. Анархия в стране продолжалась до смерти Крешимира III в 1030 году.

Степан Крешимирович, пришедший к власти после смерти отца в 1030 году и правивший до 1058 года собирался походом на венецианцев и Паганию с целью возвратить потерянные земли. Однако Хорватия вновь была очень слаба и Степан не решился воевать с венецианцами. Король заключил союз с Византией, воссоздал вновь флот, и постепенно чисто дипломатическим путём вновь добился фактического перехода торговых городов Далмации под хорватскую власть. Его правление было одним из немногих полностью мирных правлений. Степан I принял титул король Хорватии, Боснии и Далмации, он управлял территорией вплоть до границ Дубровницкой республики, что подтверждается земельными пожертвованиями, которые он сделал Рагузе (Дубровнику) в 1050 году.

Возрождение Хорватии при Петаре Крешимире

Время правления короля Петара Крешимира (1058—1074) считается временем восхождения Хорватии на пик могущества, когда хорватам сопутствовал успех в войнах и внутренней политике, приобретении значительных территорий. Петар Крешимир заставил византийского императора признать его правителем всей Далмации, включая их города. Также Крешимир IV поддерживал тесный союз с римской церковью, которой разрешил вмешиваться в религиозную политику Хорватии, что способствовало ещё большему укреплению его власти. Однако вмешательство римских священников уничтожило глаголицу и старые обряды в части земель Истрии. После многочисленных завоеваний Петара Крешимира Хорватия включила в себя 12 округов, число которых превысило даже число хорватских земель при Томиславе I. Крешимир наконец подчинил Хорватии Паганию, а также распространил своё влияние в Захумлье, Травунии и Дукле. Новой столицей Хорватии после потери Биограда стал город Шибеник.

Как не пытался Петар сохранить хорошие отношения с Византией, ему все же пришлось вступить в конфликт. В 1072 году он поддержал болгарское и сербское восстания против Византии. В ответ на это Византия послала войска во главе с норманнским графом Амиком для осады острова Раб. Норманны не смогли захватить остров, однако пленили короля Петара Крешимира. Народ, любивший своего правителя, вынужден был пойти на уступки: норманнам отошли Сплит, Трогир, Биоград и Нин. Однако вскоре норманны были выселены из Италии, и хорватские города перешли под руку Венеции. Смерть Крешимира IV в 1074 году пресекла прямую ветвь династии Трпимировичей.

Хорватия при Дмитаре Звонимире

У Петара Крешимира не было сыновей. Причина по которой он не назначил наследником племянника Степана неясна; возможно это было связано со слабым здоровьем Степана, возможно, с желанием короля реинтегрировать в состав Хорватии Славонию, управлявшуюся младшей ветвью Трпимировичей (Светославичами). Бан Славонии Дмитар Звонимир (прав. 1075—1089) был провозглашён наследником престола в 1070 году. Однако после смерти короля в 1073 году далматинская знать, не желавшая видеть на троне выходца из Славонии, отказалась признавать Звонимира королём и избрала в 1074 году вельможу по имени Славац новым королём.

Эти выборы против воли папы и пожеланий богатых далматинских городов привели к тому, что против Славаца были призваны норманнские силы. Согласно сообщению старой хорватской хроники Славац был разбит на Рабе и брошен в тюрьму. Современные исследователи считают, что в этом сообщении идёт речь о поражении на Рабе Петара Крешимира, а Славац упомянут ошибочно. Славац упомянут как король всего в нескольких документах и фактически не правил. Период междуцарствия 1074—1075 годов завершился утверждением на троне Дмитара Звонимира при поддержки папы Григория VII.

Звонимир помог норманнскому герцогу Роберту Гвискару в борьбе против Византии и Венеции в 1081 и 1085 годах. Звонимир помог норманнам пройти через пролив Отранто и занять город Дуррес. Его войска помогали норманнам также во время их кампании на побержье Албании и Византии. Вследствие этого, в 1085 году Византия передала все свои права на Далмацию Венеции.

