Храм Великомученика Георгия Победоносца в Ендове

Православный храм
Храм Великомученика Георгия Победоносца в Ендове
Страна	Россия
Город	Москва
Конфессия	Православие
Епархия	Московская городская епархия
Благочиние	Москворецкое благочиние
Тип здания	церковь
Архитектурный стиль	русское узорочье
Первое упоминание	XVI век
Дата постройки	1653 г.
Приделы	Георгия Победоносца, Николая Чудотворца
Состояние	отреставрирован, действует

 памятник архитектуры (федеральный)

Храм Великомученика Георгия Победоносца в Ендове — православный храм Москворецкого благочиния Московской городской епархии Русской православной церкви, памятник архитектуры XVII века в стиле московского узорочья. С 1992 года является подворьем Соловецкого монастыря. Расположен в районе Замоскворечье города Москвы, по адресу Садовническая улица, д. 6.

История

Деревянная Георгиевская церковь на месте нынешнего храма известна с середины XVI века. Первый каменный храм был заложен на этом месте в 1588 году по желанию архиепископа Арсения Элассонского, прибывшего в Москву из Константинополя в составе патриаршего посольства. Храм с главным престолом во имя Рождества Богородицы был возведён на средства архиепископа в конце XVI века, но сохранил своё древнее название.

В 1611 году, в Смутное время, рядом с церковью был поставлен острожек, оборонявший путь от Спасских (Водяных) ворот Китай-города через «живой» мост (Замоскворецкий брод) к Ордынке и Серпуховским воротам. В 1612 году в ходе боёв за переправу через Москву-реку между польским войском и русским ополчением острожек несколько раз переходил из рук в руки, а в августе 1612 года был некоторое время занят «гайдуками изменника Гришки Орлова». Именно благодаря бурной истории этой эпохи церковь «Егория в Ендове» или «св. Георгия на Яндове» часто упоминается в летописных и других источниках того времени. Своим названием церковь обязана местоположению: храм стоял на небольшом холме и был отделён от Балчуга дренажным рвом, проходившем через впадины («ендовы» или «яндовы»), заполнявшиеся паводковой водой.

В ходе военных действий храм, вероятнее всего, был повреждён, но вскоре после войны полностью восстановлен. Ныне существующая церковь была возведена в 1653 году жителями Нижних Садовников, возможно, с использованием стен более древнего храма. Главный престол церкви был посвящён Рождеству Богородицы, а южный и северный приделы сохранили древние названия — Георгиевский и Никольский. Оба придела помещались в боковых апсидах церкви, значительно выступающих за линию стен четверика, и имели собственные входы, заложенные при более поздних переделках храма.

В 1670—1680-х годах была перестроена вся западная часть здания. В результате этих работ была возведена шатровая колокольня, трапезная увеличилась почти вдвое, включив в себя и новый Никольский придел. Сильный паводок 1729 года размыл грунт под храмом и повредил фундаменты трапезной и колокольни и в 1729—1730 годах они были вновь перестроены. Только в ходе реставрации 1960-х годов трапезной вернули облик конца XVII века. Шатровая колокольня была вновь разрушена сильным паводком 1786 года. Вместо неё в 1806 году на средства П. Г. Демидова была возведена существующая трёхъярусная колокольня.

В 1760-х годах вокруг храма появилась украшенная пилястрами белокаменная ограда с двумя воротами и кованной решёткой. При возведении колокольни ограда была несколько изменена, а единственное сохранившееся звено кованной решётки середины XVIII века сейчас находится в музее «Коломенское».

Пожар 1812 года повредил стены Георгиевского храма и его внутреннее убранство, но в конце 30-х годов XIX века храм был вновь восстановлен.

В годы Первой мировой войны на территории церкви помещался лазарет.

При Советской власти церковь была открыта вплоть до 1935 года. После его закрытия здание использовалось различными организациями.

В 1958-1962 годах была проведена реставрация церкви по проекту Н. Д. Недовича.

В 1992 году в церкви Великомученика Георгия Победоносца учредили подворье Спасо-Преображенского Соловецкого монастыря. Первая служба во вновь открытом храме состоялась в 1993 году по случаю Рождества Христова.

Архитектура

Ядро памятника середины XVII века составляет сохранившийся до наших дней двусветный бесстолпный четверик, перекрытый сомкнутым сводом с пирамидой кокошников, поставленных «вперебежку». Четверик увенчан пятью главами, поставленными на высокие глухие барабаны, и своим завершением напоминает другую церковь середины XVII века — храм Троицы в Никитниках.

В XVII веке с запада к четверику примыкали невысокая трапезная и колокольня, поставленные симметрично относительно продольной оси храма в соответствии с распространённым в то время строго осевым построением объёмов слободских храмов. Сложность силуэта храма достигалась за счёт разной высоты алтаря, четверика, притвора и колокольни. Декор четверика характерен для архитектуры середины XVII века и отличается обилием резных кирпичных деталей: сложный карниз с поясами филенок и поребриком, короткие полуколонки на уровне окон второго света, наличники с укрупнёнными перспективными навершиями.

