Христианская проповедь

Проповедь (греч. Ομιλία):

• В узком смысле, христианское церковное наставление, имеющее своей задачей поведать и разъяснить слушающим учение Иисуса Христа; официальное название в русском православии — Слово.
• В широком смысле, распространение учения И. Христа, заповеданное Им Самим Своим последователям: «Шедше в мир весь, проповедите Евангелие всей твари» (Мк. 16:15); близко к новозаветному понятию, выражаемому греческим термином κήρυγμα.

Гомилетика

Учение о проповеди составляет предмет особой богословской науки — гомилетики. Главный вопрос в этом учении — о существе и природе проповеди — доселе представляется ещё нерешённым и спорным. Иоганн Рейхлин и Эразм Роттердамский, как гуманисты, исследуя проповеднические произведения древних Отцов Церкви, трактуют о них наряду с произведениями языческой, греческой и латинской литературы как о произведениях ораторского искусства, а в своей гомилетике мало обращают внимания на учение о проповеди, содержащемся в Св. Писании. Отсюда ведёт своё начало взгляд многих гомилетов последующего времени, по которому при определении проповеди принимается во внимание одна внешняя её сторона — словесная форма, и самая природа проповеди определяется как исключительно риторическая, то есть проповедь представляется как бы не имеющей своих особых законов продукции, относится к той литературной области, которая называлась красноречием, или искусством ораторским, и подлежит единственно правилам, которые были созданы ещё в древности для ораторства вообще.

В новейшее время учение о природе проповеди стало обосновываться на началах или рационалистических, или натуралистически-эстетических. По Шлейермахеру, проповедь — «акт художественного словесного представления или воспроизведения содержания личного миросозерцания проповедника перед слушателями, обладающими тем же содержанием». Т. Гарнак («Praktische Theologie», 1875) определяет проповедь как «акт слова в культе» или акт культа в слове, который в своей продукции подчиняется общим логическим и эстетическим законам слова и, в частности, законам ораторского искусства.

Церковное учение о проповеди, опираясь на слово самого И. Христа и апостолов (Иоан., XVI, 13; XIV, 26; Матф., X, 19; Марк., XIII, 11; Лук., XII, 12; 1 Кор., II, 4, 12, 13; посл. ап. Иоан., II, 20, 27 и др.), усматривает в литургийной проповеди функцию благодатной жизни церкви, то есть находит, что по внутреннему существу своему она иной природы, чем естественное слово ораторского искусства, — что главная продуктивная сила П. есть благодать, даруемая в таинстве священства. Если в церкви невидимо присутствует сам Глава её, Иисус Христос, и обетованный им Дух Святой, который наставляет её на всякую истину, то невозможно допустить, с церковной точки зрения, чтобы без руководства вспомоществующей благодати Божией могло обойтись дело церковной проповеди. Вот почему церковь в своих канонах усваивает право литургийной проповеди только лицам, имеющим благодать священства, и притом только епископам и пресвитерам (Прав. апост. 58-е и прав. 64-е VI-го вселен. собора), и при поставлении во священство в посвятительной молитве испрашивает у Бога посвящаемому «благодати» учительства, почему епископ и священник проповедуют за литургией не иначе, как имея на себе знаки своих благодатных полномочий, по меньшей мере омофор (епископ) и епитрахиль (священник).

Античная риторика

Что касается античного ораторского искусства, то в древней церкви независимость от него П. доходила до того, что языческих ораторов и риторов по профессии церковь принимала в свои недра и допускала к крещению не иначе, как по оставлении ими своей ораторской профессии и по отречении от неё. Затем от своих проповедников — пастырей церковь древняя никогда не требовала предварительного изучения языческого искусства красноречия, находя его по природе отнюдь не тождественным с П. церковной. Если ораторство иногда имеет место в П. даже отцов церкви, то не как черта природы христианской П., а признак случайный, появляющийся у них вследствие того, что они изучали языческое ораторское искусство в то время, когда о вступлении на служение церкви ещё не думали, а готовились к гражданским должностям.

