Христианство в Йемене

Христианство в Йемене — одна из религий, представленных в стране.

По данным исследовательского центра Pew Research Center в 2010 году в Йемене проживало 40 тыс. христиан, которые составляли 0,1 % населения этой страны. Энциклопедия «Религии мира» Дж. Г. Мелтона оценивает долю христиан в 2010 году в 0,2 % (41,3 тыс. верующих).

Крупнейшим направлением христианства в стране является протестантизм. В 2000 году в Йемене действовало 12 христианских церквей и мест богослужения, принадлежащих 8 различным христианским деноминациям.

Предполагается, что в Йемене существуют общины криптохристиан, вынужденных скрывать свою веру. По некоторым данным, криптохристианами являются 2,5 тыс. местных жителей и ещё 15-25 тыс. переселенцев из Эфиопии и Эритреи.

История раннего христианства

По преданию, первым проповедником христианства в Йемене был апостол Фома, который, потерпев кораблекрушение по пути в Индию в 52 году, высадился на остров Сокотра, где обратил местное население в христианство, построив из обломков своего корабля первую церковь.

Довольно рано с христианством знакомится и население континентального Йемена. Известно, что в 354 году римский император Констанций II направлял сюда миссию во главе с Феофилом Индийским. Христианство широко распространялось в Йемене в IV веке, после захвата этих земель Аксумским царством, которое располагалось на территории Эфиопии.

Борьба химьяритского правителя Зу Нуваса против христианизации послужила предлогом для нового эфиопского вторжения, осуществленного в 525 году при поддержке византийского императора Юстиниана I. При эфиопском ставленнике Абрахе в городе Сана была построена большая христианская церковь. Новое эфиопское владычество продолжалось недолго — в 575 году Аксумские правители были разбиты Сасанидами. В 628 последний персидский губернатор Йемена принял ислам, чуть позже Йемен вошёл в состав Арабского халифата.

В течение первых веков мусульманского правления христианство в Йемене было полностью уничтожено. Исключением стал остров Сокотра, где Ассирийская церковь Востока (несторианская в вероучении) существовала вплоть до второй половины XVII века.

Современный Йемен

Протестантизм

После захвата британцами Адена в 1839 году в городе был установлен англиканский приход. Приход обслуживал духовные нужды британских подданных. Первым протестантским миссионером среди местного населения в Йемене был шотландский дворянин Ион Кит-Фальконер (1856—1887). В прошлом профессор Кембриджа и чемпион мира по велогонкам, Кит-Фальконер переселился в 1885 году в Адену с желанием распространить христианство в Аравии. Однако, два года спустя он умер от малярии, а его миссия перешла к пресвитерианской Церкви Шотландии.

С 1960-х годов в Йемене служат врачи-миссионеры аффилированные с Южной баптистской конвенцией. С 1980-х годов, среди эфиопских иммигрантов начали миссию пятидесятники, в частности — Апостольская церковь Эфиопии.

В 2010 году в Йемене проживало 30 тыс. протестантов, которые представляли крупнейшее направление христианства. Самой многочисленной конфессией являются пятидесятники (7,1 тыс. в 2000 году).

Католицизм

В 1841 году в Адене, бывшим крупным портовым городом, была основана миссия для проживавших там иностранцев-католиков, которую возглавил священник Серафини из ордена сервитов. В 1998 году между Йеменом и Ватиканом были установлены дипломатические отношения .

На начало XXI века в Йемене проживало 6 тыс. католиков. Большинство католиков составляют рабочие-эмигранты. Католическая община в Йемене входит в состав апостольского викариата Южной Аравии с центром в городе Абу-Даби.

Православие и древневосточные церкви

В Йемене не существует ни одной официально действующей православной церкви. Тем не менее, в стране постоянно проживают верующие, принадлежащие к православной церкви; большинство из них — русские. В 2005 году Йемен посетил с официальным визитом председатель отдела внешних церковных связей Московского Патриархата митрополит Кирилл. Первые православные богослужения в современном Йемене были проведены весной 2006 года в Российском посольстве в Сане и Генеральном консульстве России в Адене; богослужения посетили 70 человек.

