Ороско, Хосе Клементе
| Хосе Клементе Ороско | |
| José Clemente Orozco | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Место рождения: | |
| Дата смерти: |
7 сентября 1949 (65 лет) |
| Место смерти: | |
| Жанр: |
монументальная живопись |
 Работы на Викискладе | |
Хосе́ Клеме́нте Оро́ско (исп. José Clemente Orozco, 23 ноября 1883 — 7 сентября 1949) — мексиканский живописец и график, один из главных новаторов в области монументальной живописи XX века. Работал в Мексике и США.
|
...Такие люди, как Ороско, Ривера, Портинари, Тамайо и Гуаясамин, подобны вершинам Анд... Пабло Неруда |
|
Фрескам Ороско характерна динамика, эмоциональность и контрастное сопоставление белого, красного и чёрного цветов. Его росписи были способом высказать протест против угнетения человека человеком.
Биография
Родился 23 ноября 1883 года в Сапотлане (мексиканский штат Халиско).
«Ещё промеж собой мы называем нашу родину Сапотлан-де-Ороско, поскольку тут он родился, неистовый Хосе Клементе». |
Его родители сначала переехали в Гвадалахару, а потом в Мехико, где Ороско поступил в школу при педагогическом институте. В это же время он начал заниматься в вечерних классах Академии Сан-Карлос[1].
После окончания школы Ороско поступил в сельскохозяйственное училище в Сан-Хасинто, затем в Национальную подготовительную школу Мехико на отделение математики и архитектуры. В семнадцать лет Ороско покалечил себя, экспериментируя с порохом. Он утратил кисть левой руки и серьёзно повредил глаз.
В 1908 году Ороско вернулся в Академию Сан-Карлос. В 1910-х годах в Академии начались волнения среди студентов. Молодые художники создали группу «Барбизон» и пробовали придать импрессионизму национально-патриотическую окраску. Так, они перестали пользоваться чёрным цветом и объясняли это тем, что чёрный — цвет реакции[1].
В 1910-1917 годах Ороско был участником Мексиканской революции и одним из основателей «Синдиката революционных живописцев, скульпторов и граверов». О том времени Ороско вспоминал:
«Мир вокруг нас раскалывался. Отправлялись на бойню войска. Взрывались поезда. У церковных порталов поспешно расстреливались несчастные крестьяне Сапаты, попавшие в плен к каррансистам. Люди привыкли к убийству, к пресыщению чувств, к самому безжалостному самомнению, к скотской разнузданности»[1]. |
В 1916 году открылась персональная выставка Ороско «Этюды женщин», на которой экспонировались не только его работы, посвященные женщинам, но и политические карикатуры, в том числе на президента Каррансу.
В 1917—1919 Ороско жил в США. Одно время, не продав своих работ, работал на фабрике игрушек, раскрашивал куклам лица[1].
Вернувшись в Мехико, в 1922—1923 годах Ороско исполнил первую внушительную настенную роспись — для большого двора Национальной подготовительной школы, где ранее сам учился. А в 1926 году — огромную (90 кв. м) фреску в Промышленной школе в Орисабе.
В 1926—1927 годах Ороско вновь работает в Национальной подготовительной школе Мехико.
В 1927—1934 годах он снова уезжает в США, где работает в колледжах «художником в резиденции». Суть этого понятия в том, что мастер жил в кампусе школы во время работы над фреской, вовлекая студентов в свою работу[2].
В высших школах США Ороско создает следующие работы:
- «Прометей» (1930). Помона-колледж, Клермонт (Калифорния);
- «Борьба на Востоке» (1930—1931). Новая школа социальных исследований, Нью-Йорк;
- «Американская цивилизация» (1932—1934). Дартмутский колледж, Гановер (Нью-Гэмпшир).
Вернувшись в Мехико, в 1934 году Ороско работает над фреской «Катарсис» в Дворце изящных искусств. В 1936 году были созданы фрески в Гвадалахарском университете, в 1937 — в правительственном дворце.
В 1936—1939 годах Ороско выполняет грандиозную работу (около 1200 м² росписей) в госпитале «Осписио-Кабаньяс» (включен в Список всемирного наследия ЮНЕСКО) в Гвадалахаре. Двенадцать стенных фресок нефа расположены по принципу противопоставления — «Деспотизм» и «Милосердие», «Диктаторы» и «Демагоги» и т. д. В центре композиции фреска «Человек огня».
В 1940—1949 годах Ороско выполнил росписи библиотеки «Габино Ортис», сделал фреску «Пикирующий бомбардировщик», которая находится в Нью-Йоркском музее современного искусства, расписал Верховный суд и церковь Иисуса в Мехико.
Умер Ороско в Мехико 7 сентября 1949 года, не успев завершить свою последнюю работу — роспись одного из зданий жилого комплекса «Мигель Алеман». В этом же году в Гвадалахаре был открыт музей-мастерская художника.