Различные взгляды; виды проповеди

Некоторые сектанты — мистики и русские хлысты — думают, что всякая П. может быть продукцией только «непосредственного вдохновения» от Св. Духа, даваемого, по силе веры только, каждому верующему. По мнению пиетистов (Шпенер и др.), П. возможна для каждой личности, «возрождённой и благодатствованной» в таинствах, каковы и миряне. Православная церковь (как и католическая) учит о необходимости для храмовой литургийной П. особой благодати, кроме той, какая преподается в таинствах каждому христианину для жизни — благодати таинства священства. При этом церковь не отрицает пользы и необходимости для П. естественных дарований разума и слова, в том числе дарований и знаний ораторских.

Определив церковную проповедь как одну из функций благодатной жизни церкви, Св. Писание и церковное предание указали и её разновидности по форме, или прототипы. В книге Деяний и в 1 послании к Коринфянам указаны три таких прототипа:

• глоссолалия,
• профития и
• дидаскалия, различие между которыми обусловливается степенью присутствия в пастыре проповеднике Духа Божия.

Первоначальная по времени форма П. — глоссолалия (греч. γλώσσαις λαλεϊν) апостольских времён, названная так по временной её особенности — благодатному дару говорить на языке, дотоле неведомом говорящему. С психической стороны состояние глоссолала характеризовалось состоянием экстаза; под наитием преизбыточествующей благодати, при созерцании благ и величия истин христианства проповедник становился вне себя (аще в теле, аще вне тела, не вем, говорит о себе апостол Павел); речь его была до того восторженна, что становилась нестройной, почему такие речи часто должны были сопровождаться речами «истолкователей».

Стоит помнить, что глоссолалией называется также и бессознательное бормотание, которое представляет собой не что иное, как проявление демонических сил в человеке. Подобное явление не имеет ничего общего с христианским даром Святого Духа.

Профития была пророчеством в том смысле, в каком это служение в церкви вообще определяется в богословии. Будучи также даром Св. Духа, оно в психическом отношении составляет проявление более спокойного и сознательного, чем экстаз глоссолалии — энтузиазма, при котором проповедник не утрачивал самообладания и говорил речью стройной и общепонятной.

Дидаскалия — вид учительства по преимуществу рефлективного, произносилась под управлением разума, содержала в себе рассуждения и доказательства и действовала не только на чувство, но и на логическое восприятие. По мере того как христианское общество осваивалось с новым учением, усваивая его не только чувством, но и логической рефлексией, первоначальный экстаз и энтузиазм учителей уменьшался, и уже при апостолах дидаскалия преобладала.

Но в церкви и после того продолжали существовать и глоссолалы и профеты (о них говорят Иустин, Мильтиад, Ириней, Евсевий), и никогда глоссолалия и профития апостольских времён — психическая их основа — не прекращались совершенно в церковной П., как её понимали отцы церкви (подробнее см. в «Истории первобытной христ. П.», проф. Н. И. Барсова, СПб., 1885). П. миссионерская, обращаемая к не ведающим Христа, тоже поручается не иначе как священникам или иеромонахам или по меньшей мере их непосредственному руководству.

Следует ещё отличать П. внебогослужебную, или так называемые внебогослужебные собеседования, в храме или в простой зале. Здесь священник говорит хотя и от лица церкви и во имя церкви, но больше в силу своей богословской компетенции; здесь он говорит не ex cathedra, голос его здесь не непосредственный голос самой церкви, и проповедь его не часть богослужения церковного, а частное, личное отправление им своей пастырской обязанности. Поэтому в экстренных надобностях внебогослужебные собеседования поручаются в храмах и залах лицам, не имеющим священства, но имеющим достаточный богословско-образовательный ценз, каковы, например, готовящиеся к священству студенты духовных академий и семинарий.

Проповедь мирян

Следует упомянуть также об одном чрезвычайном явлении в проповеднической практике Церкви — о сказывании П. в храме мирянами. Это исключение из общего правила делается иногда, по особенному разрешению местного епископа, под его непосредственным и ближайшим надзором и руководством, для лиц, выдающихся проповедническими дарованиями и готовящихся к священному сану. В III веке местный епископ позволил проповедовать мирянину Оригену ради его великих дарований.

