«Храбрым судьба помогает» (лат. Fortes fortuna adiuvat), также «судьба помогает смелым», — латинская поговорка, в этой или подобной форме встречающаяся у классических писателей. По мнению латинского поэта Клавдиана, основная мысль этой поговорки принадлежит ещё греческому поэту Симониду (V век до н. э.).
Примеры употребления
- У Теренция в комедии «Формион» («Phormio» 1, 4);
- у Цицерона в трактате «Тускуланские беседы», посвящённом Бруту («Tusculanae» 2, 4, 11);
- у Ливия в «Истории от основания города» («Ab Urbe Cond.», XXXIV, 37);
- возможно, была произнесена Плинием Старшим, когда он собирался наблюдать извержение Везувия (79), во время которого потерял жизнь (о чём пишет Плиний Младший, «Epistulae», VI, 16).
Другие формы употребления
Часто эта поговорка употребляется и в форме «Audacem (или Audentes) fortuna juvat», в частности у Вергилия ((Aen. X, v. 284) ). Эта форма имеет менее оригинальный характер, потому что в ней пропадает любимая вообще народом и в особенности часто встречающаяся в народных изречениях как древних веков, так и нового времени аллитерация (Fort-es — fort-una).
Соответствующая этой поговорке русская звучит уже более по-христиански: «Смелым Бог владеет». Подобно этому, и Шиллер в своём «Вильгельме Телле» (акт I, сцена 2) говорит: «нем. Dem Mutigen hilft Gott» («Храброму/мужественному помогает Бог»).
См. также
Источники
Напишите отзыв о статье "Храбрым судьба помогает"
Отрывок, характеризующий Храбрым судьба помогает
На другой день, 3 го марта, во 2 м часу по полудни, 250 человек членов Английского клуба и 50 человек гостей ожидали к обеду дорогого гостя и героя Австрийского похода, князя Багратиона. В первое время по получении известия об Аустерлицком сражении Москва пришла в недоумение. В то время русские так привыкли к победам, что, получив известие о поражении, одни просто не верили, другие искали объяснений такому странному событию в каких нибудь необыкновенных причинах. В Английском клубе, где собиралось всё, что было знатного, имеющего верные сведения и вес, в декабре месяце, когда стали приходить известия, ничего не говорили про войну и про последнее сражение, как будто все сговорились молчать о нем. Люди, дававшие направление разговорам, как то: граф Ростопчин, князь Юрий Владимирович Долгорукий, Валуев, гр. Марков, кн. Вяземский, не показывались в клубе, а собирались по домам, в своих интимных кружках, и москвичи, говорившие с чужих голосов (к которым принадлежал и Илья Андреич Ростов), оставались на короткое время без определенного суждения о деле войны и без руководителей. Москвичи чувствовали, что что то нехорошо и что обсуждать эти дурные вести трудно, и потому лучше молчать. Но через несколько времени, как присяжные выходят из совещательной комнаты, появились и тузы, дававшие мнение в клубе, и всё заговорило ясно и определенно. Были найдены причины тому неимоверному, неслыханному и невозможному событию, что русские были побиты, и все стало ясно, и во всех углах Москвы заговорили одно и то же. Причины эти были: измена австрийцев, дурное продовольствие войска, измена поляка Пшебышевского и француза Ланжерона, неспособность Кутузова, и (потихоньку говорили) молодость и неопытность государя, вверившегося дурным и ничтожным людям. Но войска, русские войска, говорили все, были необыкновенны и делали чудеса храбрости. Солдаты, офицеры, генералы – были герои. Но героем из героев был князь Багратион, прославившийся своим Шенграбенским делом и отступлением от Аустерлица, где он один провел свою колонну нерасстроенною и целый день отбивал вдвое сильнейшего неприятеля. Тому, что Багратион выбран был героем в Москве, содействовало и то, что он не имел связей в Москве, и был чужой. В лице его отдавалась должная честь боевому, простому, без связей и интриг, русскому солдату, еще связанному воспоминаниями Итальянского похода с именем Суворова. Кроме того в воздаянии ему таких почестей лучше всего показывалось нерасположение и неодобрение Кутузову.