Трапезная и придел, несколько возвышающийся над трапезной с северо-восточной стороны, составляют почти квадратный в плане единый объём. Главка придела была восстановлена лишь в конце XX века. Главным декоративным элементом трапезной и придела являются наличники, близкие по стилю к московскому барокко. Во внутреннем пространстве трапезной мощный свод с красиво очерченными распалубками раскрывается в придел широкими, опирающимися на столп арками. На своде сохранилась роспись XVII века, сильно искажённая поздними записями.

Трёхъярусная колокольня, выполненная в стиле классицизма, и церковная ограда поставлены по красной линии Садовнической улицы. «Готические» пропорции двух нижних ярусов в сочетании с невысоким восьмигранным четвериком с нишами и слухами стрельчатой формы придают колокольне лёгкость и стройность, несколько смягчая сдержанный декор крупно рустованных фасадов. Колокольня увенчана куполом и шпилем.

На церковном дворе установлен Поклонный крест в память всех православных, на Соловках пострадавших.

Источники

• Памятники архитектуры Москвы. Замоскворечье / Под ред. А. И. Комеча. — М.: Искусство, 1994. — С. 88-90. — 320 с. — ISBN 5-210-02548-9 (в.4).

Отрывок, характеризующий Храм Великомученика Георгия Победоносца в Ендове

– Пойдем, пойдем ко мне, поговорим, – сказал он; но в это время Денисов, так же мало робевший перед начальством, как и перед неприятелем, несмотря на то, что адъютанты у крыльца сердитым шепотом останавливали его, смело, стуча шпорами по ступенькам, вошел на крыльцо. Кутузов, оставив руки упертыми на лавку, недовольно смотрел на Денисова. Денисов, назвав себя, объявил, что имеет сообщить его светлости дело большой важности для блага отечества. Кутузов усталым взглядом стал смотреть на Денисова и досадливым жестом, приняв руки и сложив их на животе, повторил: «Для блага отечества? Ну что такое? Говори». Денисов покраснел, как девушка (так странно было видеть краску на этом усатом, старом и пьяном лице), и смело начал излагать свой план разрезания операционной линии неприятеля между Смоленском и Вязьмой. Денисов жил в этих краях и знал хорошо местность. План его казался несомненно хорошим, в особенности по той силе убеждения, которая была в его словах. Кутузов смотрел себе на ноги и изредка оглядывался на двор соседней избы, как будто он ждал чего то неприятного оттуда. Из избы, на которую он смотрел, действительно во время речи Денисова показался генерал с портфелем под мышкой.
– Что? – в середине изложения Денисова проговорил Кутузов. – Уже готовы?
– Готов, ваша светлость, – сказал генерал. Кутузов покачал головой, как бы говоря: «Как это все успеть одному человеку», и продолжал слушать Денисова.
– Даю честное благородное слово гусского офицег'а, – говорил Денисов, – что я г'азог'ву сообщения Наполеона.
– Тебе Кирилл Андреевич Денисов, обер интендант, как приходится? – перебил его Кутузов.
– Дядя г'одной, ваша светлость.
– О! приятели были, – весело сказал Кутузов. – Хорошо, хорошо, голубчик, оставайся тут при штабе, завтра поговорим. – Кивнув головой Денисову, он отвернулся и протянул руку к бумагам, которые принес ему Коновницын.
– Не угодно ли вашей светлости пожаловать в комнаты, – недовольным голосом сказал дежурный генерал, – необходимо рассмотреть планы и подписать некоторые бумаги. – Вышедший из двери адъютант доложил, что в квартире все было готово. Но Кутузову, видимо, хотелось войти в комнаты уже свободным. Он поморщился…
– Нет, вели подать, голубчик, сюда столик, я тут посмотрю, – сказал он. – Ты не уходи, – прибавил он, обращаясь к князю Андрею. Князь Андрей остался на крыльце, слушая дежурного генерала.
Во время доклада за входной дверью князь Андрей слышал женское шептанье и хрустение женского шелкового платья. Несколько раз, взглянув по тому направлению, он замечал за дверью, в розовом платье и лиловом шелковом платке на голове, полную, румяную и красивую женщину с блюдом, которая, очевидно, ожидала входа влавввквмандующего. Адъютант Кутузова шепотом объяснил князю Андрею, что это была хозяйка дома, попадья, которая намеревалась подать хлеб соль его светлости. Муж ее встретил светлейшего с крестом в церкви, она дома… «Очень хорошенькая», – прибавил адъютант с улыбкой. Кутузов оглянулся на эти слова. Кутузов слушал доклад дежурного генерала (главным предметом которого была критика позиции при Цареве Займище) так же, как он слушал Денисова, так же, как он слушал семь лет тому назад прения Аустерлицкого военного совета. Он, очевидно, слушал только оттого, что у него были уши, которые, несмотря на то, что в одном из них был морской канат, не могли не слышать; но очевидно было, что ничто из того, что мог сказать ему дежурный генерал, не могло не только удивить или заинтересовать его, но что он знал вперед все, что ему скажут, и слушал все это только потому, что надо прослушать, как надо прослушать поющийся молебен. Все, что говорил Денисов, было дельно и умно. То, что говорил дежурный генерал, было еще дельнее и умнее, но очевидно было, что Кутузов презирал и знание и ум и знал что то другое, что должно было решить дело, – что то другое, независимое от ума и знания. Князь Андрей внимательно следил за выражением лица главнокомандующего, и единственное выражение, которое он мог заметить в нем, было выражение скуки, любопытства к тому, что такое означал женский шепот за дверью, и желание соблюсти приличие. Очевидно было, что Кутузов презирал ум, и знание, и даже патриотическое чувство, которое выказывал Денисов, но презирал не умом, не чувством, не знанием (потому что он и не старался выказывать их), а он презирал их чем то другим. Он презирал их своей старостью, своею опытностью жизни. Одно распоряжение, которое от себя в этот доклад сделал Кутузов, откосилось до мародерства русских войск. Дежурный редерал в конце доклада представил светлейшему к подписи бумагу о взысканий с армейских начальников по прошению помещика за скошенный зеленый овес.
Кутузов зачмокал губами и закачал головой, выслушав это дело.
– В печку… в огонь! И раз навсегда тебе говорю, голубчик, – сказал он, – все эти дела в огонь. Пуская косят хлеба и жгут дрова на здоровье. Я этого не приказываю и не позволяю, но и взыскивать не могу. Без этого нельзя. Дрова рубят – щепки летят. – Он взглянул еще раз на бумагу. – О, аккуратность немецкая! – проговорил он, качая головой.