Кроме православных в Йемене проживают до 10 тыс. верующих древневосточных церквей. В первую очередь это переселенцы из Эритреи — тиграи (члены Эритрейской православной церкви). Несколько тысяч переселенцев из Эфиопии (амхара) сохраняют верность Эфиопской православной церкви. Наконец, среди живущих в Йемене египтян существует община Коптской церкви (ок. 1 тыс.).

Маргинальное христианство

В Йемене пытаются закрепиться и представители околохристианских организаций. Проповедническую деятельность в стране ведут Свидетели Иеговы, однако в ежегодных отчётах организация не публикует точные данные о числе своих сторонников в Йемене (указывая их в графе «Другие страны»). Данное явление связано с запретом на деятельность Свидетелей Иеговы в Йемене.

Члены церкви Иисуса Христа святых последних дней присутствуют в Йемене с 1970-х годов. В 2008 году в стране было 50 мормонов, при этом все они были иностранцами.

Преследование христиан

В Йемене официально действуют лишь четыре католических и один протестантский (англиканский) храм. Иммигрантам-христианам дарована возможность свободных богослужений только в частных домах. Публичная проповедь и переход мусульман в христианство запрещены. В связи с этим в Йемене отмечаются случаи преследования христиан, как со стороны властей, так и со стороны членов собственных семей и исламистских групп. По итогам исследования международной благотворительной христианской организации «Open Doors» за 2014 год, Йемен входит в десятку стран, где чаще всего притесняют права христиан.

В 1998 году в Йемене были убиты трое католических монахинь. В 2002 году вооруженный боевик из Аль-Каиды застрелил троих американских врачей в баптистском госпитале Джиблы.

В 2009 году в Йемене были убиты миссионерки из Германии, Анита и Рита, бывшие членами баптистской церкви в Вольфсбурге. Родители этих двух двоюродных сестёр были переселенцами из СССР.

Бурю откликов и перепечаток вызвала публикация в 2012 году в Facebook фотографии мужчины, распятого в Йемене за переход в христианство.

Достоянием зарубежной прессы стал случай с Фатимой Мухаммад ас-Салем, заявившей о переходе в христианство в 2014 году. Впоследствии, она была приговорена йеменским судом к принудительному содержанию и медикаментозному лечению в психиатрической лечебнице. Местная пресса сообщала о связи женщины с «джиннами, которые, явившись ей, предложили принять христианство».

Несмотря на преследование, в стране отмечаются случаи массового перехода мусульман в христианство.