О правлении Звонимира вырезано на Башчанской плите — старейшем глаголическом памятнике на хорватском языке, который хранится в археологическом музее Загреба:

• «A[ZЪ VЪ IME O]TCA I S(I)NA [I S](VE)TAGO DUHA AZЪ OPAT[Ъ] DRŽIHA PISAHЪ SE O LEDI[N]Ě JuŽE DA ZЪVЪNIM[I]RЪ KRALЪ HRЪVATЪSKЪÏ [VЪ] DNI SVOJĘ VЪ SVETUJu LUCIJu» (текст в переложении на латиницу);
• «Во имя Отца и Сына и Святого Духа, я аббат Држиха, написал это о земле, которую дал Звонимир, хорватский король, в его дни Святой Луции» (перевод)

Правление Звонимира оценивается как мирное и успешное. В правление Звонимира титулы знати, используемые в Средневековой Хорватии, начали использоваться в Европе и наоборот. Жупаней и банов стали называтьбаронами, а европейская знать иногда называла себя «vlastelin» (господин).

Распад и Уния

Степан II, Елена и Альмош

В 1089 году в Хорватии восстал Сабор (парламент). Во время этого восстаня Дмитар Звонимир был убит, либо, по другой версии, совершил самоубийство. Король не оставил наследников, поэтому снова пришлось искать представителя из боковой ветви Трпимировичей. На хорватский трон был приглашен Степан II, племянник Петара Крешимира. Степан был к тому времени очень старым и правил всего два года (1089—1091). Старость Степана снова заставила хорватов задуматься о наследнике. Степан II был последним представителем рода Трпимировичей, поэтому наиболее реальным кандидатом на престол был Ласло I Святой, король Венгрии из династии Арпадов, чья сестра Елена была женой последнего короля Дмитара Звонимира. Армия Ласло Святого проникла в Хорватию сразу после смерти Степана II и заняла всю Паннонию. Елена временно стала королевой Хорватии (правила некоторое время в 1091 году). Династия Трпимировичей прервалась. Против венгров выступил византийский император Алексей I Комнин, который послал половецкое войско остановить венгров. Ласло Святой покинул Хорватию, однако сохранил за собой Славонию, где был посажен сын короля Гезы и племянник Ласло, принц Альмош. Вскоре королева Елена отреклась от титула в пользу Альмоша.

Петар Свачич

В 1093 году хорватская знать восстала против венгерского господства. Они объявили Альмоша низложенным и возвели на престол нового короля Петара Свачича. Ему удалось объединить королевство и изгнать Альмоша из Славонии в 1095 году. В этом же году умер король Ласло, и хорваты рассчитывали на прекращение венгерского давления. Однако новый король, брат Альмоша и племянник Ласло, Кальман Книжник не потерпел подобного развития событий в Хорватии. Он заручился поддержкой римского папы Урбана II и в 1097 году ввел войска в Хорватию. Решающей битвой этого похода была битва на горе Гвозд (совр. Петрова гора). В этой битве Петар Свачич был убит.

Уния Хорватии и Венгрии

Кальман, установив свою власть в Хорватии, начал так называемый период хорватско-венгерской унии. Унию попыталась разорвать хорватская знать, когда Кальман вынужден был вывести войска из Хорватии для борьбы с русинами и половцами в Галиции (1099 год). Но эта попытка хорватских дворян провалилась.

Кальман Книжник вернулся из похода в 1102 году. В этом году он начал переговоры с хорватам, завершившимися подписанием «Pacta conventa», договора, согласно которому Хорватия теряла свою независимость и полностью со всеми землями, городами и островами входила в состав Венгрии. Хорваты признали Кальмана своим королём, а тот в ответ обещал не нарушать устоев и традиций Хорватии, оставил парламент и титул бана, создал для Хорватии автономию. Также хорваты не платили венгерскому королю налоги. Резиденция хорватских правителей была вновь перенесена в Биоград-на-Мору, а потомки Кальмана ещё некоторое время, до прихода к власти Белы IV Арпада добавляли к титула Король Венгрии титул «Король Хорватии». В XIV веке возник новый термин, обозначавший автономные земли в составе Венгерского королевства — Archiregnum Hungaricum (Земли короны Святого Иштвана).

Точное время создания Pacta Conventa и термины из этого документа позже стали предметом спора. Тем не менее Хорватия сохранила даже под властью Венгрии свои традиции. Хорватскими делами ведал Сабор, а титул вице-короля Венгрии в Хорватии принадлежал бану Хорватии. На всем протяжении унии Хорватии будет в автономии, останется отдельной короной.

