Хохлов, Константин Павлович
Поделись знанием:
Ростов не подумал о том, что значит требование носилок: он бежал, стараясь только быть впереди всех; но у самого моста он, не смотря под ноги, попал в вязкую, растоптанную грязь и, споткнувшись, упал на руки. Его обежали другие.
– По обоий сторона, ротмистр, – послышался ему голос полкового командира, который, заехав вперед, стал верхом недалеко от моста с торжествующим и веселым лицом.
Ростов, обтирая испачканные руки о рейтузы, оглянулся на своего врага и хотел бежать дальше, полагая, что чем он дальше уйдет вперед, тем будет лучше. Но Богданыч, хотя и не глядел и не узнал Ростова, крикнул на него:
– Кто по средине моста бежит? На права сторона! Юнкер, назад! – сердито закричал он и обратился к Денисову, который, щеголяя храбростью, въехал верхом на доски моста.
– Зачем рисковайт, ротмистр! Вы бы слезали, – сказал полковник.
– Э! виноватого найдет, – отвечал Васька Денисов, поворачиваясь на седле.
Между тем Несвицкий, Жерков и свитский офицер стояли вместе вне выстрелов и смотрели то на эту небольшую кучку людей в желтых киверах, темнозеленых куртках, расшитых снурками, и синих рейтузах, копошившихся у моста, то на ту сторону, на приближавшиеся вдалеке синие капоты и группы с лошадьми, которые легко можно было признать за орудия.
«Зажгут или не зажгут мост? Кто прежде? Они добегут и зажгут мост, или французы подъедут на картечный выстрел и перебьют их?» Эти вопросы с замиранием сердца невольно задавал себе каждый из того большого количества войск, которые стояли над мостом и при ярком вечернем свете смотрели на мост и гусаров и на ту сторону, на подвигавшиеся синие капоты со штыками и орудиями.
– Ох! достанется гусарам! – говорил Несвицкий, – не дальше картечного выстрела теперь.
– Напрасно он так много людей повел, – сказал свитский офицер.
– И в самом деле, – сказал Несвицкий. – Тут бы двух молодцов послать, всё равно бы.
– Ах, ваше сиятельство, – вмешался Жерков, не спуская глаз с гусар, но всё с своею наивною манерой, из за которой нельзя было догадаться, серьезно ли, что он говорит, или нет. – Ах, ваше сиятельство! Как вы судите! Двух человек послать, а нам то кто же Владимира с бантом даст? А так то, хоть и поколотят, да можно эскадрон представить и самому бантик получить. Наш Богданыч порядки знает.
– Ну, – сказал свитский офицер, – это картечь!
Он показывал на французские орудия, которые снимались с передков и поспешно отъезжали.
На французской стороне, в тех группах, где были орудия, показался дымок, другой, третий, почти в одно время, и в ту минуту, как долетел звук первого выстрела, показался четвертый. Два звука, один за другим, и третий.
– О, ох! – охнул Несвицкий, как будто от жгучей боли, хватая за руку свитского офицера. – Посмотрите, упал один, упал, упал!
– Два, кажется?
– Был бы я царь, никогда бы не воевал, – сказал Несвицкий, отворачиваясь.
Французские орудия опять поспешно заряжали. Пехота в синих капотах бегом двинулась к мосту. Опять, но в разных промежутках, показались дымки, и защелкала и затрещала картечь по мосту. Но в этот раз Несвицкий не мог видеть того, что делалось на мосту. С моста поднялся густой дым. Гусары успели зажечь мост, и французские батареи стреляли по ним уже не для того, чтобы помешать, а для того, что орудия были наведены и было по ком стрелять.
– Французы успели сделать три картечные выстрела, прежде чем гусары вернулись к коноводам. Два залпа были сделаны неверно, и картечь всю перенесло, но зато последний выстрел попал в середину кучки гусар и повалил троих.
Ростов, озабоченный своими отношениями к Богданычу, остановился на мосту, не зная, что ему делать. Рубить (как он всегда воображал себе сражение) было некого, помогать в зажжении моста он тоже не мог, потому что не взял с собою, как другие солдаты, жгута соломы. Он стоял и оглядывался, как вдруг затрещало по мосту будто рассыпанные орехи, и один из гусар, ближе всех бывший от него, со стоном упал на перилы. Ростов побежал к нему вместе с другими. Опять закричал кто то: «Носилки!». Гусара подхватили четыре человека и стали поднимать.
– Оооо!… Бросьте, ради Христа, – закричал раненый; но его всё таки подняли и положили.
Николай Ростов отвернулся и, как будто отыскивая чего то, стал смотреть на даль, на воду Дуная, на небо, на солнце. Как хорошо показалось небо, как голубо, спокойно и глубоко! Как ярко и торжественно опускающееся солнце! Как ласково глянцовито блестела вода в далеком Дунае! И еще лучше были далекие, голубеющие за Дунаем горы, монастырь, таинственные ущелья, залитые до макуш туманом сосновые леса… там тихо, счастливо… «Ничего, ничего бы я не желал, ничего бы не желал, ежели бы я только был там, – думал Ростов. – Во мне одном и в этом солнце так много счастия, а тут… стоны, страдания, страх и эта неясность, эта поспешность… Вот опять кричат что то, и опять все побежали куда то назад, и я бегу с ними, и вот она, вот она, смерть, надо мной, вокруг меня… Мгновенье – и я никогда уже не увижу этого солнца, этой воды, этого ущелья»…
В эту минуту солнце стало скрываться за тучами; впереди Ростова показались другие носилки. И страх смерти и носилок, и любовь к солнцу и жизни – всё слилось в одно болезненно тревожное впечатление.