См. также

• Религия в Йемене
• Христианство по странам

Отрывок, характеризующий Христианство в Йемене

– Трижды убили меня, трижды воскресал из мертвых. Они побили каменьями, распяли меня… Я воскресну… воскресну… воскресну. Растерзали мое тело. Царствие божие разрушится… Трижды разрушу и трижды воздвигну его, – кричал он, все возвышая и возвышая голос. Граф Растопчин вдруг побледнел так, как он побледнел тогда, когда толпа бросилась на Верещагина. Он отвернулся.
– Пош… пошел скорее! – крикнул он на кучера дрожащим голосом.
Коляска помчалась во все ноги лошадей; но долго еще позади себя граф Растопчин слышал отдаляющийся безумный, отчаянный крик, а перед глазами видел одно удивленно испуганное, окровавленное лицо изменника в меховом тулупчике.
Как ни свежо было это воспоминание, Растопчин чувствовал теперь, что оно глубоко, до крови, врезалось в его сердце. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. Он слышал, ему казалось теперь, звуки своих слов:
«Руби его, вы головой ответите мне!» – «Зачем я сказал эти слова! Как то нечаянно сказал… Я мог не сказать их (думал он): тогда ничего бы не было». Он видел испуганное и потом вдруг ожесточившееся лицо ударившего драгуна и взгляд молчаливого, робкого упрека, который бросил на него этот мальчик в лисьем тулупе… «Но я не для себя сделал это. Я должен был поступить так. La plebe, le traitre… le bien publique», [Чернь, злодей… общественное благо.] – думал он.
У Яузского моста все еще теснилось войско. Было жарко. Кутузов, нахмуренный, унылый, сидел на лавке около моста и плетью играл по песку, когда с шумом подскакала к нему коляска. Человек в генеральском мундире, в шляпе с плюмажем, с бегающими не то гневными, не то испуганными глазами подошел к Кутузову и стал по французски говорить ему что то. Это был граф Растопчин. Он говорил Кутузову, что явился сюда, потому что Москвы и столицы нет больше и есть одна армия.
– Было бы другое, ежели бы ваша светлость не сказали мне, что вы не сдадите Москвы, не давши еще сражения: всего этого не было бы! – сказал он.
Кутузов глядел на Растопчина и, как будто не понимая значения обращенных к нему слов, старательно усиливался прочесть что то особенное, написанное в эту минуту на лице говорившего с ним человека. Растопчин, смутившись, замолчал. Кутузов слегка покачал головой и, не спуская испытующего взгляда с лица Растопчина, тихо проговорил:
– Да, я не отдам Москвы, не дав сражения.
Думал ли Кутузов совершенно о другом, говоря эти слова, или нарочно, зная их бессмысленность, сказал их, но граф Растопчин ничего не ответил и поспешно отошел от Кутузова. И странное дело! Главнокомандующий Москвы, гордый граф Растопчин, взяв в руки нагайку, подошел к мосту и стал с криком разгонять столпившиеся повозки.