В России митрополит Московский поручил объяснение катехизиса на литургии юноше-студенту Левшину (впоследствии — митрополит Московский Платон); его преемник — студенту Дроздову (впоследствии — митрополит Филарет).

Основание для подобных исключений, равно как для существовавшего в русских духовных академиях и семинариях обычая поручать ученикам старших классов, для того посвящённым в стихарь, произносить свои опыты П. в академических и семинарских церквах, можно находить в обычае древней церкви упражнять готовящихся к пастырскому служению в составлении и произнесении П., о каковом обычае свидетельствует одно слово св. Астерия Амасийского «Об образе св. Евфимии» (см. «Представители ораторско-практического типа П. на Востоке в IV в.» Н. И. Барсова, Харьков, 1888).

Эти школьные упражнения в проповедничестве, которым, впрочем, не усвоялось названия П. (греч. λογος ωμιλια), замененное названием Εκφράσις (собеседование), введены были в христианских школах, имевших значение позднейших духовных семинарий, по подражанию языческим риторическим школам. В этом же обычае древних церковных школ имеет своё основание старинный местный обычай Киева, по которому профессора Киевской академии из мирян произносят П. в храмах на так называемых пассиях, вечерних богослужениях двух недель Великого поста.

Литература

1. Амфитеатров Я. К. «Гомилетика» (Киев, 1857);
2. Барсов. «Учение о существе или природе христианской литургийной П.» (СПб., 1897);
3. Барсов. «История первобытной христианской П.» (СПб., 1885
   При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Отрывок, характеризующий Христианская проповедь