«Господи Боже! Тот, Кто там в этом небе, спаси, прости и защити меня!» прошептал про себя Ростов.
Гусары подбежали к коноводам, голоса стали громче и спокойнее, носилки скрылись из глаз.
– Что, бг'ат, понюхал пог'оху?… – прокричал ему над ухом голос Васьки Денисова.
«Всё кончилось; но я трус, да, я трус», подумал Ростов и, тяжело вздыхая, взял из рук коновода своего отставившего ногу Грачика и стал садиться.
– Что это было, картечь? – спросил он у Денисова.
– Да еще какая! – прокричал Денисов. – Молодцами г'аботали! А г'абота сквег'ная! Атака – любезное дело, г'убай в песи, а тут, чог'т знает что, бьют как в мишень.
И Денисов отъехал к остановившейся недалеко от Ростова группе: полкового командира, Несвицкого, Жеркова и свитского офицера.
«Однако, кажется, никто не заметил», думал про себя Ростов. И действительно, никто ничего не заметил, потому что каждому было знакомо то чувство, которое испытал в первый раз необстреленный юнкер.
– Вот вам реляция и будет, – сказал Жерков, – глядишь, и меня в подпоручики произведут.
– Доложите князу, что я мост зажигал, – сказал полковник торжественно и весело.
– А коли про потерю спросят?
– Пустячок! – пробасил полковник, – два гусара ранено, и один наповал , – сказал он с видимою радостью, не в силах удержаться от счастливой улыбки, звучно отрубая красивое слово наповал .
Преследуемая стотысячною французскою армией под начальством Бонапарта, встречаемая враждебно расположенными жителями, не доверяя более своим союзникам, испытывая недостаток продовольствия и принужденная действовать вне всех предвидимых условий войны, русская тридцатипятитысячная армия, под начальством Кутузова, поспешно отступала вниз по Дунаю, останавливаясь там, где она бывала настигнута неприятелем, и отбиваясь ариергардными делами, лишь насколько это было нужно для того, чтоб отступать, не теряя тяжестей. Были дела при Ламбахе, Амштетене и Мельке; но, несмотря на храбрость и стойкость, признаваемую самим неприятелем, с которою дрались русские, последствием этих дел было только еще быстрейшее отступление. Австрийские войска, избежавшие плена под Ульмом и присоединившиеся к Кутузову у Браунау, отделились теперь от русской армии, и Кутузов был предоставлен только своим слабым, истощенным силам. Защищать более Вену нельзя было и думать. Вместо наступательной, глубоко обдуманной, по законам новой науки – стратегии, войны, план которой был передан Кутузову в его бытность в Вене австрийским гофкригсратом, единственная, почти недостижимая цель, представлявшаяся теперь Кутузову, состояла в том, чтобы, не погубив армии подобно Маку под Ульмом, соединиться с войсками, шедшими из России.
28 го октября Кутузов с армией перешел на левый берег Дуная и в первый раз остановился, положив Дунай между собой и главными силами французов. 30 го он атаковал находившуюся на левом берегу Дуная дивизию Мортье и разбил ее. В этом деле в первый раз взяты трофеи: знамя, орудия и два неприятельские генерала. В первый раз после двухнедельного отступления русские войска остановились и после борьбы не только удержали поле сражения, но прогнали французов. Несмотря на то, что войска были раздеты, изнурены, на одну треть ослаблены отсталыми, ранеными, убитыми и больными; несмотря на то, что на той стороне Дуная были оставлены больные и раненые с письмом Кутузова, поручавшим их человеколюбию неприятеля; несмотря на то, что большие госпитали и дома в Кремсе, обращенные в лазареты, не могли уже вмещать в себе всех больных и раненых, – несмотря на всё это, остановка при Кремсе и победа над Мортье значительно подняли дух войска. Во всей армии и в главной квартире ходили самые радостные, хотя и несправедливые слухи о мнимом приближении колонн из России, о какой то победе, одержанной австрийцами, и об отступлении испуганного Бонапарта.
Князь Андрей находился во время сражения при убитом в этом деле австрийском генерале Шмите. Под ним была ранена лошадь, и сам он был слегка оцарапан в руку пулей. В знак особой милости главнокомандующего он был послан с известием об этой победе к австрийскому двору, находившемуся уже не в Вене, которой угрожали французские войска, а в Брюнне. В ночь сражения, взволнованный, но не усталый(несмотря на свое несильное на вид сложение, князь Андрей мог переносить физическую усталость гораздо лучше самых сильных людей), верхом приехав с донесением от Дохтурова в Кремс к Кутузову, князь Андрей был в ту же ночь отправлен курьером в Брюнн. Отправление курьером, кроме наград, означало важный шаг к повышению.
Ночь была темная, звездная; дорога чернелась между белевшим снегом, выпавшим накануне, в день сражения. То перебирая впечатления прошедшего сражения, то радостно воображая впечатление, которое он произведет известием о победе, вспоминая проводы главнокомандующего и товарищей, князь Андрей скакал в почтовой бричке, испытывая чувство человека, долго ждавшего и, наконец, достигшего начала желаемого счастия. Как скоро он закрывал глаза, в ушах его раздавалась пальба ружей и орудий, которая сливалась со стуком колес и впечатлением победы. То ему начинало представляться, что русские бегут, что он сам убит; но он поспешно просыпался, со счастием как будто вновь узнавал, что ничего этого не было, и что, напротив, французы бежали. Он снова вспоминал все подробности победы, свое спокойное мужество во время сражения и, успокоившись, задремывал… После темной звездной ночи наступило яркое, веселое утро. Снег таял на солнце, лошади быстро скакали, и безразлично вправе и влеве проходили новые разнообразные леса, поля, деревни.
