Хортицкая Сечь

Хортицкая Сечь — центр запорожского казачества (запорожских черкас), деревянно-земляной городок (замок), устроенный волынским князем Д. И. Вишневецким в 1555 году на небольшом днепровском острове Малая Хортица вблизи современного города Запорожье.

Опираясь на этот форпост Вишневецкий в 1556 г. организовал два похода в турецкие и крымские владения (на города Очаков и Ислам-Кермен). В результате ответных действий турецких и крымских войск в 1557 году городок на Малой Хортице был после длительной осады захвачен и разрушен.

Хотя городок считается прототипом Запорожской Сечи, среди историков нет консенсуса, считать ли замок Вишневецкого непосредственно «Сечью», поскольку это наименование в источниках того времени не использовалось; наличие казаков, а тем более «сечевиков» в городке спорно.

Дискуссия о существовании Сечи

Со времён выхода работ А.Ригельмана, Д.Бантыш-Каменского и др. существует историографическая традиция считать замок Д. Вишневецкого одной из первых Запорожских Сечей. Эта традиция поддерживается рядом украинских (Ю. А. Мицик, Г.Швидько, В. И. Сергийчук, Н. М. Яковенко) и польских (В.Серчик, Л.Пидгородецкий, Е.Топольский) исследователей. Однако ещё Д. И. Яворницкий с определённой аргументацией отрицал существование Хортицкой Сечи, не называли Сечью хортицких укреплений также Л. В. Падалка, В. Антонович и другие исследователи.

В источниках не обнаружено никаких прямых свидетельств существования Хортицкой Сечи, а используются в основном косвенные аргументы. Так, утверждается, что на Хортице были якобы сечевые укрепления. Однако, документальные материалы фиксируют здесь в середине 1550-х годов не «сечь», а «городок» или «замок». Также гипотетически допускается, что «именно сюда стягивались казаки» перед походами и возвращались из последних. Однако, как показывают исследования Ш. Лемерсье-Келькеже, основанные на оттоманских архивах, в армии Д. Вишневецкого даже «казаки» почти не упоминаются, кроме фрагмента военных действий вблизи Азова, не говоря уже о «сечевиках». Зато воины Вишневецкого чаще именуются «русскими» или «неверными». Хотя те же источники в других случаях неоднократно упоминают «польских», «московских» и «русских» казаков.

Ни один из известных ныне источников в середине 1550-х гг. не только прямо не упоминает «Сечь», но и не дает возможности поместить на Хортице ни коша, ни кошевых атаманов, ни традиций демократического выбора последних. Наоборот, Д. Вишневецкий в документах охарактеризован как единоличный властитель, а не выбранный сечевиками предводитель. Польский король Сигизмунд II Август (1548—1572) в одном из своих писем к Д. Вишневецкому (который Д. Яворницкий датировал весной-летом 1557) подчеркивал ещё и антиказацкую направленность построенного замка: «Для удержания лихих людей — шкодников … Не допускайте Козаков делать зацепок чабанам и вредить улусам турецкого царя».

Хортицкая Сечь — прообраз Запорожской Сечи

см. также Запорожская Сечь

По мнению ряда украинских исследователей Хортицкая Сечь была первой из ряда Запорожских Сечей. Хортицкая Сечь была устроена в 1552 году на собственные средства волынским князем потомком литовского рода Гедиминовичей Дмитрием Ивановичем Вишневецким, известным в казацких народных сказаниях под именем Байды. Это была крепость, построенная на небольшом днепровском острове Малая Хортица, на землях подконтрольных крымскому хану. Крепость просуществовала 6 лет и в 1557 г. Эта крепость стала прообразом более поздних Запорожских Сечей. Идея, которой руководствовался Д. И. Вишневецкий, — создать кордон в низовьях Днепра, в Запорожье, против набегов крымцев на Речь Посполитую и на Московское царство, были востребованы вскорее, когда возникла Томаковская Сечь. Именно по этой причине Хортицкую Сечь называют прототипом Запорожских Сечей.