В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. Впереди ехал отряд виртембергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехал сам неаполитанский король.
Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость «le Kremlin».
Вокруг Мюрата собралась небольшая кучка людей из остававшихся в Москве жителей. Все с робким недоумением смотрели на странного, изукрашенного перьями и золотом длинноволосого начальника.
– Что ж, это сам, что ли, царь ихний? Ничево! – слышались тихие голоса.
Переводчик подъехал к кучке народа.
– Шапку то сними… шапку то, – заговорили в толпе, обращаясь друг к другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, что ему говорили, и прятался за других.
Мюрат подвинулся к переводчику в велел спросить, где русские войска. Один из русских людей понял, чего у него спрашивали, и несколько голосов вдруг стали отвечать переводчику. Французский офицер из передового отряда подъехал к Мюрату и доложил, что ворота в крепость заделаны и что, вероятно, там засада.
– Хорошо, – сказал Мюрат и, обратившись к одному из господ своей свиты, приказал выдвинуть четыре легких орудия и обстрелять ворота.
Артиллерия на рысях выехала из за колонны, шедшей за Мюратом, и поехала по Арбату. Спустившись до конца Вздвиженки, артиллерия остановилась и выстроилась на площади. Несколько французских офицеров распоряжались пушками, расстанавливая их, и смотрели в Кремль в зрительную трубу.
В Кремле раздавался благовест к вечерне, и этот звон смущал французов. Они предполагали, что это был призыв к оружию. Несколько человек пехотных солдат побежали к Кутафьевским воротам. В воротах лежали бревна и тесовые щиты. Два ружейные выстрела раздались из под ворот, как только офицер с командой стал подбегать к ним. Генерал, стоявший у пушек, крикнул офицеру командные слова, и офицер с солдатами побежал назад.
Послышалось еще три выстрела из ворот.
Один выстрел задел в ногу французского солдата, и странный крик немногих голосов послышался из за щитов. На лицах французского генерала, офицеров и солдат одновременно, как по команде, прежнее выражение веселости и спокойствия заменилось упорным, сосредоточенным выражением готовности на борьбу и страдания. Для них всех, начиная от маршала и до последнего солдата, это место не было Вздвиженка, Моховая, Кутафья и Троицкие ворота, а это была новая местность нового поля, вероятно, кровопролитного сражения. И все приготовились к этому сражению. Крики из ворот затихли. Орудия были выдвинуты. Артиллеристы сдули нагоревшие пальники. Офицер скомандовал «feu!» [пали!], и два свистящие звука жестянок раздались один за другим. Картечные пули затрещали по камню ворот, бревнам и щитам; и два облака дыма заколебались на площади.
Несколько мгновений после того, как затихли перекаты выстрелов по каменному Кремлю, странный звук послышался над головами французов. Огромная стая галок поднялась над стенами и, каркая и шумя тысячами крыл, закружилась в воздухе. Вместе с этим звуком раздался человеческий одинокий крик в воротах, и из за дыма появилась фигура человека без шапки, в кафтане. Держа ружье, он целился во французов. Feu! – повторил артиллерийский офицер, и в одно и то же время раздались один ружейный и два орудийных выстрела. Дым опять закрыл ворота.
За щитами больше ничего не шевелилось, и пехотные французские солдаты с офицерами пошли к воротам. В воротах лежало три раненых и четыре убитых человека. Два человека в кафтанах убегали низом, вдоль стен, к Знаменке.
– Enlevez moi ca, [Уберите это,] – сказал офицер, указывая на бревна и трупы; и французы, добив раненых, перебросили трупы вниз за ограду. Кто были эти люди, никто не знал. «Enlevez moi ca», – сказано только про них, и их выбросили и прибрали потом, чтобы они не воняли. Один Тьер посвятил их памяти несколько красноречивых строк: «Ces miserables avaient envahi la citadelle sacree, s'etaient empares des fusils de l'arsenal, et tiraient (ces miserables) sur les Francais. On en sabra quelques'uns et on purgea le Kremlin de leur presence. [Эти несчастные наполнили священную крепость, овладели ружьями арсенала и стреляли во французов. Некоторых из них порубили саблями, и очистили Кремль от их присутствия.]
Мюрату было доложено, что путь расчищен. Французы вошли в ворота и стали размещаться лагерем на Сенатской площади. Солдаты выкидывали стулья из окон сената на площадь и раскладывали огни.
Другие отряды проходили через Кремль и размещались по Маросейке, Лубянке, Покровке. Третьи размещались по Вздвиженке, Знаменке, Никольской, Тверской. Везде, не находя хозяев, французы размещались не как в городе на квартирах, а как в лагере, который расположен в городе.
Хотя и оборванные, голодные, измученные и уменьшенные до 1/3 части своей прежней численности, французские солдаты вступили в Москву еще в стройном порядке. Это было измученное, истощенное, но еще боевое и грозное войско. Но это было войско только до той минуты, пока солдаты этого войска не разошлись по квартирам. Как только люди полков стали расходиться по пустым и богатым домам, так навсегда уничтожалось войско и образовались не жители и не солдаты, а что то среднее, называемое мародерами. Когда, через пять недель, те же самые люди вышли из Москвы, они уже не составляли более войска. Это была толпа мародеров, из которых каждый вез или нес с собой кучу вещей, которые ему казались ценны и нужны. Цель каждого из этих людей при выходе из Москвы не состояла, как прежде, в том, чтобы завоевать, а только в том, чтобы удержать приобретенное. Подобно той обезьяне, которая, запустив руку в узкое горло кувшина и захватив горсть орехов, не разжимает кулака, чтобы не потерять схваченного, и этим губит себя, французы, при выходе из Москвы, очевидно, должны были погибнуть вследствие того, что они тащили с собой награбленное, но бросить это награбленное им было так же невозможно, как невозможно обезьяне разжать горсть с орехами. Через десять минут после вступления каждого французского полка в какой нибудь квартал Москвы, не оставалось ни одного солдата и офицера. В окнах домов видны были люди в шинелях и штиблетах, смеясь прохаживающиеся по комнатам; в погребах, в подвалах такие же люди хозяйничали с провизией; на дворах такие же люди отпирали или отбивали ворота сараев и конюшен; в кухнях раскладывали огни, с засученными руками пекли, месили и варили, пугали, смешили и ласкали женщин и детей. И этих людей везде, и по лавкам и по домам, было много; но войска уже не было.
В тот же день приказ за приказом отдавались французскими начальниками о том, чтобы запретить войскам расходиться по городу, строго запретить насилия жителей и мародерство, о том, чтобы нынче же вечером сделать общую перекличку; но, несмотря ни на какие меры. люди, прежде составлявшие войско, расплывались по богатому, обильному удобствами и запасами, пустому городу. Как голодное стадо идет в куче по голому полю, но тотчас же неудержимо разбредается, как только нападает на богатые пастбища, так же неудержимо разбредалось и войско по богатому городу.
Жителей в Москве не было, и солдаты, как вода в песок, всачивались в нее и неудержимой звездой расплывались во все стороны от Кремля, в который они вошли прежде всего. Солдаты кавалеристы, входя в оставленный со всем добром купеческий дом и находя стойла не только для своих лошадей, но и лишние, все таки шли рядом занимать другой дом, который им казался лучше. Многие занимали несколько домов, надписывая мелом, кем он занят, и спорили и даже дрались с другими командами. Не успев поместиться еще, солдаты бежали на улицу осматривать город и, по слуху о том, что все брошено, стремились туда, где можно было забрать даром ценные вещи. Начальники ходили останавливать солдат и сами вовлекались невольно в те же действия. В Каретном ряду оставались лавки с экипажами, и генералы толпились там, выбирая себе коляски и кареты. Остававшиеся жители приглашали к себе начальников, надеясь тем обеспечиться от грабежа. Богатств было пропасть, и конца им не видно было; везде, кругом того места, которое заняли французы, были еще неизведанные, незанятые места, в которых, как казалось французам, было еще больше богатств. И Москва все дальше и дальше всасывала их в себя. Точно, как вследствие того, что нальется вода на сухую землю, исчезает вода и сухая земля; точно так же вследствие того, что голодное войско вошло в обильный, пустой город, уничтожилось войско, и уничтожился обильный город; и сделалась грязь, сделались пожары и мародерство.

