Хорев, Виктор Александрович
Поделись знанием:
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.
Получив от Николая известие о том, что брат ее находится с Ростовыми, в Ярославле, княжна Марья, несмотря на отговариванья тетки, тотчас же собралась ехать, и не только одна, но с племянником. Трудно ли, нетрудно, возможно или невозможно это было, она не спрашивала и не хотела знать: ее обязанность была не только самой быть подле, может быть, умирающего брата, но и сделать все возможное для того, чтобы привезти ему сына, и она поднялась ехать. Если князь Андрей сам не уведомлял ее, то княжна Марья объясняла ото или тем, что он был слишком слаб, чтобы писать, или тем, что он считал для нее и для своего сына этот длинный переезд слишком трудным и опасным.
| Виктор Александрович Хореев | |
| Научная сфера: | |
|---|---|
| Место работы: | |
| Учёная степень: | |
| Альма-матер: | |
| Награды и премии: |
|
Ви́ктор Алекса́ндрович Хо́рев (22 февраля 1932, Вологда, РСФСР — 25 мая 2012, Гродно, Белоруссия) — советский и российский исследователь польской литературы, заслуженный деятель науки Российской Федерации (2009).
Окончил филологический факультет Московского государственного университета имени М.В. Ломоносова (1954) и аспирантуру Института славяноведения АН СССР (1957). Доктор филологических наук (1978), профессор (1993),
Автор монографий о польской литературе ХХ века, статей и очерков о творчестве В. Броневского, С. Дыгата, К. И. Галчиньского, К. Филиповича, С. И. Виткевича, Л. Кручковского, Т. Ружевича, В. Мысливского, Т. Брезы, Я. Ивашкевича, Е. Анджеевского, С. Мрожека, З. Налковской, и других польских писателей.
Содержание
Основные работы
- Монографии
- «О литературе народной Польши» (1961),
- «Владислав Броневский» (1965),
- «Становление социалистической литературы в Польше» (1979),
- «Польша и поляки глазами русских литераторов. Имагологические очерки» (2005),
- «Польская литература ХХ века. 1890–1990» (2009),
- «Восприятие России и русской литературы польскими писателями» (2012)
- Коллективные труды с участием В. А. Хорева как автора и ответственного редактора
- «Польский рассказ» (1974),
- «Поляки и русские в глазах друг друга» (2000),
- «Россия – Польша. Образы и стереотипы в литературе и культуре» (2002),
- «Миф Европы в литературе и культуре России и Польши» (2004),
- «Творчество Витольда Гомбровича и европейская культура» (2006),
- «Адам Мицкевич и польский романтизм в русской культуре» (2007),
- «Творчество Болеслава Пруса и его связи с русской культурой» (2008),
- «Русская культура в польском сознании» (2009),
- «Юлиуш Словацкий и Россия» (2011),
- «Отзвуки Шопена в русской культуре» (2012).
Польские награды
- «Командорский крест со звездой Ордена Заслуги перед Польской республикой» (1999),
- Медаль «За заслуги перед польской культурой» (1996),
- «Медаль Комиссии народного образования» (1997),
- Медаль и почетный диплом Объединения Европейской культуры (SOCIETE EUROPENNE DE CULTURE - SEC) - (2006),
- Награда Посла Польши в РФ «Польский Пегас» (2010),
- золотая медаль «За заслуги в области культуры Gloria Artis» министерства культуры и национального наследия республики Польша (2010),
Напишите отзыв о статье "Хорев, Виктор Александрович"
Литература
- Studia polonica: Сб. ст.: К 60-летию В. А. Хорева / Ин-т славяноведения и балканистики РАН; Редкол.; Б. Ф. Стахеев (отв. ред.) и др. — М.: ИСБ, 1992. — 295 с.
- Studia Polonica: К 70-летию Виктора Александровича Хорева / Рос. акад наук. Ин-т славяноведения; Редкол.; В. К. Волков (отв. ред.) и др. — М.: Индрик, 2002. — 455 с.
- Филологический факультет Московского университета: Энциклопедический словарь. — М., 2005.
- Весник Гродзенскаго дзяржаунага унiверсiтэта. Серыя 3. 2007, № 4.
- Памяти Виктора Александровича Хорева // Новая и новейшая история. — 2013. — № 3. — С. 248-249.
Ссылки
- [www.inslav.ru/index.php?option=com_content&view=article&id=435:--qgloria-artisq-----&catid=15:2009-08-05-10-50-55&Itemid=24 Gloria Artis]
- [archive.is/20130417025503/www.inslav.ru/index.php?option=com_content&view=article&id=565:2011-03-09-12-35-16&catid=12:2009-08-05-10-49-56&Itemid=22 Институт славяноведения РАН]
- [www.inslav.ru/index.php?option=com_content&view=article&id=1151:-19322012&catid=32:2011-03-25-10-39-56&Itemid=66 Институт славяноведения РАН]
|
Это заготовка статьи об учёном из России. Вы можете помочь проекту, дополнив её. |
Отрывок, характеризующий Хорев, Виктор Александрович
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.
Получив от Николая известие о том, что брат ее находится с Ростовыми, в Ярославле, княжна Марья, несмотря на отговариванья тетки, тотчас же собралась ехать, и не только одна, но с племянником. Трудно ли, нетрудно, возможно или невозможно это было, она не спрашивала и не хотела знать: ее обязанность была не только самой быть подле, может быть, умирающего брата, но и сделать все возможное для того, чтобы привезти ему сына, и она поднялась ехать. Если князь Андрей сам не уведомлял ее, то княжна Марья объясняла ото или тем, что он был слишком слаб, чтобы писать, или тем, что он считал для нее и для своего сына этот длинный переезд слишком трудным и опасным.