Выбор о. Малая Хортица для основания Сечи

Остров Малая Хортица невелик, его размер в длину ~700 м и в ширину ~200 м. Остров расположен в Старом русле Днепра — Речище. Крепость была заложена на северной, высокой и каменистой части острова. Южная часть — пологая, с песчаными берегами. Расстояние до берега Большой Хортицы почти 200 м и столько же до Правобережной Украины. С военной точки зрения такое расположение крепости было весьма выгодным, что позднее подтвердили битвы с крымцами.

Крепость имеет вид подковы, южная и северная стороны которой имеют высоту 40 саженей, западная — 56 саженей. В середине укреплений выкопаны 25 ям, в который сейчас растут груши. С точки зрения военных специалистов укрепления Малой Хортицы представляют собой так называемый редан с флангами, закрытые с горжи и траверсами и ориентированные вверх и вниз против течения Днепра.

В малохортицкой крепости проживало около 300 казаков.

Наиболее распространенным дальнодействующим оружием того времени был лук, особенно грозным был турецкий лук, сделанный из клёна, выращенного в Анатолии. Его длина равнялась 1,22 м, при выстреле тетива оттягивалась на 74 см силой 38,5 кг, рекордная длина полета «с навесом» стрелы — 229 м. Убойная сила боевой стрелой прямым выстрелом — (50-100 м). Ружья того времени поражали на таком же расстоянии. На обучение турецкого лучника требовалось 5 лет, тогда как стрелок из ружья обучался за 2-3 месяца. Легко понять почему Байда выбрал именно Малую Хортицу для строительства крепости. Расстояния от острова до большой земли превышало расстояние выстрела. Весь берег острова легко просматривался по всей длине в случае попытки приближения врагов с любой стороны. Рядом в балке Канцеровка была устроена верфь, где строились казацкие лодки — чайки. Материалы для строительства лодок (дуб, сосна) привозились с Большой Хортицы. Правый берег переправы Кичкас контролировался казаками и позволял отбиваться от идущих с левого берега Муравским шляхом крымцев. Для татар конечно же было предпочтительнее нападать с правого берега, но для этого надо было туда попасть. Нападение с Большой Хортицы имело большие недостатки — ведь вначале надо было попасть на о. Хортица, а для этого надо было форсировать широкий Новый Днепр (например с урочища Сагайдачного) и в случае удачи снова форсировать, но уже Старый Днепр.

Хортицкая Сечь сыграла важную роль в подготовке походов против татар и турок, (хан Девлет-Гирей с большей частью крымской орды в январе 1557 г. не смог её взять и ушел «с большим соромом»; в 1558 г. хан взял-таки Хортицкую сечь — с помощью турок и молдаван, приплывших на челнах; но и в этом случае Д.Вишневецкому удалось покинуть Сечь, оставив победителям только руины.

После разрушения весной 1557 года первой Сечи Вишневецкий отправляется в Москву, где он был торжественно встречен и обласкан Иваном Грозным. Князь-гетман поступает на службу к московскому царю, получает за это в удел Белевскую волость. Однако уже весной следующего, 1558 года царь направляет его воевать в Крым. Русский летописец говорит об этом так: «И велел государь князю Дмитрею стояти на Днепре и берегти своего дела над Крымским царем, сколько ему Бог поможет».

Старые источники о Сечи

В 1594 году на остров Хортица ехал к запорожским казакам посол германского императора Рудольфа II Эрих Лясота. На его пути он видел два острова Хортицы Большую и Малую. Именно с последней Лясота связывает подвиги князя Вишневецкого. Ерих Лясота указывает на остатки «городка», который Вишневецкий устроил для защиты от татар: «Четвертого июля, — пишет он, — прошли мы мимо двух речушек, званые Московками, которые впадают в Днепр с татарской стороны. Дальше пристали к берегу вблизи острова Малой Хортицы ниже по течению, где лет тридцать назад был построен замок Вишневецкого, разрушенный потом татарами и турками». Несколько раньше Лясоты об острове Хортица рассказывает и польский хронист Мартин Бельский: «Есть и другой остров вблизи того — Любимого — называемый Хорчик, на котором Вишневецкий до того жил и татарам очень вредил, так что они из-за него не смели так часто врываться к нам».