См. также

• История Хорватии
• Список королей Хорватии
• Приморская Хорватия
• Средневековая Хорватия

Отрывок, характеризующий Королевство Хорватия

– Они ждут меньшого сына, – сказал Пьер. – Он поступил в казаки Оболенского и поехал в Белую Церковь. Там формируется полк. А теперь они перевели его в мой полк и ждут каждый день. Граф давно хотел ехать, но графиня ни за что не согласна выехать из Москвы, пока не приедет сын.
– Я их третьего дня видела у Архаровых. Натали опять похорошела и повеселела. Она пела один романс. Как все легко проходит у некоторых людей!
– Что проходит? – недовольно спросил Пьер. Жюли улыбнулась.
– Вы знаете, граф, что такие рыцари, как вы, бывают только в романах madame Suza.
– Какой рыцарь? Отчего? – краснея, спросил Пьер.
– Ну, полноте, милый граф, c'est la fable de tout Moscou. Je vous admire, ma parole d'honneur. [это вся Москва знает. Право, я вам удивляюсь.]
– Штраф! Штраф! – сказал ополченец.
– Ну, хорошо. Нельзя говорить, как скучно!
– Qu'est ce qui est la fable de tout Moscou? [Что знает вся Москва?] – вставая, сказал сердито Пьер.
– Полноте, граф. Вы знаете!
– Ничего не знаю, – сказал Пьер.
– Я знаю, что вы дружны были с Натали, и потому… Нет, я всегда дружнее с Верой. Cette chere Vera! [Эта милая Вера!]
– Non, madame, [Нет, сударыня.] – продолжал Пьер недовольным тоном. – Я вовсе не взял на себя роль рыцаря Ростовой, и я уже почти месяц не был у них. Но я не понимаю жестокость…
– Qui s'excuse – s'accuse, [Кто извиняется, тот обвиняет себя.] – улыбаясь и махая корпией, говорила Жюли и, чтобы за ней осталось последнее слово, сейчас же переменила разговор. – Каково, я нынче узнала: бедная Мари Волконская приехала вчера в Москву. Вы слышали, она потеряла отца?
– Неужели! Где она? Я бы очень желал увидать ее, – сказал Пьер.
– Я вчера провела с ней вечер. Она нынче или завтра утром едет в подмосковную с племянником.
– Ну что она, как? – сказал Пьер.
– Ничего, грустна. Но знаете, кто ее спас? Это целый роман. Nicolas Ростов. Ее окружили, хотели убить, ранили ее людей. Он бросился и спас ее…
– Еще роман, – сказал ополченец. – Решительно это общее бегство сделано, чтобы все старые невесты шли замуж. Catiche – одна, княжна Болконская – другая.
– Вы знаете, что я в самом деле думаю, что она un petit peu amoureuse du jeune homme. [немножечко влюблена в молодого человека.]
– Штраф! Штраф! Штраф!
– Но как же это по русски сказать?..