Война разгоралась, и театр ее приближался к русским границам. Всюду слышались проклятия врагу рода человеческого Бонапартию; в деревнях собирались ратники и рекруты, и с театра войны приходили разноречивые известия, как всегда ложные и потому различно перетолковываемые.
Жизнь старого князя Болконского, князя Андрея и княжны Марьи во многом изменилась с 1805 года.
В 1806 году старый князь был определен одним из восьми главнокомандующих по ополчению, назначенных тогда по всей России. Старый князь, несмотря на свою старческую слабость, особенно сделавшуюся заметной в тот период времени, когда он считал своего сына убитым, не счел себя вправе отказаться от должности, в которую был определен самим государем, и эта вновь открывшаяся ему деятельность возбудила и укрепила его. Он постоянно бывал в разъездах по трем вверенным ему губерниям; был до педантизма исполнителен в своих обязанностях, строг до жестокости с своими подчиненными, и сам доходил до малейших подробностей дела. Княжна Марья перестала уже брать у своего отца математические уроки, и только по утрам, сопутствуемая кормилицей, с маленьким князем Николаем (как звал его дед) входила в кабинет отца, когда он был дома. Грудной князь Николай жил с кормилицей и няней Савишной на половине покойной княгини, и княжна Марья большую часть дня проводила в детской, заменяя, как умела, мать маленькому племяннику. M lle Bourienne тоже, как казалось, страстно любила мальчика, и княжна Марья, часто лишая себя, уступала своей подруге наслаждение нянчить маленького ангела (как называла она племянника) и играть с ним.
У алтаря лысогорской церкви была часовня над могилой маленькой княгини, и в часовне был поставлен привезенный из Италии мраморный памятник, изображавший ангела, расправившего крылья и готовящегося подняться на небо. У ангела была немного приподнята верхняя губа, как будто он сбирался улыбнуться, и однажды князь Андрей и княжна Марья, выходя из часовни, признались друг другу, что странно, лицо этого ангела напоминало им лицо покойницы. Но что было еще страннее и чего князь Андрей не сказал сестре, было то, что в выражении, которое дал случайно художник лицу ангела, князь Андрей читал те же слова кроткой укоризны, которые он прочел тогда на лице своей мертвой жены: «Ах, зачем вы это со мной сделали?…»
Вскоре после возвращения князя Андрея, старый князь отделил сына и дал ему Богучарово, большое имение, находившееся в 40 верстах от Лысых Гор. Частью по причине тяжелых воспоминаний, связанных с Лысыми Горами, частью потому, что не всегда князь Андрей чувствовал себя в силах переносить характер отца, частью и потому, что ему нужно было уединение, князь Андрей воспользовался Богучаровым, строился там и проводил в нем большую часть времени.
Князь Андрей, после Аустерлицкой кампании, твердо pешил никогда не служить более в военной службе; и когда началась война, и все должны были служить, он, чтобы отделаться от действительной службы, принял должность под начальством отца по сбору ополчения. Старый князь с сыном как бы переменились ролями после кампании 1805 года. Старый князь, возбужденный деятельностью, ожидал всего хорошего от настоящей кампании; князь Андрей, напротив, не участвуя в войне и в тайне души сожалея о том, видел одно дурное.
26 февраля 1807 года, старый князь уехал по округу. Князь Андрей, как и большею частью во время отлучек отца, оставался в Лысых Горах. Маленький Николушка был нездоров уже 4 й день. Кучера, возившие старого князя, вернулись из города и привезли бумаги и письма князю Андрею.
Камердинер с письмами, не застав молодого князя в его кабинете, прошел на половину княжны Марьи; но и там его не было. Камердинеру сказали, что князь пошел в детскую.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, Петруша с бумагами пришел, – сказала одна из девушек помощниц няни, обращаясь к князю Андрею, который сидел на маленьком детском стуле и дрожащими руками, хмурясь, капал из стклянки лекарство в рюмку, налитую до половины водой.
– Что такое? – сказал он сердито, и неосторожно дрогнув рукой, перелил из стклянки в рюмку лишнее количество капель. Он выплеснул лекарство из рюмки на пол и опять спросил воды. Девушка подала ему.
В комнате стояла детская кроватка, два сундука, два кресла, стол и детские столик и стульчик, тот, на котором сидел князь Андрей. Окна были завешаны, и на столе горела одна свеча, заставленная переплетенной нотной книгой, так, чтобы свет не падал на кроватку.
– Мой друг, – обращаясь к брату, сказала княжна Марья от кроватки, у которой она стояла, – лучше подождать… после…
– Ах, сделай милость, ты всё говоришь глупости, ты и так всё дожидалась – вот и дождалась, – сказал князь Андрей озлобленным шопотом, видимо желая уколоть сестру.
– Мой друг, право лучше не будить, он заснул, – умоляющим голосом сказала княжна.
Князь Андрей встал и, на цыпочках, с рюмкой подошел к кроватке.
– Или точно не будить? – сказал он нерешительно.
– Как хочешь – право… я думаю… а как хочешь, – сказала княжна Марья, видимо робея и стыдясь того, что ее мнение восторжествовало. Она указала брату на девушку, шопотом вызывавшую его.
Была вторая ночь, что они оба не спали, ухаживая за горевшим в жару мальчиком. Все сутки эти, не доверяя своему домашнему доктору и ожидая того, за которым было послано в город, они предпринимали то то, то другое средство. Измученные бессоницей и встревоженные, они сваливали друг на друга свое горе, упрекали друг друга и ссорились.
– Петруша с бумагами от папеньки, – прошептала девушка. – Князь Андрей вышел.
– Ну что там! – проговорил он сердито, и выслушав словесные приказания от отца и взяв подаваемые конверты и письмо отца, вернулся в детскую.
– Ну что? – спросил князь Андрей.
– Всё то же, подожди ради Бога. Карл Иваныч всегда говорит, что сон всего дороже, – прошептала со вздохом княжна Марья. – Князь Андрей подошел к ребенку и пощупал его. Он горел.
– Убирайтесь вы с вашим Карлом Иванычем! – Он взял рюмку с накапанными в нее каплями и опять подошел.
– Andre, не надо! – сказала княжна Марья.
Но он злобно и вместе страдальчески нахмурился на нее и с рюмкой нагнулся к ребенку. – Ну, я хочу этого, сказал он. – Ну я прошу тебя, дай ему.
Княжна Марья пожала плечами, но покорно взяла рюмку и подозвав няньку, стала давать лекарство. Ребенок закричал и захрипел. Князь Андрей, сморщившись, взяв себя за голову, вышел из комнаты и сел в соседней, на диване.
Письма всё были в его руке. Он машинально открыл их и стал читать. Старый князь, на синей бумаге, своим крупным, продолговатым почерком, употребляя кое где титлы, писал следующее:
«Весьма радостное в сей момент известие получил через курьера, если не вранье. Бенигсен под Эйлау над Буонапартием якобы полную викторию одержал. В Петербурге все ликуют, e наград послано в армию несть конца. Хотя немец, – поздравляю. Корчевский начальник, некий Хандриков, не постигну, что делает: до сих пор не доставлены добавочные люди и провиант. Сейчас скачи туда и скажи, что я с него голову сниму, чтобы через неделю всё было. О Прейсиш Эйлауском сражении получил еще письмо от Петиньки, он участвовал, – всё правда. Когда не мешают кому мешаться не следует, то и немец побил Буонапартия. Сказывают, бежит весьма расстроен. Смотри ж немедля скачи в Корчеву и исполни!»
Князь Андрей вздохнул и распечатал другой конверт. Это было на двух листочках мелко исписанное письмо от Билибина. Он сложил его не читая и опять прочел письмо отца, кончавшееся словами: «скачи в Корчеву и исполни!» «Нет, уж извините, теперь не поеду, пока ребенок не оправится», подумал он и, подошедши к двери, заглянул в детскую. Княжна Марья всё стояла у кроватки и тихо качала ребенка.
«Да, что бишь еще неприятное он пишет? вспоминал князь Андрей содержание отцовского письма. Да. Победу одержали наши над Бонапартом именно тогда, когда я не служу… Да, да, всё подшучивает надо мной… ну, да на здоровье…» и он стал читать французское письмо Билибина. Он читал не понимая половины, читал только для того, чтобы хоть на минуту перестать думать о том, о чем он слишком долго исключительно и мучительно думал.


