Сан-Мартин, Хосе де

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Хосе де Сан-Мартин»)
Перейти к: навигация, поиск
Хосе де Сан-Мартин
José Francisco de San Martín y Matorras
Дата рождения

25 февраля 1778(1778-02-25)

Место рождения

Япею (Корриентес), вице-королевство Рио-де-ла-Платы, Испанская империя

Дата смерти

17 августа 1850(1850-08-17) (72 года)

Место смерти

Булонь-сюр-Мер (Франция)

Звание

главнокомандующий армией Перу, генерал-капитан Чили, бригадный генерал Аргентинской конфедерации провинций

Награды и премии

Хосе́ Франси́ско де Сан-Марти́н и Мато́ррас (исп. José Francisco de San Martín y Matorras; 25 февраля 1778 — 17 августа 1850) — один из руководителей Войны за независимость испанских колоний в Латинской Америке 1810—1826, национальный герой Аргентины. Возглавлял первое правительство Перу.





Жизнь

Родился в небольшом городке Япею на территории современной аргентинской провинции Корриентес, в семье состоятельных землевладельцев. Когда Хосе было 6 лет, его семья переехала в Испанию, где в 1785 году родители определили его в престижную мадридскую семинарию.

В 1788 году Сан-Мартин бросил семинарию, несмотря на протесты родителей, завербовался в испанскую королевскую армию и отправился в свой первый поход — в Африку. В 1791 году он сражается с арабами и берберами на подступах к Мелилье и Орану, в 1793 производится в младшие лейтенанты[1].

Впоследствии Сан-Мартин принимал участие в войнах с Францией, Англией, Португалией. Во время войны Испании с Французской Республикой служивший под началом генерала Рикардсона юный Сан-Мартин после битв при Пор-Ванде и Кольюре был повышен до лейтенанта. Затем был морским офицером, во время Войны второй коалиции, когда Испания уже была союзницей Франции против Англии, участвовал в сражении при Сан-Висенте (1797) и бое на борту испанского фрегата «Святая Доротея» (1798).

В период оккупации Испании войсками Наполеона (1808—1812 годы) Хосе де Сан-Мартин, чьего командира убили считавшие его коллаборионистом-афрансесадом повстанцы, возглавил один из партизанских отрядов на юге страны и проявил себя как блестящий военачальник, отличившийся личным мужеством. За взятие вражеской позиции на высотах под Архонильей был произведен в капитаны, а после победы при Байлене 19 июля 1808 года — в подполковники.

Однако, в 1812 году Сан-Мартин выразил принципиальное несогласие со ст. 1 «Кадисской конституции», где декларировалась «общность испанцев обоих полушарий», и через Великобританию вернулся на родину, где уже развернулась Майская национально-освободительная революция против Испании. Вместе с Карлосом М. Альвеаром он создал в Лондоне на базе основанной венесуэльским генералом Франсиско Мирандой ложи патриотическое общество «Ложа рыцарей рационализма» (позже известное как «Ложа Лаутаро» — по имени вождя индейцев-мапуче, противостоящего испанским завоевателям в начале Арауканской войны в XVI веке) — и присоединился к освободительной борьбе против испанского господства[2].

3 февраля 1813 года полковник Сан-Мартин одержал первую победу в Южной Америке: при монастыре Сан-Лоренсо эскадрон из 125 человек под его командованием разбил экипаж испанской военной флотилии, действовавшей на реках Парана и Уругвай. В 1814 году Сан-Мартин стал командующим Северной армии аргентинских патриотов, боровшихся против испанской колонизации.

В 1816 году после провозглашения независимости Объединённых провинций Ла-Платы (с 1826 года Аргентина) стал главнокомандующим Андской армией и совершил переход через Анды в Чили, где Мануэль Родригес уже вёл гражданскую войну против колониальных властей. Сан-Мартин преодолел 500 км по горам с 4000 человек, из которых одна треть погибла в походе.

Разбив во главе Андской армии испанские войска в битвах при Чакабуко в феврале 1817 и Майпу в апреле 1818 гг., Сан-Мартин и его соратник Бернардо О’Хиггинс создали базу для чилийской независимости. После освобождения Сантьяго. Сан-Мартину предлагали стать Верховным правителем Чили, но он отклонил предложение, уступив этот пост О’Хиггинсу.

