Христианско-демократическая партия (Италия)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Христианско-демократическая партия
Democrazia Cristiana, DC
Лидер:

Мино Мартинаццоли (1992–1994)

Дата основания:

15 декабря 1943

Дата роспуска:

16 января 1994

Штаб-квартира:

Италия Италия, Рим

Идеология:

центризм
христианская демократия[1]
популяризм[2]

Интернационал:

Центристский демократический интернационал
Европейская народная партия

Союзники и блоки:

Итальянская социалистическая партия
Итальянская либеральная партия
Итальянская республиканская партия
Итальянская демократическая социалистическая партия

Количество членов:

min: 537 582 (1945)
max: 2 109 670 (1990)[3]

Партийная печать:

Il Popolo

Персоналии:

члены партии в категории (66 чел.)

К:Политические партии, основанные в 1943 году

К:Исчезли в 1994 году Христианско-демократическая партия (итал. Democrazia Cristiana) — политическая партия Италии в 19421994 годах. С 1946 по 1992 годы была ведущей политической силой страны. В этот период христианские демократы постоянно занимали первое место на выборах в парламент Италии. С 10 декабря 1945 года и по 10 мая 1994 года представители партии неизменно входили в состав Совета министров Италии, возглавляя его в 45 случаях из 51.

Христианско-демократическая партия была основана как идеологический преемник Итальянской народной партии (1919—1926), которая имела тот же символ, щит крестоносцев (итал. scudo crociato) с написанным на нём словом «Libertas». Христианско-демократическая,[4][5] центристская,[6] партия «всеобъемлющего» типа (англ.) (англ. big tent party, catch-all party),[7] ориентированная на католические ценности, поддержку НАТО и ЕЭС. Христианско-демократическая партия в течение 50 лет играла доминирующую роль в политике Италии, пока не распалась в 1994 году на фоне скандала «Тангентополи», уничтожившего Первую итальянскую республику, а вместе с ней и традиционные партии. 16 членов ХДП занимали пост премьер-министра Италии.

После роспуска Христианско-демократической партии её члены образовали ряд мелких партий, в том числе Итальянскую народную, Христианско-демократический центр, Объединённые христианские демократы и Союз христианских демократов и центра. Сегодня бывшие христианские демократы в основном входят в правоцентристскую партию «Вперёд, Италия», центристский Союз центра и левоцентристскую Демократическую партию.





История

Ранние годы

Идеологическим предшественником христианских демократов была Итальянская народная партия (итал. Partito Popolare Italiano, PPI), созданная в 1919 году католическим священником Луиджи Стурцо, который считается одним из отцов итальянской христианской демократии. Новая партия получила поддержку Папы Бенедикта XV, обеспокоенного ростом социалистических настроений в Италии. Народная партия быстро превратилась в одну из ведущих политических сил страны, собирая более 20 % голосов на выборах 1919 и 1921 годов. В ноябре 1926 года, несмотря на то что часть деятелей партии поддержали Бенито Муссолини, Народная партия была распущена фашистскими властями.

Альчиде де Гаспери, один из основателей Народной партии, в своё время поддержавший приход к власти Муссолини, но позднее примкнувший к противникам фашизма, за что подвергся преследованиям, ещё во время Второй мировой войны занялся созданием нелегальной организации христианских демократов, опираясь на идеологию Народной партии. В январе 1943 года он опубликовал политический манифест «Идеи христианских демократов для реконструкции» (итал. Le idee ricostruttive della Democrazia Cristiana), в котором выразил основные идеи будущей партии. Де Гаспери предлагал для постфашистской Италии всеобщее избирательное право, в том числе и для женщин, предоставить автономию регионам, реформировать промышленность, сельское хозяйство и налоговую систему, поощрять процесс европейской интеграции. 15 декабря того же 1943 года была создана партия, получившая название Христианско-демократическая. В начале 1944 года де Гаспери стал первым генеральным секретарем новой партии. Христианские демократы ещё до официального создания своей партии стали принимать участие в деятельности Комитета национального освобождения, занимавшегося координацией деятельности всех политических сил страны для борьбы с фашизмом и освобождения Италии. Де Гаспери был министром без портфеля в правительстве Иваноэ Бономи, а затем министром иностранных дел в кабинете Ферруччо Парри. В декабре 1945 года де Гаспери стал первым христианским демократом назначенным на пост премьер-министра Италии.

2 июня 1946 года ХДП впервые в своей истории приняла участие в парламентских выборах. Дебют оказался удачным. Христианские демократы набрали 35,18 % голосов и, получив 207 мест в Учредительном собрании, стали ведущей партией Италии. 10 июля де Гаспери сформировал левоцентристское коалиционное правительство, в которое также вошли социалисты, коммунисты и республиканцы. Впрочем союз с левыми продолжался недолго. Под давлением президента США Гарри Трумэна 31 мая 1947 года формируется новый кабинет, без социалистов и коммунистов, зато с участием социал-демократов, либералов и республиканцев. В апреле 1948 года при поддержке католической церкви и США ХДП одержала победу на всеобщих выборах, завоевав 305 мест из 574, то есть 53,14 % всех мандатов. Несмотря на абсолютное большинство в Палате депутатов де Гаспери предпочёл сохранить правоцентристскую коалицию с социал-демократами, либералами и республиканцами.

От де Гаспери до Моро

Уже в первые послевоенные годы христианские демократы провели в бедных сельских регионах земельную реформу («Закон Гулло-Сеньи»), разделив между крестьянам земли помещиков, проживающих вне своих имений. Помимо этого правительства Альчиде де Гаспери начало широкомасштабную программу общественных работ, а также стало оказывать финансовую и техническую помощь крестьянам. Кроме того христианские демократы приняли ряд законов, защищавших работников от эксплуатации, реформировали систему здравоохранения и развернули активное строительство дешёвого жилья в крупных городах Италии.[8]

При де Гаспери, 8 лет, с 1945 по 1953 год, занимавшем пост премьер-министра Италии, ХДП придерживалась либерально-консервативных позиций, формируя правоцентристские кабинеты при поддержке Демократической социалистической, Либеральной и Республиканской партий. Основой электората христианских демократов в то время составляли религиозные консервативно настроенные жители сельской местности. После отставки и смерти де Гаспери верх в партии при поддержке левой фракции социал-католиков взяло прогрессивное крыло, представленное такими деятелями как Аминторе Фанфани, Альдо Моро и Бениньо Дзакканини. В результате началось полевение ХДП, постепенно перешедшей в центр политической сцены. Исключением стало недолговечное правительство во главе с с лидером правого крыла Фернандо Тамброни, сумевшего в марте 1960 года при активной поддержке постфашистской партии Итальянское социальное движение стать Председателем Совета министров Италии, правда всего на четыре месяца. Время его руководства запомнилось прежде всего жестоким разгоном демонстрации итальянских коммунистов и цензурой, в частности запретом несколько фильмов, в числе которых оказалась и картина Федерико Феллини «Сладкая жизнь».

