Хохловка (юг Москвы)

Населённый пункт, вошедший в состав Москвы

Хохловка
Деревня Хохловка на карте 1818 года
История
Первое упоминание	XVII век
В составе Москвы с	17 августа 1960
Статус на момент включения	деревня
Другие названия	Шубино, Петровка
Расположение
Округа	ЮАО
Районы	Царицыно
Станции метро	Кантемировская, Царицыно
Координаты	55°37′42″ с. ш. 37°40′25″ в. д.55.62833° с. ш. 37.67361° в. д. / 55.62833; 37.67361

Хохло́вка — бывшая деревня, известная с XVII века и располагавшаяся к югу от Москвы. В 1960 году эта территория была включена в состав Москвы при её расширении и сейчас входит в район Царицыно. Находилась неподалёку от кинотеатра Эльбрус, между улицами Каспийская, Кантемировская и Кавказским бульваром.

История

Хохловка в XVII—XVIII вв.

В начале XVII века эти земли находились в вотчине за боярином Лукьяном Степановичем Стрешневым, а после его смерти вотчина перешла к сыну Семёну Лукьяновичу Стрешневу. Очевидно, он и основал здесь будущую деревню Хохловку (первоначально Шубино). После его смерти в 1666 году наследницей вотчины стала его жена, к которой согласно описи переходило:

…боярыне вдове Марье Алексеевне после мужа её … вотчина в Московском уезде села Коломенского … деревня Шубино на речке на Черногрязье, а в ней липовского полону три двора крестьянских, людей в них мужеска полу адиннатцать человек.

Первое название деревни, по видимому, связано с находившимся неподалёку Шубинским оврагом и пустошью Шубино, а «Хохловка», вероятно, от поселённого здесь С. Л. Стрешневым «литовского полона» (плен), которых могли называть хохлами, в зависимости от места их переселения.

После смерти Марьи Алексеевны, жены Стрешнева, в 1673 году за отсутствием прямых наследников боярские владения Стрешневых поступили в Приказ Большого Дворца.

В писцовых книгах 1675—1678 гг. деревня описывается так:

Деревня Петровка, Хохловка тож, на речке на Черногряске, а в ней три двора крестьянские, людей в них четырнатцать человек, под дворами и огороды усадные земли две десятины бес четверти десятины, животинного выпуску по обе стороны Коломенские дороги и подле пруда три десятины, пашни паханые худые земли десять четвертей в поле, а в дву потому ж, сенного покосу меж десятинной и крестьянской пашни по врагу и рощам десятина с третью десятиною, подле Черногряской речки ниже десетинные пашни до дороги, что ниже плотины, две десятины, да болота четверть десятины, да от плотины вверх подле Черногряского пруда ниже десетинные пашни до рубежа земли Спаса Новаго монастыря сенного покосу десетина бес трети, да по Шубенскому врагу пять десетин.

В 1682 году Черногрязская вотчина в составе который находилась Хохловка (Петровка), была отказана боярину И. Ф. Стрешневу «по родству», а затем перешла к его внуку князю Алексею Васильевичу Голицыну:

…в Московском уезде в Ратуеве - деревня Петровка, Хохловка и Шубина тож, на речке на Черногряске, три двора крестьянских, людей в них тринатцать человек…

При Голицыных был создан: «прудок на враге, плотина земляная дватцать сажен, сливу деревянного полторы сажени, а по скаске старосты Аксенка Дмитриева в том пруде рыба: караси, лини».

В 1712 году вотчина была отдана молдавскому господарю князю Дмитрию Кантемиру, а спустя 5 лет после его смерти, в 1728 году, имение было разделено: четверть получила вдова князя — Анастасия Ивановна (которой позже владел князь И. А. Трубецкой), а три четверти — наследник из его детей, которым окончательно в 1729 году стал его сын Константин. После смерти Константина деревня находилась во владении его брата Матвея, а в 1771 году, после го смерти, досталась князю Сергею Кантемиру. Деревня Хохловка располагалась на самом берегу Шипиловского пруда, из неё шла дорога через деревню Шадрово и далее к Москве.