Легенды о Сагайдачном

Считается, что во время морских походов против Турции на острове некоторое время со своим войском находился гетман Пётр Конашевич-Сагайдачный. Об этом рассказывают легенды, а также названия отдельных мест — урочище Сагайдачного, «ліжко і люлька Сагайдака» (на Средней Скале), Сечевые ворота, вал Сагайдачного. А. Кащенко в своих «Оповідях про славне Військо Запорозьке низове» утверждает, что построенная Сагайдачным на острове Хортица крепость просуществовала там до 1625 года, когда после восстания М. Жмайла вследствие притеснений поляков запорожцы были вынуждены уйти вглубь непроходимых зарослей Великого Луга. Однако и после этого на Хортице в разное время находилась запорожская застава вплоть до ликвидации Запорожской Сечи.

Литература

• Фоменко В. Г. Кічкаська переправа і городок на Малій Хортиці // Історичні джерела та їх використання. — Київ, 1966. — Вып. 2. — С. 113-119.</span>
• Ленченко В. Замок Дмитра Вишневецького. Історія і проект реконструкції: (На острові Мала Хортиця (нині о. Байда) // Пам’ятки України : історія та культура, 2007. — № 2. — С.46-51.
• [leksika.com.ua/14860110/legal/hortitska_sich Хортицька Січ] // Юридична енциклопедія: В 6 т. /Редкол.: Ю. С. Шемшученко (голова редкол.) та ін. — К.: «Українська енциклопедія», 1998. ISBN 966-7492-00-1

