Хотан
| Хотан | |
| Хотан (округ) | |
|---|---|
| Площадь: |
489 км² |
| Почтовые индексы: |
848000 |
| Телефонные коды: |
903 |
| www.hts.gov.cn | |
Хотан (уйг. خوتەن, Хотән, кит. упр. 和田市, пиньинь: Hétián shì) — оазис и городской уезд в округе Хотан на юго-востоке Синьцзян-Уйгурского автономного района Китая, южнее пустыни Такла-Макан, к юго-востоку от Яркенда. Население — 114 000 чел. (2006), в основном, уйгуры.
Содержание
География
В силу близости пустыни климат в Хотане крайне засушливый. Реки Каракаш и Юрункаш, при слиянии дающие начало реке Хотан, пересыхают с весны по осень. Сельское хозяйство (злаки, хлопчатник, шелковица, овцеводство) приурочено к ирригационным сооружениям. Хотан славится своей шерстью и особенно коврами, которые долгое время считались лучшими к востоку от Самарканда. В долинах рек добывают золото и нефрит.
Климат
| Климат Хотана | |||||||||||||
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| Показатель | Янв. | Фев. | Март | Апр. | Май | Июнь | Июль | Авг. | Сен. | Окт. | Нояб. | Дек. | Год |
| Средний максимум, °C | 0,8 | 5,4 | 15,2 | 23,3 | 27,5 | 31,0 | 32,6 | 31,4 | 26,9 | 20,2 | 10,6 | 2,3 | 18,9 |
| Средняя температура, °C | −4,8 | −0,2 | 8,8 | 16,4 | 20,6 | 23,9 | 25,4 | 24,4 | 19,7 | 12,5 | 3,9 | −3,4 | 12,2 |
| Средний минимум, °C | −9,6 | −4,9 | 2,9 | 10,0 | 14,3 | 17,5 | 19,1 | 18,2 | 13,3 | 5,9 | −1,4 | −7,8 | 6,4 |
| Норма осадков, мм | 1 | 2 | 0 | 2 | 7 | 7 | 5 | 3 | 2 | 1 | 0 | 0 | 30 |
| Источник: [www.climate-charts.com/Locations/p/PC51828.php World Climate] | |||||||||||||
Историческая справка
История города неразрывно связана с функционированием Великого шёлкового пути, который отсюда шёл либо на юг, в Индию, либо на запад, через ущелья Памира. В древности в оазисе обитали носители тохарского языка, которые рано приняли буддизм и мумии которых были обнаружены европейскими исследователями в начале XX века. Вероятно, что здешние монахи первыми познакомили с буддийским вероучением китайцев, которых влекли в Хотан запасы высоко ценившегося при дворе императора поделочного камня — нефрита.
Приблизительно со II века до н. э. оазис заселяется сакскими ираноязычными племенами, оставившими довольно многочисленные памятники буддийской литературы на хотаносакском языке I тысячелетия до н. э. С их появлением связано собственно основание города и получение им известного нам названия (иран. xvatan). Начиная с IX—X веков хотаносакский язык постепенно вытесняется тюркскими наречиями.
Хотанский оазис (называемый в старых китайских текстах 和阗) обозначал предел распространения китайских границ во времена империй Хань (в 73 году здесь побывали войска Бань Чао) и Тан (в 630-е гг. здесь была китайская пограничная застава). По преданию, ещё в V веке китайская царевна, выданная замуж за хотанского князя, тайком вывезла из Поднебесной в своей пышной причёске куколки тутового шелкопряда. Таким образом, Хотан стал первым центром шелководства за пределами Китая; именно отсюда секрет его производства просочился в Персию и Византию.
В X веке в Хотане господствовали кашгарские князья. В периоды своего наивысшего могущества оазис пытались подчинить также владыки Тибета. Посетивший город в 1274 г. Марко Поло восхищался качеством местных тканей.
Китайцы окончательно утвердились в мусульманском Хотане в середине XVIII века, установив здесь в 1759 году административный аппарат Цинской империи. В 1862-78 гг. город был одним из центров дунганского восстания и признавал власть Якуб-хана.
После образования КНР официальная китайская транскрипция названия «Хотан» в 1959 году была изменена с 和阗 на 和田. В 1984 году городской уезд Хотан был выделен из уезда Хотан в отдельную административную единицу.
В 2011 году группа уйгурских экстремистов захватила полицейский участок в Хотане. В результате боёв погибло 18 человек.
Административное деление
Городской уезд Хотан делится на 4 уличных комитета, 2 посёлка, 5 волостей и 1 административный район.
Транспорт
Напишите отзыв о статье "Хотан"
Ссылки
Отрывок, характеризующий Хотан
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.
Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.