В середине 1950-х годов правительство христианского демократа Антонио Сеньи сыграло важную роль в углублении евроинтеграции, содействовав подписанию Римского договора 25 марта 1957 года, заложившего основу для Европейского экономического сообщества. В начале 1960-х годов ХДП вместе с республиканцами, социалистами и социал-демократами предприняли ряд шагов по усилению роли государства в экономике, в частности была создана Экономическая плановая комиссия и осуществлена национализация электроэнергетики.

В декабре 1963 года новый премьер-министр Альдо Моро сформировал левоцентристское коалиционное правительство, отказавшись от ориентации исключительно на правый центр и впервые после мая 1947 заключив союз с социалистами.[9] На выборах в период от 1953 до 1979 ХДП неизменно занимала первое место, получая от 38 до 43 % голосов избирателей.

На протяжении 1970-х годов Италия переживала серьёзный социально-экономический кризис, сопровождавшийся высокой инфляцией и массовой безработицей. Главной причиной стал нефтяной кризис 1973 года, в результате которого цены на нефть в течение года выросли в 4 раза. Ситуация осложнилась из-за уступок, сделанных итальянскими властями профсоюзам после забастовок и волнений 1968—1969 годов. Неудачные попытки найти выход из тяжёлого экономического положения, коррупция в высших эшелонах власти, рост насилия и преступности значительно подорвали авторитет ХДП, хотя и не отразились на итогах выборов. В 1976 году социалисты отказали в поддержке кабинету Альдо Моро, что привело к политическому кризису и досрочным выборам. Итоги голосования показали неизменность поддержки ХДП и ИСП, в то же время резко снизилось количество избирателей у социал-демократов и, особенно, либералов, при значительном росте популярности Компартии. Пытаясь найти выход из ситуации, руководство христианских демократов решилось на сотрудничество с коммунистами. 11 марта 1978 года Компартия официально присоединилась к парламентскому большинству, хотя её представители и не вошли в состав правительства. Уже через пять дней подпольная леворадикальная организация «Красные бригады» похитила, а затем убила президента ХДП Альдо Моро. Правительство Джулио Андреотти сразу же заняло жёсткую позицию, приняв при поддержке коммунистов в 1978—1979 годах ряд законов против терроризма, которые, впрочем, не смогли покончить с этой проблемой.

В 1978 году христианский демократ Джованни Леоне был вынужден уйти в отставку с поста Президента Итальянской Республики после того, как его обвинили в участии в Локхидском скандале. Позднее Леони был оправдан.

Пентапартито

Во многом из-за социально-экономических проблем 1970-х—начала 1980-х годов ХДП, даже сохранив поддержку избирателей, всё же утратила часть своего влияния. Пытаясь сохранить стабильность политической системы Италии ХДП в июне 1981 года пошла на формирование широкой коалиции, включившей помимо христианских демократов также социалистов, республиканцев, социал-демократов и либералов, то есть все ведущие партии страны кроме слишком левой Компартии и слишком правого Социального движения. Первое правительство широкой коалиции возглавил лидер республиканцев Джованни Спадолини, став первым в истории Итальянской республики премьером не из числа христианских демократов. Период с 1981 по 1991 год, когда Италией правила пятипартийная коалиция (итал. Pentapartito) вошёл в историю под названием «Пентапартито».

На всеобщих выборах 1983 года ХДП получила меньше 33 % голосов, на тот момент это был наихудший результат партии за всю её историю. Во многом из-за этого новым главой Совета министров в августе стал лидер социалистов Беттино Кракси. В 1980-х годах огромным влиянием в итальянской политической жизни пользовался неформальный альянс трёх политиков, Кракси, Андреотти и Форлани, названный журналистами по первым буквам их фамилий CAF. В 1982 году закончился мировой экономический кризис, начавшийся в 1980 году после нефтяного кризиса 1979 года. В то же время экономический рост сопровождался высокой инфляцией (16,5 % в 1991 году) и огромным дефицитом государственного бюджета (10,7 % от объема ВВП страны в 1991 году), причинами которых были в первую очередь чрезмерные расходы на социальные нужды и малоэффективный общественный сектор экономики. Для покрытия бюджетного дефицита правительству приходилось активно выпускать облигации с высоким процентом, благодаря чему размер государственного долга в 1991 году составлял 108 % от объёма ВВП. Несмотря на инфляцию и дефицит госбюджета итальянская лира в этот период переживала ревальвацию. С 1984 года по апрель 1992 курс лиры по отношению к доллару США вырос более чем в полтора раза. Причинами этого были высокая ставка учётного процента, способствовавшая притоку в страну иностранного капитала, и либерализация валютных операций.[10]

В 1990 году был принят «закон Мамми», названный в честь республиканца Оскара Мамми, в то время министра почты и телекоммуникаций в шестом правительстве Джулио Андреотти. Это был первый в истории Италии всеобъемлющий закон, посвящённый регулированию деятельности СМИ и телерадиорекламы. Принятие закона привело к большому скандалу. Его авторов обвинили в предоставлении монополии на телевидение медиамагнату Сильвио Берлускони. После этого скандала Республиканская партия вышла из пятипартийной коалиции, тем самым приведя её к распаду в 1991 году.

Кризис и роспуск ХДП

В начале 1992 года вице-прокурор Милана Антонио Ди Пьетро начал расследование случаев коррупции при распределении муниципальных подрядов. Так было положено начало операции «Чистые руки» (другое название — скандал «Тангентополи»). В результате операции были вскрыты и обнародованы многочисленные случаи коррупции, незаконного финансирования политических партий, хищений и злоупотреблений на всех уровнях итальянской политической системы, в которых были замешаны члены всех партий «Пентапартито». Первое время «скандал Тангентополи» не оказывал серьёзное влияние на настроения избирателей. На выборах в июне 1992 года христианские демократы хотя и показали наихудший для себя результат за всё время участия в общенациональных выборах, получив меньше 30 % голосов, но всё же остались ведущей партией Италии, сумев создать правительство вместе с социалистами, либералами и социал-демократами.

Ситуация изменилась в сентябре 1992 года, после самоубийства политика-социалиста Серджио Морони, обвиняемого в коррупции. В своём предсмертном письме он, признав себя виновным, обвинил в незаконном финансировании предвыборных кампаний все партии. В декабре того же года на муниципальных выборах христианские демократы потеряли сразу половину своих голосов. На местных выборах в июне 1993 года ХДП потерпела сокрушительное поражение, вновь потеряв половину своих голосов. Ситуация усугубилась громкими скандалами из-за обвинений в адрес ряда влиятельных деятелей ХДП (Джулио Андреотти, Антонио Гава, Калоджеро Маннино, Вито Чианчимино и Салво Лиме) в связях с мафией, в том числе в причастности к убийству журналиста Мино Пекорелли и генерала карабинеров Карло Альберто Далла Кьеза.