После покупки в 1775 году Екатериной II у князя С. Д. Кантемира села Чёрная грязь с приписными деревнями и у князя И. А. Трубецкого его части в этих селениях, село Чёрная грязь переименовано в Царицыно и образовалась дворцовая Царицынская волость. В период активного развития Царицынской усадьбы в начале XIX века был расчищен пруд и в Шубине овраге, получивший название Хохловского.

Хохловка в XIX веке

В 1812 году в деревне проживали 36 душ мужского пола, во владении которых находилось около 45 десятин земли.

Крестьяне сеяли рожь, овёс и в малых количествах картофель, а на плодородных заливных землях левого берега реки Москвы высаживали капусту. Местные почвы не могли обеспечить хороших урожаев и основой крестьянского хозяйства здесь стало садоводство, а близость к Москве делала выгодной продажу продукции. Исследователи того времени отмечают:

Особенно с успехом занимаются поселяне Царицынской волости разведением фруктовых садов и ягодных кустов... Торговля этими продуктами служит основой зажиточности и даже богатства многих крестьянских семейств.

В 1858 году Хохловка вместе со всей Царицынской волостью перешла из Дворцового в Удельное ведомство. В 1859 году в деревне было 27 дворов, 59 душ мужского пола, 75 душ женского пола.

Среди промыслов здесь отмечалось шитьё перчаток, изготовление гильз для папирос и канители. Лайковые перчатки шили из уже раскроенных заготовок, получаемых из Москвы, туда же отправляли и готовые изделия.

В 1866 году по окраине Хохловки прошла Курская железная дорога, а неподалёку появилась станция Царицыно, что способствовало превращению этих земель в популярное дачное место для москвичей. В 1876 году в Хохловке 8 домов сдавались под дачи. Крестьяне принадлежали к приходу Храма иконы Богородицы «Живоносный Источник» в Царицыно. Дети крестьян до 1875 года обучались в школе Удельного ведомства, а затем в Царицынском земском училище. В 1899 году в деревне проживали 185 жителей.

Хохловка в XX веке

В начале XX века в деревне стала распространяться клубника, шедшая из сёл Борисово и Покровское, выгодная своим ранним поспеванием, зерновые культуры вытеснял картофель. Почти половину земельных владений крестьян составляли покосы.

Нехватка собственных рабочих рук при острой необходимости в них для срочных садовых работ заставляла 85 % хозяйств нанимать работников для обработки земли и при уборке урожая. 24 хозяйства в 1910 году содержали скот.

Застройка дачными посёлками земель Удельного ведомства по обеим сторонам Курской железной дороги и Царицынских прудов привели к образованию единой дачной местности под общим названием Царицыно, разделявшейся на отдельные части только прудами, речками и оврагами. В её составе оказалась и Хохловка. Здесь возник небольшой дачный посёлок. В 1910 году в каждом дворе были грамотные или учащиеся. В школу ходили 14 мальчиков из 17 дворов и 2 девочки из 6.

В 1927 году в деревне Хохловке Шайдоровского сельсовета были 53 хозяйства и 252 человека. В пользовании крестьян находилось 169 га земли. 62 % хозяйств имели лошадей и 49 % — коров. Хотя садоводству и был нанесён ощутимый урон, оно всё же сохранялось. Район был известен и популярен как дачный, поэтому 66 % хозяйств сдавали помещения в наём.

В 1929 году Ленинская (бывшая Царицынская) волость Московской губернии, в составе которой была Хохловка, в связи с образованием Московской области вошла в её Ленинский район.

В 1930-х гг. в деревне был создан колхоз им. Калинина. Вскоре Хохловка практически слилась с близлежащим посёлком Ленино и другими населённым пунктами.

В составе Москвы

В 1960 году деревня вошла в состав Москвы при её расширении. Близлежащая территория была отнесена к Москворецкому району Москвы. После 1969 года территория отошла к Советскому району.