Отрывок, характеризующий Хортицкая Сечь

Вторая партия была противуположная первой. Как и всегда бывает, при одной крайности были представители другой крайности. Люди этой партии были те, которые еще с Вильны требовали наступления в Польшу и свободы от всяких вперед составленных планов. Кроме того, что представители этой партии были представители смелых действий, они вместе с тем и были представителями национальности, вследствие чего становились еще одностороннее в споре. Эти были русские: Багратион, начинавший возвышаться Ермолов и другие. В это время была распространена известная шутка Ермолова, будто бы просившего государя об одной милости – производства его в немцы. Люди этой партии говорили, вспоминая Суворова, что надо не думать, не накалывать иголками карту, а драться, бить неприятеля, не впускать его в Россию и не давать унывать войску.
К третьей партии, к которой более всего имел доверия государь, принадлежали придворные делатели сделок между обоими направлениями. Люди этой партии, большей частью не военные и к которой принадлежал Аракчеев, думали и говорили, что говорят обыкновенно люди, не имеющие убеждений, но желающие казаться за таковых. Они говорили, что, без сомнения, война, особенно с таким гением, как Бонапарте (его опять называли Бонапарте), требует глубокомысленнейших соображений, глубокого знания науки, и в этом деле Пфуль гениален; но вместе с тем нельзя не признать того, что теоретики часто односторонни, и потому не надо вполне доверять им, надо прислушиваться и к тому, что говорят противники Пфуля, и к тому, что говорят люди практические, опытные в военном деле, и изо всего взять среднее. Люди этой партии настояли на том, чтобы, удержав Дрисский лагерь по плану Пфуля, изменить движения других армий. Хотя этим образом действий не достигалась ни та, ни другая цель, но людям этой партии казалось так лучше.
Четвертое направление было направление, которого самым видным представителем был великий князь, наследник цесаревич, не могший забыть своего аустерлицкого разочарования, где он, как на смотр, выехал перед гвардиею в каске и колете, рассчитывая молодецки раздавить французов, и, попав неожиданно в первую линию, насилу ушел в общем смятении. Люди этой партии имели в своих суждениях и качество и недостаток искренности. Они боялись Наполеона, видели в нем силу, в себе слабость и прямо высказывали это. Они говорили: «Ничего, кроме горя, срама и погибели, из всего этого не выйдет! Вот мы оставили Вильну, оставили Витебск, оставим и Дриссу. Одно, что нам остается умного сделать, это заключить мир, и как можно скорее, пока не выгнали нас из Петербурга!»
Воззрение это, сильно распространенное в высших сферах армии, находило себе поддержку и в Петербурге, и в канцлере Румянцеве, по другим государственным причинам стоявшем тоже за мир.
Пятые были приверженцы Барклая де Толли, не столько как человека, сколько как военного министра и главнокомандующего. Они говорили: «Какой он ни есть (всегда так начинали), но он честный, дельный человек, и лучше его нет. Дайте ему настоящую власть, потому что война не может идти успешно без единства начальствования, и он покажет то, что он может сделать, как он показал себя в Финляндии. Ежели армия наша устроена и сильна и отступила до Дриссы, не понесши никаких поражений, то мы обязаны этим только Барклаю. Ежели теперь заменят Барклая Бенигсеном, то все погибнет, потому что Бенигсен уже показал свою неспособность в 1807 году», – говорили люди этой партии.
Шестые, бенигсенисты, говорили, напротив, что все таки не было никого дельнее и опытнее Бенигсена, и, как ни вертись, все таки придешь к нему. И люди этой партии доказывали, что все наше отступление до Дриссы было постыднейшее поражение и беспрерывный ряд ошибок. «Чем больше наделают ошибок, – говорили они, – тем лучше: по крайней мере, скорее поймут, что так не может идти. А нужен не какой нибудь Барклай, а человек, как Бенигсен, который показал уже себя в 1807 м году, которому отдал справедливость сам Наполеон, и такой человек, за которым бы охотно признавали власть, – и таковой есть только один Бенигсен».
Седьмые – были лица, которые всегда есть, в особенности при молодых государях, и которых особенно много было при императоре Александре, – лица генералов и флигель адъютантов, страстно преданные государю не как императору, но как человека обожающие его искренно и бескорыстно, как его обожал Ростов в 1805 м году, и видящие в нем не только все добродетели, но и все качества человеческие. Эти лица хотя и восхищались скромностью государя, отказывавшегося от командования войсками, но осуждали эту излишнюю скромность и желали только одного и настаивали на том, чтобы обожаемый государь, оставив излишнее недоверие к себе, объявил открыто, что он становится во главе войска, составил бы при себе штаб квартиру главнокомандующего и, советуясь, где нужно, с опытными теоретиками и практиками, сам бы вел свои войска, которых одно это довело бы до высшего состояния воодушевления.
