Церковь Бориса и Глеба (Санкт-Петербург)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Достопримечательность
Церковь Бориса и Глеба

Дореволюционное фото
Страна СССР
Санкт-Петербург Синопская набережная
Тип здания Пятикупольный храм
Архитектурный стиль смешение Византийского и Романского архитектурных стилей.
Автор проекта М. А. Щурупов
Строительство 18661882 годы
Состояние Разрушен в 1975 году

Храм во имя святых Бориса и Глеба на Калашниковской набережной (Борисоглебская церковь) — памятник архитектуры Санкт-Петербурга, разрушенный в 1975 году.



История

После покушения на императора Александра II, которое произошло 4 апреля 1866 года береговое купечество решило собрать средства на строительство храма. Сбор средств проходил под девизом «в благодарность Господу за его счастливое избавление»[1].

Проект храма создан архитектором Михаилом Щуруповым и стал его первой крупной работой. Пятикупольный храм возвышался на гранитном цоколе и носил в себе черты византийского и романского архитектурных стилей[1].

В нем имелось еще два придела: во имя Феодоровской иконы Божией Матери и преподобного Александра Свирского[2].

Храм был богато украшен снаружи, особенно значимыми стали барельефы двенадцати апостолов по периметру купола храма. Внутри церковь также была обильно украшена росписями по стенам в русском стиле, кроме того обращали на себя внимание порталы из серого гранита. Многоярусный резной иконостас церкви был создан по проекту архитектора Сергея Шестакова. Пол храма был выполнен в виде мраморных плит и паркета, в подвале здания разместились церковная библиотека и архив, хранилась церковная утварь[1].

Строительство храма затянулось, этому способствовал ряд причин: конфликт архитектора и заказчиков, финансовые трудности проекта, бюрократические проволочки. В результате к 1876 году Щурупов был отстранён от руководства строительства, отделкой храма руководили архитекторы Сергей Шестаков и Александр Резанов. Образа писали известные живописцы Васильев и Пошехонов. Все работы были закончены к 1882 году, и 24 января храм был освящён[1].

При церкви существовало благотворительное общество, которое содержало приют для девочек-сирот и предоставляло единовременные и ежемесячные пособия нуждающимся[2].

Храм действовал до 1934 года, когда его закрыли. После этого были разобраны боковые главы и здание использовали в качестве завода комбикормов. В 1975 году здание было уничтожено окончательно[1]. Ныне на его месте расположена автостоянка и проезжая часть Синопской набережной

Напишите отзыв о статье "Церковь Бориса и Глеба (Санкт-Петербург)"

Примечания

  1. 1 2 3 4 5 Л. Ю. Сапрыкина Исчезающий Петербург // История Петербурга : Журнал. — СПб., 2009. — Вып. 1 (47). — С. 16-17.
  2. 1 2 [www.spbreligion.ru/hram5.php?page=1 Ваш Гид По Православному Петербургу]

Ссылки

Отрывок, характеризующий Церковь Бориса и Глеба (Санкт-Петербург)

– А вы что зеваете?
– Хороши! Так и течет с них! Гостиную нашу не замочите.
– Марьи Генриховны платье не запачкать, – отвечали голоса.
Ростов с Ильиным поспешили найти уголок, где бы они, не нарушая скромности Марьи Генриховны, могли бы переменить мокрое платье. Они пошли было за перегородку, чтобы переодеться; но в маленьком чуланчике, наполняя его весь, с одной свечкой на пустом ящике, сидели три офицера, играя в карты, и ни за что не хотели уступить свое место. Марья Генриховна уступила на время свою юбку, чтобы употребить ее вместо занавески, и за этой занавеской Ростов и Ильин с помощью Лаврушки, принесшего вьюки, сняли мокрое и надели сухое платье.
В разломанной печке разложили огонь. Достали доску и, утвердив ее на двух седлах, покрыли попоной, достали самоварчик, погребец и полбутылки рому, и, попросив Марью Генриховну быть хозяйкой, все столпились около нее. Кто предлагал ей чистый носовой платок, чтобы обтирать прелестные ручки, кто под ножки подкладывал ей венгерку, чтобы не было сыро, кто плащом занавешивал окно, чтобы не дуло, кто обмахивал мух с лица ее мужа, чтобы он не проснулся.
– Оставьте его, – говорила Марья Генриховна, робко и счастливо улыбаясь, – он и так спит хорошо после бессонной ночи.
– Нельзя, Марья Генриховна, – отвечал офицер, – надо доктору прислужиться. Все, может быть, и он меня пожалеет, когда ногу или руку резать станет.
Стаканов было только три; вода была такая грязная, что нельзя было решить, когда крепок или некрепок чай, и в самоваре воды было только на шесть стаканов, но тем приятнее было по очереди и старшинству получить свой стакан из пухлых с короткими, не совсем чистыми, ногтями ручек Марьи Генриховны. Все офицеры, казалось, действительно были в этот вечер влюблены в Марью Генриховну. Даже те офицеры, которые играли за перегородкой в карты, скоро бросили игру и перешли к самовару, подчиняясь общему настроению ухаживанья за Марьей Генриховной. Марья Генриховна, видя себя окруженной такой блестящей и учтивой молодежью, сияла счастьем, как ни старалась она скрывать этого и как ни очевидно робела при каждом сонном движении спавшего за ней мужа.
Ложка была только одна, сахару было больше всего, но размешивать его не успевали, и потому было решено, что она будет поочередно мешать сахар каждому. Ростов, получив свой стакан и подлив в него рому, попросил Марью Генриховну размешать.
– Да ведь вы без сахара? – сказала она, все улыбаясь, как будто все, что ни говорила она, и все, что ни говорили другие, было очень смешно и имело еще другое значение.
– Да мне не сахар, мне только, чтоб вы помешали своей ручкой.
Марья Генриховна согласилась и стала искать ложку, которую уже захватил кто то.
– Вы пальчиком, Марья Генриховна, – сказал Ростов, – еще приятнее будет.
– Горячо! – сказала Марья Генриховна, краснея от удовольствия.
Ильин взял ведро с водой и, капнув туда рому, пришел к Марье Генриховне, прося помешать пальчиком.
– Это моя чашка, – говорил он. – Только вложите пальчик, все выпью.
Когда самовар весь выпили, Ростов взял карты и предложил играть в короли с Марьей Генриховной. Кинули жребий, кому составлять партию Марьи Генриховны. Правилами игры, по предложению Ростова, было то, чтобы тот, кто будет королем, имел право поцеловать ручку Марьи Генриховны, а чтобы тот, кто останется прохвостом, шел бы ставить новый самовар для доктора, когда он проснется.
– Ну, а ежели Марья Генриховна будет королем? – спросил Ильин.
– Она и так королева! И приказания ее – закон.
Только что началась игра, как из за Марьи Генриховны вдруг поднялась вспутанная голова доктора. Он давно уже не спал и прислушивался к тому, что говорилось, и, видимо, не находил ничего веселого, смешного или забавного во всем, что говорилось и делалось. Лицо его было грустно и уныло. Он не поздоровался с офицерами, почесался и попросил позволения выйти, так как ему загораживали дорогу. Как только он вышел, все офицеры разразились громким хохотом, а Марья Генриховна до слез покраснела и тем сделалась еще привлекательнее на глаза всех офицеров. Вернувшись со двора, доктор сказал жене (которая перестала уже так счастливо улыбаться и, испуганно ожидая приговора, смотрела на него), что дождь прошел и что надо идти ночевать в кибитку, а то все растащат.