Мино Мартинаццоли, возглавивший ХДП в октябре 1992 года, в преддверии досрочных выборов в марте 1994 года объявил о самороспуске Христианско-демократической партии и создании новой организации, названной Итальянская народная партия. Не все члены ХДП последовали за ним. Пьер Фердинандо Казини, лидер правого крыла, создал новую партию под названием Христианско-демократический центр и присоединился к коалиции Сильвио Берлускони. Часть правых членов партии предпочли вступить в партию Джанфранко Фини Национальный альянс. Левое крыло ХДП также разделилось. Часть левых христианских демократов последовали за Мартинаццоли, другие присоединились к Партии демократических левых сил. Ещё ранее, в 1992 году христианский демократ Марио Сеньи, сын бывшего премьер-министра Италии Антонио Сеньи, создал либерально-демократическую партию «Пакт Сеньи» (итал. Patto Segni).

В выборах 1994 года Итальянская народная партия приняла участие в составе центристской коалиции «Пакт для Италии» (итал. Patto per l'Italia), в которую также вошла партия Марио Сеньи. Коалиции удалось завоевать 29 мест в Палате депутатов и 4 места в Сенате.

В 1994—2000 годах большинство христианских демократов присоединились к партии Сильвио Берлускони «Вперёд, Италия».

Идеология

Источниками идеологии Христианско-демократической партии стали католическое социальное учение, христианско-демократические доктрины XIX века, а также идеи основателей итальянской христианской демократии Ромоло Мурри и Луиджи Стурцо. В основу социально-политической доктрины партии легли папские энциклики Rerum Novarum 1891 года папы Льва XIII и Quadragesimo Anno 1931 года папы Пия XI.

В экономике ХДП отдавала предпочтение сотрудничеству, а не конкуренции, поддерживала модель социальной рыночной экономики и отвергала марксистскую идею классовой борьбы. Партия выступала за сотрудничество между социальными классами. Важной частью идеологии ХДП был принцип «политического единства католиков» против социализма и коммунизма, в соответствии с которым партия пыталась объединить всех итальянских католиков, как правых, так и левых, занимая по большинству вопросов центристские позиции. Христианские демократы изначально позиционировали себя как партию равноудалённую и от крайне левых, коммунистов, и от крайне правых в лице Итальянского социального движения.

Как партия «всеобъемлющего» типа, ХДП Италии отличалась от других европейских христианско-демократических партий, таких как Христианско-демократический союз Германии, которые были в основном консервативными правоцентристскими партиями, в то время как итальянские христианские демократы включали не только консерваторов, но и социал-демократические и либеральные элементы. Вследствие этого жизнь ХДП характеризовалась фракционностью.

Фракции

Первые годы в ХДП доминировало либерально-консервативное крыло, представленное такими политиками как Альчиде де Гаспери, Джузеппе Пелла, Эцио Ванони и Марио Шельба. Во второй половине 1950-х годов на первое место в партии выходит прогрессивное крыло во главе с Аминторе Фанфани. Им противостояли правые, основными лидерами которых были Антонио Сеньи и Фернандо Тамброни. Союзниками прогрессивного крыла выступали левые христианские демократы, среди которых были выходцы из Народной партии Джованни Гронки и Акилле Гранди, а также политики нового поколения, такие как Джузеппе Доссетти, Джорджио Ла Пира и Джузеппе Лаццати. Большинство из левых были социал-демократы по европейским стандартам.

Нередко партию возглавляли деятели, не связанные с фракциями, такие как Альдо Моро, Мариано Румор (оба ближе к умеренным левым) и Джулио Андреотти (ближе к правому центру). Часто правительство ХДП мог возглавлять представитель правого крыла, а саму партию деятель левого крыла, и наоборот. Например, в 1954—1959 годах секретарем партии был Фанфани, а правительство возглавляли такие правые деятели как Шельба и Сеньи. В конце 1970-х годов во главе партии стоял прогрессист Бениньо Дзакканини, а пост премьер-министра занимал Андреотти.

С 1980-х годов до 1992 года партия была разделена между правоцентристской фракцией во главе с Арнальдо Форлани (поддерживался также правым крылом партии) и левоцентристской во главе с Чириако де Мита (сторонники которого включали профсоюзных активистов и левое крыло), в то время как Андреотти занимал позицию между ними. Разногласия между де Мита и Форлани позволили Андреотти вернуться на пост премьер-министра в 1989 году.

Результаты выборов

Светло-жёлтым выделены выборы в Учредительное Собрание Италии, светло-серым — выборы в Палату депутатов Итальянской республики, лазурным — выборы в Сенат Итальянской республики, светло-синим — выборы в Европейский парламент.

Год Список Голоса % Места Изменения
1946 Христианская
демократия
8 101 004 35,18 207
1948 Палата Христианская
демократия
12 740 042 48,51 305 98
Сенат Христианская
демократия
10 864 698 48,14 130
1953 Палата Христианская
демократия
10 862 073 40,10 263 42
Сенат Христианская
демократия
9 886 651 40,69 116 14
1958 Палата Христианская
демократия
12 520 207 42,35 273 10
Сенат Христианская
демократия
10 780 954 41,23 123 7
1963 Палата Христианская
демократия
11 773 182 38,28 260 13
Сенат Христианская
демократия
9 579 158 34,87 126 3
1968 Палата Христианская
демократия
12 437 848 39,12 266 6
Сенат Христианская
демократия
10 963 320 38,35 135 9
1972 Палата Христианская
демократия
12 912 466 38,66 266
Сенат Христианская
демократия
11 463 435 38,07 135
1976 Палата Христианская
демократия
14 209 519 38,71 262 4
Сенат Христианская
демократия
12 227 353 38,88 135
1979 Палата Христианская
демократия
14 046 291 38,30 262
Сенат Христианская
демократия
12 010 716 38,34 138 3
1979 Христианская
демократия
12 774 320 36,45 29 36,45 29
1983 Палата Христианская
демократия
12 153 081 32,93 225 37
Сенат Христианская
демократия
10 077 204 32,41 120 18
1984 Христианская
демократия
11 714 428 33,33 27 2
1987 Палата Христианская
демократия
13 233 620 34,31 234 9
Сенат Христианская
демократия
10 897 036 33,62 125 5
1989 Христианская
демократия
11 451 053 32,90 26 1
1992 Палата Христианская
демократия
11 637 569 29,65 206 28
Сенат Христианская
демократия
9 088 494 27,27 107 18

Электорат

В первые годы ХДП была сильнее в Северной Италии, и особенно в восточной части Ломбардии и Венеции, чем в Южной, где большой популярностью пользовались либералы, монархисты и правопопулистский Фронт обычных людей. Наиболее слабыми были позиции ХДП в Эмилии-Романье и Центральной Италии, где традиционно высокую поддержку получали левые партии, в первую очередь коммунистическая.

