Хотовицкий, Александр Александрович

Александр Хотовицкий
Александр Александрович Хотовицкий
Рождение	11 (23) февраля 1872(1872-02-23) Кременец
Смерть	19 августа 1937(1937-08-19) (65 лет)
Канонизирован	2 декабря 1994
В лике	священномучеников
День памяти	7/20 августа
Подвижничество	миссионер, мученик

Алекса́ндр Алекса́ндрович Хотови́цкий (11 (23) февраля 1872, Кременец — 19 августа 1937) — священник Русской Церкви; протопресвитер.

Канонизирован Русской православной церковью в 1994 году в лике священномученика; память — 7 августа по юлианскому календарю, а также в третью неделю по Пятидесятнице, в день празднования Собора Галицких святых.

Семья и образование

Родился в семье протоиерея, ректора Волынской духовной семинарии. Окончил Волынскую духовную семинарию, Санкт-Петербургскую духовную академию со степенью кандидата богословия (1895).

Служение в Северной Америке

Ещё будучи студентом академии, подал прошение о направлении его в Алеутскую и Северо-Американскую епархию. С 1895 года — второй псаломщик в Свято-Никольском приходе Нью-Йорка.

В 1896 году женился на воспитаннице петербургского Павловского института Марии Владимировне Щербухиной. В том же году был рукоположен во иерея епископом Николаем (Зиоровым), который так отозвался о молодом псаломщике: «Я увидел, что ты имеешь ту искру Божию, которая всякое служение делает воистину делом Божиим и без которой всякое звание превращается в бездушное и мертвящее ремесло…». Служил настоятелем Свято-Никольского прихода, стал инициатором строительства нового кафедрального собора, который был торжественно освящён епископом (будущим Патриархом) Тихоном 10 (23) ноября 1902 год. В летопись храма была внесена запись: «Основан и создан сей кафедральный собор в городе Нью-Йорке, в Северной Америке, иждивением, заботами и трудами виднейшего кафедрального протоиерея отца Александра Хотовицкого в лето от Рождества Христова 1902-е». В марте 1906 года был послан с миссией в Монреаль, где отслужил первую в истории этого города православную литургию и принял участие в организации [peterpaul.sobor.ca/ прихода в честь святых апостолов Петра и Павла]. Активно занимался миссионерской деятельностью, много проповедовал. Был главным редактором и одним из основных авторов выходившего на русском и английском языках журнала Американский православный вестник. Участвовал в создании Русского православного кафолического общества взаимопомощи (ROCMAS): был его казначеем, первым секретарем, а затем председателем. Под его руководством Общество взаимопомощи стало помогать не только иммигрантам, но также русинам в Австро-Венгрии, македонским славянам, а в период русско-японской войны 1904—1905 годов — русским воинам в Маньчжурии и военнопленным в японских лагерях.

Участник и секретарь первого Всеамериканского собора Русской Православной Греко-Кафолической Церкви в Америке в городе Мейфилде (5—7 марта 1907 года). Вместе со святым Алексием Товтом способствовал переходу живших в Северной Америке карпатских русин из унии в православие. По его инициативе на Восточном побережье Соединённых Штатов было основано 12 приходов. Был возведён в сан протоиерея. Служил в Северной Америке до 26 февраля 1914 года.

Служение в Финляндии

В 1914 году по инициативе архиепископа Финляндского Сергия (Страгородского) был переведён в Гельсингфорс с назначением настоятелем Успенского собора и Свято-Троицкой церкви. Служил в Финляндии до 1917 года — в его память ныне освящена часовня при Успенском соборе.

Священник в Москве

С августа 1917 года — ключарь храма Христа Спасителя в Москве. Был одним из ближайших помощников святителя Тихона по управлению Московской епархией, участником Поместного Собора 1917—1918 годов. В 1918 году участвовал в создании православного братства при храме Христа Спасителя. В мае 1920 года и в ноябре 1921 года арестовывался по обвинению в преподавании Закона Божия детям.

Во время организованной властями кампании по изъятию церковных ценностей на квартире протоиерея Хотовицкого проходили заседания священнослужителей и мирян, где был составлен проект резолюции приходского совета, в котором от властей требовали гарантии, что пожертвования будут действительно употреблены на спасение голодающих, и выражался протест против травли в прессе церковных людей.

