Хорепископ

Хорепи́скоп (сельский епископ, греч. χωρεπίσκοπος от греч. χωρα — округа, сельский округ и греч. ἐπίσκοπος-епископ,лат. corepiscopus, chorepiscopus, vicarius, vicorum episcopus) — лицо посвященное в епископскую степень священства, но уполномоченное посвящать в священство лишь с санкции епископа города (области, епархии).

Хорепископ — первоначально епископ сельской округи, зачастую не признававший главенство епископа города. В дальнейшем проводник епископской власти в сельских и деревенских церквах (приходах).

Происхождение должности хорепископа относят к самым древним временам, она упоминаются в 13-м правиле Анкирского собора в 314 году, в 14-м правиле Неокесарийского собора в 315—319 годах, затем в 8-м правиле Первого Вселенского собора в 325 году. В то же время имеется два свидетельства о том, что хорепископы существовали и раньше. Первое — Климента Римского, который в своем послании к Коринфянам говорит об Апостолах: Κατά χώρας ουν και πόλεις κηρύσσοντες καθίστανον τάς άπαρχάς αυτών, δοκιμάσαντες τψ πνεύματι, εις επισκόπους και διακόνους των μελλόντων πιστεύειν. Другое свидетельство есть в Церковной истории Евсевия, где говорится об Антиохийском соборе 269 года, осудившем Павла Самосатского. В актах этого собора упоминаются επίσκοποι των ομόρων αγρών και πρεσβύτεροι, то есть епископии ближайших мест и городов и пресвитеры; в примечаниях к упомянутому месту из истории Евсевия издатель говорит, что επίσκοποι των ομόρων αγρών и были хорепископами. Впоследствии хорепископы были переименованы в экзархов и, наконец, в викариев.
В 14-м правиле Неокесарийского собора о хорепископах сказано:

Но хорепископы, поставленные во образ семидесяти апостолов, яко сослужители епископа, священнодействуют и в градской церкви, приемля честь ради попечения о нищих.

На Западе хорепископы также существовали. В конце II века паг Аппия имел своего епископа Трофима, а несколько раньше, при императоре Антонине Пие (138—161), есть упоминание об епископе «vicus Baccanensis». Кроме того имеются и косвенные доказательства, как посчитал протопресвитер Николай Афанасьев, количество епископов на поместном Карфагенском соборе значительно превышало количество городов в Северной Африке, подчинённых Карфагенской области, и сделал вывод, что на соборе присутствовали в том числе хорепископы. На Западе хорепископы рано исчезли.

В 341 году Антиохийский собор 10-м правилом ограничил хорепископов в правах, разрешив им поставлять лишь заклинателей, чтецов, иподиаконов и певцов, а пресвитеров и диаконов хорепископы уже не могли поставлять без епископа города, хотя сами хорепископы принимали епископское рукоположение. Самого же хорепископа должен был поставлять епископ города, согласно этому же правилу. Постепенно хорепископы стали исчезать, хотя в VIII веке они ещё упоминаются в 14-м правиле Седьмого Вселенского Собора, в котором говорится, что хорепископы «по древнему обычаю, с позволения епископа, должны производить чтецов».

В VIII веке снова появились хорепископы во Франкском государстве, притом как институт, несколько отличный от прежнего: имея епископский сан, франкские хорепископы не были должностными церковными персоналиями для определённого округа, но действовали как викарии — помощники и представители епископов в священнодействии и в управлении то в одной, то в другой местности епископского диоцеза.

В большинстве поместных церквей эта должность была упразднена, и их место заняли протопопы (в России — благочинные). Имея в своём заведовании округ сельских церквей, хорепископы управляли ими, подобно епископу города (провинции, области), с помощью клира и мирян. На хорепископах лежала также обязанность заботиться о бедных и смотреть за благотворительными заведениями.

Институт хорепископов сохранился в Кипрской и Грузинской православных церквях, также и в некоторых Древневосточных церквах. Так в Коптской церкви институт восстановлен Папой Шенудой III.

Литература

• Проф. Н.Заозерский, Формы устройства восточной православной церкви, ПО, 1890, т. 3.
• Христианство, энциклопедический словарь, т. 3 , Москва, 1995 г.
• drevo-info.ru/articles/1549.html Хорепископ

См. также

• Викарий (католицизм)
• Видам

Отрывок, характеризующий Хорепископ

– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.


Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.