На одной из станций он обогнал обоз русских раненых. Русский офицер, ведший транспорт, развалясь на передней телеге, что то кричал, ругая грубыми словами солдата. В длинных немецких форшпанах тряслось по каменистой дороге по шести и более бледных, перевязанных и грязных раненых. Некоторые из них говорили (он слышал русский говор), другие ели хлеб, самые тяжелые молча, с кротким и болезненным детским участием, смотрели на скачущего мимо их курьера.
Князь Андрей велел остановиться и спросил у солдата, в каком деле ранены. «Позавчера на Дунаю», отвечал солдат. Князь Андрей достал кошелек и дал солдату три золотых.
– На всех, – прибавил он, обращаясь к подошедшему офицеру. – Поправляйтесь, ребята, – обратился он к солдатам, – еще дела много.
– Что, г. адъютант, какие новости? – спросил офицер, видимо желая разговориться.
– Хорошие! Вперед, – крикнул он ямщику и поскакал далее.
Уже было совсем темно, когда князь Андрей въехал в Брюнн и увидал себя окруженным высокими домами, огнями лавок, окон домов и фонарей, шумящими по мостовой красивыми экипажами и всею тою атмосферой большого оживленного города, которая всегда так привлекательна для военного человека после лагеря. Князь Андрей, несмотря на быструю езду и бессонную ночь, подъезжая ко дворцу, чувствовал себя еще более оживленным, чем накануне. Только глаза блестели лихорадочным блеском, и мысли изменялись с чрезвычайною быстротой и ясностью. Живо представились ему опять все подробности сражения уже не смутно, но определенно, в сжатом изложении, которое он в воображении делал императору Францу. Живо представились ему случайные вопросы, которые могли быть ему сделаны,и те ответы,которые он сделает на них.Он полагал,что его сейчас же представят императору. Но у большого подъезда дворца к нему выбежал чиновник и, узнав в нем курьера, проводил его на другой подъезд.
– Из коридора направо; там, Euer Hochgeboren, [Ваше высокородие,] найдете дежурного флигель адъютанта, – сказал ему чиновник. – Он проводит к военному министру.
Дежурный флигель адъютант, встретивший князя Андрея, попросил его подождать и пошел к военному министру. Через пять минут флигель адъютант вернулся и, особенно учтиво наклонясь и пропуская князя Андрея вперед себя, провел его через коридор в кабинет, где занимался военный министр. Флигель адъютант своею изысканною учтивостью, казалось, хотел оградить себя от попыток фамильярности русского адъютанта. Радостное чувство князя Андрея значительно ослабело, когда он подходил к двери кабинета военного министра. Он почувствовал себя оскорбленным, и чувство оскорбления перешло в то же мгновенье незаметно для него самого в чувство презрения, ни на чем не основанного. Находчивый же ум в то же мгновение подсказал ему ту точку зрения, с которой он имел право презирать и адъютанта и военного министра. «Им, должно быть, очень легко покажется одерживать победы, не нюхая пороха!» подумал он. Глаза его презрительно прищурились; он особенно медленно вошел в кабинет военного министра. Чувство это еще более усилилось, когда он увидал военного министра, сидевшего над большим столом и первые две минуты не обращавшего внимания на вошедшего. Военный министр опустил свою лысую, с седыми висками, голову между двух восковых свечей и читал, отмечая карандашом, бумаги. Он дочитывал, не поднимая головы, в то время как отворилась дверь и послышались шаги.
– Возьмите это и передайте, – сказал военный министр своему адъютанту, подавая бумаги и не обращая еще внимания на курьера.
Князь Андрей почувствовал, что либо из всех дел, занимавших военного министра, действия кутузовской армии менее всего могли его интересовать, либо нужно было это дать почувствовать русскому курьеру. «Но мне это совершенно всё равно», подумал он. Военный министр сдвинул остальные бумаги, сровнял их края с краями и поднял голову. У него была умная и характерная голова. Но в то же мгновение, как он обратился к князю Андрею, умное и твердое выражение лица военного министра, видимо, привычно и сознательно изменилось: на лице его остановилась глупая, притворная, не скрывающая своего притворства, улыбка человека, принимающего одного за другим много просителей.
| Константин Хохлов | |||||||||
 | |||||||||
| Имя при рождении: |
Константин Павлович Хохлов | ||||||||
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| Дата рождения: | |||||||||
| Место рождения: | |||||||||
| Дата смерти: | |||||||||
| Место смерти: | |||||||||
| Профессия: | |||||||||
| Гражданство: | |||||||||
| Годы активности: | |||||||||
| Театр: | |||||||||
| Награды: |
| ||||||||
Константин Павлович Хохлов (укр. Костянтин Павлович Хохлов; 20 октября (1 ноября) 1885, Москва — 1 января 1956, Ленинград) — советский российский и украинский актёр, театральный режиссёр, педагог. Народный артист СССР (1944).
Содержание
Биография
Константин Хохлов родился в Москве. В 1895—1905 годах учился в Александровском коммерческом училище в Москве. В 1908 году окончил Московское театральное училище (ныне Высшее театральное училище имени М. С. Щепкина) (ученик А. П. Ленского)[1].
В 1908—1915 и 1917—1920 годах — актёр Московского Художественного театра, на сцене которого играл, в частности Каренина в "Живом трупе", Горацио в "Гамлете"), Елецкого в "Нахлебнике" И. С. Тургенева. Участвовал в спектаклях его 1-й и 2-й Студий[1]. В 1916 году дебютировал в кинематографе, сыграв Козачевского в фильме «Ураган».