Когда Пьер вернулся домой, ему подали две принесенные в этот день афиши Растопчина.
В первой говорилось о том, что слух, будто графом Растопчиным запрещен выезд из Москвы, – несправедлив и что, напротив, граф Растопчин рад, что из Москвы уезжают барыни и купеческие жены. «Меньше страху, меньше новостей, – говорилось в афише, – но я жизнью отвечаю, что злодей в Москве не будет». Эти слова в первый раз ясно ыоказали Пьеру, что французы будут в Москве. Во второй афише говорилось, что главная квартира наша в Вязьме, что граф Витгснштейн победил французов, но что так как многие жители желают вооружиться, то для них есть приготовленное в арсенале оружие: сабли, пистолеты, ружья, которые жители могут получать по дешевой цене. Тон афиш был уже не такой шутливый, как в прежних чигиринских разговорах. Пьер задумался над этими афишами. Очевидно, та страшная грозовая туча, которую он призывал всеми силами своей души и которая вместе с тем возбуждала в нем невольный ужас, – очевидно, туча эта приближалась.
«Поступить в военную службу и ехать в армию или дожидаться? – в сотый раз задавал себе Пьер этот вопрос. Он взял колоду карт, лежавших у него на столе, и стал делать пасьянс.
– Ежели выйдет этот пасьянс, – говорил он сам себе, смешав колоду, держа ее в руке и глядя вверх, – ежели выйдет, то значит… что значит?.. – Он не успел решить, что значит, как за дверью кабинета послышался голос старшей княжны, спрашивающей, можно ли войти.
– Тогда будет значить, что я должен ехать в армию, – договорил себе Пьер. – Войдите, войдите, – прибавил он, обращаясь к княжие.
(Одна старшая княжна, с длинной талией и окаменелым лидом, продолжала жить в доме Пьера; две меньшие вышли замуж.)
– Простите, mon cousin, что я пришла к вам, – сказала она укоризненно взволнованным голосом. – Ведь надо наконец на что нибудь решиться! Что ж это будет такое? Все выехали из Москвы, и народ бунтует. Что ж мы остаемся?
– Напротив, все, кажется, благополучно, ma cousine, – сказал Пьер с тою привычкой шутливости, которую Пьер, всегда конфузно переносивший свою роль благодетеля перед княжною, усвоил себе в отношении к ней.
– Да, это благополучно… хорошо благополучие! Мне нынче Варвара Ивановна порассказала, как войска наши отличаются. Уж точно можно чести приписать. Да и народ совсем взбунтовался, слушать перестают; девка моя и та грубить стала. Этак скоро и нас бить станут. По улицам ходить нельзя. А главное, нынче завтра французы будут, что ж нам ждать! Я об одном прошу, mon cousin, – сказала княжна, – прикажите свезти меня в Петербург: какая я ни есть, а я под бонапартовской властью жить не могу.
– Да полноте, ma cousine, откуда вы почерпаете ваши сведения? Напротив…
– Я вашему Наполеону не покорюсь. Другие как хотят… Ежели вы не хотите этого сделать…
– Да я сделаю, я сейчас прикажу.
Княжне, видимо, досадно было, что не на кого было сердиться. Она, что то шепча, присела на стул.
– Но вам это неправильно доносят, – сказал Пьер. – В городе все тихо, и опасности никакой нет. Вот я сейчас читал… – Пьер показал княжне афишки. – Граф пишет, что он жизнью отвечает, что неприятель не будет в Москве.
– Ах, этот ваш граф, – с злобой заговорила княжна, – это лицемер, злодей, который сам настроил народ бунтовать. Разве не он писал в этих дурацких афишах, что какой бы там ни был, тащи его за хохол на съезжую (и как глупо)! Кто возьмет, говорит, тому и честь и слава. Вот и долюбезничался. Варвара Ивановна говорила, что чуть не убил народ ее за то, что она по французски заговорила…
– Да ведь это так… Вы всё к сердцу очень принимаете, – сказал Пьер и стал раскладывать пасьянс.
Несмотря на то, что пасьянс сошелся, Пьер не поехал в армию, а остался в опустевшей Москве, все в той же тревоге, нерешимости, в страхе и вместе в радости ожидая чего то ужасного.
На другой день княжна к вечеру уехала, и к Пьеру приехал его главноуправляющий с известием, что требуемых им денег для обмундирования полка нельзя достать, ежели не продать одно имение. Главноуправляющий вообще представлял Пьеру, что все эти затеи полка должны были разорить его. Пьер с трудом скрывал улыбку, слушая слова управляющего.
– Ну, продайте, – говорил он. – Что ж делать, я не могу отказаться теперь!
Чем хуже было положение всяких дел, и в особенности его дел, тем Пьеру было приятнее, тем очевиднее было, что катастрофа, которой он ждал, приближается. Уже никого почти из знакомых Пьера не было в городе. Жюли уехала, княжна Марья уехала. Из близких знакомых одни Ростовы оставались; но к ним Пьер не ездил.
В этот день Пьер, для того чтобы развлечься, поехал в село Воронцово смотреть большой воздушный шар, который строился Леппихом для погибели врага, и пробный шар, который должен был быть пущен завтра. Шар этот был еще не готов; но, как узнал Пьер, он строился по желанию государя. Государь писал графу Растопчину об этом шаре следующее:
«Aussitot que Leppich sera pret, composez lui un equipage pour sa nacelle d'hommes surs et intelligents et depechez un courrier au general Koutousoff pour l'en prevenir. Je l'ai instruit de la chose.