На всеобщих выборов 1948 года ХДП добилась лучшего результата в своей истории, получив 48,51 % голосов и абсолютное большинство мест в парламенте Италии. Наибольшее количество голосов партия набрала в Трентино (69,6 %), восточной Ломбардии (66,8 %, в том числе 73,6 % в провинции Бергамо), в Венеции (60,5 %, в том числе 71,9 % в провинции Виченца) и в Фриули-Венеция-Джулия (57,8 %), то есть в тех регионах где в дофашистскую эру располагались основные электоральные базы Итальянской народной партии. В Центре и на Юге ХДП наиболее удачно выступила в Абруццо (53,7 %), Лацио (51,9 %) и Кампания (50,5 %).

С конца 1950-х годов география поддержки ХДП начала меняться. В то время как на Севере количество избирателей голосующих за христианских демократов уменьшалось, на Юге голосовать за партию стали больше. В результате в 1980-х годах ХДП на Юге стала сильнее чем на Севере, за исключением Венеции, которая осталась одним из оплотов партии. По итогам всеобщих выборов 1983 года, на которых ХДП выступила неудачно, электоральная география партии стала очень отличаться от картины 30- или даже 10-летней давности. Так, больше всего голосов христианские демократы набрали в Апулии (46,0 % при 33 % в среднем по стране).

На всеобщих выборах 1992 года сдвиг стал ещё очевидней. Получив в среднем по Италии меньше 30 %, ХДП смогла преодолеть 40%-ную отметку только в некоторых южных регионах (44,5 % в Базиликате, 41,2% в Сицилии и 41,1 % в Кампании). В то время как на Севере партия, во многом из-за подъёма Лиги Севера, едва достигла 20—25 % голосов. Так, в Венеции христианские демократы набрали 31,7 % (Лига — 17,3 %), в западной Ломбардии — 32,1 % (Лиги на 25,2%), во Фриули-Венеция-Джулия — 28,0 % (Лига — 17,0%), в Пьемонте — 21,0% (Лига — 16,3 %).

Похожая картина наблюдалась и партиями-преемниками ХДП. На всеобщих выборах 1996 года Итальянская народная партия, Христианско-демократический союз и Объединённые христианские демократы наилучшего результата добились в Кампании, набрав все вместе 22,3 %. В том же году эти же партии смогли получить на региональных выборах в Сицилии 26,4 %[11][12].

Руководство

Политические секретари

Президенты

Партийный лидер в Палате Депутатов

Национальные конгрессы

Напишите отзыв о статье "Христианско-демократическая партия (Италия)"

Примечания

  1. Maurizio Cotta e Luca Verzichelli. [books.google.com/books?id=G-FAZHBDqggC&pg=PA38 Political Institutions of Italy]. Oxford University Press, 12.05.2007 (англ.)
  2. David Hanley. [books.google.com/books?id=VozH67LS7QEC&pg=PA72 Christian Democracy in Europe]. Continuum International Publishing Group. 16.06.1998 p. 72. ISBN 978-1-85567-382-3 (англ.)
  3. [www.cattaneo.org/archivi/adele/iscritti.xls Gli iscritti ai principali partiti politici italiani della Prima Repubblica dal 1945 al 1991] (xls) (итал.)
  4. Cotta e Verzichelli. с. 38
  5. T. Banchoff. [books.google.com/books?id=GgvLEFPY8l4C&pg=PA126 Legitimacy and the European Union]. Taylor & Francis, 28.06.1999. с. 126. ISBN 978-0-415-18188-4 (англ.)
  6. [books.google.com/books?id=DIkWJ3psB2gC&pg=PA117 Political Systems Of The World]. Allied Publishers. с. 117. ISBN 978-81-7023-307-7 (англ.)
  7. James L. Newell; James Newell. [books.google.com/books?id=gJQP0WUt5Z0C&pg=PA27 The Politics of Italy: Governance in a Normal Country]. Cambridge University Press, 28.01.2010. с. 27. ISBN 978-0-521-84070-5 (англ.)
  8. Italy: Library of Nations: Italy, Time-Life Books, 1985
  9. Constantine Arvanitopoulos: [books.google.co.uk/books?id=G6gWLW2oDJ0C&pg=PA180&dq=italy+postwar+centre-left+governments+from+1963&hl=en&sa=X&ei=FCP8UdWRHMKN0wW47oGwDw&ved=0CDUQ6AEwAA#v=onepage&q=italy%20postwar%20centre-left%20governments%20from%201963&f=false Reforming Europe: The Role of the Centre-Right]. с. 180. Google Books
  10. Эльмар Гусейнов: [www.stolitsa.org/1073-italyanskaya-lira.html «Итальянская лира»]. «Столица», №17 за 1992 год
  11. Piergiorgio Corbetta; Maria Serena Piretti. Atlante storico-elettorale d'Italia. Zanichelli, Bologna, 2009
  12. Elezionistorico.it: [elezionistorico.interno.it/index.php?tp=C Ministero dell'Interno. Archivio Storico delle Elezioni].

Ссылки

  • Христианско-демократическая партия (Италия) — статья из Большой советской энциклопедии.
  • Архив плакатов ХДП: [www.cartacanta.it/manifesti/democrazia%20cristiana/index.html ч. 1], [www.cartacanta.it/manifesti/democrazia%20cristiana%20-%20seconda%20parte/index.html ч. 2]

Отрывок, характеризующий Христианско-демократическая партия (Италия)

– Мама! какое пирожное будет? – еще решительнее, не срываясь, прозвучал голосок Наташи.
Графиня хотела хмуриться, но не могла. Марья Дмитриевна погрозила толстым пальцем.
– Казак, – проговорила она с угрозой.
Большинство гостей смотрели на старших, не зная, как следует принять эту выходку.
– Вот я тебя! – сказала графиня.
– Мама! что пирожное будет? – закричала Наташа уже смело и капризно весело, вперед уверенная, что выходка ее будет принята хорошо.
Соня и толстый Петя прятались от смеха.
– Вот и спросила, – прошептала Наташа маленькому брату и Пьеру, на которого она опять взглянула.
– Мороженое, только тебе не дадут, – сказала Марья Дмитриевна.
Наташа видела, что бояться нечего, и потому не побоялась и Марьи Дмитриевны.
– Марья Дмитриевна? какое мороженое! Я сливочное не люблю.
– Морковное.
– Нет, какое? Марья Дмитриевна, какое? – почти кричала она. – Я хочу знать!
Марья Дмитриевна и графиня засмеялись, и за ними все гости. Все смеялись не ответу Марьи Дмитриевны, но непостижимой смелости и ловкости этой девочки, умевшей и смевшей так обращаться с Марьей Дмитриевной.
Наташа отстала только тогда, когда ей сказали, что будет ананасное. Перед мороженым подали шампанское. Опять заиграла музыка, граф поцеловался с графинюшкою, и гости, вставая, поздравляли графиню, через стол чокались с графом, детьми и друг с другом. Опять забегали официанты, загремели стулья, и в том же порядке, но с более красными лицами, гости вернулись в гостиную и кабинет графа.