В 1921 году Константин Хохлов стал актёром Большого драматического театра в Петрограде; в 1922 году там же дебютировал как режиссёр спекталем «Юлий Цезарь» по трагедии У. Шекспира, в котором сыграл Марка Антония. В том же году, после ухода Николая Петрова, Хохлов стал главным режиссёром Большого драматического, поставил несколько спектаклей, отдавая предпочтение экспрессионизму и конструктивизму; но продержался на своём посту недолго, до 1923 года[1]. После возвращения в театр Андрея Лаврентьева до 1925 года продолжал работать в БДТ как режиссёр[2].
В 1925—1930 годах — режиссёр Ленинградского театра драмы им. А. Пушкина (ныне Александринский театр), в 1926—1930 — руководитель Государственного передвижного театра «Студия», в 1931—1938 годах — режиссёр Малого театра в Москве.
В 1938 году Хохлов был назначен художественным руководителем и главным режиссёром Киевского театра русской драмы имени Леси Украинки и с небольшим перерывом возглавлял театр до 1954 года; здесь он осуществил свои лучшие постановки; с именем Хохлова связан расцвет театра, ставшего в эти годы одним из лучших в СССР[1].
В годы войны ставил спектакли в Башкирском театре драмы (ныне — имени Мажита Гафури) (художественный руководитель в 1941—1942 годах, поставил 2 спектакля) и в Русском драматическом театре (поставил 2 спектакля) (оба театра — в Уфе)[3].
В 1954 году Хохлов вернулся в Ленинград и возглавил Большой драматический театр; однако и в этот раз ненадолго: уже в 1955 году оказался вынужден покинуть переживавший тяжёлый кризис театр[4].
С 1922 года Константин Хохлов занимался педагогической деятельностью: преподавал мастерство актёра в театральной студии при Ленинградском театре драмы им. А. Пушкина (1924—1930), Московском театральном училище при Малом театре (1931—1933, преподаватель и заведующий учебной частью), студии при Киевском театре русской драмы им. Л. Украинки (1938—1941, преподаватель и художественный руководитель студии), Киевском театральном институте им. И. Карпенко-Карого (ныне Киевский национальный университет театра, кино и телевидения имени И. К. Карпенко-Карого (1939—1941), Ленинградском театральном институте им. А. Островского (ныне Санкт-Петербургская государственная академия театрального искусства) (1954—1955) (с 1946 года — профессор кафедры «мастерство актёра»)[1].
Умер 1 января 1956 года в Санкт-Петербурге. Похоронен на Литераторских мостках Волковского кладбища.
Награды и звания
- Заслуженный деятель искусств РСФСР (1937)
- Народный артист Украинской ССР (1939)
- Народный артист СССР (1944)
- Орден Ленина (1948)
- Два ордена Трудового Красного Знамени (1945, 1951)[5]
- Орден «Знак Почета» (1937)
- Медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.» (1946)
Творчество
Театральные работы
Актёрские
Московский Художественный театр
- «Живой труп» Л. Н. Толстого (постановка В. И. Немировича-Данченко) — Каренин
- «Гамлет» У. Шекспира (постановка Г. Крэга) — Горацио
- «У жизни в лапах» К. Гамсуна — лейтенант Люнум
- «Нахлебник» И. С. Тургенева (постановка В. И. Немировича-Данченко) — Елецкий
- 1921 — «Рюи Блаз» В. Гюго (постановка Н. В. Петрова) — Саллюстий де Базан
- 1922 — «Юлий Цезарь» У. Шекспира (постановка К. П. Хохлова) — Марк Антоний
- 1922 — «Земля» В. Я. Брюсова (постановка Н. В. Петрова) — Консул
Режиссёрские
- 1922 — «Юлий Цезарь» У. Шекспира (художники А. Н. Бенуа и Н. А. Бенуа)
- 1922 — «У жизни в лапах» К. Гамсуна
- 1922 — «Газ» Г. Кайзера (художник Ю. П. Анненков)
- 1923 — «Ужин шуток» С. Бенелли (художник В. В. Лебедев)
- 1923 — «Близнецы» («Два Менехма») Т. Плавта (художник В. М. Ходасевич)
- 1924 — «Бунт машин» А. Н. Толстого (художник Ю. П. Анненков)
- 1924 — «Девственный лес» Э. Толлера (художник Н. П. Акимов)
- 1925 — «Учитель Бубус» А. М. Файко (художник Н. П. Акимов)
- 1929 — «Жена» К. А. Тренёва (художник Н. П. Акимов)
- 1954 — «Половчанские сады» Л. М. Леонова
- 1955 — «Перед заходом солнца» Г. Гауптмана
Ленинградский академический театр драмы им. А. Пушкина
- 1924 — «Царь Эдип» Софокла
- 1925 — «Яд» А. В. Луначарского (совмемтно с Н. В. Петровым)
- 1926 — «Пугачевщина» К. А. Тренёва (совмемтно с Л. С. Вивьеном и Н. В. Петровым)
- 1927 — «Бархат и лохмотья» А. В. Луначарского и Э. Штуккена
- 1928 — «Доходное место» А. Н. Островского
- 1928 — «Горе от ума» А. С. Грибоедова
- 1932 — «Плоды просвещения» Л. Н. Толстого
- 1933 — «Враги» М. Горького
- 1934 — «Бойцы» Б. С. Ромашова (совместно с Л. М. Прозоровским)