Был арестован и стал одним из главных обвиняемых на втором московском процессе против более чем ста священнослужителей и мирян, который проходил в ноябре-декабре 1922 года. На допросах он держался спокойно, старался выгородить других, но виновным себя тоже не признавал. В последнем слове пытался защитить других обвиняемых: «Прошу обратить внимание на тех, которые были у меня на квартире: одни из них старики, а другие — совсем молодые и ни в чем не виновные…». Был приговорён к лишению свободы сроком на 10 лет с конфискацией имущества и поражением в правах на 5 лет. В октябре 1923 года был амнистирован, но уже осенью 1924 года был отправлен в трёхлетнюю ссылку в Туруханский край. Из ссылки писал письма своим духовным детям.

Из ссылки вернулся в 1928 году. Был возведён в сан протопресвитера — высший для белого (женатого) духовенства в православной церкви (документально факт возведения в этот сан не подтверждён). Помогал Заместителю Патриаршего местоблюстителя митрополиту Сергию (Страгородскому) в управлении церковью. В 1930-е годы служил настоятелем храма Ризоположения на Донской улице. Прихожанин этого храма А. Б. Свенцицкий, спустя много лет вспоминал:

«Я присутствовал в 1936—1937 годах много раз на службе отца Александра. Высокий, седой священник, тонкие черты лица, чрезвычайно интеллигентная внешность. Седые подстриженные волосы, небольшая бородка, очень добрые серые глаза, высокий, громкий тенор голоса, четкие вдохновенные возгласы… У отца Александра было много прихожан, очень чтивших его… И сегодня помню глаза отца Александра: казалось, что его взгляд проникает в твое сердце и ласкает тебя. Это ощущение было у меня, когда я видел святого Патриарха Тихона… Так же и глаза отца Александра, светящийся в них свет говорят о его святости».

Последний арест и мученическая кончина

17 июня 1937 года протопресвитер Александр Хотовицкий был арестован последний раз. Обвинен в участии в «антисоветской террористической фашистской организации церковников»; расстрелян 19 августа 1937 года; место захоронения — Донское кладбище.

В 1994 году Архиерейским собором Русской православной церкви был прославлен в лике святых.

Труды

• О молитве Иисусовой. Сказание о ней святых отцов Церкви и старческие советы подвижников Божиих (рукопись, сохранённая его духовными чадами) .

Был автором проповедей, трудов богословского содержания, статей, посвященных примечательным событиям церковно-приходской жизни в Америке, а также стихов.

Ссылки

• [www.ortho-rus.ru/cgi-bin/ps_file.cgi?4_2840 Хотовицкий Александр Александрович] на сайте Русское Православие
• [www.russia-hc.ru/rus/religion/legend/alshot.cfm Биография]
• [days.pravoslavie.ru/Life/life365.htm Священномученик Александр Хотовицкий] Православный календарь
• [web.archive.org/web/20070703102954/www.kolumbus.fi/aleksej/AH.html Краткая биография]