Раздвинули бостонные столы, составили партии, и гости графа разместились в двух гостиных, диванной и библиотеке.
Граф, распустив карты веером, с трудом удерживался от привычки послеобеденного сна и всему смеялся. Молодежь, подстрекаемая графиней, собралась около клавикорд и арфы. Жюли первая, по просьбе всех, сыграла на арфе пьеску с вариациями и вместе с другими девицами стала просить Наташу и Николая, известных своею музыкальностью, спеть что нибудь. Наташа, к которой обратились как к большой, была, видимо, этим очень горда, но вместе с тем и робела.
– Что будем петь? – спросила она.
– «Ключ», – отвечал Николай.
– Ну, давайте скорее. Борис, идите сюда, – сказала Наташа. – А где же Соня?
Она оглянулась и, увидав, что ее друга нет в комнате, побежала за ней.
Вбежав в Сонину комнату и не найдя там свою подругу, Наташа пробежала в детскую – и там не было Сони. Наташа поняла, что Соня была в коридоре на сундуке. Сундук в коридоре был место печалей женского молодого поколения дома Ростовых. Действительно, Соня в своем воздушном розовом платьице, приминая его, лежала ничком на грязной полосатой няниной перине, на сундуке и, закрыв лицо пальчиками, навзрыд плакала, подрагивая своими оголенными плечиками. Лицо Наташи, оживленное, целый день именинное, вдруг изменилось: глаза ее остановились, потом содрогнулась ее широкая шея, углы губ опустились.
– Соня! что ты?… Что, что с тобой? У у у!…
И Наташа, распустив свой большой рот и сделавшись совершенно дурною, заревела, как ребенок, не зная причины и только оттого, что Соня плакала. Соня хотела поднять голову, хотела отвечать, но не могла и еще больше спряталась. Наташа плакала, присев на синей перине и обнимая друга. Собравшись с силами, Соня приподнялась, начала утирать слезы и рассказывать.
– Николенька едет через неделю, его… бумага… вышла… он сам мне сказал… Да я бы всё не плакала… (она показала бумажку, которую держала в руке: то были стихи, написанные Николаем) я бы всё не плакала, но ты не можешь… никто не может понять… какая у него душа.
И она опять принялась плакать о том, что душа его была так хороша.
– Тебе хорошо… я не завидую… я тебя люблю, и Бориса тоже, – говорила она, собравшись немного с силами, – он милый… для вас нет препятствий. А Николай мне cousin… надобно… сам митрополит… и то нельзя. И потом, ежели маменьке… (Соня графиню и считала и называла матерью), она скажет, что я порчу карьеру Николая, у меня нет сердца, что я неблагодарная, а право… вот ей Богу… (она перекрестилась) я так люблю и ее, и всех вас, только Вера одна… За что? Что я ей сделала? Я так благодарна вам, что рада бы всем пожертвовать, да мне нечем…
Соня не могла больше говорить и опять спрятала голову в руках и перине. Наташа начинала успокоиваться, но по лицу ее видно было, что она понимала всю важность горя своего друга.
– Соня! – сказала она вдруг, как будто догадавшись о настоящей причине огорчения кузины. – Верно, Вера с тобой говорила после обеда? Да?
– Да, эти стихи сам Николай написал, а я списала еще другие; она и нашла их у меня на столе и сказала, что и покажет их маменьке, и еще говорила, что я неблагодарная, что маменька никогда не позволит ему жениться на мне, а он женится на Жюли. Ты видишь, как он с ней целый день… Наташа! За что?…
И опять она заплакала горьче прежнего. Наташа приподняла ее, обняла и, улыбаясь сквозь слезы, стала ее успокоивать.
– Соня, ты не верь ей, душенька, не верь. Помнишь, как мы все втроем говорили с Николенькой в диванной; помнишь, после ужина? Ведь мы всё решили, как будет. Я уже не помню как, но, помнишь, как было всё хорошо и всё можно. Вот дяденьки Шиншина брат женат же на двоюродной сестре, а мы ведь троюродные. И Борис говорил, что это очень можно. Ты знаешь, я ему всё сказала. А он такой умный и такой хороший, – говорила Наташа… – Ты, Соня, не плачь, голубчик милый, душенька, Соня. – И она целовала ее, смеясь. – Вера злая, Бог с ней! А всё будет хорошо, и маменьке она не скажет; Николенька сам скажет, и он и не думал об Жюли.
И она целовала ее в голову. Соня приподнялась, и котеночек оживился, глазки заблистали, и он готов был, казалось, вот вот взмахнуть хвостом, вспрыгнуть на мягкие лапки и опять заиграть с клубком, как ему и было прилично.
– Ты думаешь? Право? Ей Богу? – сказала она, быстро оправляя платье и прическу.
– Право, ей Богу! – отвечала Наташа, оправляя своему другу под косой выбившуюся прядь жестких волос.
И они обе засмеялись.
– Ну, пойдем петь «Ключ».
– Пойдем.
– А знаешь, этот толстый Пьер, что против меня сидел, такой смешной! – сказала вдруг Наташа, останавливаясь. – Мне очень весело!
И Наташа побежала по коридору.
Соня, отряхнув пух и спрятав стихи за пазуху, к шейке с выступавшими костями груди, легкими, веселыми шагами, с раскрасневшимся лицом, побежала вслед за Наташей по коридору в диванную. По просьбе гостей молодые люди спели квартет «Ключ», который всем очень понравился; потом Николай спел вновь выученную им песню.
В приятну ночь, при лунном свете,
Представить счастливо себе,
Что некто есть еще на свете,
Кто думает и о тебе!
Что и она, рукой прекрасной,
По арфе золотой бродя,
Своей гармониею страстной
Зовет к себе, зовет тебя!
Еще день, два, и рай настанет…
Но ах! твой друг не доживет!
И он не допел еще последних слов, когда в зале молодежь приготовилась к танцам и на хорах застучали ногами и закашляли музыканты.

Пьер сидел в гостиной, где Шиншин, как с приезжим из за границы, завел с ним скучный для Пьера политический разговор, к которому присоединились и другие. Когда заиграла музыка, Наташа вошла в гостиную и, подойдя прямо к Пьеру, смеясь и краснея, сказала:
– Мама велела вас просить танцовать.
– Я боюсь спутать фигуры, – сказал Пьер, – но ежели вы хотите быть моим учителем…
И он подал свою толстую руку, низко опуская ее, тоненькой девочке.
Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел с своей маленькой дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцовала с большим , с приехавшим из за границы . Она сидела на виду у всех и разговаривала с ним, как большая. У нее в руке был веер, который ей дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила с своим кавалером.
– Какова, какова? Смотрите, смотрите, – сказала старая графиня, проходя через залу и указывая на Наташу.
Наташа покраснела и засмеялась.
– Ну, что вы, мама? Ну, что вам за охота? Что ж тут удивительного?