- 1935 — «Волки и овцы» А. Н. Островского
- 1936 — «Слава» В. М. Гусева
- 1937 — «На берегу Невы» К. А. Тренёва
- 1937 — «Борис Годунов» А. С. Пушкина
- 1938 — «Дружба» В. М. Гусева (совместно с Е. П. Велиховым)
Киевский русский драматический театр им. Леси Украинки
- 1935 — «Волки и овцы» А. Н. Островского
- 1936 — «Плоды просвещения» Л. Н. Толстого
- 1939, 1946, 1951 — «Каменный властелин» Л. Украинки
- 1939 — «Джоконда» Н. Ф. Погодина
- 1939 — «Простые сердца» К. Г. Паустовского
- 1939 — «Фельдмаршал Кутузов» В. А. Соловьева
- 1940 — «Зыковы» М. Горького
- 1941 — «Дворянское гнездо» И. С. Тургеневу
- 1941 — «Машенька» А. Н. Афиногенова
- 1943 — «Нашествие» Л. М. Леонова (1943 — Караганда; 1944 — Киев)
- 1945 — «Пигмалион» Б. Шоу
- 1945 — «Офицер флота» А. А. Крона
- 1945 — «Горе от ума» А. С. Грибоедова
- 1946 — «Обыкновенный человек» Л. М. Леонова
- 1947 — «Русский вопрос» К. М. Симонова
- 1947 — «Остров мира» Е. П. Петрова
- 1948 — «Таланты и поклонники» А. Н. Островского
- 1948 — «Закон чести» А. П. Штейна
- 1949 — «Обрыв» по И. А. Гончарову
- 1949 — «Наш современник» К. Г. Паустовского
- 1949 — «Восходит солнце» С. Вургуна
- 1950 — «Чайка» А. П. Чехова
- 1950 — «Директор» С. И. Алёшина
- 1951 — «Враги» М. Горького
- 1952 — «Мёртвые души» по Н. В. Гоголю
- 1952 — «Маскарад» М. Ю. Лермонтова
- 1952 — «Овод» по Э. Л. Войнич
- 1953 — «Золотая чума» («Измена нации») В. А. Соловьева
- 1954 — «Месяц в деревне» И. С. Тургенева[6]
Фильмография
- 1916 — «Ураган» — Козачевский
- 1916 — «Если счастье на свете сильнее любви» — князь Б.
- 1916 — «За право первой ночи» — новобрачный
- 1916 — «Злые духи» — Леонид Чагин
- 1916 — «И раб дерзнул» — муж графини
- 1916 — «Оскорблённая Венера» — Вернер, брат Вервены
- 1916 — «Роковые мотивы» — Ёжиков
- 1916 — «Зеленый паук» — Борисов
- 1916 — «Чёрные тени» — Ёжиков
- 1917 — «Болотный цветок» — князь
- 1917 — «Венчал их Сатана» — князь Басаргин, муж Елены
- 1917 — «Набат» — Николай Стратонов
- 1917 — «Скошенный сноп на жатве любви» — композитор Чарский
- 1917 — «Первые чувства раба» — Муратов, товарищ прокурора
- 1917 — «Сильный человек» — Билецкий
- 1917 — «Скрещенные мечи» — князь Глеб Турский
- 1917 — «Усни, беспокойное сердце» — Маврикий Гвяздовский, помещик
- 1917 — «Юность не просила страсти запоздалой» — роль
- 1917 — «Ткачи» — Пелавин
- 1918 — «Ваши пальцы пахнут ладаном» — он
- 1918 — «Выстрел» — роль
- 1918 — «Духовные очи» — артист, любовник Анны
- 1918 — «Звезда Олимпии» — роль
- 1918 — «Метель» — Бурмин
- 1918 — «Меч милосердия» — граф Стефан Циховский
- 1918 — «Молчи, грусть… молчи…» — Олексо Пресвич, гипнотизер-иллюзионист
- 1918 — «Та третья» — роль
- 1920 — «Сорока-воровка» — роль
- 1925 — «Степан Халтурин» — прокурор Стрельников
- 1926 — «Соперники» — инженер Кнорринг
- 1927 — «Кастусь Калиновский» — граф Орлов
- 1927 — «С. В. Д.» — генерал Вишневский
- 1928 — «Ася» — Тургенев
- 1932 — «Горизонт» — фабрикант
- 1933 — «Великий утешитель» — Биль Портер (О.Генри)
- 1936 — «Путешествие в Арзрум» — Нурцев
- 1948 — «Суд чести» — председатель Суда Чести
Напишите отзыв о статье "Хохлов, Константин Павлович"
Примечания
- ↑ 1 2 3 4 5 Горбунов М. А. Хохлов, Константин Павлович // Театральная энциклопедия (под ред. П. А. Маркова). — М.: Советская энциклопедия, 1961—1965. — Т. 4.
- ↑ [www.bdt.spb.ru/museum/perfomans1919_1955.html Спектакли театра 1919—1935 гг.] // Официальный сайт Большого драматического театра
- ↑ [www.rusdram.com.ua/museum/expo/hohlov_konstantin Хохлов Константин Павлович] — Музей // Театр русской драмы им. Леси Украинки]
- ↑ Старосельская Н. Товстоногов. — М.: Молодая гвардия, 2004. — С. 138. — ISBN 5-235-02680-2.
- ↑ [kinosozvezdie.ru/actors/hohlovk/hohlovk.html Хохлов Константин Павлович - Киносозвездие - авторский проект Сергея Николаева]
- ↑ Зюков Р. Б., Сенникова Р. Д. Театр имени Леси Украинки. — К.: Мистецтво, 1977.
Источники
- [artists-cccp.ru/?p=727#more-727 Хохлов Константин Павлович]
- [dic.academic.ru/dic.nsf/bse/147930/%D0%A5%D0%BE%D1%85%D0%BB%D0%BE%D0%B2 Хохлов Константин Павлович] // БСЭ
Отрывок, характеризующий Хохлов, Константин Павлович
– Носилки! – крикнул чей то голос сзади.Ростов не подумал о том, что значит требование носилок: он бежал, стараясь только быть впереди всех; но у самого моста он, не смотря под ноги, попал в вязкую, растоптанную грязь и, споткнувшись, упал на руки. Его обежали другие.