В 1819 году — в ходе разгоревшейся гражданской войны в Аргентине — правительство Буэнос-Айреса потребовало от генералов Бельграно и Сан-Мартина двинуть подчинённые им войска против генерал-протектора Хосе Артигаса и губернатора провинции Санта-Фе Эстанислао Лопеса. Хосе де Сан-Мартин категорически отказался покинуть Андский ТВД[3].

Высадившись в Писко, в 1820—1821 гг. Сан-Мартин, во главе Перуанского легиона, совершил поход в Перу, изгнал оттуда испанцев и провозгласил независимость Перу. Удостоенный титула Протектора свободы Перу, возглавил первое правительство этой страны[4].

В июле 1822 года после Гуаякильской конференции — встречи с Симоном Боливаром, освободившим от испанцев север Южной Америки, — Сан-Мартин сложил с себя обязанности протектора и отплыл из Лимы в Сантьяго, а оттуда, получив известия о смерти жены — в аргентинский город Мендосу и затем в Буэнос-Айрес. Там он в чине капитана-генерала Чили и бригадного генерала Аргентинской конфедерации провинций прекратил свою военную и политическую деятельность.

Вместе с дочерью отбыл в Европу, прожив некоторое время в Лондоне, Брюсселе, одном из парижских пригородов и Булонь-сюр-Мере. Предлагал арентинским президентам свои услуги во время войны с Бразилией и французской блокады Рио-де-ла-Платы, но оба раза его предложения отклоняли.

В своём завещании запретил устраивать себе торжественные похороны. Через тридцать лет после его смерти, в мае 1880 года, останки Хосе де Сан-Мартина были перевезены в Буэнос-Айрес.

Сан-Мартин и масонство

Существует две точки зрения относительно связи Сан-Мартина с масонами. Споры по этому вопросу не утихают на протяжении многих лет.

Некоторые историки, являющиеся сторонниками церковного взгляда, отрицают вероятность того, что Сан-Мартин был членом реальных масонских лож, в то же время, их оппоненты утверждают обратное. В качестве аргументов, первые заявляют, что ложи, с которыми генерал имел дело на протяжении долгого периода времени, не являлись сугубо масонскими, а представляли собой группы, состоящие из борцов за независимость, которые адаптировали некоторые элементы масонства и их символы.

С другой стороны, историк Эмилио Корбьер утверждает, что Сан-Мартин был масоном пятой степени[5].

Память о Сан-Мартине

Напишите отзыв о статье "Сан-Мартин, Хосе де"

Примечания

  1. А. И. Штрахов. Война за независимость Аргентины. М., Наука, 1976. Стр. 226.
  2. Латинская Америка: Энциклопедический словарь. Т. 2. — М.: Советская энциклопедия, 1982.
  3. Бельграно подчинился приказу но, вследствие болезни, не смог принять участия в боевых действиях.
  4. [www.hrono.ru/biograf/bio_s/san_martin.html Хосе де Сан-Мартин]
  5. «San Martín no fue masón», por Mario Meneghini ([www.rodolfowalsh.org/article.php3?id_article=595 RodolfoWalsh.org]).

Отрывок, характеризующий Сан-Мартин, Хосе де

Между тем император, уставши от тщетного ожидания и своим актерским чутьем чувствуя, что величественная минута, продолжаясь слишком долго, начинает терять свою величественность, подал рукою знак. Раздался одинокий выстрел сигнальной пушки, и войска, с разных сторон обложившие Москву, двинулись в Москву, в Тверскую, Калужскую и Дорогомиловскую заставы. Быстрее и быстрее, перегоняя одни других, беглым шагом и рысью, двигались войска, скрываясь в поднимаемых ими облаках пыли и оглашая воздух сливающимися гулами криков.
Увлеченный движением войск, Наполеон доехал с войсками до Дорогомиловской заставы, но там опять остановился и, слезши с лошади, долго ходил у Камер коллежского вала, ожидая депутации.