После административной реформы 1991 года территория, где ранее располагалась деревня вошла в район «Царицыно».

Литература

• Аверьянов К. А. История московских районов: Энциклопедия. — М.: Астрель, АСТ, 2008. — 830 с. — ISBN 978-5-17-029169-4.

Отрывок, характеризующий Хохловка (юг Москвы)

Граф Илья Андреич Ростов, озабоченно, торопливо похаживал в своих мягких сапогах из столовой в гостиную, поспешно и совершенно одинаково здороваясь с важными и неважными лицами, которых он всех знал, и изредка отыскивая глазами своего стройного молодца сына, радостно останавливал на нем свой взгляд и подмигивал ему. Молодой Ростов стоял у окна с Долоховым, с которым он недавно познакомился, и знакомством которого он дорожил. Старый граф подошел к ним и пожал руку Долохову.
– Ко мне милости прошу, вот ты с моим молодцом знаком… вместе там, вместе геройствовали… A! Василий Игнатьич… здорово старый, – обратился он к проходившему старичку, но не успел еще договорить приветствия, как всё зашевелилось, и прибежавший лакей, с испуганным лицом, доложил: пожаловали!
Раздались звонки; старшины бросились вперед; разбросанные в разных комнатах гости, как встряхнутая рожь на лопате, столпились в одну кучу и остановились в большой гостиной у дверей залы.
В дверях передней показался Багратион, без шляпы и шпаги, которые он, по клубному обычаю, оставил у швейцара. Он был не в смушковом картузе с нагайкой через плечо, как видел его Ростов в ночь накануне Аустерлицкого сражения, а в новом узком мундире с русскими и иностранными орденами и с георгиевской звездой на левой стороне груди. Он видимо сейчас, перед обедом, подстриг волосы и бакенбарды, что невыгодно изменяло его физиономию. На лице его было что то наивно праздничное, дававшее, в соединении с его твердыми, мужественными чертами, даже несколько комическое выражение его лицу. Беклешов и Федор Петрович Уваров, приехавшие с ним вместе, остановились в дверях, желая, чтобы он, как главный гость, прошел вперед их. Багратион смешался, не желая воспользоваться их учтивостью; произошла остановка в дверях, и наконец Багратион всё таки прошел вперед. Он шел, не зная куда девать руки, застенчиво и неловко, по паркету приемной: ему привычнее и легче было ходить под пулями по вспаханному полю, как он шел перед Курским полком в Шенграбене. Старшины встретили его у первой двери, сказав ему несколько слов о радости видеть столь дорогого гостя, и недождавшись его ответа, как бы завладев им, окружили его и повели в гостиную. В дверях гостиной не было возможности пройти от столпившихся членов и гостей, давивших друг друга и через плечи друг друга старавшихся, как редкого зверя, рассмотреть Багратиона. Граф Илья Андреич, энергичнее всех, смеясь и приговаривая: – пусти, mon cher, пусти, пусти, – протолкал толпу, провел гостей в гостиную и посадил на средний диван. Тузы, почетнейшие члены клуба, обступили вновь прибывших. Граф Илья Андреич, проталкиваясь опять через толпу, вышел из гостиной и с другим старшиной через минуту явился, неся большое серебряное блюдо, которое он поднес князю Багратиону. На блюде лежали сочиненные и напечатанные в честь героя стихи. Багратион, увидав блюдо, испуганно оглянулся, как бы отыскивая помощи. Но во всех глазах было требование того, чтобы он покорился. Чувствуя себя в их власти, Багратион решительно, обеими руками, взял блюдо и сердито, укоризненно посмотрел на графа, подносившего его. Кто то услужливо вынул из рук Багратиона блюдо (а то бы он, казалось, намерен был держать его так до вечера и так итти к столу) и обратил его внимание на стихи. «Ну и прочту», как будто сказал Багратион и устремив усталые глаза на бумагу, стал читать с сосредоточенным и серьезным видом. Сам сочинитель взял стихи и стал читать. Князь Багратион склонил голову и слушал.
«Славь Александра век