Отрывок, характеризующий Хотовицкий, Александр Александрович

И она грозно засучила рукава еще выше.
Пьер подошел, наивно глядя на нее через очки.
– Подойди, подойди, любезный! Я и отцу то твоему правду одна говорила, когда он в случае был, а тебе то и Бог велит.
Она помолчала. Все молчали, ожидая того, что будет, и чувствуя, что было только предисловие.
– Хорош, нечего сказать! хорош мальчик!… Отец на одре лежит, а он забавляется, квартального на медведя верхом сажает. Стыдно, батюшка, стыдно! Лучше бы на войну шел.
Она отвернулась и подала руку графу, который едва удерживался от смеха.
– Ну, что ж, к столу, я чай, пора? – сказала Марья Дмитриевна.
Впереди пошел граф с Марьей Дмитриевной; потом графиня, которую повел гусарский полковник, нужный человек, с которым Николай должен был догонять полк. Анна Михайловна – с Шиншиным. Берг подал руку Вере. Улыбающаяся Жюли Карагина пошла с Николаем к столу. За ними шли еще другие пары, протянувшиеся по всей зале, и сзади всех по одиночке дети, гувернеры и гувернантки. Официанты зашевелились, стулья загремели, на хорах заиграла музыка, и гости разместились. Звуки домашней музыки графа заменились звуками ножей и вилок, говора гостей, тихих шагов официантов.
На одном конце стола во главе сидела графиня. Справа Марья Дмитриевна, слева Анна Михайловна и другие гостьи. На другом конце сидел граф, слева гусарский полковник, справа Шиншин и другие гости мужского пола. С одной стороны длинного стола молодежь постарше: Вера рядом с Бергом, Пьер рядом с Борисом; с другой стороны – дети, гувернеры и гувернантки. Граф из за хрусталя, бутылок и ваз с фруктами поглядывал на жену и ее высокий чепец с голубыми лентами и усердно подливал вина своим соседям, не забывая и себя. Графиня так же, из за ананасов, не забывая обязанности хозяйки, кидала значительные взгляды на мужа, которого лысина и лицо, казалось ей, своею краснотой резче отличались от седых волос. На дамском конце шло равномерное лепетанье; на мужском всё громче и громче слышались голоса, особенно гусарского полковника, который так много ел и пил, всё более и более краснея, что граф уже ставил его в пример другим гостям. Берг с нежной улыбкой говорил с Верой о том, что любовь есть чувство не земное, а небесное. Борис называл новому своему приятелю Пьеру бывших за столом гостей и переглядывался с Наташей, сидевшей против него. Пьер мало говорил, оглядывал новые лица и много ел. Начиная от двух супов, из которых он выбрал a la tortue, [черепаховый,] и кулебяки и до рябчиков он не пропускал ни одного блюда и ни одного вина, которое дворецкий в завернутой салфеткою бутылке таинственно высовывал из за плеча соседа, приговаривая или «дрей мадера», или «венгерское», или «рейнвейн». Он подставлял первую попавшуюся из четырех хрустальных, с вензелем графа, рюмок, стоявших перед каждым прибором, и пил с удовольствием, всё с более и более приятным видом поглядывая на гостей. Наташа, сидевшая против него, глядела на Бориса, как глядят девочки тринадцати лет на мальчика, с которым они в первый раз только что поцеловались и в которого они влюблены. Этот самый взгляд ее иногда обращался на Пьера, и ему под взглядом этой смешной, оживленной девочки хотелось смеяться самому, не зная чему.
Николай сидел далеко от Сони, подле Жюли Карагиной, и опять с той же невольной улыбкой что то говорил с ней. Соня улыбалась парадно, но, видимо, мучилась ревностью: то бледнела, то краснела и всеми силами прислушивалась к тому, что говорили между собою Николай и Жюли. Гувернантка беспокойно оглядывалась, как бы приготавливаясь к отпору, ежели бы кто вздумал обидеть детей. Гувернер немец старался запомнить вое роды кушаний, десертов и вин с тем, чтобы описать всё подробно в письме к домашним в Германию, и весьма обижался тем, что дворецкий, с завернутою в салфетку бутылкой, обносил его. Немец хмурился, старался показать вид, что он и не желал получить этого вина, но обижался потому, что никто не хотел понять, что вино нужно было ему не для того, чтобы утолить жажду, не из жадности, а из добросовестной любознательности.