Москва между тем была пуста. В ней были еще люди, в ней оставалась еще пятидесятая часть всех бывших прежде жителей, но она была пуста. Она была пуста, как пуст бывает домирающий обезматочивший улей.
В обезматочившем улье уже нет жизни, но на поверхностный взгляд он кажется таким же живым, как и другие.
Так же весело в жарких лучах полуденного солнца вьются пчелы вокруг обезматочившего улья, как и вокруг других живых ульев; так же издалека пахнет от него медом, так же влетают и вылетают из него пчелы. Но стоит приглядеться к нему, чтобы понять, что в улье этом уже нет жизни. Не так, как в живых ульях, летают пчелы, не тот запах, не тот звук поражают пчеловода. На стук пчеловода в стенку больного улья вместо прежнего, мгновенного, дружного ответа, шипенья десятков тысяч пчел, грозно поджимающих зад и быстрым боем крыльев производящих этот воздушный жизненный звук, – ему отвечают разрозненные жужжания, гулко раздающиеся в разных местах пустого улья. Из летка не пахнет, как прежде, спиртовым, душистым запахом меда и яда, не несет оттуда теплом полноты, а с запахом меда сливается запах пустоты и гнили. У летка нет больше готовящихся на погибель для защиты, поднявших кверху зады, трубящих тревогу стражей. Нет больше того ровного и тихого звука, трепетанья труда, подобного звуку кипенья, а слышится нескладный, разрозненный шум беспорядка. В улей и из улья робко и увертливо влетают и вылетают черные продолговатые, смазанные медом пчелы грабительницы; они не жалят, а ускользают от опасности. Прежде только с ношами влетали, а вылетали пустые пчелы, теперь вылетают с ношами. Пчеловод открывает нижнюю колодезню и вглядывается в нижнюю часть улья. Вместо прежде висевших до уза (нижнего дна) черных, усмиренных трудом плетей сочных пчел, держащих за ноги друг друга и с непрерывным шепотом труда тянущих вощину, – сонные, ссохшиеся пчелы в разные стороны бредут рассеянно по дну и стенкам улья. Вместо чисто залепленного клеем и сметенного веерами крыльев пола на дне лежат крошки вощин, испражнения пчел, полумертвые, чуть шевелящие ножками и совершенно мертвые, неприбранные пчелы.
Пчеловод открывает верхнюю колодезню и осматривает голову улья. Вместо сплошных рядов пчел, облепивших все промежутки сотов и греющих детву, он видит искусную, сложную работу сотов, но уже не в том виде девственности, в котором она бывала прежде. Все запущено и загажено. Грабительницы – черные пчелы – шныряют быстро и украдисто по работам; свои пчелы, ссохшиеся, короткие, вялые, как будто старые, медленно бродят, никому не мешая, ничего не желая и потеряв сознание жизни. Трутни, шершни, шмели, бабочки бестолково стучатся на лету о стенки улья. Кое где между вощинами с мертвыми детьми и медом изредка слышится с разных сторон сердитое брюзжание; где нибудь две пчелы, по старой привычке и памяти очищая гнездо улья, старательно, сверх сил, тащат прочь мертвую пчелу или шмеля, сами не зная, для чего они это делают. В другом углу другие две старые пчелы лениво дерутся, или чистятся, или кормят одна другую, сами не зная, враждебно или дружелюбно они это делают. В третьем месте толпа пчел, давя друг друга, нападает на какую нибудь жертву и бьет и душит ее. И ослабевшая или убитая пчела медленно, легко, как пух, спадает сверху в кучу трупов. Пчеловод разворачивает две средние вощины, чтобы видеть гнездо. Вместо прежних сплошных черных кругов спинка с спинкой сидящих тысяч пчел и блюдущих высшие тайны родного дела, он видит сотни унылых, полуживых и заснувших остовов пчел. Они почти все умерли, сами не зная этого, сидя на святыне, которую они блюли и которой уже нет больше. От них пахнет гнилью и смертью. Только некоторые из них шевелятся, поднимаются, вяло летят и садятся на руку врагу, не в силах умереть, жаля его, – остальные, мертвые, как рыбья чешуя, легко сыплются вниз. Пчеловод закрывает колодезню, отмечает мелом колодку и, выбрав время, выламывает и выжигает ее.
Так пуста была Москва, когда Наполеон, усталый, беспокойный и нахмуренный, ходил взад и вперед у Камерколлежского вала, ожидая того хотя внешнего, но необходимого, по его понятиям, соблюдения приличий, – депутации.
В разных углах Москвы только бессмысленно еще шевелились люди, соблюдая старые привычки и не понимая того, что они делали.
Когда Наполеону с должной осторожностью было объявлено, что Москва пуста, он сердито взглянул на доносившего об этом и, отвернувшись, продолжал ходить молча.
– Подать экипаж, – сказал он. Он сел в карету рядом с дежурным адъютантом и поехал в предместье.
– «Moscou deserte. Quel evenemeDt invraisemblable!» [«Москва пуста. Какое невероятное событие!»] – говорил он сам с собой.
Он не поехал в город, а остановился на постоялом дворе Дорогомиловского предместья.
Le coup de theatre avait rate. [Не удалась развязка театрального представления.]