И охраняй нам Тита на престоле,
Будь купно страшный вождь и добрый человек,
Рифей в отечестве а Цесарь в бранном поле.
Да счастливый Наполеон,
Познав чрез опыты, каков Багратион,
Не смеет утруждать Алкидов русских боле…»
Но еще он не кончил стихов, как громогласный дворецкий провозгласил: «Кушанье готово!» Дверь отворилась, загремел из столовой польский: «Гром победы раздавайся, веселися храбрый росс», и граф Илья Андреич, сердито посмотрев на автора, продолжавшего читать стихи, раскланялся перед Багратионом. Все встали, чувствуя, что обед был важнее стихов, и опять Багратион впереди всех пошел к столу. На первом месте, между двух Александров – Беклешова и Нарышкина, что тоже имело значение по отношению к имени государя, посадили Багратиона: 300 человек разместились в столовой по чинам и важности, кто поважнее, поближе к чествуемому гостю: так же естественно, как вода разливается туда глубже, где местность ниже.
Перед самым обедом граф Илья Андреич представил князю своего сына. Багратион, узнав его, сказал несколько нескладных, неловких слов, как и все слова, которые он говорил в этот день. Граф Илья Андреич радостно и гордо оглядывал всех в то время, как Багратион говорил с его сыном.
Николай Ростов с Денисовым и новым знакомцем Долоховым сели вместе почти на середине стола. Напротив них сел Пьер рядом с князем Несвицким. Граф Илья Андреич сидел напротив Багратиона с другими старшинами и угащивал князя, олицетворяя в себе московское радушие.
Труды его не пропали даром. Обеды его, постный и скоромный, были великолепны, но совершенно спокоен он всё таки не мог быть до конца обеда. Он подмигивал буфетчику, шопотом приказывал лакеям, и не без волнения ожидал каждого, знакомого ему блюда. Всё было прекрасно. На втором блюде, вместе с исполинской стерлядью (увидав которую, Илья Андреич покраснел от радости и застенчивости), уже лакеи стали хлопать пробками и наливать шампанское. После рыбы, которая произвела некоторое впечатление, граф Илья Андреич переглянулся с другими старшинами. – «Много тостов будет, пора начинать!» – шепнул он и взяв бокал в руки – встал. Все замолкли и ожидали, что он скажет.
– Здоровье государя императора! – крикнул он, и в ту же минуту добрые глаза его увлажились слезами радости и восторга. В ту же минуту заиграли: «Гром победы раздавайся».Все встали с своих мест и закричали ура! и Багратион закричал ура! тем же голосом, каким он кричал на Шенграбенском поле. Восторженный голос молодого Ростова был слышен из за всех 300 голосов. Он чуть не плакал. – Здоровье государя императора, – кричал он, – ура! – Выпив залпом свой бокал, он бросил его на пол. Многие последовали его примеру. И долго продолжались громкие крики. Когда замолкли голоса, лакеи подобрали разбитую посуду, и все стали усаживаться, и улыбаясь своему крику переговариваться. Граф Илья Андреич поднялся опять, взглянул на записочку, лежавшую подле его тарелки и провозгласил тост за здоровье героя нашей последней кампании, князя Петра Ивановича Багратиона и опять голубые глаза графа увлажились слезами. Ура! опять закричали голоса 300 гостей, и вместо музыки послышались певчие, певшие кантату сочинения Павла Ивановича Кутузова.
«Тщетны россам все препоны,
Храбрость есть побед залог,
Есть у нас Багратионы,
Будут все враги у ног» и т.д.
Только что кончили певчие, как последовали новые и новые тосты, при которых всё больше и больше расчувствовался граф Илья Андреич, и еще больше билось посуды, и еще больше кричалось. Пили за здоровье Беклешова, Нарышкина, Уварова, Долгорукова, Апраксина, Валуева, за здоровье старшин, за здоровье распорядителя, за здоровье всех членов клуба, за здоровье всех гостей клуба и наконец отдельно за здоровье учредителя обеда графа Ильи Андреича. При этом тосте граф вынул платок и, закрыв им лицо, совершенно расплакался.