Восьмая, самая большая группа людей, которая по своему огромному количеству относилась к другим, как 99 к 1 му, состояла из людей, не желавших ни мира, ни войны, ни наступательных движений, ни оборонительного лагеря ни при Дриссе, ни где бы то ни было, ни Барклая, ни государя, ни Пфуля, ни Бенигсена, но желающих только одного, и самого существенного: наибольших для себя выгод и удовольствий. В той мутной воде перекрещивающихся и перепутывающихся интриг, которые кишели при главной квартире государя, в весьма многом можно было успеть в таком, что немыслимо бы было в другое время. Один, не желая только потерять своего выгодного положения, нынче соглашался с Пфулем, завтра с противником его, послезавтра утверждал, что не имеет никакого мнения об известном предмете, только для того, чтобы избежать ответственности и угодить государю. Другой, желающий приобрести выгоды, обращал на себя внимание государя, громко крича то самое, на что намекнул государь накануне, спорил и кричал в совете, ударяя себя в грудь и вызывая несоглашающихся на дуэль и тем показывая, что он готов быть жертвою общей пользы. Третий просто выпрашивал себе, между двух советов и в отсутствие врагов, единовременное пособие за свою верную службу, зная, что теперь некогда будет отказать ему. Четвертый нечаянно все попадался на глаза государю, отягченный работой. Пятый, для того чтобы достигнуть давно желанной цели – обеда у государя, ожесточенно доказывал правоту или неправоту вновь выступившего мнения и для этого приводил более или менее сильные и справедливые доказательства.
Все люди этой партии ловили рубли, кресты, чины и в этом ловлении следили только за направлением флюгера царской милости, и только что замечали, что флюгер обратился в одну сторону, как все это трутневое население армии начинало дуть в ту же сторону, так что государю тем труднее было повернуть его в другую. Среди неопределенности положения, при угрожающей, серьезной опасности, придававшей всему особенно тревожный характер, среди этого вихря интриг, самолюбий, столкновений различных воззрений и чувств, при разноплеменности всех этих лиц, эта восьмая, самая большая партия людей, нанятых личными интересами, придавала большую запутанность и смутность общему делу. Какой бы ни поднимался вопрос, а уж рой этих трутней, не оттрубив еще над прежней темой, перелетал на новую и своим жужжанием заглушал и затемнял искренние, спорящие голоса.
Из всех этих партий, в то самое время, как князь Андрей приехал к армии, собралась еще одна, девятая партия, начинавшая поднимать свой голос. Это была партия людей старых, разумных, государственно опытных и умевших, не разделяя ни одного из противоречащих мнений, отвлеченно посмотреть на все, что делалось при штабе главной квартиры, и обдумать средства к выходу из этой неопределенности, нерешительности, запутанности и слабости.
Люди этой партии говорили и думали, что все дурное происходит преимущественно от присутствия государя с военным двором при армии; что в армию перенесена та неопределенная, условная и колеблющаяся шаткость отношений, которая удобна при дворе, но вредна в армии; что государю нужно царствовать, а не управлять войском; что единственный выход из этого положения есть отъезд государя с его двором из армии; что одно присутствие государя парализует пятьдесят тысяч войска, нужных для обеспечения его личной безопасности; что самый плохой, но независимый главнокомандующий будет лучше самого лучшего, но связанного присутствием и властью государя.
В то самое время как князь Андрей жил без дела при Дриссе, Шишков, государственный секретарь, бывший одним из главных представителей этой партии, написал государю письмо, которое согласились подписать Балашев и Аракчеев. В письме этом, пользуясь данным ему от государя позволением рассуждать об общем ходе дел, он почтительно и под предлогом необходимости для государя воодушевить к войне народ в столице, предлагал государю оставить войско.
Одушевление государем народа и воззвание к нему для защиты отечества – то самое (насколько оно произведено было личным присутствием государя в Москве) одушевление народа, которое было главной причиной торжества России, было представлено государю и принято им как предлог для оставления армии.

Х
Письмо это еще не было подано государю, когда Барклай за обедом передал Болконскому, что государю лично угодно видеть князя Андрея, для того чтобы расспросить его о Турции, и что князь Андрей имеет явиться в квартиру Бенигсена в шесть часов вечера.
В этот же день в квартире государя было получено известие о новом движении Наполеона, могущем быть опасным для армии, – известие, впоследствии оказавшееся несправедливым. И в это же утро полковник Мишо, объезжая с государем дрисские укрепления, доказывал государю, что укрепленный лагерь этот, устроенный Пфулем и считавшийся до сих пор chef d'?uvr'ом тактики, долженствующим погубить Наполеона, – что лагерь этот есть бессмыслица и погибель русской армии.
Князь Андрей приехал в квартиру генерала Бенигсена, занимавшего небольшой помещичий дом на самом берегу реки. Ни Бенигсена, ни государя не было там, но Чернышев, флигель адъютант государя, принял Болконского и объявил ему, что государь поехал с генералом Бенигсеном и с маркизом Паулучи другой раз в нынешний день для объезда укреплений Дрисского лагеря, в удобности которого начинали сильно сомневаться.