– По обоий сторона, ротмистр, – послышался ему голос полкового командира, который, заехав вперед, стал верхом недалеко от моста с торжествующим и веселым лицом.
Ростов, обтирая испачканные руки о рейтузы, оглянулся на своего врага и хотел бежать дальше, полагая, что чем он дальше уйдет вперед, тем будет лучше. Но Богданыч, хотя и не глядел и не узнал Ростова, крикнул на него:
– Кто по средине моста бежит? На права сторона! Юнкер, назад! – сердито закричал он и обратился к Денисову, который, щеголяя храбростью, въехал верхом на доски моста.
– Зачем рисковайт, ротмистр! Вы бы слезали, – сказал полковник.
– Э! виноватого найдет, – отвечал Васька Денисов, поворачиваясь на седле.
Между тем Несвицкий, Жерков и свитский офицер стояли вместе вне выстрелов и смотрели то на эту небольшую кучку людей в желтых киверах, темнозеленых куртках, расшитых снурками, и синих рейтузах, копошившихся у моста, то на ту сторону, на приближавшиеся вдалеке синие капоты и группы с лошадьми, которые легко можно было признать за орудия.
«Зажгут или не зажгут мост? Кто прежде? Они добегут и зажгут мост, или французы подъедут на картечный выстрел и перебьют их?» Эти вопросы с замиранием сердца невольно задавал себе каждый из того большого количества войск, которые стояли над мостом и при ярком вечернем свете смотрели на мост и гусаров и на ту сторону, на подвигавшиеся синие капоты со штыками и орудиями.
– Ох! достанется гусарам! – говорил Несвицкий, – не дальше картечного выстрела теперь.
– Напрасно он так много людей повел, – сказал свитский офицер.
– И в самом деле, – сказал Несвицкий. – Тут бы двух молодцов послать, всё равно бы.
– Ах, ваше сиятельство, – вмешался Жерков, не спуская глаз с гусар, но всё с своею наивною манерой, из за которой нельзя было догадаться, серьезно ли, что он говорит, или нет. – Ах, ваше сиятельство! Как вы судите! Двух человек послать, а нам то кто же Владимира с бантом даст? А так то, хоть и поколотят, да можно эскадрон представить и самому бантик получить. Наш Богданыч порядки знает.
– Ну, – сказал свитский офицер, – это картечь!
Он показывал на французские орудия, которые снимались с передков и поспешно отъезжали.
На французской стороне, в тех группах, где были орудия, показался дымок, другой, третий, почти в одно время, и в ту минуту, как долетел звук первого выстрела, показался четвертый. Два звука, один за другим, и третий.
– О, ох! – охнул Несвицкий, как будто от жгучей боли, хватая за руку свитского офицера. – Посмотрите, упал один, упал, упал!
– Два, кажется?
– Был бы я царь, никогда бы не воевал, – сказал Несвицкий, отворачиваясь.
Французские орудия опять поспешно заряжали. Пехота в синих капотах бегом двинулась к мосту. Опять, но в разных промежутках, показались дымки, и защелкала и затрещала картечь по мосту. Но в этот раз Несвицкий не мог видеть того, что делалось на мосту. С моста поднялся густой дым. Гусары успели зажечь мост, и французские батареи стреляли по ним уже не для того, чтобы помешать, а для того, что орудия были наведены и было по ком стрелять.
– Французы успели сделать три картечные выстрела, прежде чем гусары вернулись к коноводам. Два залпа были сделаны неверно, и картечь всю перенесло, но зато последний выстрел попал в середину кучки гусар и повалил троих.
Ростов, озабоченный своими отношениями к Богданычу, остановился на мосту, не зная, что ему делать. Рубить (как он всегда воображал себе сражение) было некого, помогать в зажжении моста он тоже не мог, потому что не взял с собою, как другие солдаты, жгута соломы. Он стоял и оглядывался, как вдруг затрещало по мосту будто рассыпанные орехи, и один из гусар, ближе всех бывший от него, со стоном упал на перилы. Ростов побежал к нему вместе с другими. Опять закричал кто то: «Носилки!». Гусара подхватили четыре человека и стали поднимать.
– Оооо!… Бросьте, ради Христа, – закричал раненый; но его всё таки подняли и положили.
Николай Ростов отвернулся и, как будто отыскивая чего то, стал смотреть на даль, на воду Дуная, на небо, на солнце. Как хорошо показалось небо, как голубо, спокойно и глубоко! Как ярко и торжественно опускающееся солнце! Как ласково глянцовито блестела вода в далеком Дунае! И еще лучше были далекие, голубеющие за Дунаем горы, монастырь, таинственные ущелья, залитые до макуш туманом сосновые леса… там тихо, счастливо… «Ничего, ничего бы я не желал, ничего бы не желал, ежели бы я только был там, – думал Ростов. – Во мне одном и в этом солнце так много счастия, а тут… стоны, страдания, страх и эта неясность, эта поспешность… Вот опять кричат что то, и опять все побежали куда то назад, и я бегу с ними, и вот она, вот она, смерть, надо мной, вокруг меня… Мгновенье – и я никогда уже не увижу этого солнца, этой воды, этого ущелья»…
В эту минуту солнце стало скрываться за тучами; впереди Ростова показались другие носилки. И страх смерти и носилок, и любовь к солнцу и жизни – всё слилось в одно болезненно тревожное впечатление.
«Господи Боже! Тот, Кто там в этом небе, спаси, прости и защити меня!» прошептал про себя Ростов.