На мужском конце стола разговор всё более и более оживлялся. Полковник рассказал, что манифест об объявлении войны уже вышел в Петербурге и что экземпляр, который он сам видел, доставлен ныне курьером главнокомандующему.
– И зачем нас нелегкая несет воевать с Бонапартом? – сказал Шиншин. – II a deja rabattu le caquet a l'Autriche. Je crains, que cette fois ce ne soit notre tour. [Он уже сбил спесь с Австрии. Боюсь, не пришел бы теперь наш черед.]
Полковник был плотный, высокий и сангвинический немец, очевидно, служака и патриот. Он обиделся словами Шиншина.
– А затэ м, мы лосты вый государ, – сказал он, выговаривая э вместо е и ъ вместо ь . – Затэм, что импэ ратор это знаэ т. Он в манифэ стэ сказал, что нэ можэ т смотрэт равнодушно на опасности, угрожающие России, и что бэ зопасност империи, достоинство ее и святост союзов , – сказал он, почему то особенно налегая на слово «союзов», как будто в этом была вся сущность дела.
И с свойственною ему непогрешимою, официальною памятью он повторил вступительные слова манифеста… «и желание, единственную и непременную цель государя составляющее: водворить в Европе на прочных основаниях мир – решили его двинуть ныне часть войска за границу и сделать к достижению „намерения сего новые усилия“.
– Вот зачэм, мы лосты вый государ, – заключил он, назидательно выпивая стакан вина и оглядываясь на графа за поощрением.
– Connaissez vous le proverbe: [Знаете пословицу:] «Ерема, Ерема, сидел бы ты дома, точил бы свои веретена», – сказал Шиншин, морщась и улыбаясь. – Cela nous convient a merveille. [Это нам кстати.] Уж на что Суворова – и того расколотили, a plate couture, [на голову,] а где y нас Суворовы теперь? Je vous demande un peu, [Спрашиваю я вас,] – беспрестанно перескакивая с русского на французский язык, говорил он.
– Мы должны и драться до послэ днэ капли кров, – сказал полковник, ударяя по столу, – и умэ р р рэ т за своэ го импэ ратора, и тогда всэ й будэ т хорошо. А рассуждать как мо о ожно (он особенно вытянул голос на слове «можно»), как мо о ожно менше, – докончил он, опять обращаясь к графу. – Так старые гусары судим, вот и всё. А вы как судитэ , молодой человек и молодой гусар? – прибавил он, обращаясь к Николаю, который, услыхав, что дело шло о войне, оставил свою собеседницу и во все глаза смотрел и всеми ушами слушал полковника.
– Совершенно с вами согласен, – отвечал Николай, весь вспыхнув, вертя тарелку и переставляя стаканы с таким решительным и отчаянным видом, как будто в настоящую минуту он подвергался великой опасности, – я убежден, что русские должны умирать или побеждать, – сказал он, сам чувствуя так же, как и другие, после того как слово уже было сказано, что оно было слишком восторженно и напыщенно для настоящего случая и потому неловко.
– C'est bien beau ce que vous venez de dire, [Прекрасно! прекрасно то, что вы сказали,] – сказала сидевшая подле него Жюли, вздыхая. Соня задрожала вся и покраснела до ушей, за ушами и до шеи и плеч, в то время как Николай говорил. Пьер прислушался к речам полковника и одобрительно закивал головой.
– Вот это славно, – сказал он.
– Настоящэ й гусар, молодой человэк, – крикнул полковник, ударив опять по столу.
– О чем вы там шумите? – вдруг послышался через стол басистый голос Марьи Дмитриевны. – Что ты по столу стучишь? – обратилась она к гусару, – на кого ты горячишься? верно, думаешь, что тут французы перед тобой?
– Я правду говору, – улыбаясь сказал гусар.
– Всё о войне, – через стол прокричал граф. – Ведь у меня сын идет, Марья Дмитриевна, сын идет.
– А у меня четыре сына в армии, а я не тужу. На всё воля Божья: и на печи лежа умрешь, и в сражении Бог помилует, – прозвучал без всякого усилия, с того конца стола густой голос Марьи Дмитриевны.
– Это так.
И разговор опять сосредоточился – дамский на своем конце стола, мужской на своем.
– А вот не спросишь, – говорил маленький брат Наташе, – а вот не спросишь!
– Спрошу, – отвечала Наташа.
Лицо ее вдруг разгорелось, выражая отчаянную и веселую решимость. Она привстала, приглашая взглядом Пьера, сидевшего против нее, прислушаться, и обратилась к матери:
– Мама! – прозвучал по всему столу ее детски грудной голос.
– Что тебе? – спросила графиня испуганно, но, по лицу дочери увидев, что это была шалость, строго замахала ей рукой, делая угрожающий и отрицательный жест головой.
Разговор притих.
– Мама! какое пирожное будет? – еще решительнее, не срываясь, прозвучал голосок Наташи.
Графиня хотела хмуриться, но не могла. Марья Дмитриевна погрозила толстым пальцем.
– Казак, – проговорила она с угрозой.
Большинство гостей смотрели на старших, не зная, как следует принять эту выходку.
– Вот я тебя! – сказала графиня.
– Мама! что пирожное будет? – закричала Наташа уже смело и капризно весело, вперед уверенная, что выходка ее будет принята хорошо.
Соня и толстый Петя прятались от смеха.
– Вот и спросила, – прошептала Наташа маленькому брату и Пьеру, на которого она опять взглянула.