Recommandez, je vous prie, a Leppich d'etre bien attentif sur l'endroit ou il descendra la premiere fois, pour ne pas se tromper et ne pas tomber dans les mains de l'ennemi. Il est indispensable qu'il combine ses mouvements avec le general en chef».
[Только что Леппих будет готов, составьте экипаж для его лодки из верных и умных людей и пошлите курьера к генералу Кутузову, чтобы предупредить его.
Я сообщил ему об этом. Внушите, пожалуйста, Леппиху, чтобы он обратил хорошенько внимание на то место, где он спустится в первый раз, чтобы не ошибиться и не попасть в руки врага. Необходимо, чтоб он соображал свои движения с движениями главнокомандующего.]
Возвращаясь домой из Воронцова и проезжая по Болотной площади, Пьер увидал толпу у Лобного места, остановился и слез с дрожек. Это была экзекуция французского повара, обвиненного в шпионстве. Экзекуция только что кончилась, и палач отвязывал от кобылы жалостно стонавшего толстого человека с рыжими бакенбардами, в синих чулках и зеленом камзоле. Другой преступник, худенький и бледный, стоял тут же. Оба, судя по лицам, были французы. С испуганно болезненным видом, подобным тому, который имел худой француз, Пьер протолкался сквозь толпу.
– Что это? Кто? За что? – спрашивал он. Но вниманье толпы – чиновников, мещан, купцов, мужиков, женщин в салопах и шубках – так было жадно сосредоточено на то, что происходило на Лобном месте, что никто не отвечал ему. Толстый человек поднялся, нахмурившись, пожал плечами и, очевидно, желая выразить твердость, стал, не глядя вокруг себя, надевать камзол; но вдруг губы его задрожали, и он заплакал, сам сердясь на себя, как плачут взрослые сангвинические люди. Толпа громко заговорила, как показалось Пьеру, – для того, чтобы заглушить в самой себе чувство жалости.
– Повар чей то княжеский…
– Что, мусью, видно, русский соус кисел французу пришелся… оскомину набил, – сказал сморщенный приказный, стоявший подле Пьера, в то время как француз заплакал. Приказный оглянулся вокруг себя, видимо, ожидая оценки своей шутки. Некоторые засмеялись, некоторые испуганно продолжали смотреть на палача, который раздевал другого.
Пьер засопел носом, сморщился и, быстро повернувшись, пошел назад к дрожкам, не переставая что то бормотать про себя в то время, как он шел и садился. В продолжение дороги он несколько раз вздрагивал и вскрикивал так громко, что кучер спрашивал его:
– Что прикажете?
– Куда ж ты едешь? – крикнул Пьер на кучера, выезжавшего на Лубянку.
– К главнокомандующему приказали, – отвечал кучер.
– Дурак! скотина! – закричал Пьер, что редко с ним случалось, ругая своего кучера. – Домой я велел; и скорее ступай, болван. Еще нынче надо выехать, – про себя проговорил Пьер.
Пьер при виде наказанного француза и толпы, окружавшей Лобное место, так окончательно решил, что не может долее оставаться в Москве и едет нынче же в армию, что ему казалось, что он или сказал об этом кучеру, или что кучер сам должен был знать это.
Приехав домой, Пьер отдал приказание своему все знающему, все умеющему, известному всей Москве кучеру Евстафьевичу о том, что он в ночь едет в Можайск к войску и чтобы туда были высланы его верховые лошади. Все это не могло быть сделано в тот же день, и потому, по представлению Евстафьевича, Пьер должен был отложить свой отъезд до другого дня, с тем чтобы дать время подставам выехать на дорогу.
24 го числа прояснело после дурной погоды, и в этот день после обеда Пьер выехал из Москвы. Ночью, переменя лошадей в Перхушкове, Пьер узнал, что в этот вечер было большое сражение. Рассказывали, что здесь, в Перхушкове, земля дрожала от выстрелов. На вопросы Пьера о том, кто победил, никто не мог дать ему ответа. (Это было сражение 24 го числа при Шевардине.) На рассвете Пьер подъезжал к Можайску.
Все дома Можайска были заняты постоем войск, и на постоялом дворе, на котором Пьера встретили его берейтор и кучер, в горницах не было места: все было полно офицерами.
В Можайске и за Можайском везде стояли и шли войска. Казаки, пешие, конные солдаты, фуры, ящики, пушки виднелись со всех сторон. Пьер торопился скорее ехать вперед, и чем дальше он отъезжал от Москвы и чем глубже погружался в это море войск, тем больше им овладевала тревога беспокойства и не испытанное еще им новое радостное чувство. Это было чувство, подобное тому, которое он испытывал и в Слободском дворце во время приезда государя, – чувство необходимости предпринять что то и пожертвовать чем то. Он испытывал теперь приятное чувство сознания того, что все то, что составляет счастье людей, удобства жизни, богатство, даже самая жизнь, есть вздор, который приятно откинуть в сравнении с чем то… С чем, Пьер не мог себе дать отчета, да и ее старался уяснить себе, для кого и для чего он находит особенную прелесть пожертвовать всем. Его не занимало то, для чего он хочет жертвовать, но самое жертвование составляло для него новое радостное чувство.