Билибин находился теперь в качестве дипломатического чиновника при главной квартире армии и хоть и на французском языке, с французскими шуточками и оборотами речи, но с исключительно русским бесстрашием перед самоосуждением и самоосмеянием описывал всю кампанию. Билибин писал, что его дипломатическая discretion [скромность] мучила его, и что он был счастлив, имея в князе Андрее верного корреспондента, которому он мог изливать всю желчь, накопившуюся в нем при виде того, что творится в армии. Письмо это было старое, еще до Прейсиш Эйлауского сражения.
«Depuis nos grands succes d'Austerlitz vous savez, mon cher Prince, писал Билибин, que je ne quitte plus les quartiers generaux. Decidement j'ai pris le gout de la guerre, et bien m'en a pris. Ce que j'ai vu ces trois mois, est incroyable.
«Je commence ab ovo. L'ennemi du genre humain , comme vous savez, s'attaque aux Prussiens. Les Prussiens sont nos fideles allies, qui ne nous ont trompes que trois fois depuis trois ans. Nous prenons fait et cause pour eux. Mais il se trouve que l'ennemi du genre humain ne fait nulle attention a nos beaux discours, et avec sa maniere impolie et sauvage se jette sur les Prussiens sans leur donner le temps de finir la parade commencee, en deux tours de main les rosse a plate couture et va s'installer au palais de Potsdam.
«J'ai le plus vif desir, ecrit le Roi de Prusse a Bonaparte, que V. M. soit accueillie еt traitee dans mon palais d'une maniere, qui lui soit agreable et c'est avec еmpres sement, que j'ai pris a cet effet toutes les mesures que les circonstances me permettaient. Puisse je avoir reussi! Les generaux Prussiens se piquent de politesse envers les Francais et mettent bas les armes aux premieres sommations.