Ороско и мексиканские муралисты
В начале 1920-х годов министр просвещения Мексики Хосе Васконселос заказал ряду молодых художников масштабные росписи на стенах некоторых общественных зданий. Эти художники, а также их последователи, были прозваны муралистами (от исп. mura — настенная роспись). Кроме Хосе Клементе Ороско в числе муралистов можно выделить следующих художников:
Муралисты пытались сочетать современную технику письма с тематикой и эстетикой доколумбовых мексиканских культур. Но у Ороско был свой взгляд на это, он писал:
«Я лично избегаю выводить в своих работах презренных и дегенеративных персонажей, повсеместно считающихся живописными, чтобы приспособить их для туристов и освободить этих последних от наличных… Такие мысли раз и навсегда отвратили меня от живописания индейских сандалий и грязных одеял. Я до глубины души хочу, чтобы те, кто их носит, избавились бы от них и стали цивилизованными людьми. Но прославлять их — все равно что прославлять невежество, пьянство или груды мусора, которые украшают наши улицы, а это я отказываюсь делать. Революция — это не грязь, воюющая против мыла, а, наоборот, битва второго с первым»[1].
Напишите отзыв о статье "Ороско, Хосе Клементе"
Примечания
Ссылки
- Хосе Клементе Ороско — статья из Большой советской энциклопедии.
- [dic.academic.ru/dic.nsf/enc_colier/1581/ОРОСКО Энциклопедия Кольера]
- [heritage.unesco.ru/index.php?id=774&L=9 Сайт госпиталя Кабаньяс в Гвадалахаре портала «ЮНЕСКО — Наследие»]
- [www.vokrugsveta.ru/vs/article/3493/ В.Шинкаренко: «По дорогам новой Англии в поисках „Мостов к миру“» (о посещении Дартмутского колледжа). Журнал «Вокруг света» № 8 (2550), 1986]
Отрывок, характеризующий Ороско, Хосе Клементе
Забавлявшая прежде Пьера болтовня француза теперь показалась ему противна. И насвистываемая песенка, и походка, и жест покручиванья усов – все казалось теперь оскорбительным Пьеру.«Я сейчас уйду, я ни слова больше не скажу с ним», – думал Пьер. Он думал это, а между тем сидел все на том же месте. Какое то странное чувство слабости приковало его к своему месту: он хотел и не мог встать и уйти.
Капитан, напротив, казался очень весел. Он прошелся два раза по комнате. Глаза его блестели, и усы слегка подергивались, как будто он улыбался сам с собой какой то забавной выдумке.
– Charmant, – сказал он вдруг, – le colonel de ces Wurtembourgeois! C'est un Allemand; mais brave garcon, s'il en fut. Mais Allemand. [Прелестно, полковник этих вюртембергцев! Он немец; но славный малый, несмотря на это. Но немец.]
Он сел против Пьера.
– A propos, vous savez donc l'allemand, vous? [Кстати, вы, стало быть, знаете по немецки?]
Пьер смотрел на него молча.
– Comment dites vous asile en allemand? [Как по немецки убежище?]
– Asile? – повторил Пьер. – Asile en allemand – Unterkunft. [Убежище? Убежище – по немецки – Unterkunft.]
– Comment dites vous? [Как вы говорите?] – недоверчиво и быстро переспросил капитан.
– Unterkunft, – повторил Пьер.
– Onterkoff, – сказал капитан и несколько секунд смеющимися глазами смотрел на Пьера. – Les Allemands sont de fieres betes. N'est ce pas, monsieur Pierre? [Экие дурни эти немцы. Не правда ли, мосье Пьер?] – заключил он.
– Eh bien, encore une bouteille de ce Bordeau Moscovite, n'est ce pas? Morel, va nous chauffer encore une pelilo bouteille. Morel! [Ну, еще бутылочку этого московского Бордо, не правда ли? Морель согреет нам еще бутылочку. Морель!] – весело крикнул капитан.
Морель подал свечи и бутылку вина. Капитан посмотрел на Пьера при освещении, и его, видимо, поразило расстроенное лицо его собеседника. Рамбаль с искренним огорчением и участием в лице подошел к Пьеру и нагнулся над ним.
– Eh bien, nous sommes tristes, [Что же это, мы грустны?] – сказал он, трогая Пьера за руку. – Vous aurai je fait de la peine? Non, vrai, avez vous quelque chose contre moi, – переспрашивал он. – Peut etre rapport a la situation? [Может, я огорчил вас? Нет, в самом деле, не имеете ли вы что нибудь против меня? Может быть, касательно положения?]
Пьер ничего не отвечал, но ласково смотрел в глаза французу. Это выражение участия было приятно ему.
– Parole d'honneur, sans parler de ce que je vous dois, j'ai de l'amitie pour vous. Puis je faire quelque chose pour vous? Disposez de moi. C'est a la vie et a la mort. C'est la main sur le c?ur que je vous le dis, [Честное слово, не говоря уже про то, чем я вам обязан, я чувствую к вам дружбу. Не могу ли я сделать для вас что нибудь? Располагайте мною. Это на жизнь и на смерть. Я говорю вам это, кладя руку на сердце,] – сказал он, ударяя себя в грудь.