24 го было сражение при Шевардинском редуте, 25 го не было пущено ни одного выстрела ни с той, ни с другой стороны, 26 го произошло Бородинское сражение.
Для чего и как были даны и приняты сражения при Шевардине и при Бородине? Для чего было дано Бородинское сражение? Ни для французов, ни для русских оно не имело ни малейшего смысла. Результатом ближайшим было и должно было быть – для русских то, что мы приблизились к погибели Москвы (чего мы боялись больше всего в мире), а для французов то, что они приблизились к погибели всей армии (чего они тоже боялись больше всего в мире). Результат этот был тогда же совершении очевиден, а между тем Наполеон дал, а Кутузов принял это сражение.
Ежели бы полководцы руководились разумными причинами, казалось, как ясно должно было быть для Наполеона, что, зайдя за две тысячи верст и принимая сражение с вероятной случайностью потери четверти армии, он шел на верную погибель; и столь же ясно бы должно было казаться Кутузову, что, принимая сражение и тоже рискуя потерять четверть армии, он наверное теряет Москву. Для Кутузова это было математически ясно, как ясно то, что ежели в шашках у меня меньше одной шашкой и я буду меняться, я наверное проиграю и потому не должен меняться.
Когда у противника шестнадцать шашек, а у меня четырнадцать, то я только на одну восьмую слабее его; а когда я поменяюсь тринадцатью шашками, то он будет втрое сильнее меня.
До Бородинского сражения наши силы приблизительно относились к французским как пять к шести, а после сражения как один к двум, то есть до сражения сто тысяч; ста двадцати, а после сражения пятьдесят к ста. А вместе с тем умный и опытный Кутузов принял сражение. Наполеон же, гениальный полководец, как его называют, дал сражение, теряя четверть армии и еще более растягивая свою линию. Ежели скажут, что, заняв Москву, он думал, как занятием Вены, кончить кампанию, то против этого есть много доказательств. Сами историки Наполеона рассказывают, что еще от Смоленска он хотел остановиться, знал опасность своего растянутого положения знал, что занятие Москвы не будет концом кампании, потому что от Смоленска он видел, в каком положении оставлялись ему русские города, и не получал ни одного ответа на свои неоднократные заявления о желании вести переговоры.
Давая и принимая Бородинское сражение, Кутузов и Наполеон поступили непроизвольно и бессмысленно. А историки под совершившиеся факты уже потом подвели хитросплетенные доказательства предвидения и гениальности полководцев, которые из всех непроизвольных орудий мировых событий были самыми рабскими и непроизвольными деятелями.
Древние оставили нам образцы героических поэм, в которых герои составляют весь интерес истории, и мы все еще не можем привыкнуть к тому, что для нашего человеческого времени история такого рода не имеет смысла.
На другой вопрос: как даны были Бородинское и предшествующее ему Шевардинское сражения – существует точно так же весьма определенное и всем известное, совершенно ложное представление. Все историки описывают дело следующим образом:
Русская армия будто бы в отступлении своем от Смоленска отыскивала себе наилучшую позицию для генерального сражения, и таковая позиция была найдена будто бы у Бородина.
Русские будто бы укрепили вперед эту позицию, влево от дороги (из Москвы в Смоленск), под прямым почти углом к ней, от Бородина к Утице, на том самом месте, где произошло сражение.
Впереди этой позиции будто бы был выставлен для наблюдения за неприятелем укрепленный передовой пост на Шевардинском кургане. 24 го будто бы Наполеон атаковал передовой пост и взял его; 26 го же атаковал всю русскую армию, стоявшую на позиции на Бородинском поле.
Так говорится в историях, и все это совершенно несправедливо, в чем легко убедится всякий, кто захочет вникнуть в сущность дела.
Русские не отыскивали лучшей позиции; а, напротив, в отступлении своем прошли много позиций, которые были лучше Бородинской. Они не остановились ни на одной из этих позиций: и потому, что Кутузов не хотел принять позицию, избранную не им, и потому, что требованье народного сражения еще недостаточно сильно высказалось, и потому, что не подошел еще Милорадович с ополчением, и еще по другим причинам, которые неисчислимы. Факт тот – что прежние позиции были сильнее и что Бородинская позиция (та, на которой дано сражение) не только не сильна, но вовсе не есть почему нибудь позиция более, чем всякое другое место в Российской империи, на которое, гадая, указать бы булавкой на карте.