Гусары подбежали к коноводам, голоса стали громче и спокойнее, носилки скрылись из глаз.
– Что, бг'ат, понюхал пог'оху?… – прокричал ему над ухом голос Васьки Денисова.
«Всё кончилось; но я трус, да, я трус», подумал Ростов и, тяжело вздыхая, взял из рук коновода своего отставившего ногу Грачика и стал садиться.
– Что это было, картечь? – спросил он у Денисова.
– Да еще какая! – прокричал Денисов. – Молодцами г'аботали! А г'абота сквег'ная! Атака – любезное дело, г'убай в песи, а тут, чог'т знает что, бьют как в мишень.
И Денисов отъехал к остановившейся недалеко от Ростова группе: полкового командира, Несвицкого, Жеркова и свитского офицера.
«Однако, кажется, никто не заметил», думал про себя Ростов. И действительно, никто ничего не заметил, потому что каждому было знакомо то чувство, которое испытал в первый раз необстреленный юнкер.
– Вот вам реляция и будет, – сказал Жерков, – глядишь, и меня в подпоручики произведут.
– Доложите князу, что я мост зажигал, – сказал полковник торжественно и весело.
– А коли про потерю спросят?
– Пустячок! – пробасил полковник, – два гусара ранено, и один наповал , – сказал он с видимою радостью, не в силах удержаться от счастливой улыбки, звучно отрубая красивое слово наповал .
Преследуемая стотысячною французскою армией под начальством Бонапарта, встречаемая враждебно расположенными жителями, не доверяя более своим союзникам, испытывая недостаток продовольствия и принужденная действовать вне всех предвидимых условий войны, русская тридцатипятитысячная армия, под начальством Кутузова, поспешно отступала вниз по Дунаю, останавливаясь там, где она бывала настигнута неприятелем, и отбиваясь ариергардными делами, лишь насколько это было нужно для того, чтоб отступать, не теряя тяжестей. Были дела при Ламбахе, Амштетене и Мельке; но, несмотря на храбрость и стойкость, признаваемую самим неприятелем, с которою дрались русские, последствием этих дел было только еще быстрейшее отступление. Австрийские войска, избежавшие плена под Ульмом и присоединившиеся к Кутузову у Браунау, отделились теперь от русской армии, и Кутузов был предоставлен только своим слабым, истощенным силам. Защищать более Вену нельзя было и думать. Вместо наступательной, глубоко обдуманной, по законам новой науки – стратегии, войны, план которой был передан Кутузову в его бытность в Вене австрийским гофкригсратом, единственная, почти недостижимая цель, представлявшаяся теперь Кутузову, состояла в том, чтобы, не погубив армии подобно Маку под Ульмом, соединиться с войсками, шедшими из России.
28 го октября Кутузов с армией перешел на левый берег Дуная и в первый раз остановился, положив Дунай между собой и главными силами французов. 30 го он атаковал находившуюся на левом берегу Дуная дивизию Мортье и разбил ее. В этом деле в первый раз взяты трофеи: знамя, орудия и два неприятельские генерала. В первый раз после двухнедельного отступления русские войска остановились и после борьбы не только удержали поле сражения, но прогнали французов. Несмотря на то, что войска были раздеты, изнурены, на одну треть ослаблены отсталыми, ранеными, убитыми и больными; несмотря на то, что на той стороне Дуная были оставлены больные и раненые с письмом Кутузова, поручавшим их человеколюбию неприятеля; несмотря на то, что большие госпитали и дома в Кремсе, обращенные в лазареты, не могли уже вмещать в себе всех больных и раненых, – несмотря на всё это, остановка при Кремсе и победа над Мортье значительно подняли дух войска. Во всей армии и в главной квартире ходили самые радостные, хотя и несправедливые слухи о мнимом приближении колонн из России, о какой то победе, одержанной австрийцами, и об отступлении испуганного Бонапарта.
Князь Андрей находился во время сражения при убитом в этом деле австрийском генерале Шмите. Под ним была ранена лошадь, и сам он был слегка оцарапан в руку пулей. В знак особой милости главнокомандующего он был послан с известием об этой победе к австрийскому двору, находившемуся уже не в Вене, которой угрожали французские войска, а в Брюнне. В ночь сражения, взволнованный, но не усталый(несмотря на свое несильное на вид сложение, князь Андрей мог переносить физическую усталость гораздо лучше самых сильных людей), верхом приехав с донесением от Дохтурова в Кремс к Кутузову, князь Андрей был в ту же ночь отправлен курьером в Брюнн. Отправление курьером, кроме наград, означало важный шаг к повышению.
Ночь была темная, звездная; дорога чернелась между белевшим снегом, выпавшим накануне, в день сражения. То перебирая впечатления прошедшего сражения, то радостно воображая впечатление, которое он произведет известием о победе, вспоминая проводы главнокомандующего и товарищей, князь Андрей скакал в почтовой бричке, испытывая чувство человека, долго ждавшего и, наконец, достигшего начала желаемого счастия. Как скоро он закрывал глаза, в ушах его раздавалась пальба ружей и орудий, которая сливалась со стуком колес и впечатлением победы. То ему начинало представляться, что русские бегут, что он сам убит; но он поспешно просыпался, со счастием как будто вновь узнавал, что ничего этого не было, и что, напротив, французы бежали. Он снова вспоминал все подробности победы, свое спокойное мужество во время сражения и, успокоившись, задремывал… После темной звездной ночи наступило яркое, веселое утро. Снег таял на солнце, лошади быстро скакали, и безразлично вправе и влеве проходили новые разнообразные леса, поля, деревни.