Пьер сидел против Долохова и Николая Ростова. Он много и жадно ел и много пил, как и всегда. Но те, которые его знали коротко, видели, что в нем произошла в нынешний день какая то большая перемена. Он молчал всё время обеда и, щурясь и морщась, глядел кругом себя или остановив глаза, с видом совершенной рассеянности, потирал пальцем переносицу. Лицо его было уныло и мрачно. Он, казалось, не видел и не слышал ничего, происходящего вокруг него, и думал о чем то одном, тяжелом и неразрешенном.
Этот неразрешенный, мучивший его вопрос, были намеки княжны в Москве на близость Долохова к его жене и в нынешнее утро полученное им анонимное письмо, в котором было сказано с той подлой шутливостью, которая свойственна всем анонимным письмам, что он плохо видит сквозь свои очки, и что связь его жены с Долоховым есть тайна только для одного него. Пьер решительно не поверил ни намекам княжны, ни письму, но ему страшно было теперь смотреть на Долохова, сидевшего перед ним. Всякий раз, как нечаянно взгляд его встречался с прекрасными, наглыми глазами Долохова, Пьер чувствовал, как что то ужасное, безобразное поднималось в его душе, и он скорее отворачивался. Невольно вспоминая всё прошедшее своей жены и ее отношения с Долоховым, Пьер видел ясно, что то, что сказано было в письме, могло быть правда, могло по крайней мере казаться правдой, ежели бы это касалось не его жены. Пьер вспоминал невольно, как Долохов, которому было возвращено всё после кампании, вернулся в Петербург и приехал к нему. Пользуясь своими кутежными отношениями дружбы с Пьером, Долохов прямо приехал к нему в дом, и Пьер поместил его и дал ему взаймы денег. Пьер вспоминал, как Элен улыбаясь выражала свое неудовольствие за то, что Долохов живет в их доме, и как Долохов цинически хвалил ему красоту его жены, и как он с того времени до приезда в Москву ни на минуту не разлучался с ними.
«Да, он очень красив, думал Пьер, я знаю его. Для него была бы особенная прелесть в том, чтобы осрамить мое имя и посмеяться надо мной, именно потому, что я хлопотал за него и призрел его, помог ему. Я знаю, я понимаю, какую соль это в его глазах должно бы придавать его обману, ежели бы это была правда. Да, ежели бы это была правда; но я не верю, не имею права и не могу верить». Он вспоминал то выражение, которое принимало лицо Долохова, когда на него находили минуты жестокости, как те, в которые он связывал квартального с медведем и пускал его на воду, или когда он вызывал без всякой причины на дуэль человека, или убивал из пистолета лошадь ямщика. Это выражение часто было на лице Долохова, когда он смотрел на него. «Да, он бретёр, думал Пьер, ему ничего не значит убить человека, ему должно казаться, что все боятся его, ему должно быть приятно это. Он должен думать, что и я боюсь его. И действительно я боюсь его», думал Пьер, и опять при этих мыслях он чувствовал, как что то страшное и безобразное поднималось в его душе. Долохов, Денисов и Ростов сидели теперь против Пьера и казались очень веселы. Ростов весело переговаривался с своими двумя приятелями, из которых один был лихой гусар, другой известный бретёр и повеса, и изредка насмешливо поглядывал на Пьера, который на этом обеде поражал своей сосредоточенной, рассеянной, массивной фигурой. Ростов недоброжелательно смотрел на Пьера, во первых, потому, что Пьер в его гусарских глазах был штатский богач, муж красавицы, вообще баба; во вторых, потому, что Пьер в сосредоточенности и рассеянности своего настроения не узнал Ростова и не ответил на его поклон. Когда стали пить здоровье государя, Пьер задумавшись не встал и не взял бокала.