Русские не только не укрепляли позицию Бородинского поля влево под прямым углом от дороги (то есть места, на котором произошло сражение), но и никогда до 25 го августа 1812 года не думали о том, чтобы сражение могло произойти на этом месте. Этому служит доказательством, во первых, то, что не только 25 го не было на этом месте укреплений, но что, начатые 25 го числа, они не были кончены и 26 го; во вторых, доказательством служит положение Шевардинского редута: Шевардинский редут, впереди той позиции, на которой принято сражение, не имеет никакого смысла. Для чего был сильнее всех других пунктов укреплен этот редут? И для чего, защищая его 24 го числа до поздней ночи, были истощены все усилия и потеряно шесть тысяч человек? Для наблюдения за неприятелем достаточно было казачьего разъезда. В третьих, доказательством того, что позиция, на которой произошло сражение, не была предвидена и что Шевардинский редут не был передовым пунктом этой позиции, служит то, что Барклай де Толли и Багратион до 25 го числа находились в убеждении, что Шевардинский редут есть левый фланг позиции и что сам Кутузов в донесении своем, писанном сгоряча после сражения, называет Шевардинский редут левым флангом позиции. Уже гораздо после, когда писались на просторе донесения о Бородинском сражении, было (вероятно, для оправдания ошибок главнокомандующего, имеющего быть непогрешимым) выдумано то несправедливое и странное показание, будто Шевардинский редут служил передовым постом (тогда как это был только укрепленный пункт левого фланга) и будто Бородинское сражение было принято нами на укрепленной и наперед избранной позиции, тогда как оно произошло на совершенно неожиданном и почти не укрепленном месте.
Дело же, очевидно, было так: позиция была избрана по реке Колоче, пересекающей большую дорогу не под прямым, а под острым углом, так что левый фланг был в Шевардине, правый около селения Нового и центр в Бородине, при слиянии рек Колочи и Во йны. Позиция эта, под прикрытием реки Колочи, для армии, имеющей целью остановить неприятеля, движущегося по Смоленской дороге к Москве, очевидна для всякого, кто посмотрит на Бородинское поле, забыв о том, как произошло сражение.
Наполеон, выехав 24 го к Валуеву, не увидал (как говорится в историях) позицию русских от Утицы к Бородину (он не мог увидать эту позицию, потому что ее не было) и не увидал передового поста русской армии, а наткнулся в преследовании русского арьергарда на левый фланг позиции русских, на Шевардинский редут, и неожиданно для русских перевел войска через Колочу. И русские, не успев вступить в генеральное сражение, отступили своим левым крылом из позиции, которую они намеревались занять, и заняли новую позицию, которая была не предвидена и не укреплена. Перейдя на левую сторону Колочи, влево от дороги, Наполеон передвинул все будущее сражение справа налево (со стороны русских) и перенес его в поле между Утицей, Семеновским и Бородиным (в это поле, не имеющее в себе ничего более выгодного для позиции, чем всякое другое поле в России), и на этом поле произошло все сражение 26 го числа. В грубой форме план предполагаемого сражения и происшедшего сражения будет следующий:

Ежели бы Наполеон не выехал вечером 24 го числа на Колочу и не велел бы тотчас же вечером атаковать редут, а начал бы атаку на другой день утром, то никто бы не усомнился в том, что Шевардинский редут был левый фланг нашей позиции; и сражение произошло бы так, как мы его ожидали. В таком случае мы, вероятно, еще упорнее бы защищали Шевардинский редут, наш левый фланг; атаковали бы Наполеона в центре или справа, и 24 го произошло бы генеральное сражение на той позиции, которая была укреплена и предвидена. Но так как атака на наш левый фланг произошла вечером, вслед за отступлением нашего арьергарда, то есть непосредственно после сражения при Гридневой, и так как русские военачальники не хотели или не успели начать тогда же 24 го вечером генерального сражения, то первое и главное действие Бородинского сражения было проиграно еще 24 го числа и, очевидно, вело к проигрышу и того, которое было дано 26 го числа.