Русские войска проходили через Москву с двух часов ночи и до двух часов дня и увлекали за собой последних уезжавших жителей и раненых.
Самая большая давка во время движения войск происходила на мостах Каменном, Москворецком и Яузском.
В то время как, раздвоившись вокруг Кремля, войска сперлись на Москворецком и Каменном мостах, огромное число солдат, пользуясь остановкой и теснотой, возвращались назад от мостов и украдчиво и молчаливо прошныривали мимо Василия Блаженного и под Боровицкие ворота назад в гору, к Красной площади, на которой по какому то чутью они чувствовали, что можно брать без труда чужое. Такая же толпа людей, как на дешевых товарах, наполняла Гостиный двор во всех его ходах и переходах. Но не было ласково приторных, заманивающих голосов гостинодворцев, не было разносчиков и пестрой женской толпы покупателей – одни были мундиры и шинели солдат без ружей, молчаливо с ношами выходивших и без ноши входивших в ряды. Купцы и сидельцы (их было мало), как потерянные, ходили между солдатами, отпирали и запирали свои лавки и сами с молодцами куда то выносили свои товары. На площади у Гостиного двора стояли барабанщики и били сбор. Но звук барабана заставлял солдат грабителей не, как прежде, сбегаться на зов, а, напротив, заставлял их отбегать дальше от барабана. Между солдатами, по лавкам и проходам, виднелись люди в серых кафтанах и с бритыми головами. Два офицера, один в шарфе по мундиру, на худой темно серой лошади, другой в шинели, пешком, стояли у угла Ильинки и о чем то говорили. Третий офицер подскакал к ним.
– Генерал приказал во что бы то ни стало сейчас выгнать всех. Что та, это ни на что не похоже! Половина людей разбежалась.
– Ты куда?.. Вы куда?.. – крикнул он на трех пехотных солдат, которые, без ружей, подобрав полы шинелей, проскользнули мимо него в ряды. – Стой, канальи!
– Да, вот извольте их собрать! – отвечал другой офицер. – Их не соберешь; надо идти скорее, чтобы последние не ушли, вот и всё!
– Как же идти? там стали, сперлися на мосту и не двигаются. Или цепь поставить, чтобы последние не разбежались?
– Да подите же туда! Гони ж их вон! – крикнул старший офицер.
Офицер в шарфе слез с лошади, кликнул барабанщика и вошел с ним вместе под арки. Несколько солдат бросилось бежать толпой. Купец, с красными прыщами по щекам около носа, с спокойно непоколебимым выражением расчета на сытом лице, поспешно и щеголевато, размахивая руками, подошел к офицеру.
– Ваше благородие, – сказал он, – сделайте милость, защитите. Нам не расчет пустяк какой ни на есть, мы с нашим удовольствием! Пожалуйте, сукна сейчас вынесу, для благородного человека хоть два куска, с нашим удовольствием! Потому мы чувствуем, а это что ж, один разбой! Пожалуйте! Караул, что ли, бы приставили, хоть запереть дали бы…