Французы приписывали пожар Москвы au patriotisme feroce de Rastopchine [дикому патриотизму Растопчина]; русские – изуверству французов. В сущности же, причин пожара Москвы в том смысле, чтобы отнести пожар этот на ответственность одного или несколько лиц, таких причин не было и не могло быть. Москва сгорела вследствие того, что она была поставлена в такие условия, при которых всякий деревянный город должен сгореть, независимо от того, имеются ли или не имеются в городе сто тридцать плохих пожарных труб. Москва должна была сгореть вследствие того, что из нее выехали жители, и так же неизбежно, как должна загореться куча стружек, на которую в продолжение нескольких дней будут сыпаться искры огня. Деревянный город, в котором при жителях владельцах домов и при полиции бывают летом почти каждый день пожары, не может не сгореть, когда в нем нет жителей, а живут войска, курящие трубки, раскладывающие костры на Сенатской площади из сенатских стульев и варящие себе есть два раза в день. Стоит в мирное время войскам расположиться на квартирах по деревням в известной местности, и количество пожаров в этой местности тотчас увеличивается. В какой же степени должна увеличиться вероятность пожаров в пустом деревянном городе, в котором расположится чужое войско? Le patriotisme feroce de Rastopchine и изуверство французов тут ни в чем не виноваты. Москва загорелась от трубок, от кухонь, от костров, от неряшливости неприятельских солдат, жителей – не хозяев домов. Ежели и были поджоги (что весьма сомнительно, потому что поджигать никому не было никакой причины, а, во всяком случае, хлопотливо и опасно), то поджоги нельзя принять за причину, так как без поджогов было бы то же самое.