– Merci, – сказал Пьер. Капитан посмотрел пристально на Пьера так же, как он смотрел, когда узнал, как убежище называлось по немецки, и лицо его вдруг просияло.
– Ah! dans ce cas je bois a notre amitie! [А, в таком случае пью за вашу дружбу!] – весело крикнул он, наливая два стакана вина. Пьер взял налитой стакан и выпил его. Рамбаль выпил свой, пожал еще раз руку Пьера и в задумчиво меланхолической позе облокотился на стол.
– Oui, mon cher ami, voila les caprices de la fortune, – начал он. – Qui m'aurait dit que je serai soldat et capitaine de dragons au service de Bonaparte, comme nous l'appellions jadis. Et cependant me voila a Moscou avec lui. Il faut vous dire, mon cher, – продолжал он грустным я мерным голосом человека, который сбирается рассказывать длинную историю, – que notre nom est l'un des plus anciens de la France. [Да, мой друг, вот колесо фортуны. Кто сказал бы мне, что я буду солдатом и капитаном драгунов на службе у Бонапарта, как мы его, бывало, называли. Однако же вот я в Москве с ним. Надо вам сказать, мой милый… что имя наше одно из самых древних во Франции.]
И с легкой и наивной откровенностью француза капитан рассказал Пьеру историю своих предков, свое детство, отрочество и возмужалость, все свои родственныеимущественные, семейные отношения. «Ma pauvre mere [„Моя бедная мать“.] играла, разумеется, важную роль в этом рассказе.
– Mais tout ca ce n'est que la mise en scene de la vie, le fond c'est l'amour? L'amour! N'est ce pas, monsieur; Pierre? – сказал он, оживляясь. – Encore un verre. [Но все это есть только вступление в жизнь, сущность же ее – это любовь. Любовь! Не правда ли, мосье Пьер? Еще стаканчик.]
Пьер опять выпил и налил себе третий.
– Oh! les femmes, les femmes! [О! женщины, женщины!] – и капитан, замаслившимися глазами глядя на Пьера, начал говорить о любви и о своих любовных похождениях. Их было очень много, чему легко было поверить, глядя на самодовольное, красивое лицо офицера и на восторженное оживление, с которым он говорил о женщинах. Несмотря на то, что все любовные истории Рамбаля имели тот характер пакостности, в котором французы видят исключительную прелесть и поэзию любви, капитан рассказывал свои истории с таким искренним убеждением, что он один испытал и познал все прелести любви, и так заманчиво описывал женщин, что Пьер с любопытством слушал его.
Очевидно было, что l'amour, которую так любил француз, была ни та низшего и простого рода любовь, которую Пьер испытывал когда то к своей жене, ни та раздуваемая им самим романтическая любовь, которую он испытывал к Наташе (оба рода этой любви Рамбаль одинаково презирал – одна была l'amour des charretiers, другая l'amour des nigauds) [любовь извозчиков, другая – любовь дурней.]; l'amour, которой поклонялся француз, заключалась преимущественно в неестественности отношений к женщине и в комбинация уродливостей, которые придавали главную прелесть чувству.
Так капитан рассказал трогательную историю своей любви к одной обворожительной тридцатипятилетней маркизе и в одно и то же время к прелестному невинному, семнадцатилетнему ребенку, дочери обворожительной маркизы. Борьба великодушия между матерью и дочерью, окончившаяся тем, что мать, жертвуя собой, предложила свою дочь в жены своему любовнику, еще и теперь, хотя уж давно прошедшее воспоминание, волновала капитана. Потом он рассказал один эпизод, в котором муж играл роль любовника, а он (любовник) роль мужа, и несколько комических эпизодов из souvenirs d'Allemagne, где asile значит Unterkunft, где les maris mangent de la choux croute и где les jeunes filles sont trop blondes. [воспоминаний о Германии, где мужья едят капустный суп и где молодые девушки слишком белокуры.]
Наконец последний эпизод в Польше, еще свежий в памяти капитана, который он рассказывал с быстрыми жестами и разгоревшимся лицом, состоял в том, что он спас жизнь одному поляку (вообще в рассказах капитана эпизод спасения жизни встречался беспрестанно) и поляк этот вверил ему свою обворожительную жену (Parisienne de c?ur [парижанку сердцем]), в то время как сам поступил во французскую службу. Капитан был счастлив, обворожительная полька хотела бежать с ним; но, движимый великодушием, капитан возвратил мужу жену, при этом сказав ему: «Je vous ai sauve la vie et je sauve votre honneur!» [Я спас вашу жизнь и спасаю вашу честь!] Повторив эти слова, капитан протер глаза и встряхнулся, как бы отгоняя от себя охватившую его слабость при этом трогательном воспоминании.