– Ну, теперь все, – сказал Кутузов, подписывая последнюю бумагу, и, тяжело поднявшись и расправляя складки своей белой пухлой шеи, с повеселевшим лицом направился к двери.
Попадья, с бросившеюся кровью в лицо, схватилась за блюдо, которое, несмотря на то, что она так долго приготовлялась, она все таки не успела подать вовремя. И с низким поклоном она поднесла его Кутузову.
Глаза Кутузова прищурились; он улыбнулся, взял рукой ее за подбородок и сказал:
– И красавица какая! Спасибо, голубушка!
Он достал из кармана шаровар несколько золотых и положил ей на блюдо.
– Ну что, как живешь? – сказал Кутузов, направляясь к отведенной для него комнате. Попадья, улыбаясь ямочками на румяном лице, прошла за ним в горницу. Адъютант вышел к князю Андрею на крыльцо и приглашал его завтракать; через полчаса князя Андрея позвали опять к Кутузову. Кутузов лежал на кресле в том же расстегнутом сюртуке. Он держал в руке французскую книгу и при входе князя Андрея, заложив ее ножом, свернул. Это был «Les chevaliers du Cygne», сочинение madame de Genlis [«Рыцари Лебедя», мадам де Жанлис], как увидал князь Андрей по обертке.
– Ну садись, садись тут, поговорим, – сказал Кутузов. – Грустно, очень грустно. Но помни, дружок, что я тебе отец, другой отец… – Князь Андрей рассказал Кутузову все, что он знал о кончине своего отца, и о том, что он видел в Лысых Горах, проезжая через них.
– До чего… до чего довели! – проговорил вдруг Кутузов взволнованным голосом, очевидно, ясно представив себе, из рассказа князя Андрея, положение, в котором находилась Россия. – Дай срок, дай срок, – прибавил он с злобным выражением лица и, очевидно, не желая продолжать этого волновавшего его разговора, сказал: – Я тебя вызвал, чтоб оставить при себе.
– Благодарю вашу светлость, – отвечал князь Андрей, – но я боюсь, что не гожусь больше для штабов, – сказал он с улыбкой, которую Кутузов заметил. Кутузов вопросительно посмотрел на него. – А главное, – прибавил князь Андрей, – я привык к полку, полюбил офицеров, и люди меня, кажется, полюбили. Мне бы жалко было оставить полк. Ежели я отказываюсь от чести быть при вас, то поверьте…
Умное, доброе и вместе с тем тонко насмешливое выражение светилось на пухлом лице Кутузова. Он перебил Болконского:
– Жалею, ты бы мне нужен был; но ты прав, ты прав. Нам не сюда люди нужны. Советчиков всегда много, а людей нет. Не такие бы полки были, если бы все советчики служили там в полках, как ты. Я тебя с Аустерлица помню… Помню, помню, с знаменем помню, – сказал Кутузов, и радостная краска бросилась в лицо князя Андрея при этом воспоминании. Кутузов притянул его за руку, подставляя ему щеку, и опять князь Андрей на глазах старика увидал слезы. Хотя князь Андрей и знал, что Кутузов был слаб на слезы и что он теперь особенно ласкает его и жалеет вследствие желания выказать сочувствие к его потере, но князю Андрею и радостно и лестно было это воспоминание об Аустерлице.