В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке:
– Семен! Данилу Купора знаешь?
Это был любимый танец графа, танцованный им еще в молодости. (Данило Купор была собственно одна фигура англеза .)
– Смотрите на папа, – закричала на всю залу Наташа (совершенно забыв, что она танцует с большим), пригибая к коленам свою кудрявую головку и заливаясь своим звонким смехом по всей зале.
Действительно, всё, что только было в зале, с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшей выше его ростом, округлял руки, в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, что будет. Как только заслышались веселые, вызывающие звуки Данилы Купора, похожие на развеселого трепачка, все двери залы вдруг заставились с одной стороны мужскими, с другой – женскими улыбающимися лицами дворовых, вышедших посмотреть на веселящегося барина.
– Батюшка то наш! Орел! – проговорила громко няня из одной двери.
Граф танцовал хорошо и знал это, но его дама вовсе не умела и не хотела хорошо танцовать. Ее огромное тело стояло прямо с опущенными вниз мощными руками (она передала ридикюль графине); только одно строгое, но красивое лицо ее танцовало. Что выражалось во всей круглой фигуре графа, у Марьи Дмитриевны выражалось лишь в более и более улыбающемся лице и вздергивающемся носе. Но зато, ежели граф, всё более и более расходясь, пленял зрителей неожиданностью ловких выверток и легких прыжков своих мягких ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при движении плеч или округлении рук в поворотах и притопываньях, производила не меньшее впечатление по заслуге, которую ценил всякий при ее тучности и всегдашней суровости. Пляска оживлялась всё более и более. Визави не могли ни на минуту обратить на себя внимания и даже не старались о том. Всё было занято графом и Марьею Дмитриевной. Наташа дергала за рукава и платье всех присутствовавших, которые и без того не спускали глаз с танцующих, и требовала, чтоб смотрели на папеньку. Граф в промежутках танца тяжело переводил дух, махал и кричал музыкантам, чтоб они играли скорее. Скорее, скорее и скорее, лише, лише и лише развертывался граф, то на цыпочках, то на каблуках, носясь вокруг Марьи Дмитриевны и, наконец, повернув свою даму к ее месту, сделал последнее па, подняв сзади кверху свою мягкую ногу, склонив вспотевшую голову с улыбающимся лицом и округло размахнув правою рукой среди грохота рукоплесканий и хохота, особенно Наташи. Оба танцующие остановились, тяжело переводя дыхание и утираясь батистовыми платками.
– Вот как в наше время танцовывали, ma chere, – сказал граф.
– Ай да Данила Купор! – тяжело и продолжительно выпуская дух и засучивая рукава, сказала Марья Дмитриевна.


В то время как у Ростовых танцовали в зале шестой англез под звуки от усталости фальшививших музыкантов, и усталые официанты и повара готовили ужин, с графом Безухим сделался шестой удар. Доктора объявили, что надежды к выздоровлению нет; больному дана была глухая исповедь и причастие; делали приготовления для соборования, и в доме была суетня и тревога ожидания, обыкновенные в такие минуты. Вне дома, за воротами толпились, скрываясь от подъезжавших экипажей, гробовщики, ожидая богатого заказа на похороны графа. Главнокомандующий Москвы, который беспрестанно присылал адъютантов узнавать о положении графа, в этот вечер сам приезжал проститься с знаменитым Екатерининским вельможей, графом Безухим.
Великолепная приемная комната была полна. Все почтительно встали, когда главнокомандующий, пробыв около получаса наедине с больным, вышел оттуда, слегка отвечая на поклоны и стараясь как можно скорее пройти мимо устремленных на него взглядов докторов, духовных лиц и родственников. Князь Василий, похудевший и побледневший за эти дни, провожал главнокомандующего и что то несколько раз тихо повторил ему.
Проводив главнокомандующего, князь Василий сел в зале один на стул, закинув высоко ногу на ногу, на коленку упирая локоть и рукою закрыв глаза. Посидев так несколько времени, он встал и непривычно поспешными шагами, оглядываясь кругом испуганными глазами, пошел чрез длинный коридор на заднюю половину дома, к старшей княжне.
Находившиеся в слабо освещенной комнате неровным шопотом говорили между собой и замолкали каждый раз и полными вопроса и ожидания глазами оглядывались на дверь, которая вела в покои умирающего и издавала слабый звук, когда кто нибудь выходил из нее или входил в нее.
– Предел человеческий, – говорил старичок, духовное лицо, даме, подсевшей к нему и наивно слушавшей его, – предел положен, его же не прейдеши.
– Я думаю, не поздно ли соборовать? – прибавляя духовный титул, спрашивала дама, как будто не имея на этот счет никакого своего мнения.
– Таинство, матушка, великое, – отвечало духовное лицо, проводя рукою по лысине, по которой пролегало несколько прядей зачесанных полуседых волос.
– Это кто же? сам главнокомандующий был? – спрашивали в другом конце комнаты. – Какой моложавый!…
– А седьмой десяток! Что, говорят, граф то не узнает уж? Хотели соборовать?
– Я одного знал: семь раз соборовался.
Вторая княжна только вышла из комнаты больного с заплаканными глазами и села подле доктора Лоррена, который в грациозной позе сидел под портретом Екатерины, облокотившись на стол.
– Tres beau, – говорил доктор, отвечая на вопрос о погоде, – tres beau, princesse, et puis, a Moscou on se croit a la campagne. [прекрасная погода, княжна, и потом Москва так похожа на деревню.]
– N'est ce pas? [Не правда ли?] – сказала княжна, вздыхая. – Так можно ему пить?
Лоррен задумался.
– Он принял лекарство?
– Да.
Доктор посмотрел на брегет.
– Возьмите стакан отварной воды и положите une pincee (он своими тонкими пальцами показал, что значит une pincee) de cremortartari… [щепотку кремортартара…]
– Не пило слушай , – говорил немец доктор адъютанту, – чтопи с третий удар шивь оставался .
– А какой свежий был мужчина! – говорил адъютант. – И кому пойдет это богатство? – прибавил он шопотом.
– Окотник найдутся , – улыбаясь, отвечал немец.
Все опять оглянулись на дверь: она скрипнула, и вторая княжна, сделав питье, показанное Лорреном, понесла его больному. Немец доктор подошел к Лоррену.
– Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? – спросил немец, дурно выговаривая по французски.
Лоррен, поджав губы, строго и отрицательно помахал пальцем перед своим носом.
– Сегодня ночью, не позже, – сказал он тихо, с приличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного, и отошел.

Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны.
В комнате было полутемно; только две лампадки горели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была установлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.
– Ах, это вы, mon cousin?
Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
– Что, случилось что нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.
– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]
– Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.
Княжна, своими сухими, худыми руками придерживая на коленях собачку, внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было, что она не прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.
– Вот видите ли, моя милая княжна и кузина, Катерина Семеновна, – продолжал князь Василий, видимо, не без внутренней борьбы приступая к продолжению своей речи, – в такие минуты, как теперь, обо всём надо подумать. Надо подумать о будущем, о вас… Я вас всех люблю, как своих детей, ты это знаешь.
Княжна так же тускло и неподвижно смотрела на него.
– Наконец, надо подумать и о моем семействе, – сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, – ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?
Князь Василий вопросительно посмотрел на княжну, но не мог понять, соображала ли она то, что он ей сказал, или просто смотрела на него…
– Я об одном не перестаю молить Бога, mon cousin, – отвечала она, – чтоб он помиловал его и дал бы его прекрасной душе спокойно покинуть эту…
– Да, это так, – нетерпеливо продолжал князь Василий, потирая лысину и опять с злобой придвигая к себе отодвинутый столик, – но, наконец…наконец дело в том, ты сама знаешь, что прошлою зимой граф написал завещание, по которому он всё имение, помимо прямых наследников и нас, отдавал Пьеру.
– Мало ли он писал завещаний! – спокойно сказала княжна. – Но Пьеру он не мог завещать. Пьер незаконный.
– Ma chere, – сказал вдруг князь Василий, прижав к себе столик, оживившись и начав говорить скорей, – но что, ежели письмо написано государю, и граф просит усыновить Пьера? Понимаешь, по заслугам графа его просьба будет уважена…
Княжна улыбнулась, как улыбаются люди, которые думают что знают дело больше, чем те, с кем разговаривают.
– Я тебе скажу больше, – продолжал князь Василий, хватая ее за руку, – письмо было написано, хотя и не отослано, и государь знал о нем. Вопрос только в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежели нет, то как скоро всё кончится , – князь Василий вздохнул, давая этим понять, что он разумел под словами всё кончится , – и вскроют бумаги графа, завещание с письмом будет передано государю, и просьба его, наверно, будет уважена. Пьер, как законный сын, получит всё.
– А наша часть? – спросила княжна, иронически улыбаясь так, как будто всё, но только не это, могло случиться.
– Mais, ma pauvre Catiche, c'est clair, comme le jour. [Но, моя дорогая Катишь, это ясно, как день.] Он один тогда законный наследник всего, а вы не получите ни вот этого. Ты должна знать, моя милая, были ли написаны завещание и письмо, и уничтожены ли они. И ежели почему нибудь они забыты, то ты должна знать, где они, и найти их, потому что…
– Этого только недоставало! – перебила его княжна, сардонически улыбаясь и не изменяя выражения глаз. – Я женщина; по вашему мы все глупы; но я настолько знаю, что незаконный сын не может наследовать… Un batard, [Незаконный,] – прибавила она, полагая этим переводом окончательно показать князю его неосновательность.
– Как ты не понимаешь, наконец, Катишь! Ты так умна: как ты не понимаешь, – ежели граф написал письмо государю, в котором просит его признать сына законным, стало быть, Пьер уж будет не Пьер, а граф Безухой, и тогда он по завещанию получит всё? И ежели завещание с письмом не уничтожены, то тебе, кроме утешения, что ты была добродетельна et tout ce qui s'en suit, [и всего, что отсюда вытекает,] ничего не останется. Это верно.
– Я знаю, что завещание написано; но знаю тоже, что оно недействительно, и вы меня, кажется, считаете за совершенную дуру, mon cousin, – сказала княжна с тем выражением, с которым говорят женщины, полагающие, что они сказали нечто остроумное и оскорбительное.
– Милая ты моя княжна Катерина Семеновна, – нетерпеливо заговорил князь Василий. – Я пришел к тебе не за тем, чтобы пикироваться с тобой, а за тем, чтобы как с родной, хорошею, доброю, истинною родной, поговорить о твоих же интересах. Я тебе говорю десятый раз, что ежели письмо к государю и завещание в пользу Пьера есть в бумагах графа, то ты, моя голубушка, и с сестрами, не наследница. Ежели ты мне не веришь, то поверь людям знающим: я сейчас говорил с Дмитрием Онуфриичем (это был адвокат дома), он то же сказал.
Видимо, что то вдруг изменилось в мыслях княжны; тонкие губы побледнели (глаза остались те же), и голос, в то время как она заговорила, прорывался такими раскатами, каких она, видимо, сама не ожидала.
– Это было бы хорошо, – сказала она. – Я ничего не хотела и не хочу.
Она сбросила свою собачку с колен и оправила складки платья.
– Вот благодарность, вот признательность людям, которые всем пожертвовали для него, – сказала она. – Прекрасно! Очень хорошо! Мне ничего не нужно, князь.
– Да, но ты не одна, у тебя сестры, – ответил князь Василий.
Но княжна не слушала его.
– Да, я это давно знала, но забыла, что, кроме низости, обмана, зависти, интриг, кроме неблагодарности, самой черной неблагодарности, я ничего не могла ожидать в этом доме…
– Знаешь ли ты или не знаешь, где это завещание? – спрашивал князь Василий еще с большим, чем прежде, подергиванием щек.
– Да, я была глупа, я еще верила в людей и любила их и жертвовала собой. А успевают только те, которые подлы и гадки. Я знаю, чьи это интриги.
Княжна хотела встать, но князь удержал ее за руку. Княжна имела вид человека, вдруг разочаровавшегося во всем человеческом роде; она злобно смотрела на своего собеседника.
– Еще есть время, мой друг. Ты помни, Катишь, что всё это сделалось нечаянно, в минуту гнева, болезни, и потом забыто. Наша обязанность, моя милая, исправить его ошибку, облегчить его последние минуты тем, чтобы не допустить его сделать этой несправедливости, не дать ему умереть в мыслях, что он сделал несчастными тех людей…
– Тех людей, которые всем пожертвовали для него, – подхватила княжна, порываясь опять встать, но князь не пустил ее, – чего он никогда не умел ценить. Нет, mon cousin, – прибавила она со вздохом, – я буду помнить, что на этом свете нельзя ждать награды, что на этом свете нет ни чести, ни справедливости. На этом свете надо быть хитрою и злою.
– Ну, voyons, [послушай,] успокойся; я знаю твое прекрасное сердце.
– Нет, у меня злое сердце.
– Я знаю твое сердце, – повторил князь, – ценю твою дружбу и желал бы, чтобы ты была обо мне того же мнения. Успокойся и parlons raison, [поговорим толком,] пока есть время – может, сутки, может, час; расскажи мне всё, что ты знаешь о завещании, и, главное, где оно: ты должна знать. Мы теперь же возьмем его и покажем графу. Он, верно, забыл уже про него и захочет его уничтожить. Ты понимаешь, что мое одно желание – свято исполнить его волю; я затем только и приехал сюда. Я здесь только затем, чтобы помогать ему и вам.
– Теперь я всё поняла. Я знаю, чьи это интриги. Я знаю, – говорила княжна.
– Hе в том дело, моя душа.
– Это ваша protegee, [любимица,] ваша милая княгиня Друбецкая, Анна Михайловна, которую я не желала бы иметь горничной, эту мерзкую, гадкую женщину.
– Ne perdons point de temps. [Не будем терять время.]
– Ax, не говорите! Прошлую зиму она втерлась сюда и такие гадости, такие скверности наговорила графу на всех нас, особенно Sophie, – я повторить не могу, – что граф сделался болен и две недели не хотел нас видеть. В это время, я знаю, что он написал эту гадкую, мерзкую бумагу; но я думала, что эта бумага ничего не значит.
– Nous у voila, [В этом то и дело.] отчего же ты прежде ничего не сказала мне?
– В мозаиковом портфеле, который он держит под подушкой. Теперь я знаю, – сказала княжна, не отвечая. – Да, ежели есть за мной грех, большой грех, то это ненависть к этой мерзавке, – почти прокричала княжна, совершенно изменившись. – И зачем она втирается сюда? Но я ей выскажу всё, всё. Придет время!