На одной из станций он обогнал обоз русских раненых. Русский офицер, ведший транспорт, развалясь на передней телеге, что то кричал, ругая грубыми словами солдата. В длинных немецких форшпанах тряслось по каменистой дороге по шести и более бледных, перевязанных и грязных раненых. Некоторые из них говорили (он слышал русский говор), другие ели хлеб, самые тяжелые молча, с кротким и болезненным детским участием, смотрели на скачущего мимо их курьера.
Князь Андрей велел остановиться и спросил у солдата, в каком деле ранены. «Позавчера на Дунаю», отвечал солдат. Князь Андрей достал кошелек и дал солдату три золотых.
– На всех, – прибавил он, обращаясь к подошедшему офицеру. – Поправляйтесь, ребята, – обратился он к солдатам, – еще дела много.
– Что, г. адъютант, какие новости? – спросил офицер, видимо желая разговориться.
– Хорошие! Вперед, – крикнул он ямщику и поскакал далее.
Уже было совсем темно, когда князь Андрей въехал в Брюнн и увидал себя окруженным высокими домами, огнями лавок, окон домов и фонарей, шумящими по мостовой красивыми экипажами и всею тою атмосферой большого оживленного города, которая всегда так привлекательна для военного человека после лагеря. Князь Андрей, несмотря на быструю езду и бессонную ночь, подъезжая ко дворцу, чувствовал себя еще более оживленным, чем накануне. Только глаза блестели лихорадочным блеском, и мысли изменялись с чрезвычайною быстротой и ясностью. Живо представились ему опять все подробности сражения уже не смутно, но определенно, в сжатом изложении, которое он в воображении делал императору Францу. Живо представились ему случайные вопросы, которые могли быть ему сделаны,и те ответы,которые он сделает на них.Он полагал,что его сейчас же представят императору. Но у большого подъезда дворца к нему выбежал чиновник и, узнав в нем курьера, проводил его на другой подъезд.
– Из коридора направо; там, Euer Hochgeboren, [Ваше высокородие,] найдете дежурного флигель адъютанта, – сказал ему чиновник. – Он проводит к военному министру.
Дежурный флигель адъютант, встретивший князя Андрея, попросил его подождать и пошел к военному министру. Через пять минут флигель адъютант вернулся и, особенно учтиво наклонясь и пропуская князя Андрея вперед себя, провел его через коридор в кабинет, где занимался военный министр. Флигель адъютант своею изысканною учтивостью, казалось, хотел оградить себя от попыток фамильярности русского адъютанта. Радостное чувство князя Андрея значительно ослабело, когда он подходил к двери кабинета военного министра. Он почувствовал себя оскорбленным, и чувство оскорбления перешло в то же мгновенье незаметно для него самого в чувство презрения, ни на чем не основанного. Находчивый же ум в то же мгновение подсказал ему ту точку зрения, с которой он имел право презирать и адъютанта и военного министра. «Им, должно быть, очень легко покажется одерживать победы, не нюхая пороха!» подумал он. Глаза его презрительно прищурились; он особенно медленно вошел в кабинет военного министра. Чувство это еще более усилилось, когда он увидал военного министра, сидевшего над большим столом и первые две минуты не обращавшего внимания на вошедшего. Военный министр опустил свою лысую, с седыми висками, голову между двух восковых свечей и читал, отмечая карандашом, бумаги. Он дочитывал, не поднимая головы, в то время как отворилась дверь и послышались шаги.
– Возьмите это и передайте, – сказал военный министр своему адъютанту, подавая бумаги и не обращая еще внимания на курьера.
Князь Андрей почувствовал, что либо из всех дел, занимавших военного министра, действия кутузовской армии менее всего могли его интересовать, либо нужно было это дать почувствовать русскому курьеру. «Но мне это совершенно всё равно», подумал он. Военный министр сдвинул остальные бумаги, сровнял их края с краями и поднял голову. У него была умная и характерная голова. Но в то же мгновение, как он обратился к князю Андрею, умное и твердое выражение лица военного министра, видимо, привычно и сознательно изменилось: на лице его остановилась глупая, притворная, не скрывающая своего притворства, улыбка человека, принимающего одного за другим много просителей.
Категории:
- Родившиеся 1 ноября
- Родившиеся в 1885 году
- Персоналии по алфавиту
- Родившиеся в Москве
- Умершие 1 января
- Умершие в 1956 году
- Умершие в Санкт-Петербурге
- Актёры по алфавиту
- Актёры СССР
- Актёры России
- Актёры Украины
- Актёры XX века
- Актёры Российской империи
- Театральные режиссёры по алфавиту
- Театральные режиссёры СССР
- Театральные режиссёры России
- Театральные режиссёры Украины
- Театральные режиссёры XX века
- Педагоги по алфавиту
- Театральные педагоги СССР
- Театральные педагоги России
- Театральные педагоги Украины
- Театральные педагоги XX века
- Кавалеры ордена Ленина
- Кавалеры ордена «Знак Почёта»
- Кавалеры ордена Трудового Красного Знамени
- Награждённые медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»
- Народные артисты СССР
- Народные артисты Украинской ССР
- Заслуженные деятели искусств РСФСР
- Выпускники Театрального училища им. М. Щепкина
- Персоналии:МХАТ
- Персоналии:БДТ им. Товстоногова
- Персоналии:Александринский театр
- Персоналии:Малый театр Москвы
- Персоналии:Киевский русский драматический театр имени Леси Украинки
- Персоналии:Башкирский театр драмы имени Мажита Гафури
- Персоналии:Русский академический театр драмы Башкортостана
- Педагоги Театрального училища им. М. Щепкина
- Преподаватели театрального института им. Карпенко-Карого
- Преподаватели Санкт-Петербургской академии театрального искусства
- Похороненные на Литераторских мостках