В то время как такие разговоры происходили в приемной и в княжниной комнатах, карета с Пьером (за которым было послано) и с Анной Михайловной (которая нашла нужным ехать с ним) въезжала во двор графа Безухого. Когда колеса кареты мягко зазвучали по соломе, настланной под окнами, Анна Михайловна, обратившись к своему спутнику с утешительными словами, убедилась в том, что он спит в углу кареты, и разбудила его. Очнувшись, Пьер за Анною Михайловной вышел из кареты и тут только подумал о том свидании с умирающим отцом, которое его ожидало. Он заметил, что они подъехали не к парадному, а к заднему подъезду. В то время как он сходил с подножки, два человека в мещанской одежде торопливо отбежали от подъезда в тень стены. Приостановившись, Пьер разглядел в тени дома с обеих сторон еще несколько таких же людей. Но ни Анна Михайловна, ни лакей, ни кучер, которые не могли не видеть этих людей, не обратили на них внимания. Стало быть, это так нужно, решил сам с собой Пьер и прошел за Анною Михайловной. Анна Михайловна поспешными шагами шла вверх по слабо освещенной узкой каменной лестнице, подзывая отстававшего за ней Пьера, который, хотя и не понимал, для чего ему надо было вообще итти к графу, и еще меньше, зачем ему надо было итти по задней лестнице, но, судя по уверенности и поспешности Анны Михайловны, решил про себя, что это было необходимо нужно. На половине лестницы чуть не сбили их с ног какие то люди с ведрами, которые, стуча сапогами, сбегали им навстречу. Люди эти прижались к стене, чтобы пропустить Пьера с Анной Михайловной, и не показали ни малейшего удивления при виде их.
– Здесь на половину княжен? – спросила Анна Михайловна одного из них…
– Здесь, – отвечал лакей смелым, громким голосом, как будто теперь всё уже было можно, – дверь налево, матушка.
– Может быть, граф не звал меня, – сказал Пьер в то время, как он вышел на площадку, – я пошел бы к себе.
Анна Михайловна остановилась, чтобы поровняться с Пьером.
– Ah, mon ami! – сказала она с тем же жестом, как утром с сыном, дотрогиваясь до его руки: – croyez, que je souffre autant, que vous, mais soyez homme. [Поверьте, я страдаю не меньше вас, но будьте мужчиной.]
– Право, я пойду? – спросил Пьер, ласково чрез очки глядя на Анну Михайловну.
– Ah, mon ami, oubliez les torts qu'on a pu avoir envers vous, pensez que c'est votre pere… peut etre a l'agonie. – Она вздохнула. – Je vous ai tout de suite aime comme mon fils. Fiez vous a moi, Pierre. Je n'oublirai pas vos interets. [Забудьте, друг мой, в чем были против вас неправы. Вспомните, что это ваш отец… Может быть, в агонии. Я тотчас полюбила вас, как сына. Доверьтесь мне, Пьер. Я не забуду ваших интересов.]
Пьер ничего не понимал; опять ему еще сильнее показалось, что всё это так должно быть, и он покорно последовал за Анною Михайловной, уже отворявшею дверь.
Дверь выходила в переднюю заднего хода. В углу сидел старик слуга княжен и вязал чулок. Пьер никогда не был на этой половине, даже не предполагал существования таких покоев. Анна Михайловна спросила у обгонявшей их, с графином на подносе, девушки (назвав ее милой и голубушкой) о здоровье княжен и повлекла Пьера дальше по каменному коридору. Из коридора первая дверь налево вела в жилые комнаты княжен. Горничная, с графином, второпях (как и всё делалось второпях в эту минуту в этом доме) не затворила двери, и Пьер с Анною Михайловной, проходя мимо, невольно заглянули в ту комнату, где, разговаривая, сидели близко друг от друга старшая княжна с князем Васильем. Увидав проходящих, князь Василий сделал нетерпеливое движение и откинулся назад; княжна вскочила и отчаянным жестом изо всей силы хлопнула дверью, затворяя ее.
Жест этот был так не похож на всегдашнее спокойствие княжны, страх, выразившийся на лице князя Василья, был так несвойствен его важности, что Пьер, остановившись, вопросительно, через очки, посмотрел на свою руководительницу.
Анна Михайловна не выразила удивления, она только слегка улыбнулась и вздохнула, как будто показывая, что всего этого она ожидала.
– Soyez homme, mon ami, c'est moi qui veillerai a vos interets, [Будьте мужчиною, друг мой, я же стану блюсти за вашими интересами.] – сказала она в ответ на его взгляд и еще скорее пошла по коридору.
Пьер не понимал, в чем дело, и еще меньше, что значило veiller a vos interets, [блюсти ваши интересы,] но он понимал, что всё это так должно быть. Коридором они вышли в полуосвещенную залу, примыкавшую к приемной графа. Это была одна из тех холодных и роскошных комнат, которые знал Пьер с парадного крыльца. Но и в этой комнате, посередине, стояла пустая ванна и была пролита вода по ковру. Навстречу им вышли на цыпочках, не обращая на них внимания, слуга и причетник с кадилом. Они вошли в знакомую Пьеру приемную с двумя итальянскими окнами, выходом в зимний сад, с большим бюстом и во весь рост портретом Екатерины. Все те же люди, почти в тех же положениях, сидели, перешептываясь, в приемной. Все, смолкнув, оглянулись на вошедшую Анну Михайловну, с ее исплаканным, бледным лицом, и на толстого, большого Пьера, который, опустив голову, покорно следовал за нею.
На лице Анны Михайловны выразилось сознание того, что решительная минута наступила; она, с приемами деловой петербургской дамы, вошла в комнату, не отпуская от себя Пьера, еще смелее, чем утром. Она чувствовала, что так как она ведет за собою того, кого желал видеть умирающий, то прием ее был обеспечен. Быстрым взглядом оглядев всех, бывших в комнате, и заметив графова духовника, она, не то что согнувшись, но сделавшись вдруг меньше ростом, мелкою иноходью подплыла к духовнику и почтительно приняла благословение одного, потом другого духовного лица.